Административные и судебные власти в запорожском низовом войске

 

Состоя под верховной протекцией сперва польского, потом русского правительства, временно под покровительством крымского хана, запорожские казаки во все время своего исторического существования управлялись собственным, обыкновенно каждогодно сменявшимся и непременно неженатым начальством. Полный штат начальственных лиц у запорожских казаков, по различным источникам, определяется различно: 49, 118, 149 людьми[452]. Последовательная степень этих начальников представляется в таком приблизительно порядке: войсковые начальники – кошевой атаман, судья, есаул, писарь, куренные атаманы; войсковые служители – подписарий, булавничий, хорунжий, бунчужный, перначный, подъесаулий, довбыш, поддовбыш, пушкарь, подпушкарный, гармаш, толмач, шафарь, подшафарий, кантаржей, канцеляристы; походные и паланочные начальники – полковник, писарь, есаул, подписарий, подъесаулий. Когда впервые определился состав запорожских властей, за неимением точных данных, указать нельзя; полагают лишь, что чин кошевого существовал уже в XVII веке, тогда как чина войскового писаря в это время еще не было[453].

Первые четыре из перечисленных должностных лиц, именно кошевой атаман, войсковой судья, войсковой есаул и войсковой писарь, составляли собственно так называемую войсковую старшину; к ним иногда причисляли куренных атаманов и старых казаков, бывших старшин, но уступивших, или добровольно, или против воли, свои звания другим; остальные названные лица составляли или «младшую старшину», «войсковых служителей», или же паланочных и перевозных старшин; в мирное время войсковая старшина управляла административными и судебными делами войска, в военное время предводительствовала казаками, уступая свое место в Сечи наказной старшине, но по окончании войны вновь принимая свои права.

Кошевой атаман соединял в своих руках военную, административную, судебную и духовную власть. В военное время кошевой был «главным командиром», «фельдмаршалом» войска и действовал как совершенно неограниченный диктатор: он мог выбросить непослушного за борт лодки или же, с веревкой на шее, тащить его за тяжелым обозом; в мирное время он был «конституционным владыкой» Запорожья и потому управлял всей областью казацких вольностей с их паланками, селениями, зимовниками и бурдюгами; исполнял роль верховного судьи над всеми провинившимися и преступниками и потому наказывал виновных за проступки и определял казнь злодеям за преступления; считался «верховным начальником» запорожского духовенства, и потому принимал и определял духовных лиц из Киева в сечевую и паланочные церкви, оставлял или возвращал их назад, смотря по поведению и способностям каждого. Соединяя в своих руках такую обширную власть, кошевой атаман, как пишет, в частности, Яков Собеский в своих «Записках о Хотинской войне», «властен был над жизнью и смертью каждого из казаков»[454], и хотя указом русского правительства 1749 года, 13 марта, строго воспрещались в Сечи смертные приговоры, но кошевые атаманы игнорировали подобные требования и всегда подписывали смертные приговоры ворам и злодеям, как это видим из многих примеров: так, в 1744 году повешен был в Сечи казак Иван Покотило; в 1746 году забит киями в Самаре казак Сухий; в 1746 году повешены три казака в Сечи и один казак, Павло Щербина, в Самарской паланке; в 1770 году казнен казак Зима в Протовчанской паланке; первые шесть казаков казнены по предписанию кошевого Павла Козелецкого, последний, седьмой, – по определению кошевого Петра Калнишевского[455].

Обязанности кошевого состояли в том, что он утверждал выбранных на раде всех следовавших за ним чинов, узаконивал распределение «по лясам» (то есть по жребию) земли, покосов, рыбных ловель, звериных уходов, разделял военную добычу, войсковые доходы, царское жалованье, принимал новых лиц в Сечь, отпускал старых казаков из Сечи, выдавал аттестаты заслуженным товарищам, посылал ордера паланочной старшине, входил в дипломатический сношения с соседними государствами: Русским, Польским, Крымским, Турецким и отдаленным Германским, принимал королевские универсалы, царские указы, гетманские ордера. Официально кошевой титуловался «Мосцепане атамане кошовый»; «Его вельможность пан кошовый атаман»; «Его благородие пан кошовый атаман»; неофициально назывался «батьком, пан-отцом, вельможным добродием»; в знак своего достоинства, при общественных собраниях, он держал в руке металлическую или, за неимением металлической, в экстренных случаях, тростниковую булаву; в церкви имел особое место – бокун, или стасидию, резного дерева, выкрашенную зеленой краской; на время отсутствия в Сечи назначал себе заместителя, называвшегося «наместником атамана» или «наказным атаманом»[456].

Но при всей своей силе кошевой атаман, однако, не был неограниченным властелином запорожского войска: не имея ни особенного помещения, ни отдельного стола, называясь иногда даже уменьшительным именем – Богданко, Петрусь, Калныш, – кошевой был в действительности только старшим между равными, «батьком» для всех казаков, оттого имел больше моральное, чем дисциплинарное право. Власть его ограничивалась тремя условиями: отчетом, временем и радой. Каждый кошевой ежегодно, 1 января, во время выбора войсковой старшины, должен был дать отчет во всех своих поступках и действиях, касавшихся войска; при этом, если во время отчета за кошевым открывалось какое-либо преступление против войска, какое-либо неправильное решение суда, какой-нибудь незаконный поступок против заветных преданий запорожских, то его даже казнили смертью[457]. Есть известие, что первый предводитель казацкий, Предслав Ландскоронский, был казнен за то, что имел намерение привести казаков в строгое повиновение[458]. В 1739 году был убит казаками на крымской стороне Днепра, против острова Хортицы, кошевой атаман Яков Тукало[459].

Затем каждый кошевой избирался только на один год, по истечении которого на место его становился другой; исключения делались лишь для весьма немногих, особенно выдающихся и популярных лиц, как, например: Иван Сирко, Константин Гордиенко, Иван Милашевич и Петр Калнишевский, из коих первый был кошевым атаманом в течение 15 лет, а последний – в течение 10 лет; но и тут все-таки кошевые оставались в своей должности не на всю жизнь, а каждый год вновь избирались и вновь утверждались на общей раде всех казаков. Наконец, каждый кошевой был в зависимости от рады, то есть от совета всего «низового запорожского товарищества» или, говоря московским и польским языком, от «черни» и «простонародья» казацкого. Как пишет Яков Собеский, «кошевой у них как беспорядочно избирался не голосами, а криком и киданием шапок на избираемаго, то так же и лишался своей власти по прихоти непостоянной черни»[460]. Без общей рады всего запорожского войска кошевой атаман ничего не мог и ничего не смел предпринять. Читаем у Самуила Величко: «У нас не едного пана кошового порада до писания листов бивает, леч всего войска нашего запорожскаго единогласна: що кгди скажет в листу доложити, того а не пан кошовий, а не писар без езволения нашего переставляти сами собой неповинни». Оттого на всех ордерах и письмах, посылавшихся куда-либо от имени кошевого из Сечи, всегда делалась подпись не одного кошевого, а со всей старшиной и войском: «Атаман кошовый, зо всем старшим и меншим войска низового запорожскаго товариством»; «Атаман кошовый, зо всем старшим и меншим товариством войска его царскаго пресветлаго величества низового запорожского»; «Атаман кошовый войска запорожского з атаманнею и зо всем старшим и меншим товариством»; «Атаман кошовий зо всем низовим войска запорожского товариством»; «Атаман кошовый зо всем войска низового запорожскаго товариством»; «Атаман кошовый з атаманнею и зо всем старшим и меншим Днепровонизовым войска запорожского товариством»; «Атаман кошовий войска низового запорожского, зо всем старшим и меншим товариством»; «Ея Императорскато Величества войска запорожскаго низового атаман кошовий (имярек) свойском, старшиною и товариством»; «Атаман кошевой (имярек) с товариством»; «Атаман кошевой и товариство»[461].

В словесных сношениях с казаками кошевой обращался с ними не повелительно, а отечески или товарищески, называя их «дитками, братчиками, панами-молодцами, товарищами»; так, выслушав какую-нибудь бумагу на войсковой раде, кошевой обращался с речью к товариществу: «А шо будем робыты, паны-молодци?» Если случалось решать какое-либо важное войсковое дело, то кошевой атаман созывал все товарищество на общее собрание и, приняв важный и вместе почтительный вид, входил с открытой головой на определенное место среди радной площади, становился под войсковое знамя, кланялся несколько раз собранию и, стоя во все время рады, держал к товариществу речь, или осуждая какое-нибудь преступление, или смиренно прося у войска какой-либо в свою пользу благосклонности. Казаки слушали его с большим вниманием, а потом громко высказывали каждый свое мнение и, в случае несогласия с кошевым, показывали это своим голосом и разными телодвижениями; в случае же если находили требование кошевого совсем несообразным или просто малоосновательным, то совсем не покорялись его воле и лишали всеобщего уважения[462].

Как на Украине гетман, так в Запорожье кошевой атаман имел «при боку», особенно во время военных походов, несколько человек, от 30 до 50, слуг, выполнявших обязанности адъютантов при «власной» особе кошевого; это были так называемые «молодики джуры», или «хлопцы» – слуги-товарищи, исполнявшие такую же роль при кошевом, какую исполняли пажи при важной особе какого-нибудь рыцаря. Во время войны 1769 года в строевых казацких реестрах показано несколько человек молодиков «при пану кошевому»[463]; впрочем, эти же молодики прислуживали не только кошевому, но и другим лицам войсковой старшины, по два или по три при каждом; по словам англичанина Рондо, большей частью в хлопцы или слуги сечевых казаков попадали молодые люди из поляков[464]. Что это были не простые слуги при кошевом и других старшинах, видно из самых обязанностей, на них возлагавшихся: «молодики должны были Богу добре молиться, на коне репьяхом сыдити, шаблею отбиватьця, списом добре колоты и из рушныци зорко стриляти».

Жизнь кошевого атамана, как и прочих старшин, нисколько не отличалась от жизни остальных казаков: он пребывал всегда в том самом курене, в котором состоял и раньше до избрания своего на должность кошевого; стол и пищу имел в том же курене, общие с казаками; так было искони веков и только под конец исторического существования Запорожья войсковая старшина стала обзаводиться собственными домами в Сечи и иметь отдельный стол для себя. Главными источниками дохода кошевого атамана были: участок земли, дававшийся ему войском при общем разделе земных угодий между казаками, каждого нового года; царское жалованье – 70 рублей в год; часть пошлины за перевозы через реки; часть пошлины с товаров, именно «кварта», то есть ведро от всякой «куфы», или бочки привозимых в Сечу горилки и белого вина, часть муки, крупы и крымских или турецких товаров – «по товару от всякой ватаги»; судебная вира, то есть плата за раскование преступника от столба; и «некоторый малый презент» от всяких просителей; часть военной добычи от всякой малой партии казаков, отправлявшихся на какие-либо поиски; случайные приношения от шинкарей, брагарников, мясников и калачников медом, пивом, бузой (брагой), мясом и калачами. Кроме всего этого, на праздник Рождества Христова и Святой Пасхи кошевой получал так называемый «ралец», то есть подарок – по две или по три пары лисиц и больших калачей – от шинкарей, купцов и мастеровых: они собирались тремя отдельными партиями, являлись с поклоном к кошевому и подносили ему свои дары; за это кошевой должен был угощать их, сколько хотят, холодной горилкой и медом. В эти же дни кошевой поил и угощал у себя в курене всю старшину, куренных атаманов и простых казаков. Наконец, кошевому атаману шли еще некоторые из приблудных, пойманных на степи, лошадей: они держались в течение трех дней, и если по истечении этого времени не отыскивался их хозяин, поступали в собственность войсковой старшины, а в том числе, следовательно, и кошевого[465].

Войсковой судья был вторым лицом после кошевого атамана в запорожском войске; как и кошевой атаман, он избирался на войсковой раде из простого товарищества. Судья был блюстителем тех предковских обычаев и вековечных порядков, на которых зиждился весь строй казацкой жизни; в своих решениях он руководствовался не писаным законом, совсем не существовавшим у запорожских казаков, а преданиями или традициями, должно быть, занесенными из Украины в Запорожье, переходившими из уст в уста и освященными временем многих веков. Обязанностью войскового судьи было судить виновных скоро, право и нелицеприятно; он разбирал уголовные и гражданские дела и произносил суд над преступниками, предоставляя, однако, окончательный приговор суда решать кошевому атаману или войсковой раде. Войсковой судья иногда заменял особу кошевого, под именем «наказного кошевого атамана», исполнял должность казначея и артиллерии начальника при войсковом «скарбе и армате». Внешним знаком власти войскового судьи была большая серебряная печать, которую он обязан был держать при себе во время войсковых собраний или рад и прикладывать к бумагам, на которых постановлялось решение всей рады[466]. Судья, как и кошевой атаман, не имел ни особого жилища, ни отдельного стола, а жил и питался с казаками своего куреня. Главным доходом судьи было царское жалованье – 70 рублей в год и часть пошлины за перевозы через реки; кроме того, он получал, как и кошевой, ведро водки или белого вина от каждой привозимой в Сечу куфы, «по товару» от всякой ватаги, одного коня из приблудившихся лошадей, выкуп за «отбитие» преступника от столба, «малый презент» от всякого просителя, часть добычи от каждой партии, известное количество меду, пива, бузы, мяса и калачей от сечевых шинкарей, брагарников, мясников и калачников, наконец, рождественский и пасхальный ралец[467].

Войсковой писарь, как кошевой атаман и войсковой судья, выбирался товариществом на общей раде: он заведовал всеми письменными делами войска запорожского, рассылал листы, то есть приказы по куреням, вместе с этим вел все счета и издержки, писал, посовещавшись с монахами, к разным государям и вельможам от имени всего запорожского войска, бумаги[468], принимал все указы, ордера, листы и письма, присылавшиеся от разных царственных, властных и простых лиц в Сечь, на имя кошевого атамана и всего войска. Войсковой писарь у запорожских казаков был всегда один; обязанность его считалась столь важной, что если бы кто другой, вместо него, осмелился писать от имени Коша или принимать письма, передаваемые на его имя, того без пощады казнили смертью[469].

Значение войскового писаря в Запорожье было очень велико: многие из войсковых писарей влияли на настроение всего войска, многие в своих руках держали все нити политики и общественной жизни известного века; оттого положение войсковых запорожских писарей можно сравнить с положением генерального секретаря или главного министра при войске нашего времени. Влияние войсковых писарей тем сильнее сказывалось в Запорожье, что большинство из них оставалось на своих должностях в течение многих лет бессменно; так, известно, что в течение 41 года, от 1734 по 1775 год, в войске запорожском сменилось всего лишь четыре человека в звании войскового писаря[470]. При всем своем действительном значении, войсковой писарь, однако, нигде и ни в чем не старался показывать свою силу; напротив того, он всегда держал себя ниже своего положения. Оттого на всех бумагах, исходивших от войскового писаря, мы нигде не встречаем подписи его имени, – только один раз, и то вне Сечи, во время польского сейма в городе Остроге, писарь сделал подпись на листе: «Именем всего товарищества, войска его королевской милости запорожского низового, при нас находящегося, Андрей Тарасенко, писарь войска его королевской милости запорожского низового, собственной рукой»[471]. Обыкновенно же писарь, в конце бумаги, подписывал известную формулу: «Атаман кошовый зо всем старшим и меншим низовим войска запорожскаго товариством», вместе с фамилией кошевого, если последний был неграмотен, в противном случае формула и фамилия прописывались самим кошевым. Внешним знаком достоинства войскового писаря была чернильница в длинной серебряной оправе, по-польски каламарь, которую он, при войсковых собраниях, держал за поясом, а перо к чернильнице затыкал за правое ухо[472]. При всяком войсковом писаре состоял, в качестве помощника, выборный войсковой подписарий и сверх того иногда несколько человек «канцелярских разнаго звания служителей»[473], но «настоящей канцелярии» для писаря в Запорожье не полагалось, и все письменные дела отправлялись при его «квартире»[474]. Жизнь и содержание войскового писаря во всем были схожи с жизнью и содержанием войскового судьи, то есть он получал 50 рублей казенного жалованья и те же приношения от бочек водки, товаров, судебной пени и т. п.

Войсковой есаул, так же как кошевой атаман, судья и писарь, избирался общей радой из простых казаков низового товарищества; обязанности войскового есаула были очень сложны: он наблюдал за порядком и благочинием между казаками в мирное время в Сечи, в военное в лагере; следил за исполнением судебных приговоров по решению кошевого или всей рады как в самой Сечи, так и в отдаленных паланках войска; производил следствия по поводу разных споров и преступлений в среде семейных казаков запорожского поспильства; заготовлял продовольствие для войска на случай войны, принимал хлебное и денежное жалованье и, по приказу кошевого, разделял его сообразно должности каждого старшины; охранял всех проезжавших по степям запорожских вольностей; защищал интересы войска на пограничной линии; посылался впереди войска для разведки о неприятелях; следил за ходом битвы во время сражения; помогал той или другой стороне в жаркие минуты боя. Оттого мы видим, что в 1681 году войсковой есаул, с несколькими казаками, охранял московских послов во время ночлега их на реке Базавлуке[475]; в 1685 году, по просьбе кизыкерменского бея, он сгонял с Низу Днепра до Сечи казаков, занимавшихся здесь уводом татарских лошадей и причинявших другие «шкоды» татарам[476]; в 1765 году он посылался от Сечи к Днепру и Орели для охраны запорожской границы и казацких зимовников от русской линейной команды; в 1757, 1758, 1760 годах есаул, с большими командами, преследовал в степи «харцызов» и гайдамаков[477]. Оттого же понятно, почему войскового есаула разные мемуаристы и историки называют «поручиком»[478], «древним архонтом афинским»[479], правой рукой и правым глазом кошевого, и сравнивают его должность с должностью министра полиции, генерал-адъютанта при фельдмаршале[480]. Внешним знаком власти войскового есаула была деревянная трость, на обоих концах скованная серебряными кольцами, к концам утолщенная, посредине несколько спущенная, которую он обязан был держать во время войсковых собраний. Жизнь и доходы войскового есаула были такие же, как и войскового писаря; жалованья он получал 40 рублей в год. В помощники войсковому есаулу выбирался войсковой подъесаулий, а на случай войны – войсковой обозный, заведующий артиллерией и войсковым продовольствием и разделявший все труды есаула[481].

Все четыре названные лица – кошевой, судья, писарь и есаул – составляли запорожскую войсковую старшину, заведующую военными, административными, судебными и даже духовными делами всего запорожского низового войска; следовавшие за ними должностные лица только помогали главным и исполняли их волю и приказания. Не довольствуясь управлением края из Сечи, войсковая старшина не раз отправлялась вовнутрь казацких вольностей по городам, селам и зимовникам, чтобы на самых местах сделать такое или иное распоряжение, сообразно нуждам и потребностям населения: или уравнять повинности, или освободить от податей, или разделить угодья, или разобрать ссоры и наказать преступников. Как происходили эти поездки, видно из походных журналов сечевого архива, сохранившихся до нашего времени; лучшим образчиком такого журнала может служить журнал 1772 года: «Его вельможность, атаман кошевой Петр Иванович Калнишевский, пан судья войсковой Николай Тимофеевич, пан писарь войсковой Иван Яковлевич Глоба, бывший войсковой судья, Андрей Артемьевич Носач, начальник церквей отец Владимир Сокальский с дьяконом и войсковая канцелярия походная, февраля 28 числа 1772 года, в четверток, до восходу солнца [из Сечи] выехали. И ехали чрез весь день и ночи до полчаса на зимовник бывшего старшины, войскового есаула, Василия Андреевича Пишмича. Но по темности ночи, не доезжая сего Пишмичева зимовника, под сеном стали и, заночевав через всю ночь, оным сеном лошадей кормили. 24 числа февраля взяли дальнейший путь; в каком пути поспели уже в обеденное время в зимовник Пишмичев [теперь село Письмичевка Екатеринославского уезда, на речке Камышеватая Сура, притоке Мокрой Суры]. Коим встречею будучи приняты весьма хорошо, панов и при панах бывших, принимано, как то: обеде достаточный становил и горилкою нескудно подчивал. За се ему отблагодаривши, поехали, и ехали до Кодаку чрез весь день поспешно, куда в Кодак уже при захождении солнца поспели. Но прежде везде встречены были в Попасных буераках казаками новокодацкими, в достаточном числе, хорошо одетыми, с прапорем. А как стали подуспевать и к казацкому городу, тогда, во-первых, два из пушек сигнала дано, а потом раз по раз из всех имеющихся около городу раскатов стрельбу пушечную произведено. И были приготовленные в священническое одеяние все священники со диаконы, при башне, что от войскового дворца, для встречи со крестом; но что не в сию, а в другую поехали башню, для того священники уже разобравшись со священнаго одеяния, с поклоном на квартиру в войсковой дворец к пану кошевому приходили и, хорошо принятые будучи, отойшли. Где в войсковом дворце пан кошевой с паном пысарем, пан же судья с Андреем Артемовичем у Кондрата Северскаго, а отец начальник с дьяконом у священника Василия Алексеева квартирами стали. И ходили 25 числа в субботу в церковь на утреню и на службу. Прежде службы был акафист, а по акафисте пето умиленную песнь «О, всепетая Мати» и другая. А когда акафист совсем совершился, начата отцем Федором Фомичем (кодацким настоятелем) служба Божия. А по службе пан кошевой всех панов и священников, в том числе чрез ночь з Самары в Кодак поспевшаго и наместника Григория Порохню, звал и по несколько чарок горелки трактовал. И ходили все по просьбе к Полтавцу кушать, коим весьма хорошо, как сказывают, будучи принятые, воротились по квартирам. А на своей пан кошевой опочивши, ходил до вечерни; а по вечерни никуда нейдя, у себя вечерял и спать лег, и спал до утренняго звона, а в то время в церковь на утреню ходил, также и на службу, которая собором отправуемая была отцем начальником. А по службе все вообще званы кушать к пану судье. Пообедавши ж, в дом идучи, заходили в квартиру иерея Федора, где побыв малое время, разойшлись по квартирам. И пан кошевой в своей до вечерняго звона быв, а тогда в церковь на вечерню. По вечерни ж к иерею Василию вечеряти и в гости до иерея Артема ходил, у коего и певчими был забавлен; а оттуда, нейдя уже никуда, разойшлись по домам. И от 27 февраля за прощение принялись. В субботу приобщались Святым Тайнам все паны. От субботы до вовторника в Кодаке живя, всякие порядки обществу тамошнему полезные учреждали. И по учреждении у вовторник, 6 числа, марта о полдень, взялись в обратный марш: пан кошевой, пан судья и отец начальник, кои коль скоро в квартиры выехали, зараз раз по раз выстрелено из 2 пушек, и казаки с прапором до Попасных (буераков) провожали, а от Попасных повернулись. Мы же противу 7 числа марта невдаль Стефана Васильевича зимовника, что в Суре, а против 8 числа карта в Камяноватой ночевали. Авось либо и в Сечь попадем».

Из подобного же журнала узнаем, что такой же объезд войсковой старшины с целью административной, судебной и хозяйственной совершен был ею и в 1774 году[482].

После запорожской войсковой старшины следовали куренные атаманы, называемые просто «отамання», числом 38, по числу куреней в Запорожской Сечи. Звание куренных атаманов, как нужно думать, идет с тех пор, когда установлено было деление всего войска на курени. Должность куренного атамана, как и другие, была выборная; в куренные избирался человек расторопный, храбрый, решительный, иногда из бывшей войсковой старшины, а большей частью из простых казаков; выбор куренного атамана составлял частное дело только данного куреня и исключал вмешательство казаков другого куреня. Куренные атаманы прежде всего исполняли роль интендантов в Сечи; прямой их обязанностью были доставка провизии и дров для собственного куреня и хранение денег и имущества казаков в куренной скарбнице; оттого у куренного атамана всегда находились ключи от скарбницы, которые в его отсутствие никто не смел брать, если на то не было разрешения от куренного. Куренные атаманы заботились о казаках своего куреня как отцы о собственных детях и, в случае каких-либо проступков со стороны казаков, виновных наказывали телесно, не испрашивая на то ни у кого разрешения. Как пишет князь Мышецкий: «В курене старший был атаман куренной, а по нем кухарь; ежели казаки прошкодят, то атаман и кухарь, осудя оных, говорят: а, подайте киив на сучих сынив! и виноватых бьют киями»[483]. Любимых куренных атаманов запорожские казаки слушались иногда больше, чем кошевого или судью, и потому часто через куренных атаманов кошевой атаман в трудных и опасных вопросах или случаях действовал и на настроение всего войска: таким образом, куренные атаманы служили как бы посредниками между значной старшиной и простым товариществом, а иногда и орудием в руках кошевого, особенно в тех случаях, когда какое-либо дело требовало немедленного решения всего войска, а войско, в целом составе, или уклонялось дать свой скорый ответ, или же вовсе не было согласно на его предложение. Отдавая полную дань уважения куренным атаманам, запорожские казаки едва ли считали должность куренного необходимым условием для получения должности кошевого[484]; по крайней мере, исторических данных на то никаких не имеется; можно лишь думать, что это было в большинстве случаев, но не составляло непременного условия. Неспособных, пьяниц, небрежных или просто не сумевших понравиться казакам куренных атаманов казаки немедленно сбрасывали и даже иногда казнили смертью. Как пишет Григорий Грабянка в «Летописи презельной брани»: «Едного же старейшаго в курене имеют, в воинских делех воина искуснейшаго, и того почитают и повинуются ему, аки наівишому, по кошовом атамане, началу; но и старейшины их живут купно с опаством, аще бо бы чем-нибудь их оскорбил над право, то абие бедне и бсзчестне предают их смерти». Кроме прямых обязанностей, куренные атаманы, в числе 17 человек, ежегодно отправлялись из Сечи в столицу за получением царского денежного или хлебного жалованья; в военное время они всегда оставались при своих куренях «на господарстве»[485], и вместо них шли, «аки командиры», наказные куренные атаманы, которые выступали всегда во главе своих куреней и показывали пример храбрости и неустрашимости для простых казаков; во время похода всякий курень имел свою хоругвь, и казак, носивший эту хоругвь, назывался хорунжим. Главным доходом куренных атаманов было царское жалованье – по 27 рублей на каждого, кроме тех 17 атаманов, которые ежегодно отправлялись в Москву за жалованьем и за то сверх определенных 27 получали по 18 рублей на человека[486]; кроме того, куренные атаманы получали от казаков, ездивших на добычи, «по ласке» – то есть что каждый захочет дать; деньги же, которые они собирали за лавки и избы на базарах, отдававшиеся внаем шинкарям и крамарям, также сбор от котлов и отдававшихся внаем куренных дубов или лодок, они обращали на потребности куреней, чтобы они ни в чем не нуждались[487].

После войсковой старшины и куренных атаманов следовали так называемые «батьки», или «старики», «сивоусые диды», то есть бывшие войсковые запорожские старшины – или оставившие свои должности по старости лет и по болезни, или уступившие их другим после войсковой рады. Опытность, прославленная отвага, отчаянное удальство в молодые годы давали им право на громадный нравственный авторитет в среде запорожского войска. Это были столбы всего низового войска, носители всех его преданий и строгие исполнители казацких обычаев: они отрезвляли и усмиряли не знавших никакой узды, при полном равенстве товарищества, молодых казаков; они даже часто шли против воли «власной» старшины, не исключая и самого пана кошевого, когда видели в чем-либо нарушение с его стороны предковечных порядков запорожской общины. На радной площади «сивоусые» деды занимали место тотчас после войсковой старшины; в совещаниях по куреням – тотчас после куренных атаманов; во время войны начальствовали над отдельными отрядами и даже иногда над самыми полковниками; при отправке «листов» от сечевого товарищества приписывались тотчас после имени кошевого атамана, а после смерти пользовались такой честью, что при их погребении один раз палили из пушек, «а из мелкого ружья более, нежели по другим простым казакам», как пишет все тот же князь Мышецкий.

В ордерах Запорожского Коша и в посланиях от разных лиц на имя Коша старики выставлялись наравне с войсковой старшиной и куренными атаманами. «В наступающий 1765 год, – писал из Петербурга кошевой атаман Григорий Федоров в Сечь своему заместителю, Павлу Головатому, – вы не сделайте того, чтобы от правления увольняться… Чтоб же войско вам перемену в нынешнем плачевном времени не захотело делать, хотя я и не надеюсь, я писал о том старикам». На этом же самом письме сделана была надпись судьи: «Сия карта получена от пана кошевого 6 декабря и на другой день объявлена на сходке атаманам в присутствии стариков. Затверждено – со всем по сему исполнить». В 1774 году князь Григорий Александрович Потемкин, упрекавший запорожского депутата Антона Головатого в разных неблаговидных поступках Запорожского Коша, получил от последнего ответ: «Кошевой и старшина тому не причиною, а делается сие от общества; кошевому и старшинам кучать старики, атаманы и войско»[488].

За войсковой старшиной следовали войсковые служители: довбышь, пушкарь, толмач, кантаржей, шафарь, канцеляристы и школьные атаманы.

Войсковой довбыш, «добош», политаврщик, ведал войсковыми литаврами, которыми он призывал казаков на рады, общие и частные, 1 января каждого нового года, 1 октября, на Покров Пресвятой Богородицы, в известные дни марта или апреля, на праздник Воскресения Христова, наконец, ввиду походов на врагов или во время приема важных особ в Сечи. Кроме этой прямой обязанности войсковой довбыш иногда исполнял обязанности других чинов, особенно полицейских: так, он снимал с осужденных преступников платье и приковывал их к позорному столбу на площади[489], привозил из паланок в Сечь разных «харцызов», присутствовал при исполнении судебных приговоров, побуждал посполитых к скорейшей уплате податей и немедленному приезду, ввиду походов, из зимовников в Сечь, наконец, взыскивал в пользу войска пошлины и перевозы через реки[490]. За исполнение своих обязанностей довбышу давалась, как читаем у Мышецкого, «особливая великая всякий год плата»[491], но, как видно из росписи войскового жалованья 1768 года, не больше, однако, трех рублей в год. В помощь войсковому довбышу давался выборный поддовбыш.

Войсковой пушкарь заведовал всей войсковой запорожской артиллерией, то есть пушками, мортирами, порохом, дробью, свинцом, ядрами и пулями; кроме того, он выполнял должность смотрителя войсковой тюрьмы, потому что под его надзором находились преступники, ожидавшие суда и временно содержавшиеся при войсковой пушкарне, или осужденные и приговоренные к тюремному заключению; наконец, войсковой пушкарь ежегодно выезжал из Сечи, обыкновенно весной, для приема провианта, свинца и пороха, присылавшегося из Москвы в Сечь. Содержание войсковому пушкарю, как и довбышу, давалось из царского жалованья – «особливая великая плата», как видно из документа 1768 года, три рубля в год. В помощь войсковому пушкарю выбирался войсковой подпушкарь и несколько человек гармашей, или канониров, искусных в стрельбе из пушек и рушниц.

Войсковой толмач исполнял должность войскового переводчика и обязан был знать иностранные языки находившихся в сношении с запорожскими казаками или проезжавших через их землю народов, каковы: поляки, турки, татары, греки, армяне, молдаване и др.; толмач визировал их виды, предъявлял им требования от Запорожского Коша, служил посредником между ними и запорожскими казаками; читал присылавшиеся в Сечь грамоты иностранных государей; как человек, знающий разные языки, войсковой толмач нередко посылался секретно Кошем для разведывания дел на границы запорожских вольностей и даже в неприятельский стан.

Войсковой кантаржей (от турецкого «кантар» – весы, у поляков Kantorzy, Kantorzysta – приказчик, седелец) был хранителем войсковых весов и мер, служивших нормой для весов и мер всех живших в Сечи торговцев и продавцов; имея при себе войсковые весы и меры, кантаржей вместе с этим обязан был собирать доходы в пользу войска с привозимых в Сечь товаров, продуктов, разной бакалеи, водки, вина, и делить их на товарищество, старшину и церковь; таким образом, должность войскового кантаржея можно сравнить с министром государственного имущества какого-нибудь небольшого западноевропейского княжества наших времен; он жил в особом помещении на базарной площади.

Войсковые шафари (от польского szafarź – эконом, ключник, келарь, домоправитель, по малорусскому выговору – шапарь), числом четыре, иногда и больше, с подшафариями, обязаны были собирать доходы в пользу войска, но не в Сечи, а на главных через Днепр, Буг и Самару перевозах – Кодацком, Микитинском, Бугогардовском, Самарском и др., с проезжавших купцов, мелких торговцев и промышленников всякого звания и народностей; они вели приходо-расходные книги, содержали при себе казацкие команды, иногда имели команды пограничных комиссаров и строго следили за порядком при движении грузов через переправы.

Войсковые канцеляристы, разделявшиеся на старших и младших, иначе – собственно канцеляристов и подканцеляристов, писарей и подписариев, составляли, по-видимому, целый штат, доходивший иногда до 20 человек, как можно видеть из документа 1755 года[492], и бывший, конечно, в непосредственном подчинении у войскового писаря.

Войсковые школьные атаманы, числом два – один для школяров старшего, другой для школяров младшего возраста; оба они выбирались и свергались самими же школярами, оба хранили на руках школьную сумму и заботились о продовольствии и жизненных удобствах своего юного и детского товарищества.

К войсковым «служителям» принадлежали еще булавничий, бунчужный и хорунжий; на руках первого находилась булава кошевого, на руках второго – войсковые бунчуки, а на руках третьего – хоругвь, или войсковое знамя, которое он носил на войну; кроме войскового хорунжего были и куренные, 38 человек, по числу куреней в Сечи.

В числе войсковых «служителей» были еще так называемые чауши, то есть посланцы, но об обязанностях и значении их в запорожском войске нам ничего не известно.

Самую низшую степень чинов в ранге запорожского низового войска составляли громадские атаманы, наблюдавшие за порядком и благочинием между запорожским поспольством по паланкам в слободах и зимовниках[493], войсковой табунщик и войсковой скотарь, смотревшие за общественными стадами лошадей и коров войска запорожского, и, наконец, овечьи пастухи, или так называемые чабаны. Последние три, именно табунщик, скотарь и в особенности чабаны, составляли своеобразный тип людей, своей оригинальностью выделявшийся из всех казацких званий запорожского войска. Вот что говорится об этом у Никиты Коржа: «В обычае было у них, что всякий казак, а особливо табунщик, скотарь и чабан, опоясывались ременным поясом и через плечо навешивали гаман кожаный, украшенный разными медными, серебряными и золотыми блестками, пуговицами, в коем гамане носили кресало, кремень и губку (трут) в запас, для всякого случая, а около пояса привязывали швайку и ложечник всенепременно, швайку для починки лошадиной сбруи, а ложечник для сохранения в целости ложки, что почиталось у них за особенную и крайнюю необходимость: то и не казак, кто по обычаю сему не поступает, такого почитали за самого нерадивого и неисправного пастуха. Ибо, например, сказать, когда пастух или чабан вздумает пойти или поехать из своего коша до другого – соседнего коша по надобности и, пришедши туда, если застанет, что пастухи обедают или вечеряют, то говорит им: «Хлиб да сил, паны молодцы!» А они отвечают ему: «Имо, да свій, а ты у порога постій!» «Ни, братци, давайте и мини мисто!» – отвечает гость и вынимает зараз свою ложку из ложечника и садится с ними вместе, и тогда тамошние чабаны похваляют пришедшего гостя и говорят: «От казак догадливый и исправный! Вечеряй, братчику, вечеряй!» – и дают ему место, и приветствуют дружески. Если же который звычая сего не знает, с того смеются и называют олухом. Когда же пастух пришедший или другой какой-либо гость не застанет ни обеда, ни вечери, в какое бы ни было время, то тотчас атаман коша, поздоровкавшись с гостем по обычаю, приказывает кухарю своему варить тетерю, мамалыгу или мылай и, накормивши гостя, спрашивает, зачем пришел»[494].

Непосредственно за сечевой старшиной следовала походная старшина и паланочная; она стояла выше войсковых служителей, но действовала вне Сечи и потому должна быть рассматриваема после них. Походную старшину составляли – полковник, называвшийся иначе сердюком, есаул и писарь; они действовали или в военное время, при сухопутных и морских походах, или в мирное при поимке гайдамаков и харцызов, или разбойников, в особенности же – в передовой страже, выставлявшейся на границах запорожских вольностей; во всех случаях полковник был начальником известной части войска, располагал несколькими отрядами запорожских казаков, непременно с есаулом и писарем[495].

Паланочную старшину («до паланки») составляли – полковник, или сердюк, есаул, писарь, подъесаулий и подписарий, то есть «три пана и три индианка»[496]; оттого у полковников существовала формула подписей на бумаге: «Полковник NN з старшиной»[497]. В паланочную старшину выбирались люди заслуженные, ежегодно, однако, сменявшиеся после войсковой рады; вначале их было пять, потом восемь, по числу паланок во всем Запорожье; каждый из них имел в своей дистанции особую команду над казаками, жившими по слободам и зимовникам, посылал разъезды на пограничные линии для разведывания о положения дел у неприятелей и обо всем сообщал точные и подробные сведения в Сечь[498]; кроме того, один из них ежегодно отправлялся в столицу, Москву или Петербург, за получением царского денежного и хлебного жалованья. Власть паланочного полковника была в его области очень велика: он заменял в своем районе особу кошевого атамана и потому нередко, как и кошевой, наказывал и даже казнил смертью преступников. Его власть простиралась и на проезжавших через паланку лиц: он дозволял им въезд в вольности запорожских казаков и для безопасности давал им особый знак, называвшийся перначом. Внешним знаком достоинства паланочного полковника был металлический пернач, носимый им за поясом. На содержание всего «паланочного панства» шла «особливая великая плата всякой год».

 

Глава 9