Герменевтика как наука

«…Бросайте дети, в воду камни.

Рождает камень круг,

а круг рождает мысль.

А мысль, вызванная кругом,

зовёт из мрака к свету нуль».

Даниил Хармс – «О водяных нулях».

 

Начинать рассмотрение герменевтики в ключе её научности, представляется довольно перспективным методологическим ходом, поскольку это сразу же вводит нас в круг проблем, разрешение, постановка и пересмотр которых способны наиболее строго сориентировать мысль в исследуемой области.

При попытках говорить с позиций герменевтики, нельзя миновать того противоречия, которое складывается перед толкователем в отношении «уже истолкованного». Истолкованного уже, - то есть данного как формализованное и систематичное знание, вплетённое в научный контекст в качестве факта (статьи, публикации, либо словарного определения). [2]

Научная беспристрастность позволяет говорить о «Понимании», «Интерпретации», «Толковании», на дистанции от их сущностного основания. То есть «понимание» в герменевтике с научной точки зрения, предстаёт в формальном определении, становясь тем самым не актом, совпадающим со своим значением, а логической фигурой, призванной очертить границы герменевтики как дисциплины. К сожалению, вопрос о приложении этих понятий в действие, при реальном акте чтения, написания и интерпретаций оказывается невалидным, так как сама по себе его теоретизация, находится в отрыве от реальных практик чтения.

Герменевтика же, как мы намереваемся показать, не может быть в отрыве от своей теоретической практики, поэтому разговор о ней должен осуществляется только в присутствии толкователя. В связи с этим, наша тема выдвигается с одной стороны как демонстрация герменевтического опыта В.В.Бибихина, а с другой, стремится примериться с его мыслью, истолковывая герменевтическую специфику русскоязычных толкований. Итак, введя это пояснение, мы приступаем к постановке своих вопросов исходя из перспективы академической логики.

На сегодняшний день, существует огромное количество научных определений герменевтики, которые разительно отличаются по содержанию и акцентам своей специфики. Так, одни словари определяют герменевтику как: «Искусство толкования текстов (древних классических, Библии и т.п.)»[1], а другие, как «Учение о принципах интерпретации текстов классической древности» отождествляя её тем самым с экзегетикой.[2]

Так же, существует тенденция полагать герменевтику как «Философское учение об искусстве понимания "другого"»[3] или же приравнивать её к семиотике, рассматривая как: «искусство понимания как постижение смысла и значения знаков» предполагая здесь, что понимание это и так понятная всем, сама собой разумеющаяся процедура.[4]

Однако, в большинстве своём подобные понятийные выражения, различные по глубине и направленности солидарны друг с другом в трёх основных моментах:

Во-первых, это касается этимологии слова «герменевтика», согласно которому она восходит к имени греческого бога Гермеса, и буквально означает «ἑρμηνευτική», производную от слова «ἑρμηνεύω», означающего - «разъясняю», «истолковываю». Во-вторых, независимо от глубины и качества формулировок, все научные определения солидарны с тем, что герменевтика, это дисциплина, которая занимается токованием текста с целью его понимания. И в третьих, (данный пункт особенно касается философской герменевтики) она имеет своих классиков, оказавших непосредственное влияние на её становление.

Что касается диапазона приложения герменевтики, её генезиса и методологических оснований, то можно сказать, что в этом отношении академическая среда не может предоставить нам однозначную формулировку, которая бы удовлетворила наши исследовательские начинания.[3]

Как отмечает исследователь герменевтической традиции Б.В Марков[5], философская герменевтика в отличие от религиозной, исторической, юридической, искусствоведческой и тому подобных форм герменевтики, в первую очередь обращает внимание на предпосылки понимания, то есть на условия, которые его образуют.

В отношении этого заметим, что «философская герменевтика», (а именно она будет нас интересовать в первую очередь) в рамках научной проблематики, дабы стать действительно понятой, сама должна быть истолкована. В этой связи, поскольку наука так же предстаёт в нашем рассмотрении как текстуальное образование, то и она таким же образом должна быть подвергнута истолкованию. Данный подход освежит наше понимание дисциплин репрезентируемых в научном дискурсе, а критическая модальность постановки вопросов о сущности науки, укрепит научную состоятельность нашего предприятия.

По выражению Ф.Гиренок, наука это определённый способ построения знаний о предмете, у которого нет скрытых состояний и изнанки. [6] Поэтому, идеалом научного проекта является всеобщее просвещение, то есть вынесение на «свет естественного разума» тех феноменов, которые ранее, так или иначе оставались скрыты. В связи с этим новоевропейская наука, начиная с Бекона, Декарта и Галилея, настаивая на примате когерентной логики, учреждает метод для «отыскания истины в науках». Естественным образом в этой перспективе истинным является то, что подлежит логическому описанию и верификации. Однако отсылает ли такое описание посредством метода к пониманию? И не может ли здесь случиться так, что выбирая в пользу естественного света, мы сами, будучи наблюдателями, оказываемся им же и ослеплены?

 

Подобный критический настрой по отношению к естественным наукам и их методу уже существовал в истории русской мысли. Так, философ Василий Розанов в своей работе «О понимании», говорит о том, что универсалистский тип систематизации знания, противоречит пониманию единичных предметов и явлений мира, более того, препятствует образованию вопросов в отношении понимания природы этих вещей, превращаясь тем самым в голую "забаву разума".[7]

Согласно мысли Василия Розанова, - акт понимания стоит на непонимании, на удивлении, что всё вот так: что всё такое, какое оно есть. То есть измерение понимания мало обязано картезианской уверенности и отчёте в собственной трезвости мышления. Здесь же, мы не можем миновать того требования, которое в интеллектуальном смысле предъявляет нам чуткий философ, а именно: «Для понимания методов познания необходимо создать "учение о способах находить самые способы, или, что то же, должен быть открыт метод методов»[8]

Полагать, что мы сейчас в силах выстроить этот «метод методов», было бы чересчур самонадеянной заявкой. Однако принимая слова философа всерьёз, мы укажем, что наше понимание герменевтики разделяет его интуицию. Поэтому, герменевтику в нашем подходе интересует не научная истина сама по себе, но то, как истина продуцируется посредством научного метода.

В этом смысле герменевтика не является для нас ни наукой, ни научным методом, но является тем «рассуждением о методе», которое должно стать осью всякого понимания. Здесь уместно обратиться к высказыванию Владимира Бибихина, которое складывается относительно его разысканий истоков подхода к основным феноменам мышления: «Вещи мы начинаем видеть, когда перестаем манипулировать своим видением. Инструменты не нужны простому видению так же, как художнику не нужен бинокль»[9]

Далее, поднимая критический градус нашего рассмотрения, мы обращаемся к фигуре В. Дильтея, а именно, к его принципам, различающим научное знание на и Geisteswissenschaften (науки о духе) и Naturwissenschaften (науки о природе). По Дильтею, метод объяснения, это метод естествознания, то есть подведение исследуемого под общее правило, посредством включения его в качестве феномена в логику общих закономерностей.

 Что касается наук о духе, то у В.В.Бибихина на этот счёт имеется солидная интерпретация: «Geisteswissenschaften: есть акт выделения факта из жизненного потока. Такой акт не бывает без того чтобы факт высветился сам. Дильтей описывает в своей психологии не уже высветившийся факт, а выступание на свет, акт создания факта»[10]

Науки о духе должны предполагать понимание уникальности явления в его особенности, то есть учитывать генезис факта, а так же ту субъективную установку, которая его рефлексирует. Дильтей говорит о взгляде в жизненную связь с предметом и об узнавании субъекта познания в познаваемом объекте. Таким образом, он вправе констатировать: «Мы объясняем природу, но жизнь души мы понимаем»[11]

Однако не стоит спешить проводить обратную логику, предполагая, что «понимание» по замещающей аналогии должно становится методом наук о духе, или как в нашем случае, герменевтики. Думать так, означало бы возвращать герменевтику в лоно классической науки с её перспективой субъект-объектных отношений, что исключает всякую возможность понимания. [4]

Следуя вышеизложенным разграничениям, мы вправе констатировать, что науки о природе и науки о духе различаются не только в методологическом аспекте, но и вообще, находятся на разных онтологических уровнях. Первые ставят под вопрос мир, для вторых вопросом является тот, кто ставит мир под вопрос. В связи с этим герменевтика качественно по иному воспринимает феномены мира, делая ставку на выявление скрытого, изнаночного знания локализуя те аспекты, которые, так или иначе, затрудняют понимание мира культуры. И конечно стоит указать то, что философская герменевтика в данной перспективе в первую очередь ориентируется на текст, а если ещё точнее, на то, как мыслителю явленно слово.

В этом смысле мы вполне даём себе отчёт в том, что упраздняем в своём герменевтическом исследовании научную точность, которая бы позволила нам произвести точный научный просчёт, взамен на то, чтобы обрести опору в философской строгости. Однако, при этом, было бы бестактностью не отметить, что наука не всегда претендует на всеобщую гегемонию в сфере познания и находится в зависимости от установок собственной методологии.

Так в работе «Философия и техника» Бибихин проводит различение между научными подходами, указывая на казус современного научного знания. Поскольку её истиной является техника, она не может не впадать в зависимость от исследуемого объекта, и тем самым не дотягивает до уровня философской строгости. Для Владимира Бибихина, это коренным образом отличает современную науку от античной науки или науки того же Леонардо да Винчи и Галилео Галилея.

У великих учёных и художников эпохи возрождения, техническая изобретательская мысль обосновывала свои основопонятия и главным образом соответствовала узнаванию себя в открытии. Так В.Бибихин учреждает критическое вопрошание: «Почему критерий УЗНАЙ В ПОЗНАВАЕМОМ СЕБЯ перестал признаваться техникой, она может дать ответ в своей форме «если — то»: удержав такой критерий, она должна была бы пойти на некоторые ограничения, например, не могла бы уже видеть в природе объект. Для Леонардо да Винчи Земля была живым телом. Экология формулировалась у него острее чем у радикалов зеленой партии сегодня» [12]

Данное предъявление заставляет задуматься о двойственном значении понятия «наука». С одной стороны, как мы указали выше, это мёртвая технизация знания обскурирующая мышление, ряд догм препятствующих новому толкованию, область, из которой исключён субъект познания. То немногое что мы можем из неё вычленить, это историографические формулировки, и язык её описания, анализ которого для герменевтики крайне важен. Для экономии места и времени, мы назовём её «Реакционной наукой». [5]

С другой стороны, у нас есть наука с присущей ей философской строгостью, и это единственный уровень, с которого мы можем произвести описание своей герменевтической заявки. Так же по аналогии мы очень условно назовём её «Исконной наукой»

Наука, как она была разработана изначально, должна была заниматься постановкой вопросов и их проблематизацией. В этом смысле, герменевтика, если она не довольствуется очевидностью сказанного, как наука должна проблематизировать отношение с текстом. Постоянно выспрашивающая о своих основаниях, и узнающая себя в своём предмете герменевтика является строгой наукой в той мере, в которой ей является геометрия Г. Галилея, физика И.Ньютона, квантовая физика В.Гейзенберга и Э.Шрёддингера, психоанализ З.Фрейда и Ж. Лакана, социология М.Вебера и П.Бурьдьё. В связи с этим мы должны констатировать: герменевтика может осуществляться как наука в её изначальном смысле, если она будет видеть в тексте не только информацию, и стремиться скорее её разрешить, вписывая в позитивную структуру всеобщего знания по форме: «если говорится «то-то» и «то-то» это означает что…». Но она может состояться как строгая наука только тогда, когда она будет видеть в подобной постановке вопрос. Это означает, что от герменевтики, если мы хотим представлять её в качестве науки, требуется всякий раз разбирать свои основания, то есть видеть во всякой интерпретации проблему, выраженную в отношении интерпретатора к интерпретируемому.

Здесь можно вспомнить мысль А.Ф. Лосева,[13] для которого смысловая структура подлинной науки виделась не в качестве застывшего в статике собрания элементов, но как подвижный диалектический комплекс, порождающий новые реакции и ситуации воспроизводства смысла.

В этом смысле, мы даём себе отчёт в том, научный проект при данной постановке вопроса, видится нам авторским проектом, и можем заметить о том, что понимание, это акт единичный, и он осуществляется в отдельной голове, а не в коллективном разуме. Поэтому герменевтику мы узнаём по принципам текстологии и концептуальным значениям заложенными теми или иными конкретными авторами. В этом смысле вполне оправданно осуществлять наше рассмотрение, адресуя его конкретной фигуре, однако, чтобы оно не носило обзорного характера, мы должны опираться на контекст мыслителя, и постоянно его проблематизировать. Впрочем, не довольствуясь заранее предпосланными нами определениями науки и герменевтики, мы уже это совершаем.