Евстифеев Анатолий Георгиевич

1937 г.р., проживает в г. Самаре

Из семи членов семьи шестеро были узниками. Мать – Мария Васильевна 1905 г.р. Дочь – Люба 1924 г.р. Сын – Михаил 1925 г.р. Дочь – Женя 1930 г.р. Сын – Анатолий 1937 г.р. Дочь – Вера 1939 г.р.

Недалеко от Ленинграда на берегу реки Тосна, что впадает в Неву, расположен рабочий поселок Никольское, это наша малая родина. До войны в Никольском работало два завода. Кирпичный и завод № 52. На заводе № 52 работал наш отец Георгий Иванович. Он был первым шофером завода. Семья жила очень дружно, старшие дети помогали растить младших. В 1940 г. отец с помощью братьев матери, а их у нее было четверо, построил дом для нашей семьи. Трое детей, Люба, Миша и Женя, ходили в школу. Такую мирную, спокойную жизнь поселка, простой русской семьи разрушила война. Завод, на котором работал отец, получил команду эвакуироваться в Куйбышев. Спешно демонтировали оборудование, возили на станцию Колпино и устанавливали на ж/д платформы. Вместе с оборудованием уезжали рабочие, которые получили «броню» от призыва в Красную Армию. Помню, хотя мне шел пятый годик, как провожали отца, как мы все плакали. А отец успокаивал нас словами: «Не переживайте, вторым эшелоном семьи тоже поедут в Куйбышев».

Не знали ни отец, ни мать, ни мы, что расстаемся с ним на долгие четыре года. Второго эшелона не было. Немцы перерезали путь на Москву. Уехать стало невозможно. Кто‑то из поселкового начальства дал команду жителям рыть землянки, окопы, где можно укрыться при бомбежке и артобстреле. Брат Михаил вместе с дедушкой вырыли окоп в сорока метрах от дома, так рекомендовалось, этот окоп и спас нас при очередной бомбежке. А в дом наш попала бомба и разрушила его, сделала непригодным для жилья. Но нам повезло, дом не загорелся. Это позволило нам собрать кое‑какую одежду и перебраться в домик бабушки.

В августе 1941 г. в Никольское вошли немцы. Как позже мы узнали, линия фронта проходила как раз через Никольское, пос. Красный Бор – Саблино – Ивановское. Ближе к Ленинграду было и Колпино, но его, сколько ни пытались, немцы захватить не смогли. В Колпино на Ижорском заводе изготавливали танки и снаряды для Красной Армии. Я не мог даже представить, что когда‑то в далеком будущем (1963 г.) придется работать на этом прославленном заводе.

Пришла холодная, лютая зима 1941 года. Топить печь было практически нечем, то небольшое количество дров, что было дедушкой и бабушкой заготовлено, сожгли еще в ноябре. Спали в одежде. Немцы, не привыкшие к таким морозам, отбирали у населения все теплые вещи, все, что как‑то согревало. Однажды ночью раздался стук в дверь, старенький дедушка пошел посмотреть, кто стучит. Оказалось, что это немец, видимо, охранявший дом, где жили офицеры. Он сильно замерз и искал, где можно согреться или что‑либо раздобыть из одежды. Увидев на дедушке валенки, стал требовать, чтобы тот их отдал. Дедушка не хотел их отдавать, тогда немец повалил его на пол и, видимо, хотел снять сам. Мы, конечно, не спали и стали громко кричать и плакать. Немец, услышав столько крика и плача, прекратил борьбу за валенки, выругался: «Швайн... швайн» и ушел. Мы не могли успокоится до утра.

Старшего брата Михаила, которому было 15 лет, вместе с другими ребятами немцы забрали в лагерь, который организовали в школе. Их под дулами автоматов заставили расчищать дороги, копать могилы, зарывать трупы, заготавливать дрова в лесу или разбирать разрушенные бомбежкой дома. Однажды брата на одну ночь отпустили из лагеря домой к нам. Увидев нас, особенно меня, четырехлетнего, и сестренку Веру – двухлетнюю, он не выдержал, слезы стояли у него на глазах. Сказав матери: «Сейчас», куда‑то ушел. В соседнем доме жили немцы, во дворе и них были лошади. Улучив момент брат забрался во двор и из торбы с овсом, что висела на голове*лошади, взял овса себе в шапку. В это время на крыльцо вышел немец и увидел брата. Довольный, сытый немец и голодный парнишка минуты две смотрели друг на друга. Брат подумал: «Все – сейчас пристрелит». Не знаем, что предотвратило беду. То ли немец вспомнил свою семью где‑то в Германии, то ли было у него хорошее настроение, но он только крикнул на брата и выгнал со двора, даже не отобрав овес. Утром мы ели овсяный кисель. Это был праздник! С трудом мы перезимовали. Умер только старенький дедушка. Весной чуть‑чуть стало полегче, можно было есть лебеду, крапиву, щавель (был у бабушки на огороде), мороженую картошку. Деликатесом считались подстреленные из рогатки воробьи или голубь, но и их вскоре не стало. Брата из лагеря к нам больше не отпускали. Его вместе с другими перегнали в другой лагерь в Ново‑Лисино, потом в лагерь г. Гатчина, потом в Латвию. Немцы сполна использовали дармовую силу русских подростков. Это мы узнали потом, в сентябре 1945 г., а два года мы о брате ничего не знали, но мама постоянно молилась и просила: «Господи, спаси сына Мишу». Когда фашисты поняли, что Ленинград им не взять, они стали собирать местных жителей в группы и перегонять в сторону Запада. Так наша семья под дулами автоматов солдат‑охранников своим ходом оказалась в Прибалтике, в Латвии, в волости Варба, затем Утава в лагере.

В лагерь приезжали помещики и выбирали себе работников‑батраков. Увидев мать с четырьмя детьми (старшая сестра Люба от голода выглядела тощим подростком), нас никто не хотел брать. И, когда уже всех разобрали, к нам подошла одна пожилая женщина‑хозяйка и забрала нашу семью себе (видимо, пожалела). Или, может быть, она прочла в глазах матери столько скорби и печали, что сжалилась. Мама и старшие сестры Люба и Женя работали с утра до вечера, а я и четырехлетняя сестренка Вера были все это время в сарае. Женя пасла коров. Однажды одна корова упала в ров и сломала ногу, вытащить ее девочка не могла и горько плакала. Помещица избила сестру и велела сутки не давать ей пищи. А пастушке было тогда всего 13 лет. Прошло менее года, и немцы вновь собрали нас, рабов, от хозяев всех вместе в лагере. Через неделю нашу семью вместе с другими семьями пригнали на пристань г. Вежпилс и стали грузить на палубу военного корабля. Наша мама очень не хотела вступать на палубу корабля. Тогда офицер, командовавший погрузкой, пригрозил ей немедленным расстрелом и сказал: «А детей мы все равно увезем в Германию, они со временем будут хорошими рабами».

Нас разместили на верхней палубе корабля, трюмы были заполнены раненными немецкими солдатами. Мы были прикрытием. Пока корабль по Балтийскому морю плыл в Германию, было несколько налетов нашей авиации. Мама молилась о нашем спасении! Когда наши летчики увидели на палубе гражданское население, бомбардировки прекратились. Через несколько дней корабль приплыл в Германию. Выгрузили нас на острове Рюген. Там мы попали в распределительный лагерь. Повторилась процедура, что была в Латвии, только покупателями были бауэры‑немцы. Нашу семью с четырьмя детьми вновь никто не хотел брать. Хозяева приезжали на подводах. И вот, когда один хозяин подводы куда‑то отлучился, наша мать схитрила. Меня и младшую сестренку уложила в эту пустую телегу и закрыла каким‑то одеялом, что тоже лежало в телеге. Мама и старшие сестры встали недалеко от телеги. Когда возвратился хозяин, он увидел, что стоят трое людей, поманил их пальцем и сказал: «Я забираю вас». Они пошли следом за телегой, а значит и за нами, лежащими в телеге. Так матери удалось сохранить нас, детей, всех вместе. Когда приехали в поместье, мама незаметно нас забрала из телеги. Разместили нас в отдельном бараке, в который потом еще поселили поляков и украинцев.

Поместье, где мы работали, называлось Кассель‑фитц. Работы было много: по уходу за скотом; по очистке от навоза хлевов, по заготовке кормов, уборке с полей турнепса, брюквы, свеклы, капусты.

Нас, маленьких, заставляли подметать двор, мыть полы в бараке, ходить за хворостом, лес был недалеко. Одежда на нас была изношенная, старая, почти не грела, поэтому я и младшая сестра все время болели. Кормили в основном супом, состоящим из горячей воды и кусков брюквы. Если старшей сестре удавалось стащить, когда работала в поле, морковку или картошину, это уже был чуть ли не праздник. Если сестры попадались с овощами, то получали плеткой от охранниц.

Там мы жили до самого освобождения в начале мая 1945 г. Помню, мне было 8 лет, к бараку подошли наши солдаты с автоматами на груди и сказали: «Все, конец войне, собирайтесь домой». Сколько же перенесли мы и все узники фашистской неволи, этого не подсчитать никому и никогда! Как все выдержала наша мама – Мария Васильевна, трудно описать. Она дала жизнь нам дважды, когда родила и когда спасала нас все эти страшные четыре года войны. Спасибо тебе, мама! Отцу тоже выпало нелегкое испытание: все эти годы он о нас ничего не знал.

Когда мы вернулись из Германии в Никольское, то дали отцу телеграмму в Куйбышев. Он немедленно приехал за нами. «Летел, как на крыльях», – говорил он нам потом. Брат Михаил из последнего лагеря в Латвии бежал и самостоятельно добрался до отца. Это было раньше нашего приезда.

Почему мы выжили? Видимо, безграничная любовь нашей мамы к нам, детям, ее трепетная забота, самопожертвование, непоколебимая вера в Бога помогла нам выжить. Послевоенное детство, юность наша прошла в рабочем поселке Петра‑Дубрава. Там, на эвакуированном заводе № 52 (теперь завод «Коммунар»), наша семья (кроме меня) отработала 125 лет.

Благодаря нашей матери и отцу и, конечно, большому личному желанию мы, четыре узника получили хорошее образование. Брат Михаил закончил строительный институт, сестра Вера – плановый, я – политехнический в Ленинграде (вечерний факультет), сестра Женя – гидротехнический техникум, и только старшая сестра Люба – курсы бухгалтеров.