Несколько недель спустя 4 страница

— Готова представиться группе? Может, расскажешь всем, почему ты здесь? — мягко спросила Кэндис.

Корин посмотрела на меня без единой эмоции на лице, но широко распахнув глаза.

Джоффри, постоянный член группы, протянул Корин упаковку конфет. Она покачала головой. Джоффри иногда был слегка настойчив.

— Меня зовут Корин Томпсон, — начала она, и я бессознательно наклонился вперед.

— Мне двадцать пять лет, и я владею студией керамики «Раззл Даззл» в центре города.

Стелла, сидевшая рядом со мной, издала воркующий звук.

— Моя внучка в восторге от вашей студии! Я несколько раз водила ее туда! Там чудесно! — с энтузиазмом произнесла она.

Я заметил, что комплимент сделал Корин счастливой. Она покраснела, а губы слегка изогнулись в улыбке. На почти всегда застывшем лице промелькнула искренняя эмоция.

— Спасибо, — ответила она тихо, снова потирая грудь.

Я сам до сих пор тер собственную кожу.

— Не хочешь рассказать нам, что привело тебя сюда? — спросила Кэндис.

Корин выглядела так, будто ей некомфортно, и я отлично понимал это чувство. Отстойно рассказывать абсолютно незнакомым людям о своем состоянии. Ты быстро устаешь от постоянного повторения деталей, и, в конце концов, тебе захочется послать всех к черту. Я заметил, как она начала волноваться, а щеки приобрели ярко красный оттенок. Нижняя губа начала кровоточить от того, что она поранила ее зубами.

Корин заерзала на месте, глаза забегали от Кэндис, ко мне, а затем снова к Кэндис.

— Я, эм... ну...

— Как думаешь, у нас есть время обсудить технику йоги, о которой мы говорили на прошлой неделе? Я пытался вспомнить на днях, и не смог, — перебил ее я.

Кэндис послала мне мрачный взгляд, явно не оценив мое очевидное отсутствие такта.

После резкой смены темы повисла секунда или две полной тишины, а затем несколько человек пробормотали согласие.

Я посмотрел через комнату на Корин, надеясь, что она не подумает, что я был груб. Я надеялся, она понимает, что я лишь пытался помочь ей. Наши взгляды встретились, и ее строгое выражение лица смягчилось, темные глаза едва потеплели, и меня будто ударили в живот. Все было таким настоящим, таким искренним, таким непохожим ни на что, что я когда-либо испытывал. Атмосфера между нами накалилась.

Я не мог отвести взгляда. Это было физически невозможно. Но не успел этот момент начаться, как Корин отвела взгляд, а я подумал, не привиделось ли мне все это.

Что со мной происходит? Я коснулся повязки на груди и поморщился от приступа боли.

Боли, которая уже стала нормой.

 

***

 

После встречи с группой мы с Корин покинули церковь одновременно. Шли рядом друг с другом, но никто из нас не произнес ни слова, пока не оказались снаружи.

— Спасибо, что помог мне. Даже не знаю, что со мной не так. Обычно в подобных группах у меня не возникает проблем с общением, — произнесла она немного робко.

— В подобных группах? Она у тебя не первая?

— Эм, ну... — отмахнулась Корин, и я понял, что она начала закрываться.

Через несколько секунд она уйдет, и я точно знал, что не могу позволить этому случиться.

— Эм, ничего страшного, — быстро добавил я и потянулся, чтобы прикоснуться к ней, но передумал. Поэтому сжал руку в кулак и опустил. — Знаю, как тяжело говорить о своих проблемах со здоровьем. Я бы лучше вставил деревянные зубочистки себе под ногти, чем снова объяснял, что такое АКПЖ.— Я хихикнул, хотя и понял, что сказал что-то не то. (Примеч.: АКПЖ — Аритмогенная кардиомиопатия правого желудочка).

Корин ничего не ответила, и я был рад этому.

— Бекетт, Корин, привет! — К нам подошел Джоффри и протянул коробочку с леденцами.

— Что не так с этими леденцами? — прошептала Корин.

— Просто возьми парочку и улыбнись, — прошептал я под нос.

Джоффри хороший человек. Немного помешан на леденцах, но я знал: ему пришлось отказаться от курения и виски из-за проблем с сердцем. Кто я такой, чтобы заставлять парня меняться?

— Спасибо, Джоффри, — улыбнулся я, набрав горсть леденцов.

Корин тоже улыбнулась и взяла одну конфетку, пощупала и убрала ее в карман.

— На потом, — заверила она пожилого мужчину, который снисходительно улыбнулся.

Джоффри с довольным видом пошел дальше, раздал другим оставшуюся часть своего угощения и направился домой.

— Он забавный парень. Странный, но милый, — задумчиво произнесла Корин, и между нами снова повисла тишина. — Ну, я пойду. Увидимся во вторник, — сказала она внезапно, пытаясь положить конец любому дальнейшему разговору.

— А пока я поработаю над своими навыками приготовления чая, — неуверенно ответил я.

Корин странно на меня посмотрела и приподняла бровь.

— А я поработаю над комплиментами в твой адрес, чтобы утихомирить твою потребность в одобрении, — язвительно ответила она, и я рассмеялся.

Корин выглядела удивленной, будто и не хотела пошутить. После напряженного момента она снова улыбнулась и быстро прикрыла рот рукой, будто смутившись того, что ей весело.

— Отличная мысль, — фыркнул я, улыбаясь ей как идиот.

Корин подняла большие пальцы в жесте одобрения и театрально мне подмигнула. Я рассмеялся еще сильнее, и она перестала прикрывать рот.

Мы хохотали вместе.

Смеялись над всем и ничем.

И это было фантастически.

Я провел рукой по болезненному месту на своей груди и заметил, что Корин наблюдает за мной с вопросом в глазах. Наш смех начал стихать, пока не исчез полностью. Тишина, последовавшая за этим, подавляла и тяготила.

— Почему ты так прикасаешься к своей груди? — прямо спросила она.

Сначала мне хотелось посоветовать ей заняться своими делами. Но Корин спросила не из любопытства. Просто задала вопрос, на который хотела получить ответ.

Поэтому я стянул вниз воротник рубашки и показал повязку.

— Это мой ИКД, — объяснил я.

— Больно? — спросила она, уставившись на вещицу, которая поддерживает во мне жизнь.

— Побаливает после операции, но не слишком сильно. Но я слышал, что становится больно, когда... — Я резко замолчал, даже не знаю почему.

— Когда посылает электрический разряд твоему сердцу? — продолжила Корин, и я удивился, что она знает, что это устройство делает.

Я кивнул, разглаживая рубашку над повязкой.

Корин снова начала кусать губу, которая теперь выглядела болезненно. Ее брови были нахмурены, она выглядела так, будто глубоко погружена в свои мысли. Корин снова начала тереть свою грудь, я заметил, что она часто так делала. Ее темные глаза стали мрачными и беспокойными, дыхание прерывистым, а сама она побледнела.

— Ты в порядке? — спросил я, гадая, не начинается ли у Корин паническая атака.

Я взял ее за руку, потянул к скамейке и насильно заставил сесть. Она сопротивлялась моей помощи и пыталась отстраниться, но я продолжил удерживать ее за предплечье, переживая, что, если отпущу, она упадет.

— В порядке, — прохрипела Корин, но я ни на секунду ей не поверил. Она все еще терла грудь.

— Сделай глубокий вдох. Скажи, где болит.

Я не понаслышке знал опасность игнорирования сигналов, которое посылает тебе тело. Если она пришла в эту группу поддержки, значит, у нее серьезные проблемы.

Корин отмахнулась от моего вопроса.

— Я в порядке. Просто дай мне минуту, — произнесла она лаконично, и я вспомнил тот первый раз, когда пытался ей помочь. Она ответила так же. Слово в слово.

Я только собирался предложить поехать в больницу, чтобы провериться, но Корин неожиданно встала, все признаки ее недомогания исчезли.

— Я должна идти. Пока, — сказала она слишком громко.

— Подожди...

Она ушла еще до того, как я успел добавить что-то еще.

Глава 5

 

Бекетт

 

Квартира пахла сгоревшим сыром и чесноком.

— Ты поздно, — заметила Сиерра, когда я зашел и бросил ключи в блюдо на столике у двери.

— Много дел в офисе, — ответил я, что было абсолютной ложью.

В последнее время я все чаще и чаще придумывал оправдания, чтобы подольше оставаться на работе. Это самое последнее место, где я хотел быть, но даже там было лучше, чем дома. Где была Сиерра и ее холодная враждебность.

Я пытался быть более терпеливым и понимающим с Сиеррой. Когда раздражался из-за нее, напоминал себе, что она пока приспосабливается к изменившейся жизни. Что у нас просто переходный период в отношениях.

Но постоянные мысленные уговоры самого себя не помогали, когда моя девушка желала привести своих подружек и допоздна пить с ними текилу, хотя на следующее утро мне рано вставать на работу. Или когда настаивала на ужине с индийской едой, хотя я не раз говорил, что отказался от чрезмерно острой пищи из-за диеты.

Мы все время ругались. Из-за мелочей. Глупых мелочей. Мелочей, которые вдруг стали очень важными.

Поэтому сидеть в крошечном кабинете и смотреть на экран компьютера стало нравиться мне больше, чем слушать жалобы Сиерры, что я больше никуда не выхожу, и как она злится из-за того, что мы не можем поехать в поход, как планировали.

— Я приготовила себе лазанью. Не знала, когда ты вернешься домой, поэтому на двоих не хватит. Но можешь попробовать, — заметила Сиерра небрежно, накладывая еду себе на тарелку.

— Очень мило, — чересчур вежливо ответил я.

Подошел к холодильнику и достал бутылку воды, наблюдая за тем, как Сиерра разрезает довольно подгоревшую лазанью. Пришлось подавить рвотный рефлекс. Ненавижу лазанью.

— И что это значит? — требовательно спросила Сиерра, цепляясь к моему тону, и повернулась ко мне.

На ней до сих пор была рабочая одежда. И, признаю, я до сих пор находил ее привлекательной. Жаль, что внешность Сиерры больше не затмевала ее менее привлекательные черты.

— Ничего, — пробормотал я, не желая ссориться.

Я устал. У меня болит голова. Мне просто хочется поесть и лечь спать. В одиночестве.

— Очевидно же, что что-то происходит, иначе ты бы так не сказал.

Если я пытался избежать ссоры, Сиерра сама начинала. Я долго и пристально смотрел на нее и пытался вспомнить, каково это, любить ее.

Но безуспешно.

Я не почувствовал ничего. Абсолютно. Мы стали незнакомцами. Это были не те отношения, к которым мы стремились или заслуживали.

Сиерра распахнула шкафчик, достала тарелку, наложила на нее лазанью и толкнула в мою сторону.

— Вот. Ешь. Хотя, уверена, тебе не понравится. В конце концов, ничто не сравнится с едой твоей мамы, — выплюнула она.

Ехидство в ее голосе застало меня врасплох. Что она имеет против мамы?

— Какого черта это должно значить? — спросил я в замешательстве.

Сиерра закатила глаза.

— Какая разница?

— Что ты имеешь против еды моей мамы? — Я, правда, не понимал, какого черта ко всему этому имеет отношение моя мама.

— Нет, я ничего не имею против еды твоей мамы. Просто все, что я готовлю, недостаточно хорошо.

Настала моя очередь закатить глаза. До этого дня Сиерра никогда не утруждала себя приготовлением пищи, если в процессе не участвовала микроволновка. Не припоминаю, что у меня вообще был шанс критиковать или сравнивать ее навыки приготовления еды.

— Я ненавижу лазанью.

— С каких пор? — зло усмехнулась она, прищурившись.

— Всегда ненавидел.

Все вокруг знают, что я ненавижу лазанью. Кроме Сиерры. Но даже если она и знала, какая разница.

И именно эта дурацкая лазанья сказала мне все о наших отношениях, чего я сам не решался признать. Что после почти двух лет отношений Сиерра понятия не имела, какую еду я не люблю. И даже не пыталась узнать.

Или, еще хуже, ей было на это плевать.

Думаю, когда-то я любил ее.

Но знал — то, что я когда-то чувствовал к Сиерре, не имеет ничего общего с любовью. Это сексуальная химия, из-за которой легко упустить из виду менее приятные стороны личности.

Но не любовь.

Я понял, что любовь мне еще только предстоит испытать.

Сиерра взяла мою тарелку с лазаньей, которую я ненавидел, и целенаправленно прошлась по кухне. Затем подняла крышку мусорного ведра и выбросила содержимое тарелки.

— Тебе не нужно было этого делать...

— Ты не собираешься это есть, Бекетт. Так в чем чертов смысл? — закричала она, швыряя с громким стуком тарелку в раковину.

— Так у нас ничего не получится, Сиерра, — заявил я без церемоний.

Я сам не ожидал того, что скажу. Не так. Но слова вылетели из моего рта, прежде чем я успел подумать.

Мы так много времени потратили на то, чтобы сделать друг друга несчастными.

Сиерра стояла у раковины, ее лицо покраснело, а грудь тяжело вздымалась. Когда она смотрела на меня, ее глаза горели.

— Ты изменился, Бекетт, — произнесла Сиерра сердитым тоном.

И она была права. Я уже был не тем парнем, с которым она познакомилась несколько лет назад в парке.

— Знаю, — ответил я, защищаясь.

Это корень наших проблем. Я изменился, а Сиерра нет. И мы не можем просто вернуться к тому, что было. Да и не скажу, чтобы кто-то из нас пытался.

— Ты ожидаешь, что я все еще буду Бекеттом, который играет в баскетбол с друзьями и планирует походы на лето. Я больше не тот парень, Сиерра. И знаю, ты не можешь быть счастлива с мужчиной, которым я стал теперь.

Сиерра фыркнула и закатила глаза, что разозлило меня. Но раз уж я начал, то могу порвать с ней цивилизованно. Даже если она не в состоянии поступить так же.

— Ты несчастлива, Сиерра. Знаю...

— Не вини меня, Бекетт. Не смей! Все дело в тебе. У тебя случился сердечный приступ, и ты изменился.

— Чертовски верно, я изменился, Сиерра! Я чуть не умер! Не думаю, что ты это понимаешь! — закричал я в ответ.

Я почувствовал резкую боль в груди и понял, что должен успокоиться. Я не могу позволить себе заводиться.

Сиерра взмахнула руками.

— Думаешь, я этого не знаю? Ты не позволяешь забыть об этом! Он здесь, все время! Твой сердечный приступ. Твое бедное, несчастное сердце. Я такой бедняжка. Хнык-хнык-хнык. Сейчас, мать твою, расплачусь! Ну и к черту тебя, Бекетт!

Я прижал ладонь к груди и сделал глубокий вдох, стараясь не сорваться. Снова почувствовал головокружение и резко закрыл глаза.

«Думай о розовых кроликах и пляжах», — настраивал я себя.

Сиерра все кричала и кричала, а я просто дышал, надеясь, что не окочурюсь у ее ног, потому что был точно уверен — она спокойно оставит меня здесь умирать.

— Слушай. Я не собираюсь с тобой спорить. Если ты перестанешь кричать хоть на две минуты и все обдумаешь, то поймешь, что я прав. Ты не хочешь быть здесь со мной. Не хочешь быть прикованной к парню, который не может делать то, что ты от него хочешь.

Сиерра прищурилась.

— Я была бы счастлива оказаться прикованной к парню, который не может играть в баскетбол по выходным или ходить в походы в горы. Это бы вообще меня не волновало, Бек.

Она кинула свою тарелку в раковину, где та раскололась на кусочки. Если это не был знак, то что тогда?

— Я просто не хочу быть привязанной к тебе, — выплюнула она.

— Тогда ладно, — пробормотал я, даже не испытывая боли от правды, которую уже знал.

— А я еще чувствовала вину из-за Калеба!

Погодите. Что? Кто такой, черт возьми, Калеб?

— Меня вообще не должно волновать, что я скрывала то, что спала с ним последние три месяца! — выкрикнула она и выбежала из комнаты.

В глубине квартиры послышался стук и хлопанье. Я не последовал за Сиеррой. Не хотел и дальше обострять нашу ссору. Может, я должен настоять и узнать, кто такой, черт побери, Калеб. Но, честно говоря, мне было плевать. То, что Сиерра спит с другим парнем, не имеет значения. Конечно, моя гордость слегка задета, но сердце в порядке. Даже шрама не осталось.

Грустно, что после столь продолжительного времени вместе, после того, как делили дом и жизнь, меня даже не волновало, что она раздвинула ноги перед каким-то Калебом. Я просто испытывал облегчение от того, что она уходит.

Боль в груди утихла. Я сел на стул и слушал, как Сиерра разносит спальню.

Я прикрыл рот, пытаясь сдержать смех. Но не смог. Все это было чертовски забавно.

Сиерра была в другой комнате, разбрасывая повсюду вещи и крича во всю силу своих легких, будто я только что сказал, что ухожу к ее лучшей подруге. Она изо всех сил играла роль отвергнутой подруги, когда, по сути, месяцами изменяла мне.

Ирония судьбы.

Я все еще смеялся, когда Сиерра вернулась на кухню, держа в руках две сумки, набитые вещами. Она сердито смотрела на меня, пока я пытался прекратить давиться от смеха.

— Что смешного? — требовательно спросила она.

Я покачал головой.

— Ничего.

— Кажется, я сломала стерео в спальне. Упс, — сказала она мне, сверля взглядом.

Я снова засмеялся. Она такая смешная.

Сиерра раздраженно вскинула руки в воздух.

— Не думаю, что это смешно, Бек! Я ухожу! Ты этого не понимаешь? — взвизгнула она.

Я нацепил на лицо нейтральное выражение, но мои губы продолжили дергаться.

— Ага. Я понял.

— Я ухожу к Калебу, — язвительно объявила Сиерра, желая причинить мне боль. — Он мой босс, просто чтобы ты знал.

Ну, конечно, кто же еще.

— У него дом у реки и летний домик на пляже. Он хочет, чтобы на выходных мы отправились заниматься дельтапланеризмом.

Почему она все еще здесь?

— Ну, желаю вам хорошо провести время, — ответил я.

— Тьфу! Ты такой мудак, Бекетт! Желаю тебе найти другую девушку, которая смирится с твоими заскоками, — вышла она из себя. — И даже не думай снова звонить мне. Я вернусь за своими вещами, когда ты будешь на работе. И не думай, что получишь телевизор! Он мой! — выкрикнула Сиерра через несколько минут.

Будто меня заботил телевизор. Я просто хотел, чтобы она убралась отсюда. Мы долго к этому шли, и все, что я чувствовал — облегчение из-за того, что момент, наконец, настал.

— Я заслуживаю лучшего, — негодовала Сиерра.

— Надеюсь, ты найдешь это с Калебом, — ответил я, стараясь говорить искренне. Но не думаю, что преуспел в этом.

Сиерра сердито посмотрела на меня и вылетела из квартиры.

И когда закрылась дверь, я впервые за долгое время почувствовал себя лучше.

Глава 6

 

Корин

 

Слезы все лились. Я не могла их остановить.

Не успевали они высыхать на моих щеках, как их заменяли новые — доказательства моего горя.

Маму по ее желанию два дня назад отправили домой.

— Я не хочу умирать в больнице, Нил, — твердила мама.

Папа спорил с ней, настаивал, что лучше всего ей оставаться в больнице, где она окружена докторами и медсестрами.

— В чем смысл? Я умираю. Этого не изменить. И я оставлю этот мир на своих правилах. В своем доме. С моей семьей.

Моя мама умирает. Через несколько минут или дней она исчезнет, и я ее больше никогда не увижу.

Я лежала рядом в ней на кровати, держа за руку, головой она устало прижималась к моей макушке.

Мы так лежали несколько часов. Я не могла ее оставить. Да и спать не хотела. Я была в ужасе: она отдалялась от меня, и я впустую тратила последние дни рядом с ней.

Моя мама умирает.

Слезы застряли в горле, жгли глаза. Они не прекращались.

Папа остановился в дверном проеме спальни, его горе отчетливо отражалось на лице, как и мое собственное.

— Когда приедет Там? — спросила мама.

Она едва держала глаза открытыми. В эти дни она все больше и больше спала, так как была довольно сильно накачана морфином, который прописали доктора, чтобы уменьшить боль. Иногда мама принимала так много, что не могла связать слова вместе.

В данный момент она была в сознании, только что проснулась после четырехчасового сна. Но я заметила, как она поморщилась, пытаясь сесть в кровати.

И я цеплялась за ее руку, не желая отпускать.

— Там скоро будет здесь. Она уже выехала с колледжа, а он в трех часах отсюда, — ответил папа.

Мама кивнула, пытаясь поднять руку, чтобы дотянуться до стакана воды на прикроватной тумбочке.

Ее рука мгновение висела в воздухе, прежде чем упасть.

Папа поспешил к нам, и, пока я осторожно сажала маму, поднес стакан к ее губам. Несколько капель воды упали ей на рубашку.

Я старалась не смотреть на маму слишком долго. Мне было невыносимо видеть ее серую пепельную кожу и лысину из-за интенсивных курсов химиотерапии. Она перестала быть похожей на женщину, которой когда-то была.

Когда я долго смотрела на нее, мне становилось плохо, и я ненавидела себя за те чувства, что испытывала.

После того как она выпила воду и папа вытер ее подбородок, я снова прижалась к ее боку, прикасаясь к маме, но намеренно не смотря на нее. Я могу закрыть глаза и вспомнить ее такой, какой она была. Но не такой, какой стала.

Я несколько дней сидела так. Даже после того как приехала Тамсин, я не могла уйти.

Я оставалась в этой кровати до последнего момента. Держала маму за руку, пока утопала в слезах. Прикасалась к ней, но не могла смотреть в лицо. На лицо умирающей женщины, которую любила больше всех в своей жизни.

Я ненавидела себя за детскую слабость.

За не проходящую ненависть, прожигающую дыру в моих внутренностях.

 

***

 

— Корин, все твои тесты дали нормальный результат. Не думаю, что симптомы хоть как-то связаны с твоим сердцем. Есть много других болезней, которые похожи на проблемы с сердцем, — произнес доктор Харрисон, и я почувствовала знакомое разочарование.

— Уверены? Потому что боли в моей груди довольно серьезные, — возразила я, потирая привычное болезненное место.

Доктор Харрисон посмотрел результаты моих анализов и нахмурился, переворачивая страницу за страницей.

В глубине души я знала, что так и будет. Но это не изменило ужасное чувство страха, которое скрутилось в шар в моем желудке.

Доктор Харрисон был моложе доктора Грэхем. Он около пяти лет назад окончил медицинский колледж. В некотором смысле он был остроумным, и я ценила, как часто он улыбался. У него были хорошие зубы, что, по моему мнению, очень важно. Ровные белые зубы будто говорили: «Эй, ты можешь доверять мне, потому что я верю в строгую гигиену полости рта».

Но его неспособность раскрыть мою медицинскую загадку станет серьезной помехой в наших отношениях врача и пациента.

Доктор Харрисон почесал висок и задумчиво сморщил лоб.

— У тебя все еще бывают боли в груди? — спросил он, и я изо всех сил надеялась, что недоверие в его голосе мне послышалось.

Я кивнула.

— Постоянно, — ответила я твердо.

Доктор Харрисон казался смущенным.

— Они приходят и уходят? Потому что это могут быть боли при метеоризме или несварении желудка...

— Все время. Постоянно, — произнесла я сквозь стиснутые зубы. Медленно. С расстановками.

Доктор Харрисон закрыл мою карту и отложил ее на стол.

— Давай послушаем твое сердце, — предложил он, засовывая кончики стетоскопа в уши.

Я немного поникла, ощущая уныние и разочарование. Попыталась не дергаться, ощутив холодный металл на обнаженной коже, и, когда говорили, делала глубокие вдохи.

Через несколько минут доктор Харрисон обернул стетоскоп вокруг шеи и снова сверился с результатами моих анализов.

— Твое сердце кажется здоровым, Корин. По моему профессиональному мнению проблема не в этом.

Проблемы нет...

— Тогда скажите, почему прямо сейчас я испытываю эти боли! — потребовала я, указывая на место в груди, потирать которое вошло у меня в привычку.

Доктор Харрисон несколько раз щелкнул ручкой, и мне захотелось схватить ее и засунуть ему в нос.

— Боль в груди может возникать по множеству других причин. Я проверил тебя на ангину, и проблема оказалась не в этом. Но, возможно, это рефлюкс желудка или напряжение мышц...

Мой смешок прервал его.

— Напряжение в мышцах? Вы издеваетесь? — хмыкнула я.

Тут я ощутила давление в груди, которое, казалось, стало сильнее, и расстроилась. Будто в мою грудную клетку засунули гигантскую руку и сжали сердце.

— Беспокойство и стресс тоже могут быть причиной, — продолжил доктор Харрисон, и я заметила взволнованный взгляд на его лице.

— Это не из-за беспокойства! — вскипела я, сжимая руки в кулаки и пытаясь удержаться и не нанести ущерб симпатичному лицу доктора.

— Корин, я лишь предполагаю, что причина болей в твоей груди может быть не так серьезна. И это хорошо!

— Знаете, что будет хорошо, доктор Харрисон? — спросила я, мой голос звучал слабо и пискляво, несмотря на то, что я злилась. Я попыталась сделать глубокий вдох, но обнаружила, что мои легкие этому сопротивляются. Чем сильнее я пыталась вдохнуть воздух, тем труднее было это сделать.

Я ощутила легкое головокружение и на мгновение закрыла глаза.

— Будет хорошо, если мы, наконец, поймем, что со мной не так, — прошептала я, не открывая глаз.

Комната начала вращаться, и это напомнило мне о единственном разе, когда я напилась. Однажды вечером после работы Адам принес мне упаковку из шести бутылок вина, и меня вырвало, после того как я выпила три из них.

Я потерла виски, чувствуя, как зарождается тупая пульсация.

— Я тоже этого хочу, Корин. Я просто думаю, что нам надо рассмотреть другие возможные причины, вызывающие боль в области сердца.

Я едва слышала то, что говорит доктор Харрисон. Потому что больше не находилась в его кабинете.

Я перенеслась на восемь лет назад в кабинет другого доктора. Слушала, как такие же умиротворяющие слова говорят кому-то другому.

— …уверен, твои симптомы это результат жуткого вируса, Нил. Рекомендую пойти домой, много отдыха и пить много жидкости. Через несколько дней ты почувствуешь себя намного лучше.

Врач моего папы тоже ему не верил. Папа знал, что с ним что-то не так, но позволил убедить себя мужчине с докторской степенью, что он «в порядке».

— Нет, — пробормотала я, качая головой.

— Корин, думаю, пришло время рассмотреть другие варианты. Психосоматические болезни могут проявляться через серьезные физические симптомы...

— Нет, — произнесла я немного громче. Только не снова.

Я не могла дышать. Я задыхалась и боролась за воздух.

— Корин! — прорвался сквозь мою панику тревожный голос доктора Харрисона.

Я начала падать, а добренький доктор поймал меня до того, как я рухнула на пол.

Мое тело покрылось тонким слоем пота, и чем упорнее я пыталась вдохнуть воздух в легкие, тем более невозможным это казалось.

Я слишком хорошо знала это чувство.

Бабочки душили меня. Затягивали...

Но в этот момент я могла думать лишь о том, что умираю.

— Сделай глубокий вдох, Корин. Вдыхай через нос, выдыхай через рот, — инструктировал доктор Харрисон, но мне казалось, будто его голос эхом отдается в длинном туннеле.

Боль в груди была похожа на нож, прорезающий кожу. Я сжала кулак над неистово бьющимся сердцем.

— Больно, — выдохнула я.

Я услышала, как доктор Харрисон с кем-то говорит, но не понимала о чем. Перед моими глазами заплясали черные пятна и последнее, о чем я подумала, прежде чем потерять сознание, что я предупреждала их, что со мной что-то не так.

 

***

 

Через некоторое время я очнулась, лежа на спине. Прошли секунды. Или минуты. Кто знает?

Но что точно знала, что ощущала ветерок в местах, которые точно должны быть прикрыты.

— Корин? — доктор Харрисон смотрел на меня сверху вниз, и я прищурилась, когда он посветил фонариком мне в глаза.

— Так меня называли родители, — прохрипела я сухо.

По крайней мере, я не потеряла то крохотное чувство юмора, что у меня было. Голова болела. Локоть пульсировал. И ветерок, что я упомянула, был из-за того, что моя юбка теперь болталась вокруг моей талии. Просто великолепно. Я снова показываю миру свое нижнее белье. Кажется, мне придется полностью отказаться от ношения одежды, учитывая, как часто я засвечиваю свой «товар».

Единственный плюс: я выучила урок и больше не носила жалкое белье, в котором могла поместиться семья из четырех человек.

Я попыталась сесть, но незнакомая медсестра опустила руку мне на плечо, мягко, но настойчиво удерживая меня в лежачем положении.

— Просто полежи минуту неподвижно. Никаких резких движений. Ты довольно сильно упала.

Она говорила так, будто находилась на шумном сборище, а не в кабинете доктора. Из-за ее чрезмерно возбужденной речи мое сердце заболело еще сильнее. Ей не хватало только помпонов, и у нас будет полный набор.

Я легла и уставилась в потолок. Я чувствовала себя выставленной напоказ из-за раскинутых в стороны конечностей, из-за добренького доктора и бойкой медсестры, которые пялились на меня так, будто я микроб под их микроскопом.

— Ты ударилась головой, когда упала. Как ты себя чувствуешь? — спросил доктор Харрисон, убирая фонарик в карман.

Я потерла болящее место на затылке. Я ударилась головой? Это плохо. Как я себя чувствую? Как настоящее дерьмо. Оптимистичная Медсестра помогла мне сесть, и я сказала: