План кампании на 1854 год. Мысли об освобождении балканских христиан

Еще до вступления наших войск в княжества началась весьма деятельная переписка между государем и князьями Варшавским, Долгоруким, Горчаковым, Меншиковым и Воронцовым о плане кампании, предстоявшей в том случае, если бы спор наш с Турцией не удалось разрешить иначе как силой оружия.

Очень характерная и знаменательная переписка эта является замечательным доказательством того, как военные операции могущественной армии парализуются вмешательством фальшивых политических соображений и как армия, привлеченная не для своей прямой цели — рассечения запутанного гордиева узла политической обстановки, а лишь для физической полумеры, связывается по рукам и ногам и в конце концов становится в положение, противное всем принципам военного искусства.

Задача нашей Дунайской армии, как известно, заключалась по первоначальным предположениям, изложенным в собственноручной записке императора Николая от 16—17 мая 1853 года¹, в военно-политическом воздействии на Турцию, и это главное положение должно было лечь в основу всех действий князя Горчакова. Государь, «желая всегда избегать войны с Турцией по гибельным ее последствиям для войск и по неопределенности цели действий, ежели избегнуть хотим конечного ниспровержения Турецкой империи», разделил военные действия против Оттоманской Порты на три раздела или эпохи. Первая эпоха заключалась в занятии Придунайских княжеств и в отражении в них нападения турок, если бы они решились произвести таковое. При невоздействии на неприятеля и занятии нами княжеств должно было наступить время к усилению принудительных средств. Государю желательно было, чтобы в этот второй период и австрийцы приняли активное участие, заняв Герцеговину и Сербию. При этом император Николай полагал сообщить туркам, что ежели они не согласятся на наши предложения, то он объявит независимость княжеств и Сербии. Переходить Дунай государь, однако, не предполагал и в то время. Наконец, если турки все еще будут продолжать упорствовать, то тогда, по словам записки императора Николая, «наступит время угрозу исполнить и признанием независимости княжеств положить начало разрушения Оттоманской империи».

Вот с какой программой армия князя Горчакова двинулась на берега Дуная, и хотя начальник ее признавал эту программу вполне

518

соответствующей обстоятельствам², тем не менее он понимал, что не придется ограничиться лишь ее исполнением. «При всем моем желании, — писал он своему другу, князю Меншикову, — мне невозможно будет перейти Дунай в этом году… для этого мне не хватает времени, сил и средств для переправы». Таким образом, с первых же шагов выдвигался на очередь вопрос об изменении неестественного плана трех эпох. «Если будет война, — писал Горчаков Меншикову в том

же письме, — то я уверен, что               _{Граф Ридигер}

она будет очень трудная. В

случае если англичане и французы будут против нас, то ваш флот будет парализован их флотом. Если же они будут нейтральны, в чем я сомневаюсь, то единственная существенная помощь, которую вы мне можете оказать, это десантом в Бургасе и перевозкой жизненных продуктов, так как я не верю в успех морского нападения на Константинополь»³.

В ряду предположений о возможном плане будущей кампании главное место занимала мысль о переходе через Дунай. Впервые на ней более подробно остановился Паскевич в своей переписке с князем Горчаковым. В письме от 6 июля 1853 года⁴ престарелый фельдмаршал наряду с целым рядом советов по устройству интендантской части, которой он придавал такое серьезное значение, затрагивал вопрос и о наступательной кампании. Она не представлялась князю Ивану Федоровичу трудной, так как он еще не рассчитывал на вмешательство западных держав и тем более Австрии; силам же турок фельдмаршал не придавал особого значения.

Лучшим местом для переправы через Дунай Паскевич считал Гирсово, как пункт, вдающийся в Болгарию, близкий к морю и к Варне, которую он ставил первым и главным предметом наших действий. Движение к этой крепости и взятие ее фельдмаршал признавал необходимым сделать возможно скорее, не увлекаясь до падения ее никакими другими целями и лишь отбивая попытки неприятеля помешать скорому овладению Варной. Если бы турки преждевременно погорячились и перешли с большими силами Дунай до перехода его нашими войсками, то Горчакову надлежало их

519

разбить, воспользоваться своей победой, и тогда война могла бы окончиться ранее, чем это предполагалось.

Фельдмаршал не находил невыгодным отложить переход через Дунай до весны, так как хотя к этому времени турки и поправят несколько свои крепости, но едва ли будут сильнее: турецкую армию он считал еще не вышедшей из младенчества, имевшую регулярных войск до 60 тыс., а остальное — малопригодную милицию.

Продовольствие за Дунаем Паскевич предполагал доставлять морем, если оно будет для нас открыто; в противном же случае сухим путем от Гирсова, складывая припасы в одном из приморских пунктов — Кюстенджи, Мангалии или Коварне.

В последовавшей вслед за этим официальной переписке князя Горчакова с военным министром командовавший войсками на Дунае первоначально выражал свое глубокое убеждение⁵, что, следуя плану трех эпох, цель государя будет неминуемо достигнута самым верным и выгодным для нас образом, т. е. «отклоняя большие расходы, большую трату людей и оставляя Россию в том величественном положении относительно Европы, которого она достигла твердой и вместе с тем умеренной политикой государя императора». Вести наступательную войну за Дунаем, имея против себя Турцию, Францию и Англию, а следовательно, не владея Черным морем, Горчаков признавал невыгодным⁶, но если бы, как это предполагал Паскевич, обстоятельства переменились и последовали бы несогласия между обеими западными державами, то наступление за Дунай было бы выгоднее пассивного отстаивания княжеств. Во всяком случае князь Горчаков полагал, что задунайскую кампанию можно начать не ранее марта 1854 года, и следовало до перехода за Балканы театр наших действий ограничить районом между морем, Шумлой, Гирсовом и Варной, отнюдь «не забиваясь» в Малую Валахию.

Однако политическая обстановка в то время представлялась государю не в таком розовом свете, как его помощникам, потому что против предложения воспользоваться Черным морем, хотя бы только для каботажной перевозки на театр военных действий продовольствия, он пометил: «В теперешнем положении оно невозможно».

К концу августа политический горизонт еще сильнее омрачился, и надежда на свободное плавание наших судов по Черному морю еще более упала. «Никак нельзя ручаться за это, — писал государь⁷, — ибо на злобу и сумасшествие нет ни меры, ни правил: на все быть готову необходимо». А потому император Николай, не решив еще окончательно, будет ли возможно начать в 1854 году наступательную войну, повелел рассчитывать подвоз всего продовольствия сухим путем.

Результатом такой политической обстановки была новая записка князя Горчакова о наступательной кампании за Дунаем,

520

составленная 20 сентября 1853 года в предположении, что мы не будем владеть Черным морем⁸.

Согласно этой записке, начать кампанию предполагалось в конце марта или в начале апреля, в зависимости от состояния подножного корма. Базой предстоявших действий должен был служить Дунай от устья до Гирсова, а наступление вести в пространстве между морем и линией от Гирсова на Праводы, Адрианополь и Константинополь с тем, чтобы в Валахии не распространяться далее Бухареста. При наступлении ограничиться лишь взятием укреплений Бабадагской области и Варны, маскируя Шумлу. По взятии Варны оставить достаточное число войск для прикрытия тыла, перейти Балканы между Праводами и морем и наступать далее на Адрианополь и Константинополь.

Необходимое количество войск для выполнения означенного плана князь Горчаков определял следующим образом.

В Придунайских княжествах 6 полков пехоты с артиллерией, 2 кавалерийских полка с батареей и 2 казачьих полка. Такой значительный отряд для занятия княжеств объяснялся тем, что все дунайские крепости должны были оставаться в руках турок.

Бессарабию оборонять местными войсками.

В окрестностях Одессы и в Крыму иметь пехотную дивизию с артиллерией и один казачий полк, но, в случае объявления западными державами нам войны, автор записки полагал необходимым увеличить там число войск.

Наконец, для действия в Болгарии и Румелии предполагалось достаточным 6 пехотных дивизий с артиллерией, 2 стрелковых батальона, 3 саперных, 3 понтонных батальона, 1 ¹/₂ кавалерийской дивизии с артиллерией и 8 казачьих полков с 2 батареями.

Князь Горчаков предполагал, что главные силы турок во время осады нами Варны не выйдут из своих крепостей и Шумлы, чтобы не дать нам случая их разбить, а поэтому после взятия нами Варны считал необходимым оставить в Болгарии для прикрытия нашего тыла 2 пехотные дивизии, 1 кавалерийскую бригаду и 3 казачьих полка со вспомогательными частями; остальные же войска, силой около 60 тысяч, употребить на поход за Балканы.

Надо думать, что этот несколько односторонний план кампании, ставивший армию в ее наступлении к Варне и Константинополю в тиски между морем, которое могло быть в руках англофранцузского флота, и невзятыми турецкими крепостями без всякой опоры со стороны нашего правого фланга, не произвел серьезного впечатления в Петербурге, так как его замолчали, и неизвестно даже, был ли он доложен государю.

Князь А. С. Меншиков со своей стороны полагал, что главные удары Турции надо наносить в Азии, где она более слаба; задача же нашей армии на Балканском полуострове сводилась лишь

521

к удержанию там большей части неприятельских войск⁹, причем следовало постараться разбить их по частям до сосредоточения к Шумле.

Военный министр в своем письме к Меншикову присоединялся к мыслям князя и сообщал ему, что государь разделяет их вполне, «по крайней мере до сего времени, — присовокуплял он, — но я вам не отвечаю за то, что будет завтра»¹⁰.

Лично император Николай высказал свои соображения по поводу кампании 1854 года Генерал-адъютант Берг       в обстоятельной собственно-

ручной записке, составленной в конце октября и начале ноября 1853 года. Действительность заставила убедиться государя в непрактичности плана трех эпох, на котором он так неохотно и под давлением своих советчиков остановился. Но в этой записке заметны лишь слабые попытки сбросить с армии паутину политического над ней гнета.

Кампания 1854 года, по словам государя¹¹, могла быть: оборонительной против турок в Европе и наступательной в Азии; оборонительной против турок в союзе с Францией и Англией и наступательной в Азии; наступательной в Европе и Азии против одних турок и против них же, несмотря на союз их с Францией и Англией.

«Неуверенность или сомнение, — писал государь, — что предпримут Англия и Франция при открытии кампании, требуют с нашей стороны таких соображений, которые, обеспечив собственные наши границы от неприятельских предприятий, давали бы, однако, нам возможность наносить наибольший вред Турции, не тратя без необходимости русскую кровь». В зависимости от этого надлежало обеспечить собственные границы и наступательно действовать против неприятеля.

Нападения на наши границы с сухого пути государь не ожидал, а опасался лишь морских предприятий и высадок. Он, не затрагивая в записке вопроса о Балтийском побережье, останавливал свое внимание на Черном море. Здесь нападению могли подвергнуться Одесса, Крым или береговые укрепления на Кавказе. Этот последний случай державный автор записки признавал самым невыгодным, так как он должен был повлечь за собой очищение

522

береговой линии, за исключением, может быть, Анапы, Новороссийска, Геленджика и Сухум-Кале. К атаке на Крым следовало готовиться, как только союзники появятся в Царьграде; нападение на Одессу не представлялось опасным, так как оно могло повлечь за собой лишь бомбардирование города. Наконец, переправа неприятеля через Дунай в наши пределы, вблизи Измаила или Рени, представлялась невероятной.

Государь, переходя к рассмотрению наступательной войны против турок, признавал желательным первоначально ограничиться обороной княжеств, выбив, однако, турок из Калафата; на Кавказе же — наоборот, энергично наступать и до весны овладеть Карсом, Баязетом и Ардаганом. Если и после этого не последует перемены в упорстве турок, то примерно в конце марта приступить к переправе через Дунай.

Саму операцию государь полагал начать сильной демонстрацией у Сатунова и Гирсова, дабы настоящую переправу исполнить выше Видина, после чего приступить к осаде этой крепости. Видимо, этому пункту придавалось большое значение в смысле воздействия на поднятие к восстанию сербов. Если бы демонстрации наши не удались и турки стянули бы главные свои силы к Видину, то тогда у Сатунова и Гирсова должна быть произведена настоящая переправа, причем войска наши должны были занять край до Троянова вала, блокируя Исакчу, Тульчу и Кюстенджи.

По окончании этих операций следовало приступить к осаде Видина и действовать против турецкой армии, ежели она пойдет на помощь к этой крепости или же двинется против войск в Бабадагской области. В первом случае, т. е. при наступлении турецкой армии к Видину, следовало идти навстречу неприятелю, стараться разбить его, «напустив сербов им в левый фланг и тыл». У Троянова вала, если турки не сильны, также разбить их; ежели же они там будут очень сильны, то отступить к Гирсову и продолжать осаду Видина, падение которого государь предполагал в августе.

Если в Черном море не будет флотов английского и французского, то обязанность нашего флота должна была состоять в защите наших берегов и в нанесении возможного вреда туркам, препятствуя свободному сообщению с их портами.

Дальнейшее упорство турок должно было придать борьбе еще более широкий характер. «Полагаю, — писал государь, — что этому предшествовать должно воззвание к единоплеменным и единоверным народам к восстанию объявлением, что мы идем вперед для избавления их от турецкого ига… Разрешенное формирование волонтерных рот будет тогда служить основанием или корнем новых ополчений в Сербии и Болгарии, на что употребится зима 1854 года».

523

В Азии предполагалось в это время завладеть Кобулетом и Батумом, не подаваясь далее вперед, но делая частые набеги и предоставляя персам вести наступательную войну.

«Начало 1855 года, — кончал император Николай свою записку, — укажет нам, какую надежду возлагать можем на собственные способы христианского населения Турции, и останутся ли и тогда Англия и Франция нам враждебными. Мы не иначе должны двинуться вперед, как ежели народное восстание за независимость примет самый обширный и общий размер; без сего общего содействия нам не следует трогаться вперед; борьба должна быть между христианами и турками; мы же как бы оставаться в резерве»¹².

Глубокая вера государя в правоту своих требований и желание сохранить Турцию видны и в этом плане военных действий. Конечная цель операций сводилась в нем не к нанесению Оттоманской Порте решительного удара, а лишь к усугублению мер воздействия, желая в то же время сохранить целостность Турецкой империи. И только продолжавшееся упорство турок заставило бы императора Николая выдвинуть на очередь и поддержать общее восстание христианских народностей с целью освобождения их от турецкого ига, что вполне справедливо государь почитал вопросом еще далеко не созревшим. Николай Павлович все еще продолжал верить в неестественность союза Англии и Франции с Турцией и рассчитывал, что ко времени общего восстания христиан обе эти державы перестанут быть нам враждебными.

Записка государя была препровождена для сведения и соображения Паскевичу, Воронцову и Меншикову. Князю же Горчакову она была отправлена со следующей припиской военного министра: «Ожидая вашего по сей записке заключения, государь император желает изволить, дабы при изложении оного вы не стеснялись мнением Его Величества, но руководствовались собственными вашими убеждениями»¹³.

Первым поспешил ответить на записку государя князь Варшавский. Он почитал себя счастливым, что его мысли совпадали с планом императора Николая¹⁴, и лишь дополнял его своей идеей подготовить исполнение этого плана в течение наступавшего зимнего периода. Идея фельдмаршала была довольно оригинальна и заключалась в том, чтобы устроить на Дунае посредством флотилии и судов плавучий магазин с боевыми и продовольственными запасами, переправиться против Исакчи в первой половине февраля на правый берег Дуная и, подвигая за собой вверх по реке этот плавучий магазин, а также устроенный плавучий мост, забирать одну за другой турецкие крепости, начиная с Исакчи.

Таким способом Паскевич полагал возможным избежать неудобства зимней кампании в отношении недостатка фуража и не-

524

проездных для тяжестей в это время года дорог, обеспечить занятием Исакчи наш левый фланг даже на случай чьей-либо высадки, а также очищать от турок берег Дуная, этого главного пути наших транспортов к центру и правому флангу.

Соображения свои князь Иван Федорович излагал в представленной государю записке¹⁵, в которой восхищался намеченным пунктом переправы через Дунай у Видина, считая эту мысль новой и блестящей. «Она вводит нас, — писал Паскевич, — в непосредственные сношения с самыми воинственными племенами Турции: сербами, болгарами и далее черногорцами. Обращая против Турции ее собственное население, она сохраняет наши силы и сберегает русскую кровь».

Предначертанный императором Николаем совершенно «новый» план, по мнению Паскевича, мог повести к разрушению Турецкой империи. «До сих пор сербы, — писал он, — бывали в войнах поддерживаемы только незначительными частями наших войск; ныне же, когда флотилия, осадная артиллерия и целый корпус войск будут их поддерживать, то не только Видин, но может быть взят и Белград, и тогда сербы почувствуют возможность быть независимыми от ига турецкого».

Государь ответил на эту записку Паскевича собственноручным письмом от 21 ноября¹⁶. Император Николай, находя, что мысли его во многом сошлись с мыслями отца-командира, сдерживал, однако, пылкую фантазию князя Варшавского о движении плавучего магазина по Дунаю не только до взятия Силистрии, но и до взятия остальных прибрежных крепостей. Предположение же об овладении в течение одного лета более одной, много — двумя крепостями государь полагал совершенно несбыточным. Надежда на содействие задунайских христиан у Николая Павловича была невелика, и до выяснения этого вопроса он не был расположен идти далеко за Дунай.

«Сношения наши с Англией, — кончал государь свое письмо, — час от часу хуже, и я считаю, что разрыв неминуем; вероятно, то же последует и с Францией, а потом крайняя осторожность необходима, чтобы быть готовым на все».

Князь Горчаков представил свои заключения на план государя в двух записках на имя военного министра от 21 и 29 ноября¹⁷. Повторяя вкратце основные мысли начертания императора Николая, князь Михаил Дмитриевич признавал справедливость их «разительной» и лишь докладывал против широкого охвата турок с обоих флангов и в особенности против совершения главной переправы в верховьях Дуная у Видина. Такие действия он признавал обещающими большие результаты, но зато и успех их мог подвергнуться случайностям, которым, по мнению автора записки, лучше было бы не подвергаться.

525

Князь Горчаков опасался, во-первых, чтобы во время форсирования нами переправы на обоих флангах турки не двинулись большой массой от Рущука, Туртукая и Силистрии к Бухаресту и не овладели Валахией. Предполагая, что неприятель может произвести это наступление более чем 80 тысячами, он считал, что тем двум пехотным и одной кавалерийской дивизиям, которые оставались бы у нас в Валахии, остановить турок было бы трудно. Даже при конечном задержании наступления неприятеля в этом направ _{Генерал-адъютант Жомини}    лении большая часть Валахии

на долгое время оставалась бы у него в руках, и оперирующий у Видина русский корпус принужден был бы отступить, чтобы не лишиться продовольствия, которое он может получать только из Валахии. «Ни на Сербию, — писал Горчаков, — которая бедна, ни на Австрию, которая даже во время войны в Венгрии дала нам во всю кампанию не более как на восемь дней хлеба, рассчитывать нельзя».

Второе неблагоприятное обстоятельство князь Михаил Дмитриевич видел «в крайнем затруднении, которое мы встретим при переправе через Дунай, и учреждении мостов на сей реке». Наши понтоны были неудобны для перевозки войск, а выше Видина нет ни одной реки, впадающей в Дунай, где можно было бы безопасно строить суда.

Князь Горчаков полагал ввиду этих соображений совместно с тем условием, что важные военные операции можно было предпринять лишь в половине или в конце апреля, когда просохнут дороги и появится подножный корм, основную мысль государя исполнить следующим образом. До начала весны выбить турок из Малой Валахии, и если это окажется возможным, то овладеть Калафатом. Если же укрепления при Калафате так сильны, что успех штурма будет сомнителен или повлечет за собой большой урон, то автор полагал, не предпринимая штурма, вогнать неприятеля в его укрепления и обнести их редутами, чтобы не позволить туркам выходить из них. «Дельно», — отметил против этого места император Николай.

Зимой же приступить к устройству моста близ Галаца и ранней весной начать демонстрацию переправы, а если окажется

526

возможным, то и саму переправу у Сатунова и Мачина или Гирсова. После этого для отвлечения внимания неприятеля постараться овладеть Тульчей, Исакчей, Мачином и Гирсовом. «Это необходимо», — пометил государь.

Как скоро Малая Валахия будет за нами упрочена, то приступить к заготовлению судов в верховьях р. Жио или Ольты для переправы через Дунай. Если турки предпримут наступательные действия на нашу сторону реки, то разбить их; если же они останутся за Дунаем, то, выбрав наиболее выгодное по обстоятельствам время, перейти реку выше Рущука в числе примерно 40 тысяч для действия в Западной Болгарии и для возбуждения в ней и в Сербии восстания. Князь Горчаков полагал, что этот корпус, имея за собой хорошее мостовое укрепление, может разбить в поле любую турецкую армию, будет, базируясь на Валахию, совершенно обеспечен в отношении продовольствия и достаточно силен, чтобы предпринять осаду и даже взятие Рущука.

Приведенная записка, судя по одобрительным на ней пометкам, произвела отличное впечатление на государя, который был склонен даже отказаться от осады Видина¹⁸ и приказал отправить записку со своими замечаниями обратно автору «для зависящих соображений и мероприятий»¹⁹.

Во второй своей записке от 29 ноября князь Горчаков собственно подтверждал первоначальные свои доводы против переправы у Видина, отказывался от мысли ограничиться на левом фланге только демонстрацией переправы, а признавал необходимым в начале апреля произвести здесь настоящую переправу и занять край по Троянов вал. По окончании же операций на левом фланге, примерно в конце июня, приступить к наступательным действиям на правом фланге и совершить переправу через Дунай около Никополя.

Автор в этой записке остерегал государя также от излишних надежд на помощь Австрии и сербов. «Я не полагаю, — писал он²⁰, — чтобы, в случае переправы нашего правого фланга выше Видина, можно было ожидать значительных пособий от австрийцев, и опасаюсь, что Австрия, избегая, чтобы морские державы не приняли подобного пособия за нарушение нейтралитета, не окажет нам никакого содействия. Относительно сербов я также не уверен, чтобы, невзирая на искреннюю преданность народа государю императору, они могли оказать нам действительные в этом отношении пособия. Весьма быть может, что теперешнее сербское правительство парализует стремление народа в нашу пользу, доколе мы не будем уже за Дунаем».

Записка эта также была испещрена собственноручными пометками государя и признана им вполне основательной²¹.

Но кроме общих заметок, препровожденных Горчакову военным министром, государь этим не ограничился и в двух

527

собственноручных письмах делился своими мыслями с ближайшим исполнителем военных операций на Дунае.

«Твою записку о будущей кампании читал со вниманием и почти во всем с тобой согласен, — отвечал император Николай князю Горчакову на первую его записку²². — Одно только, признаюсь, считаю крайне мудреным — это переправиться между Рущуком и Никополем. Сама переправа мудрена, а после оной придется еще овладеть укреплениями, потом, вероятно, встретить подходящего неприятеля, не имея ни готового мостового прикрытия, ни устроенного моста. Все это такие препятствия, преодоление которых в одно время почти несбыточно даже нашим героям… Взвесь все это и успокой меня доказательством, что я ошибаюсь. Потому думаю, что прежде всего должно совершить переправу на нижнем Дунае у Сатунова, Галаца или Гирсова, где, по твоим сведениям, это вернее и легче. Потом непременно овладеть Исакчей, Тульчей, Мачином и Гирсовом. Тогда Дунай наш до Силистрии, и можно будет подвинуть мост из Гирсова к Каларашу.

Здесь, думаю, переправа будет легче, имея уже корпус на правом берегу Дуная. Тогда турки, вероятно, выйдут из-под Шумлы к Силистрии; их атаковать и разбить, а затем обойти Силистрию и идти под Рущук, устроить в удобном месте переправу, мостовое прикрытие и мост и тогда уже с верным сообщением с правым берегом начать осаду Рущука… Осаждать же Силистрию считаю менее выгодным, чем Рущук, и во всяком случае не думал бы приступать ко второй осаде, не взяв прежде Рущука».

Вторая записка князя Горчакова успокоила государя относительно вызванных первой запиской недоразумений. «В общих чертах, — писал император Николай князю Михаилу Дмитриевичу²³, — план будущей кампании я совершенно утверждаю, как изложено в твоей записке… Никогда не думал я начать дело правым флангом; напротив, думал и думаю и теперь, что должно начать с демонстрации или переправы на левом фланге… Повторяю, что сколько ни желаю, чтобы переправа у Никополя, сходно твоему предположению, могла быть исполнена, но кажется предприятием весьма трудным». Далее государь предоставлял Горчакову самостоятельно сделать группировку войск и вообще распоряжаться, «как удобнее признает, ибо я не гофкрихсрат ²⁴, а даю тебе полную свободу, означая только мои мысли, а не Высочайшие повеления».

«Ожидаемое сбывается, — так закончил государь свое письмо. — Злость англичан за Синоп угрожает скорым разрывом; французы умереннее и, кажется, не решаются на это. Будем готовы принять их, где им угодно. Не думаю, чтобы рисковали атаковать Севастополь, но боюсь за Черноморский берег, где форты наши почти наверно пропадут, если англичане атакуют».

528

Одновременно с перепиской по поводу плана предстоящей кампании между главными действующими лицами особая записка о войне с Турцией была подана и генерал-адъютантом Бергом²⁵. Автор ее исходил из того заключения, что все наши успехи в Малой Азии никогда не нанесут серьезного удара оттоманскому правительству и что, напротив, потеря нами там хоть одного из наших укрепленных пунктов будет иметь весьма опасные для нас последствия на всем Кавказе. Поэтому наше положение в Азии, хотя бы только с целью удержать в своих руках приобретенное раньше, требует немедленного и значительного подкрепления находящихся там войск. Лучшим средством защиты нашей азиатской границы генерал Берг считал переход, в случае усиления на Кавказе войск, в наступление, полагая, что его можно начать в конце мая или в начале июня 1854 года.

Что касается отношения враждующих сторон в Европе, то, наоборот, там положение турок являлось, по мнению автора, наиболее опасным, и мы не должны были пренебрегать выгодами наступательных операций, если только этому не воспрепятствуют особой важности политические обстоятельства.

Переходя к подробностям, генерал Берг совершенно откидывал возможность пользоваться нам как на европейском, так и на азиатском театрах войны содействием флота, наподобие того, как это было в кампании 1828—1829 годов, но он полагал, что, несмотря на это, мы можем нанести туркам чувствительные удары в Европе и в Азии.

Считая, что местных кавказских войск едва хватит для поддержания порядка среди покоренных народов, автор записки полагал, что для того чтобы оттолкнуть турок до Эрзерума и обеспечить нашу границу с Персией, надо усилить Кавказский корпус тремя дивизиями пехоты, 20 эскадронами драгун и бригадой улан с артиллерией. Если прибавить к ним хотя бы только 10 батальонов кавказских войск, то действующий отряд будет силой в 58 батальонов с соответствующим числом кавалерии и артиллерии.

Этот отряд генерал Берг предполагал распределить следующим образом.

12 батальонов в Гурии, которых он считал достаточным для удержания с этой стороны турок вплоть до Батума.

Главные силы численностью до 30 батальонов могли бы действовать от Александрополя на Карс и Ардаган, по взятии которых соединить свои операции с Гурийским отрядом.

Для защиты наших границ с Персией оставалось 16 батальонов, которые должны были расположиться таким образом, чтобы брать во фланг персидскую армию в случае ее наступления на Шушу и Елизаветполь. Если же Персия станет на нашу сторону, то этот отряд должен был составить резерв главных сил.

529

Обращаясь к действиям на европейском театре войны, генерал Берг первоначально делал расчет тем силам, которые могли быть употреблены на этот случай, и потом излагал следующие свои предположения.

Главные силы из шести пехотных и двух кавалерийских дивизий должны действовать в наиболее прямом и коротком направлении от Бухареста на Адрианополь. Они должны переправиться через Дунай в том пункте, который выберет командующий армией, и тотчас же приступить к осаде Силистрии и потом Рущука. Эти две Генерал-адъютант Лидерс     крепости составят отличную

базу для дальнейших действий и парализуют неудобство отказа от пользования Черным морем. Кроме того, взятие этих крепостей заставит турок выйти из их укрепленного лагеря в Шумле и дать нам сражение, что, по мнению автора, было бы наиболее выгодным обстоятельством.

Левофланговый корпус силой в полторы дивизии пехоты и дивизию кавалерии должен будет, переправившись через Дунай, взять Исакчу и Мачин, прочно утвердиться в Бабадагской области до Троянова вала и содействовать главным силам, угрожая неприятелю, который направился бы от Варны к Силистрии.

Правофланговый отряд силой около бригады пехоты, драгунского корпуса и 3—4 казачьих полков должен был постараться проникнуть в местность между Малой Валахией, Сербией и Софией. Блокируя Видин, он должен был разбить турецкие войска, которые будут находиться в этой части Болгарии, побудить сербов и болгар к участию во враждебных действиях и вооружить их.

Генерал Берг был уверен, что все эти действия заставят турок в конце концов встретить нас с открытом поле, и решительная победа передаст в наши руки Шумлинский укрепленный лагерь или даст нам возможность предпочесть направление на Тырново и Казанлык. В обоих случаях в наши руки перейдет большая часть Болгарии.

Левый корпус должен будет, базируясь на Бабадаг и Силистрию, наблюдать местность между Варной и Шумлой, а правый продвинуться до Софии и, может быть, до Филиппополя.

530

Этот несколько оптимистический план кампании, в котором не принимались в расчет враждебные действия Австрии и наступательные сухопутные операции англо-французов, был доложен государю 29 ноября и безо всяких пометок подшит к делу.

Между тем переписка между императором Николаем, с одной стороны, и Паскевичем и Горчаковым — с другой относительно плана предстоящих действий продолжалась. Как известно, государь вскоре отказался от первоначальной своей мысли переправиться через Дунай выше Видина и осаждать эту крепость, остановившись на переправе ниже Силистрии и осаде Рущука. Это известие произвело сильное впечатление на душою преданного России и государю князя Михаила Дмитриевича. «Светлая мысль ваша, — всеподданнейше доносил он²⁶, — сделать вторичную переправу через Дунай несколько ниже Силистрии отстраняет все действительно большие трудности форсирования перехода реки выше Рущука…» «Мой сон с этой минуты перестал быть тревожным», — патетически восклицал он в письме к военному министру²⁷.

Князь Иван Федорович вводил новую поправку в предстоящие операции, вызванную особой враждебностью к нам западных держав после Синопской победы. Он вполне основательно предполагал, что, может быть, англо-французы захотят поддержать турок и сделают в Варне десант в 30—40 тысяч, чтобы, имея в руках Силистрию, прорвать наш центр. Для отвращения этой опасности фельдмаршал сообщал государю родившуюся у него, а в действительности лишь несколько измененную первоначальную мысль предупредить противника и ранней весной обеспечить наш левый фланг и центр взятием малых крепостей и даже Силистрии, а затем уже действовать по предложенному плану²⁸.

Таким образом, первоначальная идея осады Силистрии была высказана Паскевичем, которому впоследствии судьба вручила и ее исполнение. Государь вполне присоединился к мнению своего отца-командира. «Мысль твою, — писал Николай Павлович²⁹, — завладеть маленькими турецкими крепостями и приступить к осаде Силистрии разделяю, и я сообщил Горчакову».

Более подробно князь Варшавский излагал свои мысли в проекте весьма длинного письма на имя князя Горчакова, которое он решил, вместо того чтобы отправить по назначению, представить государю императору³⁰. Смеем думать, что прямая цель этой работы, состоявшей в большей своей части из критики действий и предположений командовавшего войсками на Дунае, была именно Петербург. Если же и был принят автором такой оригинальный способ всеподданнейшего доклада, то кроме дружбы, которой дарил государь Паскевича, надо полагать, к этому были и другие причины. Записки князя Михаила Дмитриевича о предстоящих действиях удостаивались особого внимания государя, который

531

вообще был к нему весьма милостив; князь же Варшавский был не из тех характеров, которые легко делились своей славой с другими. К тому же в письме на имя своего друга можно более разносторонне, чем в сухом всеподданнейшем докладе, выставить и его, и себя. Этот во всяком случае интересный документ, писанный рукой генерала Ушакова, приехавшего впоследствии с Паскевичем на Дунай в должности дежурного генерала, мы помещаем в приложении³¹.

Фельдмаршал вслед за длинными возражениями на предположения государя, подробно разработанные князем Горчаковым, переходит в проекте своего письма к изложению плана действий. Это, в общем, было повторение первоначального его предположения о переправе еще зимой, в феврале, через Дунай на низовьях реки с целью продвигаться вверх по реке правым ее берегом, забирая все крепости и пользуясь Дунаем как коммуникационной линией. Нового здесь было только то, что автор, опасаясь усиления турецкой армии англо-французами, предполагал основательнее занять низовья Дуная, перебросив там на правый берег реки более многочисленный отряд, чтобы в дальнейших действиях быть вполне обеспеченным от поползновения морских держав со стороны устья реки, а также скорее приступать к осаде Силистрии, взятие которой вполне обеспечивало наш центр от прорыва.

На всю операцию переправы, взятия Исакчи, Мачина, Гирсова, подход к Силистрии и очищения реки от неприятельских судов Паскевич предполагал достаточным 24—25 дней и при начале переправы в конце февраля считал возможным подойти к Силистрии в половине марта и немедленно приступить к осаде ее, что, по его мнению, можно было бы окончить в три недели.

Дальнейшие мысли князя Ивана Федоровича настолько интересны в смысле характеристики его собственных действий, когда он лично стал во главе Дунайской армии, что мы приводим их ниже в подлиннике.

«Мудрено, чтобы турки, — писал Паскевич, — хладнокровно смотрели, что мы взяли у них три крепости и подошли к четвертой, столь для них важной. Хотя им трудно будет тащить и хлеб, и фураж, и артиллерию, но они, вероятно, постараются собрать сюда всю свою армию. Этого я бы и желал и об одном сожалел бы, что не мог заставить их собраться еще прежде, когда прокормиться им было бы еще труднее. У нас было бы всего до 85 тысяч человек, а с такими силами можно бы стать не только против турецкой, но и против европейской армии. Турок же можно надеяться разбить и рассеять, отнять половину орудий и преследовать по крайней мере на два перехода. Не следует забывать, что у турок армия одна; после неудачи они долго не соберут другой армии, и тогда откроется большое поле для действий куда угодно. Здесь

532

представляется соблазнительная мысль: рассеяв неприятельскую армию, идти на Шумлу, но, подумав хорошенько, я нахожу, что это удалило бы нас от главного предмета, т. е. действий с правого фланга посредством сербов и других христианских племен».

По взятии Силистрии Паскевич полагал половину укреплений уничтожить и затем, смотря по обстоятельствам, действовать оборонительно, если Европа будет угрожать нам войной на западной границе, или наступательно, по

принятому плану. Что же ка-   Генерал-адъютант Хомутов

сается привлечения к борьбе

христианских народностей, то автор предполагал впредь до выяснения обстоятельств относительно десанта французов оказывать сербам лишь материальную поддержку. Дальнейшие же успехи и восстание других христианских племен могли, по мнению Паскевича, потрясти Турецкую империю.

«Может быть, — заканчивал свое письмо князь Варшавский, — я представляю все в слишком хорошем виде; знаю, что на войне иногда одно обстоятельство разрушает план действий, но не забудьте, что у турок армия одна; другую они соберут не скоро, а, в случае успеха при дальнейших удачных действиях на правом фланге, сообразно предначертанному плану, кампания может окончиться в Адрианополе. Даже не при столь блестящем успехе вся Болгария в наших руках. Тогда пусть англичане и французы владеют Черным морем, они ничего нам не сделают…

Не осудите, любезнейший князь, если я, увлекаясь интересом самого предмета, говорил со всею откровенностью, но сами вы согласитесь, что здесь дело идет об обстоятельствах, для всех нас столь драгоценных: о славе государя и России и о чести русского оружия».

Император Николай начертал на этом письме, между прочим, следующее: «Почти все согласно с моим мнением, кроме того, что князь считает важнее взять Силистрию, чем Рущук; быть может, что так; пусть князь Горчаков решит по обстоятельствам…»

Таким образом, откровенные мысли Паскевича дошли до адресата, но несколько кружным путем.

Князь Горчаков в своей записке от 13 декабря³² радовался светлой мысли государя о вторичной переправе через Дунай ниже

533

Силистрии и останавливался лишь на подробностях исполнения этого плана. Но в дополнение к этой записке он представил 3 января 1854 года вторую записку³³, в которой почти одновременно с представленным мнением Паскевича он высказывал тождественную с ним мысль о необходимости овладения Силистрией, если только будет иметься в виду высадка вспомогательного европейского корпуса в Варне. Взятие же Рущука произвести уже после этого или даже ограничиться только наблюдением за этой крепостью, распространив поиски в направлении к Шумле, Разграду и западнее для оживления восстания христианских племен.

Почти одновременно последовавшие от князя Паскевича и князя Горчакова предложения вместо Рущука осаждать Силистрию, видимо, не понравились государю, так как они шли вразрез с его мыслью поддержать восстание сербов и оказать существенную помощь христианскому населению Турции в завоевании собственными руками своей свободы. «Тут многое не так, — пометил государь, — и не отвечает тому, чего хочу и о чем писал». Относительно осады Силистрии император Николай пометил: «Так думает князь Варшавский, но это жаль будет, ибо отдалит нас от цели поднять христиан и подать им помощь, что оттуда далеко будет». Взятие после Силистрии Рущука государь считал необходимым, а «под Шумлу отнюдь и думать не должно ходить».

Однако император Николай высказывал некоторую двойственность в отношении намерения привлечь христиан к восстанию. С одной стороны, преемственная для русских государей мысль видеть наконец своих угнетаемых единоплеменников свободными и притом получившими свободу собственными усилиями лишь при помощи и под руководством великой России должна была увлекать Николая Павловича; с другой же стороны, он опасался, чтобы все это освободительное движение не вылилось в простое революционное брожение наиболее беспокойных элементов, что было так противно духу и характеру императора Николая.

«Разделяю тоже мнение твое и по сербскому делу, и по предложениям греческой этерии, — писал государь князю Горчакову почти одновременно с помещенной выше его собственноручной пометкой³⁴. — Признаюсь, не охотник я до них, ибо явно пахнет революционной вонью ³⁵, тем более что начать хотят мимо воли короля греческого, который на днях просил моего совета и которому отвечал, что прошу его сидеть спокойно у моря, ждать погоды. Рано еще пока ему начинать, позднее увидим! Признаюсь, что и сербам еще большой веры не даю, ибо много и у них моральной порчи. Итак, нам полезно быть осторожными и все эти затеи держать в запасе…»

Однако государю хотелось верить в то, что, может быть, христианские народности Турции, и в особенности сербы, возросли

534

уже до общего движения с целью завоевать свою самостоятельность, и потому ему трудно было отказаться от осады Рущука вместо Силистрии, хотя, полный веры в своих помощников, он вновь подчинял свое мнение мнению Паскевича и Горчакова, делая лишь слабые попытки отстоять цельность собственного плана.

«С большим вниманием прочел я твое письмо к Горчакову, — писал император Николай князю Варшавскому 5 (17) января 1854 года³⁶, — и рад был удостовериться в том, что мы почти одинаково думаем насчет предстоящей кампании. В одном только я не решаюсь. Конечно, Силистрия важный пункт, в особенности был бы он необходим в руках наших, ежели б, по примеру 1828 и 1829 годов, направление наше было бы на Шумлу, Варну или на Балканы. Но мне кажется, что, решаясь, как ты сам предлагал, стараться более действовать через христиан, наших единоверцев, а нам быть в резерве, не правильнее ли овладеть Рущуком и там или близко к оному иметь прямую переправу в самый центр Валахии, тем более что мы этим будем среди болгар и близ сербов, ежели на них считать хотим… Далее же Рущука идти вперед мы можем тогда только, ежели восстание христиан будет общее, что должно оказаться скоро после взятия Рущука; овладение же Силистрией, полагаю, не произвело бы еще на них такого действия, ибо далеко от них».

Да и не мудрено, что государь подчинял свое мнение взглядам князя Варшавского. «Доверие мое к тебе, — писал он в том же письме, — неограниченно, и ежели опять настанет, как кажется ныне, тяжелое время, меня успокаивает, что на твою помощь и советы я могу вполне полагаться».

Прошло три недели, и мрачные тучи над Россией все более и более сгущались. Разрыв с западными державами был неминуем, надежды на Австрию и Пруссию падали, и посылка доверенных лиц государя к обоим дворам потерпела неудачу. К тому же пережитые волнения не могли не отразиться на здоровье императора Николая. Он, одинаково сильный до последней минуты своей жизни духом, тем не менее начинал угасать и ослабевать физически. Все это еще более заставляло его обращать внимание на князя Варшавского, и влияние фельдмаршала в смысле направления военных операций должно было возрастать. Грустью дышат следующие строки письма государя к Паскевичу³⁷.

«Пролежал 13 дней в подагре! Не мог ранее отвечать, любезный отец-командир, на письмо твое 11 (23) января. Обстоятельства делаются более и более грозными и напоминают положение наше в 1812 году. Писать и переписываться обо всем никак нельзя, потому мне весьма желательно, чтобы ты, ежели можешь, прибыл сюда хотя на короткое время, дабы лично обменяться мыслями и условиться обо многом к предстоящим обстоятельствам. Молю

535

Бога, чтобы Он меня наставил на свою светлую волю, но мне нужна твоя дружба и твои советы, чтобы смелее действовать к лучшему. Итак, буде можешь, приезжай, и чем раньше, тем лучше. Я еще очень слаб и устаю скоро; другой день, что выезжаю. В Берлине полная неудача, как я и вперед ожидал; не большую надежду питаю на удачу Орлова в Вене и покуда еще ничего от него не получил, что считаю уже дурным знаком». Единственным утешением государя в это тяжелое время был патриотический подъем _{Барон Будберг}               русского общества. «Здесь

все тихо, — писал он Паскевичу несколько раньше³⁸, — холодно, как давно не было, но не в сердцах, которые прямо русские, как отрадно видеть»³⁹.

Но в то время, когда государь возлагал все свои надежды на князя Варшавского, этот последний под влиянием двуличной политики Австрии потерял спокойствие духа и впервые проявил зачатки подчинения той доминирующей идее, которая наложила отпечаток на направление всей его дальнейшей деятельности, связала нам руки и, может быть, парализовала успех всей кампании. Мысль эта — боязнь наступательной войны со стороны Австрии. «Всемилостивейший государь, — всеподданнейше писал Паскевич 23 января 1854 года⁴⁰, — из депеши графа Орлова узнал я ответ Австрии. Не ожидал я, чтобы Австрия отказала подписать акт, которым Ваше Императорское Величество предлагать ей изволили быть только нейтральной. Хотя она и обещает ныне оставаться в положении наблюдательном, но можно ли ручаться, чтобы боязнь Англии и Франции не поставила ее вскоре совершенно против нас. Как поступить в настоящем случае, о том могут быть разные предположения. Не придется ли обратить часть войск для охранения наших западных границ и тем удержать Австрию от неприязненных действий. Жаль, если не найдется средства теперь же заключить мир с Турцией без вмешательств других держав, хотя бы только на основании прежних трактатов, предоставив себе возмездие впоследствии».

Результатом таких опасений были настоятельные просьбы князя Варшавского об усилении войск на австрийской границе.

536

Государь исполнил просьбу фельдмаршала, повелев направить в Варшаву гренадерский корпус и подготовить к походу на Каменец-Подольский 17-ю пехотную дивизию, хотя на эту последнюю меру он решился не сразу. «Все это, — так кончал государь свою записку по этому поводу военному министру⁴¹, — родилось в мыслях князя по прочтении депеш из Вены; он ожидает войны с Австрией, что они нас возьмут в тыл ⁴²; я не верю этой крайности».

Разрыв с западными державами, отказ Австрии и Пруссии от заключения договора о взаимном нейтралитете и выставление первой из них обсервационного корпуса на границе с Сербией заставили императора Николая несколько изменить свой план предстоящих операций и окончательно остановиться на осаде Силистрии.

«Все это, — писал государь князю Горчакову⁴³, — ничуть не изменяя ни моих намерений, ни решимости действовать сильно, требует, однако, кажется мне, некоторых перемен в плане действий».

Государь признавал необходимым, оставаясь в оборонительном положении в Малой Валахии, перейти возможно скорее Дунай в его низовьях, овладеть малыми крепостицами и немедленно приступить к осаде Силистрии, чтобы в ней иметь твердый пункт на левом фланге, а затем поднять вверх по реке нашу флотилию и тем вернее приступить к осаде Рущука. Обойтись без взятия этой крепости государь не считал возможным как для твердого обладания Дунаем, так и для помощи сербам, если их восстание сделается грозным для турок. «Сведения о готовности сербов таковы, — писал Николай Павлович⁴⁴, — что дают мне полную надежду на их содействие, коль скоро мы будем за Дунаем»⁴⁵. Имея со взятием Силистрии и Рущука сильную позицию на Дунае, государь не предполагал углубляться внутрь страны, «доколе не объяснится, какое влияние на дела иметь будет восстание христиан и в какой силе оно разовьется».

Между тем князь Горчаков на месте делал необходимые приготовления к переправе через Дунай, производство которой должно было всецело лечь на его плечи. Первоначальное желание государя и князя Варшавского переправиться через реку возможно скорее, примерно в феврале, воспользовавшись для этого замерзанием Дуная, было отменено ввиду рискованности такого предприятия, зависевшего от весьма случайных данных — времени, в общем весьма незначительного, пока река бывает скована льдом.

Саму операцию решено было после совещания с командиром расположенного на низовьях Дуная 5-го корпуса генералом Лидерсом, произвести в начале марта, причем главные силы должны

537

были переправиться у Браилова, против Мачина; вспомогательную же переправу или демонстрацию произвести одной бригадой от Измаила около Тульчи. Главные силы вверялись генерал-адъютанту Лидерсу, переправа же у Измаила — начальнику 7-й пехотной дивизии генералу Ушакову. На правом берегу все войска вступали под общее руководство Лидерса и должны были овладеть крепостицами Тульча, Исакча, Мачин и Гирсово.

Однако продолжать немедленно дальнейшее движение к Силистрии князь Горчаков считал невозможным. «Ваше Императорское Величество, — всеподданнейше писал он по этому поводу⁴⁶, — изволили выразить, что, если буду к началу апреля под Силистрией, то успех будет несомненный. Осмеливаюсь доложить, что пребывание наших войск за Дунаем, до времени просушки дорог и появления хорошей травы, в высшей степени трудно, даже если они будут оставаться около наших мостов, ибо необходимо будет им подвозить не только провиант и зерновой фураж, но и само сено. Поэтому я полагал до появления хорошей травы ограничиться взятием крепостей Дуная и устройством хороших мостовых укреплений против Сатунова и у Гирсова; идти же к Черноводам и Силистрии или в конце апреля, или в начале мая».

Государь сделал, не без влияния тех опасений и страхов, которые царили в душе бывшего в то время в Петербурге князя Варшавского и о которых будет сказано ниже, следующую пометку на письме Горчакова: «Теперь будет кстати Горчакову писать, что весьма довольно покуда ⁴⁷ будет, ежели и все, что он пишет, что будет предпринято, благополучно исполнится».

Но почти в тот же день, когда командующий войсками на Дунае окончательно остановился на пункте и времени переправы и доносил об этом государю, князь Варшавский писал ему из Петербурга первое предостережение и вливал в его и без того нерешительную душу первые колебания⁴⁸. «В настоящих обстоятельствах, — писал он, — когда дела идут с такой быстротой, что каждый день приносит что-либо новое, изменяя отношения наши к Европе и уничтожая наши прежние расчеты, мы находимся в необходимости, сообразно новому нашему положению, изменить, может быть, и прежние наши планы».

Князь Варшавский, рассчитывая, что турки имеют под ружьем на европейском театре 180 тысяч, полагал, что, за исключением гарнизонов по Дунаю и Балканам, они могут выставить в поле для действия против нас 60 тысяч лучших войск, к которым надо прибавить еще около 50 тысяч англичан и французов. Мы могли выставить для действия за Дунаем лишь 66 тысяч, с которыми Паскевич полагал невозможным разбить 110-тысячную армию и в то же время брать крепости по Дунаю.

538