Пчелкин Александр Андреевич

г. Киров Калужской области

Мне было 11 лет, когда 4‑го октября 1941 г. наше село Гнездилово Спас‑Деменского района было оккупировано немцами. Гнездилово расположено на большаке Ельня – Всходы – Вязьма. В период ожесточенных боев летом 1941 г. под Ельней через наше село день и ночь шли пехотные части. Под руководством Г. К. Жукова немцы были выбиты из Ельни 6‑го сентября 1941 г. Однако удержать инициативу нашим войскам не удалось.

Немецкая комендатура сразу стала наводить «порядок» в селе. Расклеенные приказы заканчивались, как правило, угрозой расстрела. Мальчишки нашего села шныряли в окрестных лесах, оказывали помощь нашим бойцам‑окруженцам, как правило, хлебом, картошкой, показом нужного направления движения к своим войскам. В лесах было много различного оружия, боеприпасов. Все это мы собирали, прятали в лесах. Трудно это было делать, немцы нас неоднократно обстреливали. Просто чудом обходилось без потерь. Немцы хорошо видели, по ком вели стрельбу. В лес мы ходили с ведром, корзиной.

Когда в феврале 1942 г. наша местность стала партизанской зоной, мы, подростки, были в большом почете у партизан. Каждый день мы выходили в лес, и по нашей указке партизаны раскапывали снег и добывали оружие. Немцы предпринимали попытки ликвидировать партизан, но до середины лета 1942 г. партизанская зона жила. Все это в дальнейшем, видно, сыграло роль в угоне жителей в Рославль.

В один из холодных дней начала марта 1943 года фашисты стали собирать селян на «собрание». Мы, не подозревая ничего плохого, собирались в центре села. Ждали, что сейчас сделают объявление и распустят по домам. Но с этой минуты начался наш путь в Германию. Молча, под угрозы фашистов и их окрики, понукания, 25 километров к деревне Ново‑Александровской шли женщины с детьми, многие были на руках у старших, подростки. Здесь всех прибывших с округи закрыли в сараях на ночь. Холод, страх не давали сомкнуть глаз. Дети плакали, прижимались к матерям.

Рославльский лагерь, который располагался в поле на западной части города, встретил нарами‑полуземлянками. Наша часть лагеря отделялась от военнопленных полосой метров в пять и двумя рядами колючей проволоки. Люди как‑то приспосабливались вести разговор с другого лагеря. Получали сведения, кто еще жив остался, кто погиб в боях в партизанской зоне. В основном здесь была молодежь, патриоты своей Родины.

Как правило, за день собранная информация выливалась в слезы. Женщины оплакивали своих мужей, сынов, близких родных. К погибшим в боях прибавлялись умершие здесь, в Рославле. Кормили нас плохо, а военнопленных и того хуже. Мать, на руках у которой была еще и моя пятилетняя сестра, как могла оберегала нас. Кормили коричневой баландой из брюквы, от которой болели животы. Очень редко давали что‑то наподобие хлеба.

Месяца через два нас в пешем порядке колонной человек 300 погнали на Бобруйск. Помню, ночевали в Кричеве. Прибыли под вечер. Холод, голод заставили нас с другом Ивановым Николаем идти и со слезами просить разрешения у конвоира что‑то выпросить на ужин у местных жителей. Мы, мол, никуда не уйдем, наши мамы остаются под охраной. Разрешили. Этот городок мне запал в память по двум причинам: нам дали квашеной капусты и вареной картошки, вдоволь мы наелись и накормили своих мам. Уж очень вкусная еда была. Люди делились последним. Вторая менее радостная. Мы обратились с вопросом к полицейскому, в какой дом повернее зайти в поисках еды, но начали мы свой вопрос со слов «товарищ по‑лицейский...», эти слова привели блюстителя порядка в ярость. Был он с большой собакой. Поливая нас бранью, он начал нас травить псом. Собака бросилась на нас с лаем, но не кусала. Естественно, мы от страха кричали. Мы даже не поняли, кто нас защитил. Этот случай и сейчас вызывает чувство гнева. Мы с другом встретили двуногого зверя в обличье человека. Возраст этого изверга был, видно, за сорок, то есть не молодой.

Вот так, делая ежедневные переходы, трудно достоверно сказать, по сколько километров в день, мы шли к Бобруйску. Дальнейший путь по железной дороге в г. Гамбург. Как дети, мы не понимали трагичной судьбы своей. Мы радовались, что поехали в вагоне, и вагон, к нашему удивлению, не падает на шпалы. У взрослых снова слезы. В общем, мы огорчили их. Ехали долго, часто стояли, в вагонах духота. Один раз наш эшелон подорвали партизаны. Состав остановился. Охрана с криками «Партизанен» куда‑то бежала. С началом обстрела вопли, плач детей остановили стрельбу. Видно, партизаны определились, что за эшелон остановился в лесу. Вагоны закрыты, по какой местности везут, мы не знали.

Прибыли в Гамбург ночью. Крики, ругань, и все почему‑то надо делать бегом, иначе пинок сапогом. По всему эшелону только и слышно: «Шнель, шнель, лос, лос», и в дальнейшем эти слова‑команды сопровождали нас всегда. Гамбург, видимо, громадный город. Частые бомбардировки города, разрывы бомб давали представление, что он велик. Странное дело, бомбежки обитатели лагеря воспринимали с большой радостью. Хотя, надо понимать, что это было совсем не безопасно для узников.

В отдельные налеты на город бомбы рвались совсем рядом. За все налеты не было случая, чтобы они упали на наш лагерь.

В Гамбурге, видимо, лагерь, в котором мы находились, был пересыльный. Обитатели бараков постоянно были в движении. Сперва людей загоняли в карантинные блоки, затем в санитарные, где проходили санобработку, и только после этого направлялись в эвакуационную зону, откуда людей направляли в различные ведомства на работу.

Нашу семью распределили в область Оснабрюк, это западная часть Германии. Прибыли мы в двух вагонах человек семьдесят. Выгрузились мы где‑то у высокого забора, подальше от людей. Видно, вид у нас был пугающий. И всегда почему‑то окрики, ругань, ничем не прикрытая злость наших конвоиров. Главное для нас было – не попадать под горячую руку. Вспоминая это тяжелое время, я не могу обосновать такого поведения немцев, их жестокость. Может, так предписывали действовать служебные инструкции?

Долго стоять нам не пришлось. Подошли человек двадцать прилично одетых господ разных возрастов. Внимательно оглядывая «товар», прошлись вдоль нашего построения и, отойдя в сторонку, стали изучать наши бумаги, изредка, коверкая наши фамилии, что‑то уточняли. Забрав свою рабочую группу, хозяева спешили – была первая декада августа 1943 года, время уборочных работ.

Спешили и мы за гер Енькбедингом, владельцем сельхозугодий в округе Берзенбрюк, куда нам предстояло ехать поездом с пересадкой на гужевой транспорт, благодаря которому мы к позднему обеду въезжали на фазенду. За всю дорогу нам никто не предложил что‑то из еды. Вкус полугнилого яблока в хозяйском саду показался мне слаще сахара.

Режим на фазенде был строгий: в 6 утра начало работы, в 6 вечера – окончание, иногда задерживались. Вела хозяйство молодая хозяйка, муж ее служил в Смоленске большим чином при каком‑то штабе, ежегодно приезжал в отпуск. Все работники‑рабы имели свои рабочие места, то есть кроме общих полевых работ у каждого был ряд обязанностей.

Я работал, как взрослый, на всех сельхозработах, кроме этого, моя ежедневная обязанность – подать корма на всю имеющуюся скотину. Сено, солома подавались вентиляторами из соседнего здания. Работа посильная, но к концу рабочего дня пыли под одеждой собиралось изрядно, однако смыть пот, грязь негде было, приспосабливались на ваннах для охлаждения молока. В хозяйстве было примерно 50 коров, около сотни свиней, 5 лошадей, небольшой двор. Работали русские, поляки, голландцы. Жили дружно, помогали в чем могли друг другу. Жили на втором этаже скотного двора.

Наша семья имела жилое помещение над свиньями, а голландец, поляк, русские – над стойлом лошадей. Молодая хозяйка была горяча на расправу, часто била рабочих, прислугу девочку‑немку Эрику Гросман. Была она прислана из города Эссен проходить практику после школы. Затрещины давались без особых оснований, что вызывало обиду, слезы. Помню, мою мать избила, что не так стала поить родившегося теленка. Мне удавалось спасаться от ударов, больше того, я вступил в брань и вел ее на русском языке, хотя через год я сносно освоил немецкий.

Судьба мне здесь улыбнулась, меня в середине лета 1944 года перевели на работу на другую ферму. Ночевать приходил «домой к матери». Видно, плохо стало с поступлением рабочих из восточных областей. Мои новые хозяева – старики, сын на фронте.

Три коровы, другой скот обслуживала жена сына Елизабет. С моим приходом большая часть тяжелых работ перешла в мое исполнение. Вывозка навоза, вывоз молока на дорогу, чтобы оно ушло на молокозавод, подвоз кормов разгрузили молодую женщину. Где принималось решение об оказании помощи этой немецкой семье, мне неизвестно. В этой семье я был в большом почете, сидел за столом вместе с хозяевами. Питание стало значительно лучше. Мать была рада за меня. Конечно, я старался работать. Другой день так уставал, что еле доходил до ночлега.

Выполнив свою работу, я стал помогать доить коров хозяйке, получалось это у меня неплохо. Другие дойки выполнял один. Научили меня доить всеми пальцами руки, то есть кулаком. Только зачищать вымя надо двумя пальцами. Эти требования я исполнял. Однако беда пришла, откуда мы ее не ждали. Ежедневно я утром вывозил молоко на трассу, а после обеда с коляской шел забрать обрат молочный.

Был июнь 1944 года. Шли ожесточенные бои на Курской дуге. Немецкие войска терпели поражение. Видно, это и послужило в принятии решения группой подростков моего возраста уничтожить русского. Ранее хозяйский сынок Гюнтер не раз мне бросал: «Вы не человеки, вас с приближением фронта повесят». Вот таких жестоких юношей воспитывал «Гитлерюнис». Я поздно понял намерение юнцов, выскочивших из придорожного леса. Было их человек 15–17. В считанные секунды я был окружен, опасность за жизнь придала мне ловкость, силу, я сумел уйти от ударов. Спасло меня и мое бегство через лесок. Только потом, услышав отдельные реплики из объяснений Гюнтера, я осознал, что мне грозило. Сынок вел себя нагло, вел разговор со своими родными вызывающе, можно сказать, как истинный немецкий «патриот». Интересно, как сложилась его судьба, какие понятия о человеке, о гуманности стали его нормой поведения.

Как клеймо, каждый из нас носил бирку. Русские – нашивку на груди «Ост». Да и ходили мы, громко цокая деревянными колодками, как животные копытами. За два года, что мы были в неволе, мы не знали другой обуви, кроме колодок. Это выдолбленные из липы, ольхи полуботинки, окаймленные кожаным ремешком на подъеме, чтобы не стирать ногу. Далеко было слышно нашего брата, если шел он, по цоканью колодок. Сейчас даже не верится, что все это было с тобой. Конечно, климат там мягче нашего, но выпадает снег и держится он неделями, а у нас на ногах только колодки, ноги голые. Вот и последствия многих болезней при нашей старости.

Наша ферма располагалась у крупного военного аэродрома, который частенько бомбила авиация союзников. Шли самолеты сотнями, бомбы сыпались на военные, объекты и много страдали мирные жители городка Квакенбрюк. В один из налетов серия тяжелых бомб упала на здание костела. От красивого храма осталась высоченная куча кирпича, правда, к большой радости людей сама башня устояла. Помнят ли послевоенные жители городка все это?

Освободили нас англичане 14 апреля 1945 года. Мне было 15 лет, а за плечами четыре класса. После войны окончил ремесленное училище в г. Людиново, вечернюю школу, затем Ленинградский автотранспортный институт. Работал начальником автохозяйств в г. Олонце (Карелия), в г. Кирове. 24 года отдал работе в автошколе в г. Кирове и до последних лет, когда началась перестройка, я старался не упоминать о том, что работал в неволе. В нашей стране было позором работать на немцев. Государство нас не смогло защитить во время войны, и мы же еще оказались виноваты. Идеология фашистского плена была сильна и портила людям биографию, угнетала морально. Большое достижение демократического строя – признание факта невиновности малолетних узников, восстановление справедливости по отношению к нам. Мы получили ряд льгот. Та добавка, что дается нам к пенсии, тоже хорошее подспорье в бюджете пенсионера.

Мать её рыла окопы