Часть четвертая. Платон и горизонт метафизики

 

 

"... тот, кто велит нам познать самих себя, приказывает познать свою душу".

- Платон, "Алкивиад старший"

"Это чувство - удивление - чрезвычайно свойственно философу: ибо у философии нет иного начала чем это".

- Платон, "Тэетет"

 

 

Глава 6. Платон и античная академия

1. Проблема Платона

 

1.1 Жизнь и сочинения Платона

Платон родился в Афинах в 428-427 гг. до н.э. Его настоящее имя - Аристокл, Платон - псевдоним, которому он обязан своим мощным телом; по другим сведениям, он получил его, благодаря размашистому стилю и широкому лбу ("платос" по-гречески означает полноту, широту, просторность). Отец его имел среди предков царя Кодра, мать гордилась своим родством с Солоном. И нам понятно, что для Платона с младых лет открывалась поистине идеальная перспектива политической жизни: рождение, образование, личные склонности, все продвигало его в одном направлении. Все эти биографические данные существенны, ибо вошли в ткань его мышления.

 

Аристотель сообщает, что Платон поначалу был учеником Кратила (последователя Гераклита), и лишь позже - Сократа (встреча с учителем произошла в возрасте около 20 лет). Ясно, что Платон последовал за Сократом первоначально по тем же соображениям, что и другие юноши, т.е. не за тем, чтобы сделать философию целью своей жизни, а чтобы лучше приуготовить себя к политической жизни. Однако события придали жизни Платона совсем иной смысл.

 

Первое непосредственное включение Платона в политическую жизнь относится к 404-403 гг. до н.э., когда аристократия пришла к власти, и двое его родственников - Хармид и Критий - оказались на первых ролях в олигархическом правительстве. Однако это был, без сомнения, опыт горький; разочарование вызвали методы интриг и насилия, пущенные в ход теми, к кому Платон всегда питал доверие.

 

Кульминационным событием, приведшим к полному разочарованию в практической политике Афин стало осуждение Сократа к смерти в 399 году, ответственность за которое легла на демократов, вновь пришедших к власти. Итак, Платон решает держаться подальше от политики воинствующих невежд.

 

После 399 г. Платон удаляется в Мегару вместе с другими учениками Сократа, где они были приняты Евклидом, но не задерживается там слишком долго.

 

В 388 г., в свои 40 лет, он посетил Италию. Ранее он побывал также в Египте и в Кирене, но об этих путешествиях он умалчивает в своей автобиографии (Письмо VII). И этого Письма мы узнаем, что в Италии он знакомится с пифагорейцами, в частности, с Архитом. Затем он отправляется на Сицилию, в Сиракузы по приглашению тирана Дионисия I. Понятно его желание внушить тирану идеал правителя-философа, который он основательно разработал в диалоге "Горгий" еще до путешествия. Однако очень скоро возникли неприязненные отношения с тираном и его придворными (как прямое подтверждение принципов, выдвинутых в "Горгий"), зато, напротив, завязалась дружба и понимание с Дионом, родственником тирана, в ком Платон по-прежнему не отчаивался найти достойного ученика и в будущем философа на троне. Между тем гнев Дионисия достиг такого накала, что он как раба продал Платона спартанскому послу в Эгине. Возможно, все было проще: высаженный в Эгине, находившейся в войне с Афинами, Платон почувствовал себя рабом по тому, как с ним обращались. Но, по счастью, скоро он был освобожден Анникеридом из Кирены, который нашел его в Эгине.

 

По возвращении в Афины Платон основывает Академию (в гимнасии, расположенной в парке, посаженном в честь героя Академа), о чем впервые заявлено в диалоге "Менон". Академия утвердилась очень быстро и стала собирать множество молодых и не очень молодых талантливых людей.

 

В 367 г. до н.э. Платон снова отправляется на Сицилию, где вслед за умершим Дионисием I воцаряется его сын Дионисий II, который, по мнению Диона, куда более отца благорасположен к проектам Платона. Впрочем, скоро выясняется, что одним лыком шиты и сын, и отец. Дион по обвинению в заговоре сослан, Платона ждала участь узника. И лишь по причине своей занятости военными приготовлениями Дионисий, в конце концов, позволил Платону вернуться на родину.

 

В 361 г. предпринят третий вояж на Сицилию. В Афинах Платон нашел бежавшего туда Диона, которого ему удается убедить принять настойчивые приглашения Дионисия. Тиран снова возжелал иметь при дворе философа, дабы укрепить себя в познаниях и мудрости. Платон едет с Дионом, надеясь утвердиться в Сиракузах. И вновь его ждет расплата за наивную веру в изменение природы тирана, на этот раз едва ли не ценой жизни. И лишь благодаря Архиту и тарантинам Платону удалось спастись. В 357 г. Дион пришел все же к власти, однако править Сиракузами долго ему не довелось, в 353 г. он был убит.

 

В 360 г. Платон вернулся в Афины и не расставался с Академией до своей смерти, наступившей в 347 г. до н.э.

 

Сочинения Платона дошли до нас в своей полноте, упорядоченные грамматиком Трасиллом, они могут быть сгруппированы по следующим девяти тетралогиям:

 

1. Евтифрон, Апология Сократа, Критон, Федон.

2. Кратил, Теэтет, Софист, Политик.

3. Парменид, Филеб, Пир, Федр.

4. Алкивиад I, Алкивиад II, Гиппарх, Любовники (Соперники).

5. Феаг, Хармид, Лахет, Лисид.

6. Евтидем, Протагор, Горгий, Менон.

7. Гиппий Меньший, Гиппий Больший, Ион, Менексен.

8. Клитофонт, Государство, Тимей, Критий.

9. Минос, Законы, Эпиномид, Письма.

 

Интерпретация и оценка этих сочинений породили целую серию сложных проблем, образовавшую так называемый "платоновский вопрос".

 

 

1.2 Вопрос аутентичности и эволюции творчества

Первая проблема следующая: все ли из 36 сочинений аутентичны, подлинны, и если нет, то какие из них?

 

Критика прошлого века, озабоченная этой проблемой, дошла до гиперкритического экстремизма, сомневаясь в подлинности едва ли не всех диалогов. Позже проблема утратила резкость и остроту, и сегодня есть тенденция считать аутентичными почти все диалоги, и даже просто все.

 

Вторая проблема относится к хронологии сочинений. Речь идет не о проблеме эрудиции, а скорее, о том, что платоновская мысль развивалась постепенно, превосходя саму себя в процессе самокритики и самокорректировки. С конца прошлого века, благодаря критерию стилеметрии (т.е. на базе стилистических характеристик работ разных периодов), наконец, удалось дать, по крайней мере, частичный ответ.

 

Если отталкиваться от "Законов", определенно последнего сочинения Платона, то после внимательной установки его стилистических характеристик можно датировать и другие сочинения, соотнося их стилистические характеристики с предыдущими произведениями по критерию смежности.

 

И тогда к последнему периоду можно отнести, вероятно, следующие диалоги: "Тэетет", "Парменид", "Софист", "Политик", "Филеб", "Тимей", "Критий", "Законы". Таким образом получается, что " Государство " принадлежит к среднему периоду творчества Платона, предшествуют ему "Федон" и "Пир", а перед ним - "Федр". Можно также определить группу диалогов периода созревания, перехода от юношеских работ к более оригинальным. "Горгий", похоже, был написан непосредственно перед первым путешествием в Италию, а "Менон" - сразу после него. К тому же периоду созревания относится " Кратил ". Диалог "Протагор", возможно, есть блестящее завершение периода начального творчества. Большая часть других диалогов, преимущественно коротких, является, безусловно, юношескими сочинениями, в них обсуждается весьма изысканно сократическая проблематика. Некоторые из них могли быть переданы в зрелом возрасте. В любом случае, самые значительные метафизические диалоги (" Парменид", "Софист", "Политик", "Филеб ") - продукты зрелого творчества последнего периода, что позволяет реконструировать платоновскую мысль достаточно убедительным образом.

 

Духовное развитие Платона началось с разработки преимущественно этикополитической проблематики, начиная с позиции, к которой пришел Сократ. Затем Платон подошел к необходимости восстановить некоторые онто-космологические моменты философии физиса. Однако сделал он это неожиданно оригинальным, воистину революционным образом, который сам Платон назвал "второй навигацией", т.е. путем, приведшим к открытию сверхчувственного бытия (сверхприродного, надфизического), как позже мы увидим.

 

Открытие инобытия и его категориальная разработка привели к ревизии целой серии вечных проблем и запустили серию новых, которые Платон неустанно углублял до самой старости.

 

 

1.3 "Записанные" и "незаписанные" теории

В последние десятилетия на первый план вышла третья проблема - "незаписанных теорий", которая усложнила "платоновский вопрос". Многие ученые полагают, что от решения этой проблемы зависит корректная постановка платоновского вопроса и понимание значения платонизма в античной истории.

Древние источники свидетельствуют, что Платон в стенах Академии вел курсы под названием "Вокруг Блага", не желая видеть их записанными. В них шла речь о последней высшей реальности, предельных основаниях и первопринципах, причем Платон добивался от учеников их понимания через суровую систему воспитательных методов. Учитель был убежден, что знание об этих последних основаниях нельзя передать иначе как посредством приуготовления и строжайшего самоконтроля, а это может иметь место только в живом диалоге и в режиме оральной (устной) диалектики.

 

В своем "Письме VII" Платон пишет: "Познание этих вещей не подлежит передаче, подобно другим знаниям, но лишь после долгих споров об этих вещах, в процессе совместной жизни, подобно внезапно вспыхнувшей искре, рождается душа сама себя понимающая... Этим вещам научаются необходимым образом лишь совместно, совместно же постигают истину и ложь, которые и образуют реальность как таковую, после доскональной проверки в течение длительного времени, как я говорил вначале; методом притирки одних к другим имен, определений, ощущений и образов, подвергнув их испытаниям, без зависти опробуйте их в споре, опровергая заблуждения, и воссияет внезапно познание каждой вещи в луче интеллектуальной интуиции, которая требует максимальных человеческих усилий". По этому вопросу решение Платона категорично: "Об этом я ничего не писал. И никогда не напишу".

 

Однако ученики, ассистировавшие Платону в его лекциях, кое-что все же записывали, и, таким образом, до нас эти записи дошли. Платон порицал их, более того, осуждал, считая их вредными и бесполезными, впрочем, признавал, что некоторые из его учеников неплохо поняли его лекции.

 

Стало быть, для понимания Платона мы не можем не учитывать эти устно выраженные доктрины, переданные устной традицией. Исследователи заметили, что некоторые диалоги, считавшиеся загадочными, непонятными в прошлом, будучи связаны с устными текстами, обретают четкий смысл.

 

 

1.4 Платоновские диалоги и Сократ как персонаж диалогов

Платон не желал писать о последних основаниях. Но даже в тех вещах, о коих решался писать, он отказывался быть систематичным и пытался воспроизвести дух сократовского диалога, имитируя его особенности, некое вопрошание без позы с пришпоривающим сомнением, с неизбежными разрывами, через которые майевтика выводит на свет истину из потаенности, настаивая и понуждая слушателя услышать свою душу, свой голос, со всеми драматическими муками, сопровождающими последние поиски. Так родился "сократический диалог", ставший литературным жанром, воспринятый бесчисленными учениками Сократа, среди которых Платон, вероятно, был едва ли не единственным подлинным наследником; ибо лишь в нем мы видим истинную природу философствования Сократа, тогда как в других не находим ничего, кроме заурядного маньеризма.

 

Итак, философское письмо Платона – диалог [109], герой которого Сократ, беседующий с одним или несколькими слушателями. Рядом с ними есть еще один, куда более важный персонаж, - читатель, который есть собеседник абсолютно незаместимый, ибо именно ему, читателю, часто выпадает задача, назначенная самой майевтикой, принять решения большинства обсуждаемых проблем.

 

Очевидно, что Сократ в диалогах Платона из исторической личности превращается в персонажа диалогического действа, поэтому, чтобы понять Платона, как уже прекрасно видел Гегель, "не важно расследовать то, что принадлежит Сократу, а что - Платону". Действительно, Платон рано начал практиковать смещения исторического и теоретического планов, и именно в такой теоретической перспективе читаются его сочинения.

 

Сократ, стало быть, в диалогическом пространстве - это Платон, а Платон "письменный", т.е. в сочинениях, известных публике, должен читаться под знаком Платона "бесписьменного", Платона умолчаний.

 

 

1.5 Возрожденный и новый смысл "мифа" Платона

Мы уже видели, что философия родилась в результате высвобождения "логоса" и обособления его от мифа [229] и фантазии [1]. Софисты придали мифу функциональный характер (рационально-просветительский), однако, Сократ не одобрял этого, требуя строго диалектического обоснования. Поначалу и Платон разделял позицию Сократа. Но уже в диалоге "Горгий" он восстанавливает миф в правах, потом постоянно его использует, понимая его огромную важность.

 

Как объяснить этот факт? Возвращение философии к мифу - это инволюция, регресс, или, может быть, это частичное отречение философии от собственных прерогатив, отказ от последовательности, или, в любом случае, симптом неверия в себя?

 

На этот вопрос по-разному ответили Гегель и школа Хайдеггера. Гегель (и его последователи) видели в мифе помеху платоновскому мышлению, неразвитость логоса, который не завоевал еще полной свободы.

 

Напротив, школа Хайдеггера указала на миф как на подлинное выражение духа платонизма. В самом деле, логос схватывает бытие, но не жизнь, миф же уловляет и объясняет жизнь, не покрываемую логосом.

Истина посередине. Платон восстанавливает миф, реактивируя некоторые тезисы орфизма и религиозные компоненты. Для него миф есть нечто большее, чем фантазия, миф - выражение веры и доверия. Во многих диалогах, от "Горгия" и дальше, мы видим желание некой формы рациональной веры: миф ищет разъяснения в логосе, а логос хочет найти завершение в мифе. Платон, значит, верит в силу мифа, когда разум достигает своих пределов и крайних возможностей, он интуитивно превозмогает эти границы, поднимая дух в его трансцендирующем усилии.

 

Кроме того, необходимо заметить, что миф, употребляемый Платоном систематично, существенно отличается от дофилософского мифа, не знавшего логоса. Речь идет о мифе, который как уже было сказано, есть более чем восторг фантазии, выражение веры, но еще более того, миф, который не подчиняется логосу как таковому, но дает стимул последнему. Это миф, который в процессе сотворения выступает демифологизированным, а от соприкосновения с логосом сбрасывает свои фантастические элементы, удерживая при этом силу аллюзии, намека и эвристической интуиции. Вот один яркий иллюстрирующий пассаж из "Федона", непосредственно следующий за рассказом о родах душ и их участи по ту сторону земного мира: "Конечно, утверждать, что дела обстоят таким, а не другим образом, так, как я это показал, не значит убедить человека здравого смысла; однако утверждать так или иначе нечто подобное о том, что должно произойти с нашими душами и об их обиталище, включая то, что вытекает из нетленности души: все это, мне представляется, обогащает и возвышает того, кто верует в это, ведь риск прекрасен! И необходимо, чтобы вместе с этими верованиями мы очаровывались самими собой: именно поэтому я продлеваю немного жизнь моему мифу".

 

Следовательно, чтобы понять Платона, необходимо признать роль мифа и отдать ему должное, и вместе с тем, признать роль логоса затем, чтобы соотнести их для тех, кто желает, в пользу логоса, или же, если угодно, в духе преодоления логоса (мифо-логии).

 

 

1.6 Многогранность и многозначность платоновской мысли

На протяжении веков Платон обрел множество ликов, и именно в этой многоликости секрет обаяния платонизма, пронизывающего духовную историю Запада.

 

а) Начиная с философов Академии, сложилась традиция чтения Платона в ключе метафизики и гносеологии, что указывало на то, что в теории и познании идей нельзя обойтись без опоры на платонизм, б) Впоследствии, в неоплатонизме была найдена аутентичная форма платонизма в религиозной проблематике, в предвосхищающем ожидании божественного, в мистическом измерении, в котором исполнена большая часть диалогов, в) Вплоть до настоящего времени сохранились эти две интерпретации, но в нашем столетии возникла третья, которая усматривает сущность платонизма в этикополитической проблематике; в том, что он отталкивается от прошлого, не принимая его почти во всем, по крайней мере, в самоценности этого прошлого. В Письме VII Платон определенно заявляет, что его истинной глубинной страстью была политика. Сама жизнь, его сицилийские эксперименты подтверждают это. г) Наконец, в последние десятилетия ученые вновь вернулись к ландшафту устной диалектики в том смысле, что так называемые "последние истины", по убеждению Платона, не могут быть выражены письменно. Думается, что подлинный Платон не схватывается ни одной из этих перспектив, взятых по отдельности как единственно значимая точка зрения, а, лишь, в совокупности этих направлений в динамике. Первые три позиции прочтения освещают три реальных лика, три ракурса метафизики Платона, которые, будучи по-разному соотнесены дают эффект полисемии платоновских сочинений. Четвертый аспект объясняет природу этой многогранности, оставляя контуры платоновской системы ясными в своей прозрачности.

 

 

2. Обоснование метафизики

 

2.1 "Вторая навигация", или открытие метафизики

В философии Платона существует момент, относительно которого все философские проблемы обретают новое основание, что инициирует иной духовный климат, служащий фоном для постановки и решения новых проблем. Это - открытие реальности сверхчувственного, надфизического пространства, признаки которого не просматриваются в предшествующей философии физиса, искавшей причины феноменов физического и механического порядка (вода, воздух, земля, огонь, горячее, холодное, конденсация, разряжение и т.п.).

 

Даже Анаксагор, заметил Платон, который лучше других увидел необходимость введения универсального интеллигибельного начала, не смог разработать эту интуицию, отдавая дань традиционным физическим первоначалам. Но проблема лежит в самом основании: являются ли причины физического и механического характера истинными? Или же, напротив, они суть "со-причины", т.е. сопутствующие, ведущие и служащие другим, более высоким причинам? Может ли, наконец, быть причиной того, что физично и механично, нечто нефизическое и немеханическое?

 

Для ответа на этот вопрос Платон прибегает к образу, им же эмблематически названному, - "второй навигацией" [233]. По терминологии древних мореплавателей, когда утихал ветер и паруса не функционировали, судно переходило на управление веслами, и это называлось второй навигацией. В образной системе Платона первая навигация символизировала ход философии по ветру на парусах натуралистической мысли. Ясно, что вторая фаза персонифицировалась Платоном и его вкладом, с тем, что, без метафор, было результатом его собственных усилий. Первая навигация, по существу, закончилась неудачей, ибо досократикам не удалось до конца объяснить чувственно воспринимаемое посредством чувственного же. Через эту брешь философия вышла в новое измерение бытия сверхчувственного, умопостигаемого. "Вторая навигация" Платона предприняла решительное отстранение от чувств и чувственного, произошло смещение центра философской оси на чисто рациональное, на то, что может быть схвачено лишь интеллектуально. В "Федоне" мы читаем: "Едва ли есть страх, что душа моя и вовсе ослепнет, глядя на вещи очами и пытаясь ухватить их каким-либо другим из чувств. А посему укрепи меня в необходимости прибегнуть вновь и вновь к доводам логоса, и лишь в них буду искать истину вещей... Стало быть, я сам определил себя в этом направлении, и мало-помалу, приняв за основу рассуждение, которое мне представляется наиболее прочным, решаю о том, что с ним согласуется, как об истинном, будь то причины, или другие вещи, а если не согласуется, как о неистинном".

 

Смысл "второй навигации" станет еще яснее, если обратиться к примерам самого же Платона. Мы хотим объяснить, почему некая вещь красива? Так что ж, натуралист призвал бы для объяснения элементы чисто физические: цвет, фигура и т.п. Однако, считает Платон, они не есть истинные причины, скорее, средства или со-причины. Надобно постулировать существование некой последней причины, каковая, чтобы быть подлинной причиной, должна быть чем-то нечувственным, но умопостигаемым. Таковой является Идея, или же чистая форма Красоты-в-себе, которая в силу своего участия, присутствия или сходства, т.е. некого отношения, определяет, какие из вещей, данных в опыте, красивы, т.е. через форму, цвет и пропорции обнаруживает, каковы они есть и какими должны быть в точном смысле, чтобы быть прекрасными.

 

Вот второй пример, не менее красноречивый. Сократ находится в тюрьме и ждет своего приговора. Почему он в тюрьме? - Объяснение механико-натуралистическое: да потому, что Сократ имеет тело, которое сделано из костей и нервов, мускулов и сочленений, которые, в свою очередь, способны двигаться путем сокращения и ослабления нервов: по этой причине Сократ, передвигая ноги, мог бы войти в карцер, где мы его и обнаружили бы. Всякому очевидна неадекватность такого объяснения, ибо ясно лишь, посредством чего тело Сократа оказалось в тюрьме. Истинная же причина этого - морального и духовного порядка: он сам решил принять вердикт судей и подчиниться афинским законам, рассудив, что это было бы благом и обладало бы силой убеждающего аргумента. И лишь вследствии этого морального и духовного выбора были приведены в движение мускулы, ноги и все прочее.

 

Примеры можно умножать. Платон убеждает, что это имеет силу для всех вещей, что любая вещь физического мира имеет свою высшую и последнюю причину, которая имеет природу не физическую, но метафизическую.

 

"Вторая навигация" привела к пониманию двух планов бытия: феноменального, видимого, и невидимого, метафеноменального, улавливаемого исключительно интеллектом. Можно также утверждать, что это завоевание со временем обозначило основание и важнейший этап в истории западной мысли, которая впредь будет определена этим размежеванием, как в той мере, в какой она его приняла (и это очевидно), так и в той мере, в какой не приняла; в этом последнем случае она будет полемически отстаивать свое неприятие.

 

Только после этой "второй навигации" можно говорить о "материальном" и "нематериальном", "чувственном" и "сверхчувственном", "эмпирическом" и "метаэмпирическом", "физическом" и "надфизическом". В свете этих категорий предшествующие философы физиса выступают материалистами, ибо природа и космос есть тотальность вещей не как таковых, а вещей являющихся. "Истинное бытие" теперь уже образует умопостигаемую, интеллигибельную реальность.

 

 

2.2 Гиперурания, или мир идей

Эти причины не физической природы, т.е. умопостигаемая реальность, были определены Платоном терминами Идея, Эйдос, или Форма. Платоновские идеи, стало быть, не есть просто понятия, т.е. чисто умственные представления (это позже термин принял такой смысл), это, скорее, целостность, сущность. Идеи - не мысли, а то, по поводу чего мысль думает, когда она свободна от чувственного, это подлинное бытие, бытие в превосходной степени. Идеи - сущность вещей, т.е. то, что каждую из них делает тем, что она есть. Платон употребляет термин "парадигма", указывая, что идеи образуют перманентную модель каждой вещи (чем она должна быть).

 

Другие термины, и более выразительные, мы находим у Платона - "в себе", а также "для себя" ("Прекрасное само по себе", "Благо в себе" и т.д.), - часто неверно понятые, ставшие объектом острой полемики уже во времена Платона. Эти выражения, в действительности, обозначали характер безотносительности и стабильности, короче говоря, выражали абсолютность. Утверждение "идеи в себе и для себя" означало, к примеру, что Прекрасное и Истинное таковы не только относительно отдельно взятого субъекта (как этого хотел Протагор), но что они не подлежат манипуляциям в угоду субъективному капризу, а, напротив, они предписаны субъекту абсолютным образом. " Идеи в себе " суть то, что не вовлечено в вихревой поток становления, в водовороте которого живет мир чувственного: чувственно воспринимаемые вещи, первоначально красивые, становятся безобразными, но то, что непричастно к становящемуся безобразным, и есть причина прекрасного, т.е. идея Красоты. Итак: истинные причины вещей чувственных, меняющихся по своей природе, не могут сами по себе меняться, иначе они не будут последними причинами, предельными основаниями и высшим смыслом.

 

Комплекс Идей с вышеописанными чертами вошел в историю под названием " Гиперурания " [76], употребленным в "Федре". "Это место над небесами, - писал Платон, - Гиперурания, никто из земных поэтов его не воспевал и не воспоет должным образом. И все же это так, ибо надо же иметь мужество, чтобы говорить правду, в особенности, когда говорят об истине. Ведь это и есть субстанция (реальность, бытие, т.е. идеи), которая лишена цвета, фигуры и неосязаема, которую, возможно, созерцает лишь водительница души, нус, это и есть подлинный объект истинной науки, которой это посильно. Кроме того, сама мысль о боге питается интеллектом и чистой наукой, а также это дело каждой души, имеющей сердце, воспринять то, что к ней взывает; и ведомая бытием, она возрадуется, созерцая истину, пока, вращаясь, не будет приведена в то же состояние. В процессе эволюции мысль видит справедливость как таковую, видит мудрость, видит науку, не ту, что вовлечена в становление, и не ту, что разнится, имея дело с разными объектами, кои мы называем существами, но ту науку, которая есть реальное знание об объекте, который есть реальное бытие. И только созерцая подобным образом другие реальные целостности, наполнившись ими, она затем снова окунется в целокупность неба и вернется домой".

 

Заметим, что "местность Гиперурания" [192] означает локальность наднебесную, или "поверх физического космоса", и, стало быть, есть мифическое представление, образ, указывающий, в точном смысле, место, которое не есть место. Действительно, идеи тут же описаны как то, что не имеет ничего в предметном смысле (без фигуры, цвета, неосязаемые). Гиперурания, следовательно, есть образ непространственного, умопостигаемого, надфизического мира. Платон усердно подчеркивает, что Идеи "доступны лишь наиболее возвышенной части души", т.е. открыты понимающему уму и только ему.

 

2.3 Структура идеального мира

Как уже не раз отмечалось, мир идей образован из некоего множества, поскольку в нем есть идеи всех вещей: идеи эстетических ценностей, идеи моральных ценностей, идеи различных телесных образований, идеи математических и геометрических формул и фигур и т.п. Таковые идеи никем и ничем не порождены, они неразложимы, неизменны, как элеатово бытие.

 

Различение двух планов бытия, чувственного и умопостигаемого, теперь преодолевало антитезу Гераклита и Парменида. Вечная текучесть относительно друг друга флюидных свойств есть бытие чувственно осязаемое. Напротив, неизменность и все, с ней связанное, есть бытие умопостигаемое. Но у элеатов возникли две проблемы, которые и плюралистам не удалось разрешить: как возможно существование "многого", и каким образом существует небытие? Как видим, эти проблемы теснейшим образом связаны, ибо имеют один и тот же фундамент. Чтобы сформулировать собственную концепцию идей, где структурно содержится множественность, Платон должен был дать четкое решение обеих этих проблем.

 

Уже в диалоге "Парменид", возможно, самом сложном из всех других диалогов, Платон подверг критике концепцию унитарности[32], которая стала сердцевиной элеатизма. Единое (или целостность) не может мыслиться в модусе абсолюта, т.е. так, чтобы исключалась любая множественность: единого нет без многого, а многое есть лишь в едином.

 

Возможность существования множественности дана Платоном в диалоге "Софист", она разрабатывается устами персонажа без имени, некоего чужестранца из Элеи. Парменид прав, говоря, что небытия нет, если его понимать как абсолютное отрицание бытия. Но ошибка его состоит в предположении, что это единственная форма небытия. Ведь существует небытие как "отличность", или "инаковость ", чего элеаты не принимали в расчет. Любая идея, чтобы быть этой идеей, должна отличаться от других, т.е. должна быть "небытием" всех прочих. И, таким образом, каждая идея наделена некоторой дозой бытия и бесконечно небытием. Наконец, удалось преодолеть Парменида путем введения понятий " покоя " и " движения " как идеальных в умопостигаемом мире: каждая идея неподвижна сама по себе, но, в динамическом смысле слова, она есть идеальное движение по отношению к другим, участвуя в других, или же, исключая участие других.

 

Здесь сразу же становится ясно, что Платон понимает свой мир идей как иерархически организованную систему, в которой идеи нижнего яруса подчинены более высоким, и дальше, и выше, вплоть до Идеи на вершине иерархии, которая есть условие всех остальных и не обусловлена никакой другой (не обусловлена, значит, абсолютна).

 

По поводу этого необусловленного начала[33] Платон красноречиво пишет в "Государстве" о том, что есть Благо. О Благе он говорит не только как об основании, делающем идеи познаваемыми и ум познающим, но и как о том, что производит бытие и сущность: "Благо - не субстанция, или сущность, но превыше ее, будучи в своем превосходстве достоинством иерархии и ее потенцией". Об этом начале он более ничего не пишет, но оставляет для досказывания в "оральном", устном пространстве живого слова, о чем известно по его лекциям "Вокруг Блага", которые образуют финальную фазу платоновской мысли, и, как установили недавние исследования, лекции шли параллельно с созданием диалогических композиций, начиная с "Государства".

 

Высшее начало, названное в "Государстве" Благом, в параллельном текстовом пространстве было " Единым ". Различие примечательное и вполне объяснимое, ибо " Единое" есть Благо в себе, поскольку все, что ни производится им, - благостно, поэтому Благо - функциональный аспект Единого. Единому противостоит начало, также упорядочивающее, но рангом ниже, понимаемое как безусловное и неограниченное начало множественности. Сей второй принцип получил название Диады, или Дуализма, Дуальности большого-малого, в одно и то же время бесконечно великого и бесконечно малого, ничтожного, потому назван Дуальностью неограниченной, неопределенной.

 

Из соединения этих двух начал вырастает тотальность всех идей. Единое воздействует на неограниченную множественность в духе ограничения и детерминации, обозначения границ, т.е. как формальный принцип, дающий форму, границы и пределы. В то же время принцип множественности исполняет роль субстрата [34], подобно интеллигибельной материи, если использовать позднейшую терминологию. Каждая и взятые все вместе идеи, следовательно, есть своего рода "смесь" двух принципов (ограничения и безграничного). Единое, сверх того, давая границы, манифестирует себя как Благо, поскольку, определяя неопределенное, оно конфигурирует и воплощает единство множества бесформенных элементов, давая им форму, сущность, порядок, совершенство, высшую ценность. Итак, Единое есть: а) принцип бытия (ибо, как сказано, это сущность, субстанция, Идея); б) принцип истинности и познаваемости, ибо лишь то, что определено, - умопостигаемо, познаваемо; в) принцип ценности, ибо именно ограничение влечет за собой порядок, совершенствование, а значит, позитивность.

 

Наконец, "насколько можно заключить, следуя целой серии указаний и уточнений, Платон определял унитарность[35], целостность как "меру", или, точнее, строжайшую соразмерность " (Г.Крамер).

 

Эта теория, как заметил Аристотель и его комментаторы, несет в себе знаки отчетливой инспирации и воодушевляющей силы пифагореизма. В терминах метафизики она выразила характерным образом особую стать греческого духа во всем его богатстве, все ценности которого ведут к наложению пределов тому, что не определено, находя при этом всему порядок и точную меру.

 

Два существенных штриха необходимо наметить еще для понимания структуры идеального мира Платона.

 

Рождение идей из принципов Единого и Диады нельзя понимать как временной процесс, это, скорее, метафора, иллюстрирующая анализ онтологической структуры. Ее цель - сделать доступным в дискурсивной манере раскрытие порядка бытия, который сам по себе не процессуален и атемпорален (вне времени и вне становления). Следовательно, сказать, что сначала порождены эти определенные идеи, а затем - другие, совсем не значит допустить хронологическую последовательность одних за другими, напротив, - это иерархическая градация, своего рода примат и апостериорность, старшинство онтологического свойства. В этом смысле сразу после первоначал возникают "генеральные" идеи; о пяти из высших идей говорится в диалоге "Софист" - Бытие, Покой, Движение, Тождественность, Различие, за ними следуют другие - Равенство, Неравенство, Сходство, Непохожесть и т.д. Возможно, в этой плоскости Платон располагал так называемые идеальные числа, или идеи-числа, архетипы идеального характера (не смешивать с математическими числами). Эти идеи иерархически расположены выше других, ибо последние участвуют в первых (а значит, содержатся в них), но не наоборот. К примеру, идея человека включает в себя идентичность и равенство самому себе, но также различие и неравенство - относительно других людей, но ни одной из высших идей не заключается в идее человека. Аналогично отношение идей-чисел к остальным идеям. Платон, должно быть, мыслил некоторые идеи как монады, диады, триады и т.п., поскольку они соотносились с единицей, двумя, тремя по внутренней конфигурации или по типу соотношения с другими идеями. Впрочем, здесь информация ограничена.

 

Ступенькой ниже в иерархии интеллигибельного мира расположены математические объекты, числа и геометрические фигуры, которые, в отличие от идеальных чисел, множественны (много единиц, 2, 3..., много треугольников и т.п.), впрочем, они также доступны познанию.

Позже Филоном Александрийским и Плотином эта сложная сфера платоновской умопостигаемой реальности будет названа " ноэтическим космосом ". В самом деле, Платон выстраивает некую тотальность бытия мыслимого во всех его связях и отношениях, и того, что в диалоге "Федр" названо "Гиперуранией", или "Долиной правды", т.е. некой обители, где души блаженствуют, созерцая.

 

 

2.4 Генезис и структура чувственно воспринимаемого космоса

От мира чувственного с помощью "второй навигации" мы совершили восхождение к миру умопостигаемому как к его истинной причине. Теперь, поняв структуру высшего мира, нетрудно постичь генезис и структуру мира чувственного. Подобно идеальному миру, проистекающему из Единого как формального принципа и Диады как принципа материального, физический мир происходит также из идей - принципа формального и принципа материального, однако на этот раз доступных чувствам, т.е. из начала неограниченного и неопределенного, физического по характеру.

 

Единое действовало на неопределенную Диаду в сфере умопостигаемого без посредников, ибо оба принципа идеальны, не так дело обстоит в сфере чувственного. Материя, лежбище чувственного, которую Платон называет "chora", " хора" (пространственность), существует лишь благодаря смутным образом участвующему в ней умопостигаемому миру, и она находится во власти бесформенного и хаотического движения. Так каким же образом идеи воздействуют на чувственный физический мир, и из хаоса рождается космос?

 

Ответ Платона таков. Существует Демиург, некий Бог-творец, Бог мыслящий и водящий (стало быть, личностный), который, взяв за образец мир идей, слепил как мастеровой так называемую "хору", и таким способом породил физический космос.

 

Схема объяснения чувственно воспринимаемого мира по Платону, следовательно, ясна: модель (идеальный мир), копия (физический мир) и Творец, автор копии согласно модели. Модель-образец вечна, вечен также творец, но чувственный мир, продукт мастерового, рожден в точном смысле слова. "Он порожден, - читаем в "Тимее", - ибо его можно видеть и трогать, он имеет тело и все прочее чувствующее, а как таковые они суть процессы порождения и генерирования".

 

Так отчего же Демиургу захотелось породить этот мир? По мнению Платона, божественный мастеровой произвел мир для добра и из любви к благу. Вот его ответ, который столетиями отмечен как одна из вершин философской мысли: "Скажем, по какой же прихоти Творец вызвал к жизни этот универсум? Он был благостен, а в благом нет зависти никогда и ни в чем. Свободный от порока, восхотел он, чтобы все вещи стали бы похожими на него, насколько это возможно. Если кто-либо из людей благоразумных воспримет это как главный мотив рождения универсума, то воспримет главное. Ведь Бог, желая видеть все вещи благими, и, насколько это возможно, ни единой с изъяном, принял на себя все из видимого, что, лишенное покоя, металось неправильно и беспорядочно, и привел все это из разобщения к порядку, рассудив, как лучше подобает ему быть. С тех пор не делалось ничего иного, как если только, чтобы вещь была еще более прекрасной. Рассудив так, он нашел, что среди вещей видимых, учитывая их интерес, ни одна из них, лишенная понимающего начала, не может быть прекрасней другой, а имей она хоть толику интеллекта, не может же быть совсем без души. И, основываясь на этом рассуждении, вложил он понимание в душу, а душу - в тело, произведя так универсум, чтобы творение его рук было бы прекраснейшим по натуре его и благим настолько, насколько это возможно. Таков второй мотив, надобно сказать, чтоб этот мир был в действительности одушевленным животным и понимающим, ибо порожден, согласно божественному провидению".

 

Итак, демиург создал творение наипрекраснейшее из возможных, одухотворенное и пронизанное желанием добра: зло и все негативное маргинальны, явления "хаотической распыленности" (чувственной материи) сведены к интеллигибельному, иррациональное - к рациональному.

 

Из вышесказанного ясно, что Платон видит мир наделенным жизненной силой и пониманием, а это фактически означает, что, по его мнению, быть живым и понимающим есть состояние более совершенное, чем быть не-живым и не-понимающим. Именно поэтому Демиург наделил этот мир совершенным телом, а сверх того, душой совершенной и пониманием возможно более полным. Так была создана душа мира (с использованием трех принципов: сущности, тождества и различия), а внутри души - тело мира. Мир выступает как некий "видимый Бог", и звезды, светила суть ничто иное как "видимые Боги". Так, сконструированный мир не подвержен коррупции, порче; мир рожден, но не исчезнет вовек.

 

Обозначим еще один момент. Интеллигибельный мир пребывает под знаком вечности, что надо понимать как неподвижную "естьность", вне категорий "было" или же "будет". Мир чувственный, напротив, протяжен во времени. А что же такое - время? Ответ Платона изящен: время - это "движущееся подобие вечности", своеобразное мелькание, просвет "естьности" сквозь "было" и "будет". Структурно это мерцание влечет за собой движение и порождение. Время, в таком понимании, рождено "одновременно с небесами", т.е. с возникновением космоса, это значит, что "раньше" рождения мира не было времени, оно началось с миром.

 

Чувственный мир выступает у Платона как космос, восхитительный порядок, символизирующий триумф логосного начала над слепой необходимостью материи, побежденной Демиургом. "Бог, скомпоновав все части всех вещей с тщанием и точностью, насколько позволила природа необходимости (т.е. материи), спонтанная и ускользающая, повсюду придал им согласованные пропорции и гармонию". Древняя пифагорова концепция "космоса" нашла у Платона свою торжественную каденцию.

 

 

2.5 Бог и божественное у Платона

Мы уже много раз использовали термины "Бог" и "Божественное". Наконец, пришла пора определить, каков собственный смысл этих слов в Платоновой теологии.

 

Кто-то заметил, что Платон был основателем западной теологии. Это верно, если ее понимать в определенном смысле. "Вторая навигация" Платона, открытие сверхчувственного в ходе нее, впервые дали ему возможность увидеть божественное в новой перспективе так, что и сегодня для нас фундаментальным образом равнозначно: верить в божественное = верить в сверхземное. Несомненно, под таким углом зрения Платон был создателем западной теологии, введя категорию нематериального, в модусе[36] которой осмыслено божественное.

 

Отдав должное Платону в обнаружении нового яруса бытия, в который была имплантирована вся теологическая проблематика, нельзя терять из виду, что понятие сверхчувственного есть константа всей философии, а также структурный фундамент греческой ментальности с ее многогранным пониманием божественного.

 

Поэтому в теологии Платона мы должны различать безличное божественное начало и Бога и богов персонифицированных. Божественное - это идеальный мир во всех своих измерениях, Божественна Идея Блага, тем не менее, это не есть Бог-личность. На вершине иерархии идеального мира находится божественное Существо, но и это не Бог-личность, также как Идеи суть божественные имперсональные (безличные) Существа.

 

И уж если кто и обладает личностной характеристикой, т.е. является Богом в старом смысле, то это Демиург, мудрый, понимающий и волящий, но и он, иерархическое завершение мира, - вне мира идей, ибо он не только его не создает, но и не зависит от него. Демиург не сотворяет и так называемой "хоры", или материи, из коей состоит физический мир; материя предшествует ему как идеальное условие. Демиург - это ваятель, зодчий, формовщик мира, но не творец его. Боги, созданные Демиургом, - подобны звездам и светилам, одушевлены и проникнуты логосом. Поразительна привязанность Платона к той божественности, в которой так много от античного традиционного политеизма. Божественна душа мира, божественны души звезд и души людей, рядом с которыми - их демоны-хранители и демоны-посредники, медиумы, наиболее типический из которых - Эрос.

 

Как видно, в самом теологичном из мыслителей Греции структурно внедрен политеизм. Позже Аристотель сделает в этом отношении шаг вперед, сместив границы иерархии, он предпочтет Бога-личность взамен имперсонального божества. И все-таки никто из греков, в т.ч. и Аристотель, не откроет монотеистического облика мира, принести который будет суждено лишь Библии.

 

 

3. Познание, диалектика, риторика, искусство и эротика

 

3.1 Источники познания

До сих пор мы говорили об интеллигибельном мире, его структуре и о том, как он отражается в мире чувственном. Остается выяснить, каким образом человек может приблизиться к идеальному миру.

 

Проблема познания так или иначе дискутировалась всеми предыдущими философами, хотя вряд ли, впрочем, можно сказать, что кем-то из них она была поставлена и определена как таковая. Платон был в этом смысле первым, кто со всей ясностью связал проблему познания с понятием интеллигибельного, хотя его решения, по большей части, сохраняли характер апорий.

 

Первую такую попытку мы находим в диалоге "Менон". В этом диалоге эристы устраивают коварную ловушку с целью заблокировать проблему, убеждая, что исследование и познание невозможны. Действительно, как можно искать и узнавать то, что еще не найдено, не известно. Ведь если нечто мы находим, то лишь потому, что оно уже известно; и если искомое было бы найдено, то каким образом оно было бы опознано, если не располагать эффективным средством сличения и опознания.

 

Для разрешения этой апории Платон находит в высшей степени остроумный выход: познание - это "анамнез", т.е. некая форма "воспоминания ", реактивация того, что уже от века есть в глубинах сокровищницы нашей души.

 

В "Меноне" представлены два пути решения задачи - мифический и диалектический. Во избежание возможного искажения замысла Платона необходимо рассмотрение и того, и другого.

Первая, мифорелигиозная трактовка проблемы озвучивает орфико-пифагорейские мотивы, согласно которым душа бессмертна и рождается много раз. Душа, стала быть, видела все, и вся реальность для нее доступна, как по эту сторону мира, так и по другую. Если это так, заключает Платон, нет ничего проще, чем увидеть, как душа познает и понимает: она извлекает из самой себя истину, которой владеет как своей сутью. Вот это извлечение из себя и есть "воспоминание", "анамнез".

 

И тут же в "Меноне" все части развернуты в обратном порядке: то, что было выводом, подвергнуто философской интерпретации как факт, данный для экспериментальной проверки, в то время как то, что поначалу было мифологической предпосылкой, функцией основания, становится, напротив, умозаключением. Значит, Платон находит важным дополнить мифологическую экспозицию "майевтическим экспериментом". Он, задавая вопросы рабу, не сведущему в геометрии, приводит его сократическим методом к решению одной из теорем Пифагора. Следовательно, аргументирует Платон, поскольку раба не обучали геометрии, и никем решение не было подсказано, полученное им самим знание - его заслуга, не оставляющая сомнения в том, что источник знания - его душа, способная вспомнить. Ясно теперь, что на основе аргументации, далекой от какого бы то ни было мифа, раб, как и любой человек, способен добыть изнутри себя истину, которой прежде не ведал, которой его никто не учил.

 

Очевидно, условием извлечения истины из души, произрастания ее, должен быть факт наличия истины в душе. Поэтому доктрина анамнеза есть не только неизбежное следствие из орфико-пифагорейской теории метемпсихоза, но, в не меньшей степени, удостоверение в реальных возможностях сократической майевтики.

 

Еще одно доказательство этой теории на основе переработки математических познаний мы находим в диалоге "Федон". Мы констатируем при помощи чувств существование вещей равных, больших, меньших, квадратных, круглых и др. Но - при внимательном рассмотрении - мы обнаруживаем, что данные, сопровождающие эксперимент, все без исключения, не адекватны, в точном смысле, тем понятиям, которыми мы неоспоримо обладаем. Ни одна из вещей, чувственно нам данных, не бывает абсолютно и совершенно квадратной или круглой, тем не менее, это не отнимает у нас понятий равного, квадратного, круглого в совершенном и абсолютном смысле. Значит, необходимо заключить, что между опытными данными и нашими понятиями существует некий зазор: последние содержат в себе нечто большее относительно первых. Так откуда же берется эта плюсовая величина? Если ее нельзя структурно обнаружить вовне, т.е. чувством, стало быть, ее источник внутри нас. Причем, этот плюс не есть творение думающего субъекта, последний его находит, следовательно, он предпослан субъекту объективным образом, будучи абсолютным и независимым. Итак, чувства поставляют знания несовершенные, но наш интеллект вскрывает, отталкиваясь от этих знаний, замыкаясь и углубляясь в собственные глубины, знания иные, совершенные, коррелирующие с первыми. А, поскольку наш ум их не производит, правильно заключить, что он их находит, как изначально существующие, вспоминая.

 

Подобное обоснование Платон воспроизводит по поводу эстетических и этических понятий (прекрасное, истинное, благое, здоровое и т.п.), которые нельзя объяснить иначе как исходящие из чистого родникового источника нашей души, образы которой дают нам эти понятия, а в целом, и идеальное видение мира, метафизика которого представлена в "Федре", и позднее в "Тимее".

 

Кто-то из ученых увидел в платоновских реминисценциях первый западный аналог понятия " априори ". Этот термин, хотя и не платоновский, может быть здесь использован, но не в кантианско-субъективистском смысле, а в объективистском. Мир идей - абсолютная объективная реальность, которая посредством анамнеза становится предметом ума. И, поскольку интеллект не производит, но собирает и сортирует идеи независимым от опыта образом (хотя и при содействии опыта: для "воспоминания" идеи равенства мы должны чувственно воспринимать некоторые вещи как равные), в этом случае уместно говорить об открытии "априорного" в западной философии в том отношении, что независимо от опыта в человеке присутствуют чистые формы знания.

 

 

3.2 Ступени познания: мнение и наука

Понятие анамнеза объясняет источник, или возможность познания, залог которого - изначальная интуиция правды в нашей душе. Этапы и специфические способы познания Платон определяет в "Государстве" и диалектических диалогах.

В "Государстве" Платон отталкивается от положения, что познание пропорционально бытию так, что лишь максимальным образом существующее познаваемо наисовершенным образом; ясно, что небытие абсолютно не познаваемо. Но, поскольку есть промежуточная реальность между бытием и небытием, т.е. сфера чувственного, смесь бытия и небытия (поэтому она - объект становления), постольку есть и промежуточное познание между наукой и невежеством: и эта промежуточная форма знания есть " doxa", "докса", мнение.

 

Мнение, по Платону, почти всегда обманчиво. Иногда, впрочем, оно может быть и правдоподобным, и полезным, но никогда не имеет в себе гарантии собственной точности, оставаясь неустойчивым, как в своей основе неустойчив мир чувств, в котором обретается мнение. Для сообщения ему устойчивости, необходимо, утверждает Платон в "Меноне", "каузальное основание", которое позволяет зафиксировать мнение с помощью познания причин (т.е. идей), и тогда мнение превращается в науку, или " эпистему ".

 

Платон специфицирует и мнение (doxa), и науку (episteme) [18], мнение разделяется на простое воображение (eikasia) и на верование (pistis), наука же бывает родом опосредования (dianoia) [110] и чистой мудростью (noesis) [189]. Каждая из ступеней и форм познания коррелирует с формой бытия и реальности. Двум ступеням чувственного соответствуют eikasia и pistis, первая - тени и образы вещей, вторая - сами вещи; dianoia и noesis - две ступени интеллигибельного, первая - математико-геометрические познания, вторая - чистая диалектика идей. Математико-геометрическое познание - медиум, поскольку использует визуальные элементы (фигуры, к примеру) и гипотезы, "ноэзис" есть начало высшее и абсолютное, от которого все зависит, и это чистое созерцание, удерживающее Идеи, гармоническим завершением которого выступает Идея Блага.

 

 

3.3 Диалектика

В повседневном обиходе люди довольствуются первыми двумя формами познания, доверяясь мнениям; математики поднимаются к дианойе, но лишь философы достигают высшей науки, ноэтического знания. В интеллекте и незаинтересованном созерцании, оставив ощущения и все связанное с чувственным, в процессе дискурса и интуитивного проникновения собирают чистые идеи, их позитивные и негативные отношения, связи включения и изъятия, восходят от идеи к идее, пока не достигнут вершины, т.е. Безусловного. Вот этот процесс восхождения и есть "диалектика", а философ, по определению, есть "диалектик".

 

Итак, есть диалектика восходящая, которая, освободясь от чувств и чувственного, ведет от идеи к идее, вплоть до высшей; но есть также диалектика нисходящая, дорога на спуск: от высшей идеи - к идеям общим, через разделение, она ведет к данной идее, которая обнимает некую иерархическую структуру идеального мира. Этот процесс, т.н. диайретический, обстоятельно проиллюстрирован в диалогах последнего периода. Отсюда хорошо видно, что новое значение слова "диалектика" прямо вытекает из "второй навигации" Платона.

 

 

3.4 Искусство как удаление от истины

Платоновская проблематика искусства вплотную примыкает к метафизике и диалектике. В определении сущности, функции, роли и значимости искусства Платон озабочен одним: какова его ценность для истины? Ясно, что его ответ во всем негативен. Искусство не только не раскрывает истины, но скрывает ее, а потому оно не есть форма истинного познания; оно не улучшает природу человека, но портит ее, ибо лжет. Оно не воспитывает, но развращает, поскольку попустительствует иррациональным способностям человека, которые, понятное дело, далеко отстоят от высших.

 

Так, уже в первых своих сочинениях он низко оценивает поэзию, решительно возвышая над ней философию. Поэт становится поэтом не по науке и познаниям, но по наитию. Создавая нечто, он бывает "вне себя", в исступлении, и значит, не ведает, что творит. Он не в состоянии объяснить, ни того, что сделал, ни научить другого тому, что делает. Поэт таков, каким его "Бог обидел", "Божьей милостью", но никак не благодаря познанию.

 

Уточнения понятия искусства мы находим в 10-й книге "Государства". Искусство (поэзия, живопись, пластика), с точки зрения онтологии, есть некий "мимесис" [225], имитация, подражание чувственному (людям, вещам, фактам, событиям разного рода). Известно, что последние суть образы вечной идеальной парадигмы, отдаленные от истинного ровно настолько, насколько копия отстоит от оригинала. Так, если искусство, в свою очередь, есть имитация чувственного, то нельзя не понимать, что она тем самым является копией, воспроизводящей копию, а, стало быть, трижды удалена от истины.

 

Так фигуративное искусство имитирует простую видимость, поэты плетут вирши, не понимая, о чем говорят, и все это, с точки зрения истины, не более чем игра, шутка. В довершение всего Платон полагает, что искусство льет воду на мельницу не самой благородной части нашей души, а потому должно быть изгнано из идеального государства, тем более, что люди искусства мало склонны подчиняться законам блага и истины.

 

Заметим, что Платон не отрицает силы и права на существование искусства, отрицая лишь его самоценность. Искусство служит добру и истине, либо злу и лжи, tertium non datur. Предоставленное самому себе искусство становится фальшью. Чтобы спастись от лжи, оно должно проверять себя философией, устремленной к истине. Поэт не может пренебрегать философскими правилами.

 

 

3.5 Риторика как мистификация истины

Говоря о софистах, мы имели случай показать исключительную важность риторики в условиях античной классики. Речь идет не о литературном мастерстве, - чем она для нас, теперешних, является, - неомаргинальном явлении практической жизни. Риторика была в полном смысле, гражданской и политической силой, первой в ряду первых. Согласно Платону, риторика (как искусство афинских политиков и их учителей) есть всего лишь угодничество, лесть, подхалимаж, фальсификация истины. Претендуя убеждать всех во всем, не имея ни малейшего представления об истинном, подобно искусству, создающему фантазмы, риторика занята произведением суетных уверений и иллюзорных верований. Ритор - это тот, кто, будучи несведущим, имеет обыкновение показывать себя публично более убежденным, чем действительно сведущий, играя на чувствах и страстях толпы.

 

Риторика (как и искусство) спекулирует на худших сторонах души, - на ее легковерности и непостоянстве. В этом смысле ритор еще дальше артиста и художника отстоит от верного пути, ибо злонамеренно и сознательно создает фантазмы и подобия истины, чего не делают люди искусства. Как поэзия нуждается в философии, так риторика должна быть заменена "истинной политикой", совпадающей с философией. Это горькое суждение-приговор риторике, заявленное в "Горгии", несколько смягчено в "Федре", где признаны права искусства дискурса, т.е. риторики, если она служит истине, путь к которой лежит через познание вещей, души, диалектики.

 

 

3.6 Эротика как алогичный путь к абсолюту

Тематика прекрасного никак не связана у Платона с проблематикой искусства. Последнее как простая имитация видимости не раскрывает интеллигибельности красоты. Тематика эроса и любви проявлена при обсуждении медиума, моста, связывающего чувственное со сверхчувственным. Эрос и есть сила, дающая крылья, несущая через все ступени красоты к Красоте в себе, к метаэмпирической сути. А поскольку для всякого грека Прекрасное не мыслимо вне Блага, то и Эрос есть та сила, которая влечет к Благу, а эротика - еще одни ворота, это алогичный путь к Абсолюту.

 

Любовная аналитика - едва ли не самое впечатляющее из всего написанного Платоном. Любовь не есть ни прекрасное, ни благое, но - жажда красоты и добра. Любовь, стало быть, не Бог (ведь Бог - всегда благое и прекрасное), но и не человек. Она не смертна, но и не бессмертна. Она - одно из демонических существ, связующих человека и Бога.

 

Любовь, следовательно, это философия во всей полноте смыслов этого термина. София, - мудрость, ею вполне владеет лишь Бог. Невежество - удел того, кто напрочь лишен мудрости. " Философос " - это, в точном смысле, тот, кто ни невежествен, ни мудр, но, не владея мудростью, он одержим страстью к ней; влекомый этой ненасытной жаждой, он - в вечном порыве: все, как в истинном любовном приключении.

 

То, что в расхожем смысле слова люди называют любовью, есть лишь частичка истинной Любви, суть которой в желании прекрасного, блага, мудрости, счастья, бессмертия, Абсолюта. Любовь знает много дорог, ведущих к разным ступеням блага (любая форма любви - жажда вечного обладания благом), но лишь истинный любовник знает, как преодолеть их все и достичь высшей точки зенита, чтобы увидеть то, что прекрасно абсолютным образом.

 

а) Низшая ступень "лестницы любви" - это любовь физическая, желание владеть красивым телом и породить в нем другое тело. И уже здесь есть желание бессмертия, ибо "путь в смертном зачатии, рождение - это вечность и бессмертие".

 

б) Затем ступень влюбленной очарованности не телом, но душой: она несет семена, которые прорастают в пространстве духа. Среди них мы находим по восходящей влюбленных в души, одержимых искусством, приверженцев справедливости и закона, увлеченных чистой наукой.

 

в) Наконец, на вершине нашей лестницы нас ждет ослепительное сияние идеи Прекрасного как Абсолюта.

 

В диалоге "Федр" Платон углубляет синтетическое понимание любви как соединяющей силы, связывая его с теорией воспоминания. Душа, как мы уже знаем, в своей первоначальной жизни, во всем следуя Богам, видела Гиперуранию, т.е. мир идей. Затем, потеряв крылья и обретя тело, она все забыла. Но, с усилиями поднимаясь над собой, в размышлениях мало-помалу душа припоминает уже виденное. Специфика идеи Прекрасного состоит в том, что воспоминание о ней "чрезвычайно наглядно и восхитительно сладостно". Это свечение идеальной Красоты в живом теле воспламеняет душу, пробуждая в ней желание полета, неистребимую волю вернуться туда, где ей не суждено было остаться. Это и есть работа Эроса с его тоской по сверхчувственному, возвращающего душам их древние крылья, влекущего в занебесные дали. Любовь платоническая - это ностальгия по Абсолюту, запредельное влечение к метаэмпирическому, сила, возвращающая нас к изначальному бытию среди Богов.

 

 

4. Концепция человека

 

4.1 Дуалистическое понимание человека

Ранее мы говорили о том, что отношение мира идей к вещам достаточно определенно, недуалистично в обычном смысле, ибо идеи являются истинной причиной всего сущего. Однако дуалистично понимание Платоном отношения души к телу, поскольку, кроме метафизико-онтологического плана, он вводит религиозную компоненту орфизма и свойственную ей оппозицию между душой (сверхчувственным) и телом (=чувственным). По этой причине тело понимается не просто как обиталище души, благодаря которой тело живет (на службе у души, как это понимал Сократ), но, скорее, как могильный склеп, или как тюрьма души, где она изнуряется в муках. В "Горгии" мы читаем: "Как не восхищаться Еврипидом, когда он говорит: "Кто знает, жить - не значит ли умирать, а умирать - не значит ли вновь ожить?" и, быть может, мы, в действительности, мертвы. Ведь и я слышал от мудрецов, что мертвы мы, и тело наше - могила наша".

 

Пока мы имеем тело, мы мертвы, ибо фундаментально мы есть благодаря душе, а душа, пока она в теле, - она как в могиле, значит, умерщвлена. Смерть тела - это жизнь, ибо душа ос