2020-07-12
135
«Но что тогда называется герменевтическим?
Ведь предмет загадочен, и, возможно,
дело идет даже вовсе не о предмете...»
Хайдеггер М. «Из диалога о языке,
между японцем и спрашивающим»
Итак, мы поняли, что герменевтика складывается из практики отношения с языком, а не нормы и метод должны определять её границы. Поэтому после предварительных замечаний о специфике её определения, мы необходимо должны задаться вопросом об её истоках и последствиях.
Здесь следует напомнить что, как и всё новоевропейское мышление, герменевтика восходит к античному мышлению, которое наиболее ярко выражается в толковательных процедурах необходимых для жизнедеятельности полиса и его военно-политической потенции.
Поэтому, в нашем случае весьма востребованным оказывается обращение к этимологии слова герменевтика, для того чтобы генетически прояснить, какие изменения она претерпела сегодня. Однако для начала, мы попытаемся показать на примере, как рациональное и взвешенное суждение относительно герменевтики как дисциплины, оборачивается иллюзией преждевременного понимания.
Исследователь искусства толкования и понимания текстов, Майя Соболева, в своей постановке вопроса о началах герменевтики довольно методично указывает на то, что впервые, в философских текстах которые до нас дошли, понятие герменевтики было употреблено Платоном. «Согласно ему, существует два вида знания — sofia и hermeneia. Первый вид основан на истинных высказываниях, второй — на предании и мистическом опыте»
Уже здесь мы можем наблюдать довольно любопытное разбиение диалектики платоновского диалога, на две чуждые греческой мысли интенции. И поэтому мы не можем скрывать, что такой способ рассмотрения, больше напоминает метафизический релятивизм научной мысли, описанный нами в предыдущих параграфах, нежели действительно сократовский способ вести диалог. Сама постановка вопроса о разграничении видов знания «согласно Платону», оказывается вопиющей бестактностью хотя бы по тому что Сократ иронизирует по поводу того что всякое «знание» не только являет нам логический парадокс, но и вообще не может являться прерогативой субъекта. Неудивительно, что это недоразумение, предполагающее два различных основания диалектики Платона, переходит в суждение о греческой мысли в целом. Это позволяет М.Е. Соболевой необоснованно, но весьма основательно констатировать: «Признавая важность герменевтического знания, античная философия, однако, практически не уделила ему внимания». [22]
Здесь мы бы хотели взять своё слово и спросить: античная мысль не уделила внимания герменевтике, или была настолько сильно укоренена в ней, что всякая её экспликация являлась избыточна? Возможно, здесь теперь нам стоит уделить больше внимания тому, насколько адекватно мы можем судить об античной философии в целом, и то, насколько адекватно по этому поводу высказывание Майи Соболевой в частности.
Здесь на ум приходит рассуждение А.Ф.Лосева, который характеризуя античное мышление, указывал на то, что оно отличается принципиальной деперсонализированностью, и потому в принципе не может претендовать на картезианский тип высказывания, которое предполагает формулировку: «Я обладаю герменевтическим знанием, которое базируется на моём мистическом опыте». Так примеры толкований поэзии Гомера, Пророчества оракулов, Пифагорейцев, поэтов-трагиков, Эсхила, Софокла, Еврипида являют нам то, что только и существовало толкованием слова. К этому обязательно необходимо вспомнить о Гомеровских толкованиях мифических образов в их поэтической ипостаси. Здесь же, необходимо отметить, что толковательное ремесло присутствовало везде, где осуществлялся письменная фиксация законов, и порядок распределения полисной власти.[23] И действительно, в форме экзегетической практики герменевтика присутствовала в полисном устроении законов и правил экономического распределения в античной Греции.
Так возвращаясь к философии Платона, прежде чем описывать его манеру ведения диалога мы заметим, что он был причастен пифагорейской школе, учение которой состояло в указании на два аспекта знания, в котором пребывает античный субъект, - знания профанное и сакральное. Комментируя тот самый диалог, где Майя Соболева увидела разделение знания (а мы уточним, что это диалог «Кратил»), А.Ф. Лосев замечает: "Платон рано начал чувствовать потребность проанализировать… всю неразбериху, царящую в человеческом субъекте»[24]
Неразбериха эта состояла в том, что имена вещей, не совпадают с самими вещами. В этом смысле диалектический процесс есть попытка продемонстрировать то бессилие, в котором оказывается субъект познания, всякий раз делающий ставку на утверждение в слове. Неспроста в этом диалоге ведя беседу с Гермогеном, Сократ, взывающий к основам языка, демонстрируется как толкователь имён богов. Здесь он обращается к сущностным основаниям значения слов, их лексической установке, и полисемантичности смысла имён. Примечательно то, что Сократ исходит из мудрости Гераклита о текучести определения сущего и толкует его в своём рассуждении как порядок божественного.[25] Сократ как подлинный толкователь огибает серьёзность и однозначность определения того или иного бога, чтобы увидеть за словом их естество, а не оставаться на уровне понятий о боге. Неспроста он так же рассматривает положения "составителей имён" и толкователей Гомера, Гесиода. Таким образом, Сократ доходит в своих размышлениях до божества Гермеса, замечая о том, что его имя соотносится с самим предметом их диалога. А это означает, что выводимая герменевтика, которая реализуется на практике речи, тождественна платоновской диалектике.
Здесь мы выражаем солидарность с указанием А.С. Степановой, которая размышляет по поводу герменевтического характера платоновской диалектики. «Попытка истолковать это по существу проблема герменевтики и заключается она в единстве противоположностей — смыслового и исторического.[26] В этом смысле мы улавливаем намерение Гадамера, состоящее в объедении масштабов философской герменевтики с платоновской диалектикой, а не с гегелевской диалектической теологией.[27]
Однако не стоит теперь нам исполнить ту заявку, которую мы декларировали в отношении герменевтики как Исконной науки? В этом смысле мы должны следуя интуиции Сократа, обратиться к сущностным основаниям герменевтики.
Эпонимом слова герменевтика (ἑρμηνευτική) является греческое божество – Гермес (Ἑρμῆς). Отсюда, герменевтика должна пониматься нами исходя из мифологического значения божественной силы Гермеса - хитрости, мере, обману, письменности, красноречию, юности и покровительству счастливому случаю. Гермес благоволил всем тем, кто был причастен идее меры, более того он дал людям идею меры. Это был особенный бог, который представал как посредник между другими богами и людьми. Гермес, - проводник между мирами «дольним и горним», а не произвольный актор событий.
В русском переводе производная от его имени – «Герменевтика», ложится на наш язык как: «Объясняю», «Истолковываю», «Оглашаю». В некотором смысле, мы можем добавить сюда оттенок: «Вожу за нос», «Обвешиваю», «Лукавлю». Ведь там где есть мера, по тонкому замечанию Жака Деррида, - там всегда найдётся место для хитрости и обмана.[28]
Отсюда, гадамеровская заявка на диалектическое наследие Платона имеет сущностные основания, выраженные в требовании: «Разъяснить с помощью классической философии аргументы радикального историзма, который делает исторически относительным любое безусловное знание».[29]
Это позволяет так же понять саму проблему письменности, которая согласно замечанию самого Гадамера, изначально и имела герменевтический характер.[30]
Имя Гермес означает истолкователя, вестника, хищника, обманщика, - то есть всех вещей, относящихся к деятельности речи. Недаром замечает Сократ, что у Гомера «Герменвтический», употребляется в форме глагола измышлять. Здесь же мы можем вспомнить диалог «Ион», где поэт для Платона выступает как «Толковник богов». Гермес, это тот, кто придерживает себе и профанное и сакральное. Он даёт людям меру, то есть идею справедливого распределения, но и указывает на то, как посредством меры и подсчёта можно одурачить непосвящённого. В Гермесе сливаются наука и псевдонаука, рациональное и иррациональное.
Обе эти текстуальные намеренности в герменевтике сближены, поскольку изначальное греческое мышление понимало, что не существует никакого чистого толкования, кроме как «по определению», поэтому воля божества, дабы соответствовать людскому разумению требовала своих толкователей.
В этом смысле мы подчёркиваем, что наше определение герменевтики стремится к своему изначальному значению. Однако нужно понимать, что герменевтика это не произвол толкования, она не первична, и приходит тогда, когда знание присутствует в форме откровения. Поэтому только с этой позиции мы можем ставить вопрос о герменевтике как о процедуре. Откровение же даётся человеку через различные формы проявления духовной жизни человека, такие как живопись, литература, подлинная наука, музыка, поэзия и драматургия, - то есть те области, которые необходимо постоянно истолковывать.
Герменевтика, это умение читать «не-буквально», подобно обладанию видения, о котором говорил Платон, - третий глаз способный к созерцанию идеи, нахождение её в собственной стихии, в языке. И только исполняя эти условия, принимая язык, становясь в определённое отношение с ним, возможно, что он сможет нам что-то сообщить, но уже не как информацию или мнение, а как истину, которая присутствует в слове.
Для того чтобы понять это «присутствие в слове», и «расположение к языку», мы начнём с той сложности которую выявляет нам В.В. Бибихин подступающий к его определению. «Вещи, как они теснят нас, отражены языком с его основой, молчанием. Отражая вещи, язык делается средой человеческого обитания. В природе царит безудержное проговаривание. У человека природное окружение отражено языком»[31]. Мы скажем здесь, следуя этому указанию: «Но ведь понятие природы, обитания, человека они тоже у нас в Языке. Стало быть, язык вообще есть всё? Нет и да, ответит философ, «Всё» это когда мы выбираем молчание, - отпускаем слово. Отпуская слово, оно способно нам что-то сказать, но для того чтобы отпустить, нужно его сначала схватить.
В этом отношении мы можем понять мысль В.Ф.Гумбольта, который говорил о том, что язык не является законченным и устоявшимся схваченным-предметом (эргон) порождающим различные коммуникативные категории. Но скорее является как живое, отпущенное произведение (энергейя). И не нужно далеко ходить, чтобы так же указать на лингвистическую деятельность Соссюра, который так же, задаваясь вопросом о самом факте речи говорит, что феномен речи нельзя схематизировать в образе передатчика приёмника и среды. Так как сам передатчик так же является приёмником, то есть слушающим речь.[32] В этом смысле конечно можно понять высказывание Хайдеггера, о том что «Говорящий уже охвачен» языком, уже вброшен в сферу сущего и обнаруживается в сказывании.
Как было сказано в связи с определением герменевтики как искусства, подлинным предметом герменевтического анализа Хайдеггер делает язык, потому что слово, предъявленное в рамках формальной логики (то есть в отрыве от своего сущностного контекста) не только проясняет, но и затемняет. Остановиться, пуститься на поиск значений отдельных слов, означает потерять из виду предмет, забыться в поисках. Герменевтика же по существу, это осознаваемый опыт чтения текста. Чтение всегда предполагает развёртывание во времени, интерпретация же опирается на рефлексию, то есть взгляд на себя как читающего. В этом смысле можно отличить схоластическое, то есть буквальное чтение, и конкретная насильственная трактовка текста, нередко скатывающаяся в демагогию и "Спор о словах". Поэтому мы будем настаивать на преимуществе метафоры, перед мёртвой буквой опираясь на второе послание Святого Апостола Павла к Коринфянам: «Он дал нам способность быть служителями Нового Завета, не буквы, но духа; потому что буква убивает, а дух животворит»[33]. Собственно в этом смысле, в постоянно творящемся произведении и опоре на живое слово и открываются для нас основные феномены человеческого бытия.
Но как же здесь найти опору для мысли? Всякое ли толкование является герменевтическим и обоснованным? Для этого нам необходимо вернуться к мысли Мартина Хайдеггера и посмотреть, что он пишет об так называемой «субъективности». «Существует склонность, из-за предваряющей ориентации на природу и "объективно" измеренные дистанции вещей, выдавать такие толкование и оценку отдаленности за "субъективные". Но это " Субъективность", которая открывает возможно "реальнейшее" реальности мира, не имеющее ничего общего с субъективным произволом и субъективискими "восприятиями" чего то сущего "в себе" иначе. Усматривающее от-даление в повседневности присутствия открывает по-себе-бытие "истинного мира", того сущего, при каком присутствие как экзистирующее всегда уже есть»[34]
Это означает, что осуществление интерпретации, скрывается не в Шлеермахеровском «Совпадении с интерпретируемым», а в возможности оживления тех вопросов, которые были затронуты самим толкуемым. Это означает рассмотрение той ситуации, из которой он исходил мыслящий в своём мышлении. Только встав на эту позицию можно говорить об онтологических основаниях герменевтического знания. Определение герменевтики по ведомости эстетической программы неизбежно приводит нас к методу, при котором мы должны брать слово не только в его лингвистической ипостаси, в семантическом аспекте, или только как понятие, - все эти факторы должны учитываться, но ни один из них не может утверждаться как окончательный. Пользуясь метафорой, уточним, что мы должны брать слово, не срезая его с «живого корня», то есть, не отрывая от контекста и коннотаций вписывая в доступные и удобные категории порождающие фантом мнимого «понимания». Поскольку, как мы намереваемся показать в дальнейшем нашем рассмотрении, толкование, всегда имеет политические последствия. Отсутствие же толкования, уничтожает политику в её сущностном основании.
Герменевтика начинается с того, что любая философская дефиниция, любая строгая мысль, поэтическая стратегия не «уже где-то есть», и к ним нужно только правильно подойти, добраться, вычленить из них смысл, и формально их воспроизвести. Она есть настоятельное требование принятия условия, что смысл, и правда, не где-то уже лежат, скажем, в учениях философов или данных опыта в виде готовой формулы, и что до смысла и понимания можно добраться, как добираются до правильного силлогизма. Напротив, метод герменевтики, это отказ от того, что истина тождественна верификации или проверке.
Таким образом, наш анализ стремиться к выявлению новых уровней и смыслов, для раскрытия сущностных оснований русскоязычной герменевтической традиции. А намеченная нами ранее методология, принуждает нас уже непосредственно перейти к предмету нашего рассмотрения.
