Маркин Геннадий Николаевич

Маркин Геннадий Николаевич – член Союза писателей России. Член щекинского ЛИТО «Приупские просторы». Почетный ветеран ФСИН РФ, майор внутренней службы в отставке.

Автор четырех книг прозы. Публиковался в журналах, альманахах, коллективных сборниках, газетах. Как автор принимал участие в подготовке и составлении «Книги Памяти жертв политических репрессий в Тульской области».

Имеет свыше 100 публикаций в местных и центральных СМИ, награжден государственными и ведомственными наградами, а так же тремя памятными медалями и дипломом Тульской духовной семинарии.

Заместитель главного редактора, заведующий отделом прозы журнала «Приокские зори», редактор – составитель краеведческого альманаха «Отчий край», лауреат литературных премий: им. Л.Н.Толстого и «Левша» им. Н.С. Лескова.

                             ПАПКИ СВОЕГО ВРЕМЕНИ

 

    В один из дождливых июльских дней мне позвонил мой очень уважаемый товарищ, коллега по писательскому цеху, Евгений Иванович Трещёв. Он сказал, что при Щёкинском краеведческом музее, под непосредственным руководством его директора Надежды Фёдоровны Кузнецовой, готовится к публикации литературно-художественный и публицистический краеведческий альманах. Этот альманах планируется издать в следующем году, а приурочен он будет к 75-и летнему юбилею победы советского народа над фашистской Германией в Великой Отечественной войне. Евгений Иванович попросил меня подготовить произведения, рассказывающие о нашем крае в годы войны. У меня есть материалы, отражающие тот период времени, и я согласился. И вот передо мной на письменном столе две папки; в одной – воспоминание замечательного человека, почётного гражданина города Щёкино, заслуженного работника народного образования, основателя и директора первого в Тульской области Музея народного образования Щёкинского района, к сожалению ныне от нас ушедшей в иные миры, Татьяны Кузьминичны Фроловой, которые в своё время я записал с её слов, будучи с ней в очень хороших отношениях, а в другой – копии материалов хранящегося в архиве УФСБ России по Тульской области уголовно-следственного дела № 1962-42 по обвинению группы жителей города Щёкино, сотрудничавших с немецко-фашистскими оккупационными властями в период времени с 29 октября по 13 декабря 1941 года. В деле указана дата именно – 13 декабря, а не 17 декабря, каковым днём официально принято считать освобождение города Щёкино от гитлеровцев. В этих папках отражено своё время – время горечи и радости, поражений и побед, предательство одних и героизм других. Папки лежали в дальнем ящике моего письменного стола и ждали своего часа, своего времени, чтобы напомнить о уже давно известных событиях, и рассказать о том, о чём многим в силу причин ещё было неизвестно; эти папки – папки своего времени. Хотелось бы начать свой материал с воспоминания Т.К. Фроловой, они мне ближе по душе и сердцу, но начну по порядку, со времени оккупации города Щёкино немецко-фашистскими войсками.

    Щёкинский район был оккупирован 29 октября 1941 года. Немецкое командование для установления своего нового порядка создало городское управление. В организационном построении Городская управа была разделена на отделы: Жилищно-строительный отдел, занимавшийся строительными работами, расквартированием немецких воинских частей, ремонтом зданий под казармы, принудительным и усиленным взиманием квартплаты с жителей. Для подвоза необходимых материалов и продуктов питания для немецкой армии отделу был передан конный двор с 55-ю лошадьми; Отдел труда (биржа труда), в функцию которого входило выявление и учёт всего трудоспособного населения как города, так и района, выявление и взятие на особый учёт всех коммунистов, комсомольцев и активистов с дальнейшем направлением их на самые тяжёлые и грязные работы; Торговый отдел включал в себя восстановление вольной торговли и частновладельческих кустарных мастерских по всем видам производства; Отдел полиции был создан для охраны промышленных объектов не оборонного значения, охраны внутреннего порядка в городе, производства арестов, обысков и изъятия имущества у населения. Возглавлял городскую управу бургомистр города.

    Из материалов уголовно-следственного дела №1962-42: «С приходом немцев в г. Щёкино немецкое военное командование для установления фашистской власти и проведения захватнической политике на занятой территории создало городское управление и на должность бургомистра немцами был назначен предатель К-ов Д.П. Под руководством «своих хозяев» К-ов сформировал городскую управу из наиболее надёжных лиц, по его усмотрению, которые К-овым были представлены немецкому командованию и с их санкции с первых дней организации городской управы в своей работе активно принялись за восстановление фашистского порядка в г. Щёкино и оказании помощи немецко-фашистскому командованию в борьбе с советской властью».

    По этическим соображениям я не буду полностью указывать фамилии предателей. Безусловно, сейчас в городе живут их потомки, несомненно, многие из них честные, порядочные и уважаемые в обществе люди, и бросать тень на их имя я не имею никакого права. Были при управе и две должности не руководящие – это секретарь бургомистра и переводчица. По делу проходил ещё один человек, в обвинительном заключении он значится, как тайный осведомитель бургомистра и гестапо. О нём чуть позже и более подробно. Я не буду рассказывать о деятельности каждого из предателей, кто именно из них и что натворил конкретно, полагаю, читателям и без меня всё это уже давно в той или иной мере известно. На мой взгляд, не представляет большого интереса, что они совершали, будучи при должностях, а что это были за люди, кем они были до оккупации района, это уже интересно. В наших советских фильмах о войне, предателями обязательно показывались люди, скажем так, из бывших: бывшие помещики, дворяне, белые офицеры или кулаки, а полицаями всегда были показаны уголовники. Я расскажу о тех, кто состоял на должностях щёкинской городской управы.

    Из материалов уголовно-следственного дела №1962-42: «… На основании изложенного обвиняются: 1. О-ов И.В. 1898 г.рождения, русский, беспартийный, из мещан, не судим, женат, на иждивении жена и дочь. До оккупации района работал старшим инженером по нормированию треста «Щёкинуголь», а с оккупацией работал Заведующим жилищно-строительным отделом; 2. Ф-ин П.И. 1903 г.рождения, русский, беспартийный, из крестьян-бедняков, не судим, женат, на иждивении жена, дочь и отец. До оккупации района работал старшим следователем Щёкинской прокуратуры, а с оккупацией работал помощником начальника полиции; 3. К-ов Г.Д. 1902 г.рождения, русский, беспартийный, из крестьян. Судим в 1938 году за превышение цен, женат, на иждивении жена и трое детей. До оккупации работал бухгалтером Райпотребсоюза, а во время оккупации работал Заведующим торговым отделом; 4. К-ов С.И. 1897 г.рождения, русский, беспартийный, из крестьян, не судим, женат, на иждивении жена, мать и двое детей. До оккупации работал нормировщиком шахты №7 треста «Щёкинуголь», а во время оккупации работал Заведующим отдела труда (биржей); 5. И-ов Г.П. 1904 г.рождения, русский, беспартийный, из крестьян, не судим, женат, на иждивении жена и шесть человек детей. До оккупации работал Завхозом щёкинского горсовета, а во время оккупации работал Заведующим конным двором; 6. П-ев М.М. 1907 г.рождения, русский, беспартийный, из крестьян, судим в 1941 году за хищение соц.собственности, женат, на иждивении жена, отец и двое детей. Во время оккупации являлся тайным агентом при бургомистре; 7. Г-ва Е.И. 1906 г.рождения, русская, беспартийная, из рабочих, не судима, замужняя, на иждивении двое детей. До оккупации работала делопроизводителем ЗАГС, а в оккупацию работала личным секретарём бургомистра города и городской управы; 8. Е-на А.С. 1894 г.рождения, русская, беспартийная, из служащих, не судима, замужняя – муж отбывает наказание в лагерях, на иждивении двое детей. До оккупации района работала учительницей немецкого языка, а при оккупации работала переводчицей городской управы; 9. А-ов С.С. 1876 г.рождения, русский, беспартийный, из крестьян, в прошлом эсер, принимал участие в забастовке рабочих Брест-Литовска, за что царским правительством был заключён в крепость на полтора года, не судим, женат, на иждивении жена. До оккупации работал старшим ревизором треста «Щёкинуголь», а в оккупацию работал статистиком городской управы».

    Конечно предатели не ушли от возмездия за исключением бургомистра. Он, как видно из материалов уголовно-следственного дела, в качестве обвиняемого не привлекался. Куда он делся, мне пока установить не удалось, слышал от людей старшего возраста, что он, якобы, ушёл с немцами при их отступлении. А остальных предателей постигла следующая кара.

    Из материалов уголовно-следственного дела №1962-42: «… оказывая по этим своим должностям содействие немецко-фашистским захватчикам в борьбе против Советской власти, то есть, обвиняются в преступлении, предусмотренном ст. 53 п.3 и п.11 УК РСФСР. Исходя из вышеизложенного и руководствуясь приказом НКВД СССР № 001613, Постановил: Следственное дело за № 1962-42 по обвинению (перечисляются фамилии. Авт.) считать законченным, направив его на рассмотрение Особого Совещания при НКВД СССР, применив к обвиняемым: О-ву И.В., Ф-ну П.И., К-ву Г.Д., К-ву С.И. и П-ву М.М. высшую меру наказания – расстрел. К обвиняемым А-ву С.С. и И-ву Г.П. – 10 лет ИТЛ (исправительно-трудовых лагерей. Авт.) Обвиняемым Г-вой Е.И. и Е-ной А.С. – 8 лет ИТЛ. Обвинительное заключение составлено в г. Туле 2 апреля 1942 года. Справка: Все обвиняемые по делу содержатся под стражей в тюрьме №1 г. Тулы. Следователь КРО УНКВД по Тульской области сержант госбезопасности Ф-ов».

    Очень характерен пример того времени. Внимательный читатель, или юрист, безусловно, отметил тот факт, что обвинение из разряда обвинительного заключения плавно перешло в разряд приговора. Следователь не только направляет дело на рассмотрение в Особое совещание, но и выносит приговор: применив к тому-то высшую меру наказания – расстрел, тому-то 10 лет ИТЛ, а тем-то 8 лет ИТЛ. И напрасно надеяться на разбирательство Особым совещанием, всё уже предрешено следователем в процессе следствия. Он (следователь) уже сам всё и за всех решил. А Особое совещание, в простонародье – тройка, конечно же, участие в этом деле принимало. Ниже подписи следователя записано следующее: Согласен. Зам начальника КРО УНКВД по Тульской области младший лейтенант госбезопасности Г-ов. Ну и резолюция самого главного начальника: Утверждаю. Начальник УНКВД по Тульской области майор государственной безопасности С-кий. Видимо, вот она и есть – тройка.

    Конечно, не всё ясно и понятно с этим делом о предателях. Все осуждённые состояли на должностях начальников отделов, но отдел включает в себя не одного человека, а нескольких. А где остальные предатели, служащие этих отделов? Где полицаи? Не один же Ф-ин служил в городе полицаем?! Куда подевались остальные предатели? Мне лично – не понятно.

    Хотел уже завершить повествование об этом деле, но решил сказать ещё об одном очень важном из него моменте. Из всех осуждённых по этому делу людей, реабилитирован только один – П-ев М.М., тот самый, который по делу проходил тайным агентом бургомистра. В отношении него в Заключение о реабилитации сказано следующее, цитирую: «В предъявленном ему обвинении П-ев М.М. виновным себя не признал, какую-либо помощь фашистским войскам он не оказывал, предательства не совершал, на службе в горуправе не состоял, тайным агентом не был, родине не изменял. Из материалов уголовного дела видно, что обвинение П-еву М.М. в измене Родине было основано на предположениях свидетелей, иных сведений и доказательств, уличающих его в какой-либо преступной деятельности, в деле не имеется. Таким образом, квалифицировать действия П-ева М.М. по ст. 58-1 «а», 58-3 и 58-11 УК РСФСР нельзя. На основании изложенного, на П-ева М.М. распространяется действие ст.ст. 3 и 5 Закона РСФСР от 18 октября 1991 года «О реабилитации жертв политических репрессий». Прокурор Тульской области Государственный советник юстиции 3 класса Н.Т. Кузьменко. 15 августа 1995 года».

    Ну что же, как говорится: лес рубят – щепки летят! Что теперь поделаешь?! Такие были времена, такие были – нравы. Мы не имеем права никого осуждать, это была их жизнь – жизнь наших отцов и дедов. К сожалению, П-ев М.М. о своей реабилитации уже никогда не узнает. Хочется верить, что он, не смотря на выдвинутые против него обвинения, ушёл в иные миры с чистой совестью, зная, что он ни перед своей родиной, ни перед людьми, ни в чём не повинен. Да и потомки его теперь могут вздохнуть с облегчением и не отводить стыдливо взгляда от своих товарищей, знакомых или соседей – с их отца и деда снято позорное клеймо предателя.

    Ну и всё, я закрываю первую папку и открываю вторую, в которой записаны воспоминания Т.К. Фроловой.

    Город Щёкино, как известно, освободили от немцев 17 декабря 1941 года. Вошедшим с боями в город красноармейцам и жителям города после изгнания фашистов открылась страшная картина разрушений административных зданий, производственных объектов и жилых домов граждан. В руинах и пепле от пожарищ стояли брошенные и затопленные водой шахты. Их восстановление необходимо было начать в первую очередь. Стране нужен был уголь. От угля зависела работа металлургических заводов, на которых отливали оружие и боевую технику для воющей армии, зависела жизнедеятельность железных дорог, по которым это вооружение и технику повезут на передовую. Но мужчин не хватало – ушли на фронт, и их в тылу, на трудовом фронте, заменили женщины.

 

Фролова Татьяна Кузминична.

 

    Из воспоминаний Т.К. Фроловой: «На шахтах работали 18-19 летние девушки. Уже в марте 1942 года была восстановлена и заработала шахта №9. Комсомолка Тамара Сохликова (ныне Корбут) работала хронометражистом на шахте и, делая хронометраж работы по участкам увидела, что рабочих рук не хватает. К тому же видели призывающие плакаты: «Чем ты помог фронту?», «Всё для фронта, всё для Победы!», «Без угля нам жить нельзя», «Нет угля, и домна встала, нет угля и нет металла!» В шахте женщины работали мотористками, ламповщицами, стволовыми, рукоятчицами, выборщицами породы. А комсомолки во главе с Тамарой Сохликовой просились на работу навалоотбойщицами. Девушки не давали покоя партийному бюро и шахтному комитету. В конце концов, они добились своего и их спустили в шахту. Инструктор расставил девушек по рабочим местам в лаве, показал как надо держать лопату и крикнул куда-то в темноту «Включай!» И в тот же миг заработали отбойные молотки, сбивая чёрную пыль. От этой пыли лица горнячек посерели, пыль проникла в глаза, рот, заскрипела на зубах. Сначала девушки взялись горячо, но потом всё чаще и чаще стали останавливаться и опираться всем телом на ручки совковых лопат. Тамаре казалось, что сердце вот-вот вылетит из грудной клетки, голова гудела, на губах появился белый налёт – это выступила соль, хотелось пить. В конце смены горный мастер объявил результаты работы: «Каждая из вас добыла по 4 тонны – это на 2 тонны ниже нормы». Девчата выставили пред собой ладони. Даже сквозь чёрную пыль угля проступила запёкшаяся кровь. Их ладони были в кровавых мозолях. На следующий день девчата пришли на работу с перебинтованными руками».

    В начале апреля на шахте №9 работало 63 женщины и среди них машинистки электровозов Сохликова Клара (сестра Сохликовой Тамары), Коганова Соня, Топор Вера, Стоян Феня, Куренкова Саша; сцепщица Романова Анфиса; мотористка Демидова Анна. Работали девушки по 10-12 часов в день, дневная норма составляла от 5 до 8 тонн угля. О почине девушек скоро заговорил весь район. На соседней шахте №8 женскую бригаду сформировала Евдокия Мельникова, на 16 шахте – Екатерина Ермакова.

В ноябре 1942 года делегация в составе второго секретаря Щёкинского ГК ВЛКСМ Красновой Мирии, бригадира женской бригады Сохликовой Тамары, навалоотбойщицы Реутовой Полины, комсомольца Савина Николая и заведующей учётом Щёкинского ГК ВЛКСМ Дудиной Александры ездила в г. Москву на Дорогомиловский химический завод. Доставили туда эшелон угля, добытого сверх плана. Завод из-за отсутствия топлива простаивал уже три дня. Тут же у эшелона состоялся митинг, на котором работники завода благодарили щёкинских шахтёров за этот подарок. Затем щёкинских делегатов приняли в ЦК ВЛКСМ и Министерстве угольной промышленности. Всех наградили похвальными грамотами, а 18-летнюю Тамару Сохликову, за организацию первой женской шахтёрской бригады и перевыполнение нормы выработки на 100-150%, наградили значком «Отличник социалистического соревнования» и орденом «Трудового Красного Знамени». О щёкинских девушках-горнячках писали почти все центральные и местные газеты.

 

Фотография из архива Щекинского художественно-краеведческого музея

 

Из воспоминаний Т.К Фроловой: «Сестра Тамары Сохликовой Клара тоже работала в шахте машинистом электровоза, а их брат Константин Сохликов воевал на фронте, был лётчиком-истрибителем. Однажды, будучи на аэродроме, он случайно прочитал в газете о героическом труде своих земляков-шахтёров, своих сестёр, и тут же написал домой письмо: «Молодцы! В вас течёт настоящая наша шахтёрская кровь. Утройте свои усилия и трудитесь по-стахановски! Мы тоже бьём ненавистного врага по-нашему, по-шахтёрски, по-стахановски!» Сёстры Сохликовы тут же написали ответ своему брату: «Ну что же, вы бейте врага в воздухе, а мы своим трудом под землёй. Думаем, что не подведём. В нашей семье Сохликовых привыкли крепко держать слово горняка. Никто не может сказать, что Сохликовы позорят шахтёрское племя. Целуем Тамара и Клара».

Фотография из архива Щекинского художественно-краеведческого музея

«За успешное овладение мужскими профессиями и перевыполнение норм выработки» Грамотой ЦК ВЛКСМ в декабре 1942 года награждена Тюрина Екатерина Степановна – навалоотбойщица шахты № 7.

Шахтёрское племя. Казалось бы – на вид два простых слова, а сколько в них заложено силы и мужества, отваги и героизма. Помню, в одном из телерепортажей рассказали историю о том, как горняки спасали своих оказавшихся под завалом коллег. В сложных условиях когда, казалось бы, не было никакой возможности вызволить их из подземного плена, горняки, работая несколько суток денно и нощно, буквально «вгрызлись» в землю вертикальным способом, фактически вырыв дополнительный шурф, и через него вызволили всё же своих попавших в беду товарищей. Это произошло фактически в то же самое время, когда в затонувшей подводной лодке «Курск» мучительной смертью умирали несколько выживших после взрыва подводников. Шахтёры – своих не бросают! Сбивавший с родных небес немецких стервятников лётчик-истребитель Константин Сохликов тоже шахтёрского племени, до поступления в лётную школу, он успел поработать на той же девятой шахте. Мой дед по материнской линии Ерощев Василий Иванович до войны работал на шахте №7, затем воевал, закончил войну в звании старшего лейтенанта, демобилизовался и вновь вернулся на шахту. Дед никогда нам своим внукам не рассказывал о войне, единственное, что мы знали о нём это то, что он окончил войну в Кёнигсберге, затем какое-то время служил офицером в Симферополе, а также что он неоднократно был ранен, и что у него имелось много наград. А недавно в Интернете, на сайте «Подвиг народа» я нашёл наградной лист деда и прочёл о нём следующее: «Ерощев Василий Иванович, 1913 года рождения, русский, беспартийный, призван 22 июня 1941 года Щёкинским РВК Тульской области, старшина медицинской службы 1261 стрелкового полка, 981 стрелковой дивизии, Калининского, 1-ого Прибалтийского и Ленинградского фронтов, представляется к награде ордену «Красной Звезды». 14 июня 1944 года в ходе жесточайших боёв часть наших тяжелораненых бойцов осталась на поле боя у проволочного заграждения противника, вынести их днём не представилось никакой возможности. С наступлением ночи, в условиях туманной дымки старшина медицинской службы Ерощев В.И. организовал 4-х человек и приступил к эвакуации раненых. Однако они были обнаружены противником, который открыл по ним огонь из миномётов. Ерощев В.И. с четырьмя бойцами под шквальным миномётным огнём противника вынесли с поля боя 27 человек, при этом Ерощев В.И. сам лично по-пластунски эвакуировал 11 тяжелораненых бойцов, из которых 2-а офицера. Достоин правительственной награды ордена «Красной Звезды. Командир 1261 стрелкового полка подполковник Крупенков. 20 июня 1944 года». Вот оно – шахтёрское племя: своих не бросаем!

Из воспоминаний Т.К. Фроловой: «Особенно хорошо проходил декадник на шахте №9. Три женские бригады: Тамары Сохликовой, Веры Барбой, Фени Стоян изо дня в день перевыполняли план, а бригадир первой бригады 18-и летняя Тамара Сохликова в один из дней выполнила 300% нормы. На следующий день на шахте №7 появился плакат: «Цена угля. Ты знаешь, что такое килограмм угля? Этого количества топлива достаточно, чтобы сделать одну мину среднего калибра. Вчера на шахте №9 бригада навалоотбойщицы Фени Стоян добыла сверх плана 437 тонн угля. Значит, молодые горнячки своими руками подали миномётчикам 437 тысяч мин. Сейчас этими снарядами батареи батальонных миномётов громят немецких захватчиков зажатых в смертельном кольце в районе Сталинграда. А сколько снарядов можно сделать из вашей добычи, молодые горняки шахты №7?». Прочитав написанные на плакате слова, на следующий день комсомольцы шахты №7 провели сбор металлолома на шахтном дворе, а в заброшенных штреках обнаружили немало ценных штатных механизмов, которые после ремонта были пущены в ход».

В завершении публикации воспоминаний Татьяны Кузьминичны Фроловой, мне хотелось бы опубликовать стихотворение ученика средней школы №13, ныне имени С.В. Залётина, Виктора Столбова. Я не знаю, в каких годах он учился в школе и не знаю, в каком году было написано это стихотворение, его так же мне передала Татьяна Кузьминична. Это стихотворение, безусловно, уже было когда-то и где-то ранее опубликовано, но, тем не менее, мне очень хочется его ещё раз воспроизвести:

Разве можно забыть

Дни работы горячей?

Разве можно забыть

Подвиг наших горнячек?

    День за днём неустанно

    Вы спускались в забой

    И рубили там уголь,

    Будто сами шли в бой.

Каждой тонной добытой

Помогали солдатам.

Не жалели вы сил

Для победы крылатой.

    Все четыре военных

    Огненных года

    Ваша юность шагала

    В том строю всенародном.

Чтобы знамя Победы

Взметнулось скорей

Помнит Родина подвиг

Своих дочерей…

Замечательное стихотворение. Я бы его назвал – Гимном щёкинских горнячек. Ну, а я этот свой небольшой очерк о прошлом, о своих земляках щёкинцах, живших и работавших в годы войны, писать закончил. Рукописные и машинописные бумажные листы собрал и снова убрал в папки. И сразу наступила какая-то тишина, словно я вернулся из шумного прошлого, связанного с различными перипетиями человеческих жизней. Спрятали папки от меня под своими обложками и грохотавшие в забоях отбойные молотки, и девичий плач от непосильного шахтёрского труда, и их неокрепшие ещё нежные ладони с угольной на них пылью и кровавыми мозолями. Сокрыли суровое военное лихолетье с предательством одних людей, и подвигом других. Многие «человеческие судьбы» будут до поры до времени храниться и ожидать своего часа для новых публикаций в этих папках, – папках своего времени.

 

                                        ДЕМЬЯНИХА

                           (отрывок из повести «Звезда над копром»)

 

Евдокия Ивановна Демьянова, прозванная в деревне Демьянихой, жила одна. Ее муж Дмитрий Игнатьевич ушел на войну в самом ее начале, и вскоре получила она на него похоронку. Погиб соколик ее, сгорел на огненных фронтовых дорогах. Вмиг обессилела Евдокия, перед глазами мошки замелькали, ноги ватными сделались и подкосились. Упала она на землю и под успокаивающие слова почтальонши, заголосила в голос по-бабьи, землю ногтями рыть начала, и бумагу ту страшную с чужой и непонятной на ней подписью все в землю зарыть старалась, поглубже зарыть в самую преисподнюю, чтобы не видеть ее, чтобы сгорела она там – в подземном аду синем пламенем, и память о ней вместе с пеплом, чтобы по ветру рассеялась. Долго успокоить не могли Евдокию ни почтальонша, ни сбежавшиеся на крик бабы деревенские.

– Донька, милая, но что же таперича поделаешь-то? Война же идет! Сколько их, мужиков-то наших, уже полегло, а жить надоть. Деток своих криком испугаешь, успокойся, милая, – причитали бабы, поднимая с земли кричавшую Евдокию. Но она никого не слышала. Горе ее и слух, и разум затуманило. Все кричала она, все соколика своего звала, Бога просила, чтобы и ее вслед за муженьком к себе забрал. А как слезы выплакала все, так и замолчала вмиг, соседок перепугав – не померла ли от навалившегося на нее горя? Так ее бесчувственную и занесли в дом.

До осени Евдокия не в себе была, все ходила по деревне, туманным взглядом на всех смотрела, исхудала, детей замечать перестала, а поздней осенью вошли в Озерки немцы. Заехали в деревню в полуденный час, когда схватившаяся за ночь морозцем дорога уже успела оттаять. А как въехали их огромные крытые брезентом машины, так и завязли в осенней распутице у Большого озера, забуксовали, и сползать на своих металлических брюхах к оврагу начали, внизу которого жутковато чернело своей осенней водой Малое озеро. А наевшись досыта русской жижи, взвыли хваленые немецкие машины своими моторами, завертели утонувшими в хляби колесами из ям, словно из могил, выползти пытаясь, застонали, солдатню на помощь зовя. Но и те, несмотря на грозные команды и окрики своего командира, не смогли вытолкать машины из ям. Так и стояли бы они в раскисшей земле, если бы им на помощь не подошли танки. Эти огромные стальные чудовища с нарисованными на них черными крестами вытащили машины. Евдокия с испугом наблюдала за происходящим в окно, и в это время, громко разговаривая не непонятном для нее языке, к ней в дом вошли солдаты. С автоматами наперевес, в серо-болотных куртках и касках, с накинутыми поверх плеч пропахшими гарью и бензином плащами, в грязных сапогах, не обращая никакого внимания на Евдокию и детей, стали шарить по шкафам, сундукам и гардеробам, вытаскивая из них и забирая все теплые вещи. Перевернув в доме все вверх дном, подошли к печке и, взяв чугунок с вареной в нем картошкой, начали есть. Евдокия, схватив за шиворот детей, в ужасе выбежала с ними на улицу. Во дворе было шумно. Несколько солдат, громко крича что-то друг другу, ловили кур, а поймав, тут же отсекали длинными ножами им головы. Другие, обдав кур кипятком, начинали их ощипывать и кидать тушки в огромный котел, который стоял здесь же на разведенном костре. Один из солдат, неся двух обезглавленных еще трепыхавшихся в его руках кур, оттолкнул от себя попавшихся на его пути Евдокию с детьми и прикрикнул на них. Евдокия в страхе попятилась, а затем побежала по деревне, сама не зная куда, и в себя пришла только тогда, когда ее схватил за руку около своего дома, в котором также хозяйничали немцы, Матвей Кузьмич Петров. Силой затащил ее с детьми к себе в погреб, где попрятались от немцев его сын Кузьма с женой Татьяной и внуки девятилетний Иван и спавший на руках у Татьяны годовалый Колька.

– Куды ты, мать твою, бежишь с детями?! Не ровен час, какой-нибудь фриц пристрелит! – с ужасом в голосе и полушепотом, проговорил Матвей, усаживая Евдокию на сколоченный для хранения овощей деревянный ящик.

Так и просидела она со своими детьми четырнадцатилетним Захаром и шестилетним Федькой до глубокой ночи в погребе у Петровых, а ночью засобиралась Евдокия, осторожно отстраняя от себя прижавшегося к ней заснувшего Федьку, спички у Матвея попросила.

– Зачем тебе? – спросил тот.

– Адову колыбель для немцев хочу сотворить, за Митрия Гнатыча, соколика своего ненаглядного, отомстить собираюся, – честно ответила Евдокия.

– Да ты что задумала, злыдня? И себя и детей своих и нас всю деревню погубить хочешь?! Не пущу! А ну-ка, Кузьма, не пускай ее, Захарка, и ты тоже держи мать свою беспутную. Не выпускайте ее отсюда, а то она натворит дел,– страшно сверкая в темноте глазами, зашелся в ярости Матвей, а сам встал и дверь подвальную собою прикрыл. – Людей убивать – это, Доня, грех великий. Чай не боги мы, чтобы такой страшный суд людям выносить и заживо их огнем сжигать?! Бог всем судия, а не мы – люди, – немного успокоившись, произнес он, стараясь в подвальной кромешной тьме разглядеть Евдокию. 

– Эх, Матвей! О каком боге ты говоришь?! Разве ж он допустил бы нам такую беду-то, кабы был? – с горестными нотками в голосе, произнесла Евдокия.

– Не говори так, Доня, бог есть. А то, что он допустил к нам ворога, так это все по заслугам нашим. Бога мы забыли, молить его перестали, церкви вон все позакрывали и разрушили, – проговорил Матвей. Евдокия промолчала, только вздохнула глубоко. – Вот то-то и оно – вздыхаем теперь. Ну, да ладно, не время сейчас об этом разговор вести. Ты смотри, что немчура-то вытворяет! Нас с детьми из дома на улицу выгнал, а сам все из дома тащит, разворовывает, – произнес он, прислушиваясь, к происходящему на улице. – Поросенка из закута вытаскивают, слышите, как он орет, бедняга?! Сейчас, наверно, резать будут! – растерянно воскликнул Матвей.

– Что же они впотьмах его резать-то что ли будут? – усомнилась Татьяна. – Небось, дождутся утра, а там и зарежут.

– А что же он орет-то тогда? – удивился Матвей, но ответа ни от кого не услышал.

На какое-то мгновение в подвале наступила полная тишина, но отступила под громким вздохом Кузьмы.

– Ну, мать их! Сейчас я им покажу, где раки зимуют! – воскликнул он и направился к выходу.

– Куды?! Назад! – прикрикнул на него Матвей, вновь загородив собой дверь. – Не сметь! Пусть хозяйничают, что ж теперь поделаешь? – изрек он, вновь злобно сверкая в темноте глазами.

– Ой, Кузя! Ой, миленький! Не ходи к ним! Убьют они тебя, ироды! Не ходи! Детями нашими прошу – не ходи! – запричитала Татьяна, ухватив в темноте мужа за руку и силой удерживая его.

– Не иду, не иду, успокойся только, – ответил Кузьма.

– На, тогда возьми Кольку на руки, коли не идешь, – потребовала Татьяна, протягивая мужу ребенка, тот нехотя взял сына на руки.

Так и сидели они в подвале до тех пор, пока утром немцы не приказали им из него выйти.

Всю жизнь была благодарна Демьяниха Матвею за тот случай, да и жители деревенские тоже были ему благодарны. Спас фактически Матвей Кузьмич Петров всю деревню от фашистской расправы, покарали бы они всех за смерть своих солдат, сожгли бы заживо в каком-нибудь сарае. А в сорок пятом взяли на войну и сына Евдокии Захара. Уже в последнем бою, при взятии Берлина, срезала его пуля немецкого снайпера. Прямо в грудь угодил изверг, пробил насквозь, так и не познавшее большой и настоящей любви юношеское сердце.

Поплакать бы Евдокии, покричать бы, как по мужу своему кричала, но не смогла она крик из себя выдавить. Застрял он, комом сдавив горло, грудь огнем опалив. Будто окаменела Евдокия, на дверь взгляд застывший устремила, словно ждала, что сейчас Захарка ее войдет, улыбнется и заговорит с нею, как раньше всегда поступал, а все остальное – и лежавшая на столе похоронка, и присевшая на краешек табурета плачущая почтальонша, и стоявшие вокруг них соседки – это все неправда, это сон. Страшный и ужасный, но все же сон, который вскоре пройдет, исчезнет, растворится в небытие. Стоит только встряхнуть головой, и это тяжелое и гнетущее сновидение исчезнет. Но нет, это было не видение, это была явь. Горькая явь. Вмиг головой побелела Евдокия, и лицо слез ожидавшее, как земля без дождей, длинными и глубокими морщинами покрылось. Не один год Евдокия на людей отрешенным и потухшим взглядом смотрела, а после того, как ее младшенький Федька уехал в областной город учиться в школу фабрично-заводского обучения для угольной и горнорудной промышленности, стали замечать односельчане Евдокию подвыпившей. И чем дальше, тем чаще. Вскоре Евдокия уже не стеснялась пьяной на людях показаться. Самогон стала изготавливать и мужиков деревенских угощать. Попросит кого-нибудь огород лошадью вспахать или крыльцо подремонтировать, а в знак благодарности – поллитровку на стол выставляет.

– Пейте, мужички, пейте, соколики, – приговаривала она, наливая в граненые стаканы мутной хмельной жидкости, – мне-то угощать некого, одинокая я, – вздыхала горько.

А затем вдруг повеселеет, руками всплеснет, словно в пляс соберется, – а хоть бы и мне какого захудышку привели, какой-никакой, а все ж мужик в доме, – похихикивала Евдокия, полупьяными глазами мужиков оглядывая.

– Нынче мужик в цене вырос. Немец нашего брата – мужика-то – много покосил. – Бабы нормальные и образованные и те без мужиков живут, а уж куда тебе-то?! – смеялись мужики, огурцом соленым самогон закусывая. – Если уж мы, когда заглянем в гости, да и то радуйся.

– А что я, плохая баба что ли? – удивлялась Евдокия и, взяв со стола стоявшее круглое зеркало, начинала себя в него разглядывать. – Я баба еще хоть куда! – улыбалась она, но улыбка у нее получалась вымученной. Она прекрасно понимала, что свалившееся на нее горе, а еще больше ежедневная выпивка состарили ее. Она раздалась в боках, груди безжизненно упали на выступающий обвисший живот, руки стали походить вязкий студень, из-под платка виднелись седые волосы, морщинистое лицо опухло.

– Да хоть и вы заходите, я гостям всегда рада - радешенька, – вздыхала Евдокия.

Вскоре к Евдокии за самогоном мужики потянулись. И не только местные, но и из соседних деревень, из Горняцкого, и даже из Щекино стали наведываться. Пили и гуляли в свое удовольствие, дрались и прямо здесь же в избе засыпали пьяным сном. Так в жизни Евдокии появился Николай. Пришел с дружками, погуляли они хорошенько, он и уснул. А когда проснулся ни дружков рядом, ни денег, ни пиджака новенького. Все дружки с собой унесли. Пригорюнился Николай, на дружков своих сильно осерчал, о жизни своей непутевой Евдокии рассказал, о лагерях, где отсидки отбывал, на одиночество свое пожаловался, и пожалела его Евдокия, у себя оставила.

– Да мне хошь всю жизнь живи, места всем хватит, да и вдвоем все ж веселее будет, – махнула она рукой.

Работать Николай устроился в колхоз конюхом. Работа непыльная, на свежем воздухе, да к тому же для хозяйства нужная. То сена Николай привезет домой, то немного зерна, а то огород лошадью кому вспашет, все на кусок хлеба имеется. А по вечерам опять посиделки – гости, веселье, самогон рекой льется. А еще Николай любил в карты играть. Предложит кому-нибудь из гостей сыграть, на интерес, и заканчивается интерес тем, что уходит гость без денег, часов, или верхней одежды. А однажды Николай пришел домой навеселе и очень радостный, даже взволнованный. Прошел к столу и поставил что-то завернутое в скатерть.

– Гляди, Доня, какую я тебе игрушку в городе достал, – похвалился он, раскрывая скатерть, – патефон называется. – Евдокия оставалась спокойной, безразлично рассматривая что-то напоминавшее собой небольшой дорожный чемодан. – Будем теперь с тобой музыку слушать, – произнес Николай, а затем откинул крышку патефона и, вставив в него заводную ручку, начал патефон заводить. – Осторожно только надо, а то пружина порвется, – предупредил он.

Вскоре сквозь шум и треск комнату заполнила музыка.

– Во, видала? Дунайские волны называется! – весело проговорил Николай. Теперь с тобой вальсы плясать будем! И еще одна пластинка есть, но она скучная, там мужик какой-то про душечку поет, – махнул Николай рукой.

         Евдокия перевела взгляд с патефона на Николая. Ее глаза были испуганы.

    – Ты где это взял? – спросила она, указывая на патефон.

    – Ни у кого такого патефона нету кроме как у нас, – продолжал улыбаться Николай. – Во, видала, что на нем написано: Ордена Ленина завод Молот.

    – Я тебя спрашиваю, где ты его взял? – вновь повторила вопрос Евдокия.– Еще мне не хватало ворованные вещи в доме хранить, – повысила она голос.

    – Да не своровал я, не своровал, – ответил Николай, продолжая улыбаться.

    – А где же тогда ты его взял, коли не своровал?

    – Я его это… ну, в карты выиграл у одних знакомых, – Николай отвел взгляд в сторону.

    – Врешь, поди? Знаю я вас – тюремщиков лагерных. Вы соврете и глазом не моргнете.

    – Да не вру я, Доня. Ну, ей-богу, в карты выиграл.

    А в ближайшее воскресенье Николай ушел в город и к вечеру не вернулся. На следующий день к Евдокии пришел живший недалеко от нее односельчанин.

    – Доня, вчерась Кольку твоего на базаре в пивнушке зарезали, – сказал он.

    – Как зарезали?! – всплеснула Евдокия руками.

    – Как, как? Сначала они пиво пили вместе с этим, а потом тот как дал ему ножом под сердце, так наповал. Говорили в пивнушке, что это его дружок какой-то зарезал, за какие-то свои дела. Да его милиция тут же арестовала, теперь срок впаяют.

    – А может он его не зарезал, а только поранил? Может, он жив еще и в больнице лежит? – не верила Евдокия в сказанное соседом.

    – Какое там, – махнул тот рукой, – я сам видал, как его положили в телегу, накрыли тряпкой, да в морг увезли. Я вчерась тебе хотел сказать, но выпивши был. Вот сегодня решил рассказать.

    После его ухода, Евдокия не находила себе места. Она не знала, что ей делать, как поступить: то ли бежать в больницу, в надежде увидеть там еще живого Николая, толи в милицию, чтобы все расспросить подробно. Решила пойти в милицию, но тут вдруг на глаза ей попался патефон. «А вдруг из-за этого патефона его зарезали?! – подумала Евдокия. – Ведь сказал же сосед, что дружок его зарезал за какие-то свои дела! А может эти дела, с патефоном связаны?» – На Евдокию напал страх. Она представила, что сейчас к ней придет милиция и ее тоже арестуют за хранение краденого. – «Нужно срочно избавиться от этого патефона, – решила она, и уже хотела было его выбросить на улицу, но притягательность этой роскоши, влечение к музыке и веселью охладили ее желание. – Пусть останется, как память о Николае», – решила она, и отказалась от своего желания идти в милицию.