Схема 16. Соотношение психологических аспектов морали и нравственности

Условные обозначения:

А — идеологические поведенческие нормы (политические, религиозные, цивилизационные);

В — поведенческие нормы в социальной группе (студ. группы, население города, коллектив цеха и т.д.);

С — общечеловеческие нормы;

П — результирующая нормативная школа, (+ — рекомендуемые или разрешаемые типы поступков);

0-1 — отрывок шкалы моральных оценок, активно пропагандируемой через стереотипы общения, идеологию и т.д.);

1 — признанные личностью нормы морали;

2 — признанные личностью нормы, не согласующиеся с моралью;

3 — редкие, интуитивно ясные и бесспорные нормы, используемые в нетипичных ситуациях;

Е — результирующая шкала нравственных оценок, где интервал (х-у) — активно используемые личностью идеалы поведения;

J — оценки возможных поступков, по отношению к которым ни в морали, ни в нравственности нет продуманной позиции;

F — оценки морали, противоречащие нравственности;

G — общие нормативы морали и нравственности («долг надо отдавать», «убийство — плохой поступок»);

Н — оценка нравственности, противоречащая морали.

Таким образом, постоянное согласование ценностей морали и нравственности есть содержание того, что автор показывает уровнем патриотизма личностных убеждений (обозначение А в приводимой формуле). Последние, в свою очередь, отражают соотношение ситуаций, где человек определяет решение волевым усилием (В), к ситуациям, где решение идет на рефлекторно-стереотипном уровне (С). Причем это соотношение еще и опосредовано тем, понимает ли по субъективным ощущениям человек происходящее или нет (Д).

В случаях, когда С намного больше В, или Д О, уровень патриотизма = О или невелик. Если В основано на совпадении морали и нравственности, формы патриотизма идеологизированы. В остальных случаях такие формы непредсказуемы. Впрочем, жизненный опыт убеждает автора в том, что есть люди, у которых нет нравственности, ее «компенсируют» хитрость и ловкость...

Не углубляясь пока в сложные, поставленные еще Спинозой и Кантом проблемы природы нравственности, подчеркнем, что любая индивидуальная нравственность включает как минимум три системы ценностей, т.е. эталонов, с которыми сверяются возникающие в упоминавшемся «логическом тракте» планы и прожекты поведения:

• ценности, критически или слепо скопированные с морали;

• ценности, возникающие как осознанные человеком нравственные установки, предрасположенности к каким-то поступкам или идеалам;

• ценности, возникающие как опыт актов эмпатии.

Кроме того, как отмечалось, не исключено воздействие неосознанных ценностей, еще не оформившихся в установки («архетипы» в неофрейдизме), а также влияние блоков «невостребованных» ощущений, которые, впрочем, действуют не прямо, а через интуицию, воображение, подсознание.

Подчеркнем еще раз, что автор разводит понятие морали и нравственности. Связывать проблемы этики и общей психологии чаще всего означает удваивать неопределенности анализа, выводить его из сферы собственного ненужного исследования. Назовем поэтому лишь несколько аспектов морали и нравственности.

Первая понимается как система стереотипов общения, выгодных для бытия групп и общества и данных в ритуалах, эталонных поведенческих нормах, передаваемых из поколение в поколение, и т.д.

Иными словами, имиджи суть непременный и естественный атрибут морали.

Нравственность же лишь отчасти сводится к субъективному освоению «внешних» моральных норм и за пределами их вырастает именно из опыта «чистого» понимания. Представима ситуация «я строю имидж из нравственных соображений, чтобы помочь другому» — но совершенно не представимо сведение всего богатства нравственности к этому, в сущности, нехитрому переживанию.

В детстве такой опыт ведет к возникновению запретов по отношению к авторитетным лицам (я считаю, что плохо воровать у своего друга по детскому садику). Такой механизм есть и у взрослых, где место друга по садику занимает мнение Президента и т.д. Но появляется и новый эффект — эффект уже собственных «автономных» норм, исходящих из субъективного понимания блага другого.

Эксперименты, убедительно доказывающие последнее, автору не известны, хотя, с легкой руки А. Бергсона, приходится признавать, что красота гипотезы есть первый признак ее правильности.

Понимание, особенно в форме эмпатии, и возникает в результате редкого «стечения обстоятельств» в жизни психики:

• возникновения острой необходимости приспособления к сложной ситуации, например, несчастной любви;

• наличие опыта неудач в понимании чего-то похожего, но ранее менее важного, что позволяет сблокировать механизмы роста роли памяти в выработке решения;

• столкновение воли и нравственности. Воля стремится свести ситуацию к прошлым решениям, что блокируется отсутствием удачного прецедента. Нравственность накладывает ограничения на перебор вариантов. В результате возникает сильная эмоция, задействующая механизмы воображения, интуиции, представлений о возможном идеальном решении. Так «запускается» механизм понимания, и вне зависимости от результата, оно как бы выбрасывает все мощности сознания на решение единственной и очень странной задачи: как надо себя вести в этой ситуации, если бы эта ситуация была бы тобой, собственно жизнью твоей души.

При удаче установки личности корректируются; при неудаче предпринимается попытка «забыть» происходящее, вызвать цепь иллюзий того, что такая задача вообще не решаема. Все это, как не раз отмечали Ж.-П.Сартр, А. Шопенгауэр, И. Кант и др., не слишком комплиментарно для людей, априорно уверенных, что они уже поняли все, что стоит понимать. Но что делать, если структура психики отражает не столько борьбу человечества за понимание мира, сколько борьбу за выживание, которое часто было возможно только тогда, когда не слишком задумываешься о том, почему, собственно, стоит выживать...

Эмпатия, несомненно, тесно связывает понимание с интуицией — хотя бы в смысле отрицания имиджей как феномена социального «я».

Первые гипотезы относительно природы интуиции появились более двух тысяч лет назад. Спектр их огромен. Платон, например, понимал под интуицией внезапное озарение подготовленного предшествующей работой ума. Декарт выделял в качестве существенного признака интуитивного знания ясность и простоту результата интуитивного акта, Гегель и Фейербах настаивали на чувственной, практически внеинтеллектуальной природе интуиции; в рамках интуитивизма (Бергсон) доказывалась гипотеза относительно врожденно-инстинктивного содержания интуиции; взгляды сторонников основных школ психологии на интуицию уже известны читателю, и т.д.

Впрочем, вне зависимости от принятой гипотезы относительно сути интуиции, практически все исследователи сходятся в описании «внешних», проверяемых экспериментально, черт интеллектуального знания.

К таким чертам чаще всего относят:

• непосредственность и «очевидность» результата интуитивного акта. В таком акте испытуемые описывают удивительную четкость и чувственную уверенность в правильности результата, полученного интуитивно;

• внешнюю легкость акта интуиции, когда результат, казалось бы, плохо связан с предшествующими усилиями и установками, и приходит как бы сам собой, рождая иллюзию «подарка извне»;

• удовольствие от интуитивной работы психики, странное и пугающее иногда чувство отстраненности от обыденной легкости или трудности решения житейских задач. Интуиция апеллирует, в том числе, и к гедонистическим наклонностям личности, к ее чувству прекрасного, к ее иллюзиям и надеждам на другую, более достойную, по субъективным ощущениям, жизнь;

• открытую или скрытую образность интуитивного акта. При этом экспериментально отслеживается довольно странная закономерность определяющей роли не исходного образа, шифрующего суть и возможную последовательность решения задачи, а образа вспомогательного, рожденного фантазией человека, уже начавшего работу по интуитивному решению задачи;

• скрытую прерывность, дискретность интуитивного акта. Доказывалось экспериментально, что при всей кратковременности интуитивного акта, в его ходе ассоциативная апелляция к рассудку (и законы логики, в том числе формальной) не опровергаются, а трансформируются, учитываются в интуитивном акте — по крайней мере, в некоторых его фазах. Таким образом, интуиция уже на уровне экспериментального воспроизведения, парадоксальна: будучи почти неосознанной, она всегда подразумевает существование какой-то странной цели, представляет собой особое «инакобытие цели», достичь которой не интуитивным образом почему-либо затруднительно;

• интуитивные акты психики, входе которых решаются поставленные ранее сознанием задачи (ответы, открытия, прояснение ситуации и т.д.), показывают эффект доминирования. Суть его состоит в следующем. В таких актах происходит еще одна фильтрация информации, вряд ли уже сводимая к «фильтрующим функциям» ретификационной формации в стволе головного мозга, цель которой — обеспечить решение именно данной задачи. Потому, по мнению автора, интуиция не является свидетельством некоей мистической целостности человеческой природы на внесознательном уровне. Во всяком случае, в интуиции все же прослеживаются вполне специфические и ориентированные на сознание функции. Другими словами, интуиция имеет достаточную «специализацию» в сознании, а не в подсознании;

• интуиция всегда образна (эйдетична) и в громадном большинстве случаев рождает сложные системы ассоциации, т.е. апеллирует к воображению.

Вместе с тем было бы бездоказательным прибегать к схеме, суть которой можно свести к следующему. Когда задача важна для сознания, но плохо решаема обычными логическими рассудочными средствами, сознание «дает заказ» воображению, и последнее рождает ассоциации, каким-то образом «решающие» задачу. Многие факты просто не вписываются в такую схему — упоминавшийся отбор информации, явная связь интуитивных актов с воображением и при обычных задачах («параллельное решение») и др.

Даже приведенных и достаточно фрагментарных черт интуитивных актов, видимо, достаточно, чтобы учитывать специфику, закономерность как минимум четырех видов интуиции:

1. Рассудочная интуиция. Чаще всего отождествляется с известным эффектом «сокращенного рассуждения» когда исходные посылки ведут к результату сложного рассуждения, минуя промежуточные звенья, которые как бы «шифруются» в ассоциациях;

2. Интуиция как восприятие. Ее исследование в основном идет через экспериментальное изучение эффекта интериоризации т.е. перевода «внешнего» объекта в мир психики, используя приемы «подстановки» (я как дерево, я как ситуация, я как другой человек и др.). Такие интуитивные акты показывают своеобразное обратное воздействие личности на «внешнюю информацию» через систему процессов «сопереживания», а не просто идентификации «внешнего субъекта». Человек не просто осмысливает поступающую информацию и сверяет ее с имеющимся банком данных, но и, как ни странно это звучит, пробует интуитивно «сопереживать» ей, интуитивно представить, как бы он себя чувствовал на месте «внешнего» объекта. Довольно часто данный вид интуиции вообще определяет формирование представления об объекте - если по каким-то причинам обычный упоминавшийся «логический понятийный тракт» дает сбои. Видимо, физиологической основой таких процессов является сравнение энергетических потенциалов тех или иных групп нейронов (синапсов) в коре головного мозга.

В данном случае интуиция выражает как бы мгновенное моделирование объекта и сверку якобы его автономной жизни с опытом личности. Другими словами, данный вид интуиции показывает уникальную способность психики моделировать на самой себе то, что, казалось бы, ей совершенно чуждо, что удивительно напоминает «симметриады» Соляриса в романе С. Лема.

3. Интуиция как воображение. Такой вид интуиции лежит в основе возникновения метафор (данный объект как бы другой объект)[145]. Чаще всего объясняется как эффект воображения, наряду с акцентированием, сравнением, агглютинацией и др. Этот эффект переносит переживание с уровня «Я» (личности) на отношения нескольких объектов, связи которых представляются в психике очевидными, а другому человеку — удачным или неудачным поэтическим творчеством;

4. Интуиция как оценка. Наименее поддающийся изучению вид интуиции, на что справедливо указывал еще И.Кант, говоря о загадке нравственного начала в человеке.

В любом случае, загадки «нравственной интуиции» (например, эксперименты подтверждения нравственных оценок другого человека, незнакомого ранее) связаны с умением человека кодировать в системе нервных импульсов в ассоциативной форме признаки поведения человека, субъективно считающегося «правильным», нравственным.

Приведенные положения позволяют с приемлемой долей уверенности выделить следующие, как минимум, функции[146] интуиции в человеческой психике:

• функция получения нового знания при особом режиме работы (импульсивного востребования) «логически-понятийного тракта психики».

В интуитивном акте такой «тракт» очень эффективно воспроизводит, как бы «рекомендует» специфические приемы сокращенного рассуждения, которые были успешны ранее, но не осознанны или забыты, что возможно только, если каждая «подсистема» психики имеет и свою, «автономную» память;

• функция удовлетворения чувственно-эстетических потребностей человека (или «прегнантности»). Известны случаи, когда люди специально пробуют вызвать в себе интуитивный акт, даже не очень стремясь субъективно к решению трудной и актуальной для него задачи — и бывают, хотя и очень редко, удачи в таком стремлении, не подкрепленном предшествующей работой. Все эти случаи трудно объяснить иначе, чем тягой человека к тем побочным эффектам (или тем, которые пока кажутся побочными), которых так много в интуитивном акте — ясности, отсутствия боязни будущего и самого себя (скажем, предсказания своей смерти не вызывают страха в самом акте предсказания) и т.д.

Таким образом, такая функция интуиции является еще и компенсаторной, избавляющей, хотя бы на некоторое время, человека от ощущения обыденной и зачастую дискомфортной реальности. Это часто наблюдается у гадалок, неквалифицированных астрологов и др.;

• функция спорадического востребования дальней памяти. Не касаясь вопроса о природе «дальней памяти» и употребляя такой термин как обозначение критически долго невостребованного знания, навыков и установок, отметим, что именно в интуиции такая память является средством, «кирпичиками», из которых личность пробует выстроить более или менее сложное здание идеальной ситуации, в которой стоящая задача была бы решена;

• функция остаточной проверки (верификации) логически принятых решений. Чем чаще человек прибегал к интуиции, тем мощнее у него сознательный или бессознательный опыт, навык сверки с ней в обычной жизни, что особенно часто проявляется при «быстрой» сверке с детским опытом каких-либо «взрослых» решений, где играет роль запах, цвет, вкус, освещение — другими словами, тот самый упоминавшийся «вспомогательный образ». Возможно, опыт интуиции вообще фиксируется в структуре определенных «связок», сростков нейронов, энергетический потенциал которых зависит от частоты востребования.

Поэтому мы используем интуицию гораздо чаще, чем осознаем это — другое дело, что в большинстве случаев ее действие как бы «забивается» другими факторами.

Разумеется, перечень функций интуиции в психике и поведении человека можно продолжить — не исключено, например, что она присутствует в любом акте межличностного общения, рождая огромное число эффектов невербального воздействия и т.д. Во всяком случае, экспериментально установлена огромная роль ассоциаций в интуитивном акте, причем постоянно сравнивая природу основных и вспомогательных ассоциативных образов, так сказать, на «входе» и «выходе».

Опыты показывают, что интуитивный акт, помимо приведенных выше «классических» характеристик, имеет и ряд довольно странных, не подпадающих под оформившиеся стереотипы.

Например, такой акт почти всегда скрыто причастен к работе воображения и, следовательно, неверно сведение интуиции к какой-то сверке с особым видом памяти («первобытная память непосредственной чувственности», как иногда об этом пишут). Интуиция не только сверяет, чтобы творить, но и творит новое знание из представлений об «идеальной жизни» как для группы, так и для личности. Видимо, она апеллирует еще и к некоторому общему ощущению неизбежности взаимодействия известных человеку законов природы и общения. Другое дело, что результаты удачного интуитивного акта приписываются богу, а не собственной чуткости — по крайней мере, у некоторых.

Очень любопытны и эксперименты, в которых логика опыта человека противоречит его же ощущениям в акте «мгновенного распознавания».

Показательно, что выбор в таком случае чаще всего делается в пользу опыта, а не ощущения, т.е. в обычных житейских ситуациях интуиция играет вспомогательную роль — вспомним по этому поводу известную мысль И.Канта о том, что разум без рассудка немыслим, но рассудок и без всего остального кое-что значит...

Установлено, кроме того, что при всей своей быстротечности акт интуиции имеет свою структуру, и логика «обычной жизни» не обрывается в таком акте, а трансформируется и т.д. Скажем, люди, имеющие репутацию носителей колоссальной памяти, часто просто связывают элементы информации в задаче (запомните следующую последовательность цифр...) с понятными только им «метками» (я иду по Тверской и быстро ставлю такие элементы в знакомые подворотни, возле кафе, памятников и т.п., а потом вслух «собираю» их), хотя внешне имитация интуитивного акта очень убедительна.

В любом случае несомненно, что логика собственно интуитивного акта содержит блоки функционально востребованного («сокращенное рассуждение», энтимема), блоки стихийно возникающих побочных ассоциаций (в зависимости от их мощности интуиция или помогает решить задачу, привлекая новую, неожиданную информацию и навыки, либо запутывает дело окончательно) и очаги остаточного возбуждения.

Последнее особенно интересно. Скорее всего, каждый единичный акт интуиции (даже при решении одинаково трудных задач в разных сферах жизни) «включает» не всю психику, а по мере возможности и трудности задачи, «заказ сознания») как стабильные, общие ее элементы (туже дальнюю память, скажем), так и случайностные связки между разными элементами психики — так сказать, поисковые дополнительные ресурсы. При удачных повторах (решении задачи или, в крайнем случае, получении острого удовольствия от процесса поиска) опыт уже самого интуитивного акта закладывается в память и, осознанно или бессознательно, шифруется в каких-то комплексах ощущений — до появления следующей сложной задачи в жизни человека, который распознает необходимость решения ее уже по ассоциативному шифру. Причем, видимо, то же самое, хотя и с «отрицательным знаком» (избежать интуитивного акта) происходит и в случае, когда интуиция вызвала у человека какое-то острое негативное чувство.

Таким образом, опыт интуитивных актов, видимо, есть попытка психики познать саму себя без серьезных апелляций к сознанию.

Когда же человек осознанно стремится познать себя, он неизбежно использует такой опыт собственных актов интуиции.

Обобщения по поводу природы интуиции — во всяком случае, в однозначных определениях — кажутся автору пока преждевременными. Впрочем, гипотез, в том числе и самых экзотичных, по этому поводу более чем достаточно:

• интуицию считают опытом чувствования первобытного человека, который постепенно утрачивается;

• интуицию считают главным психическим процессом восприятия мозгом общего биоэнергетического поля планеты и космоса в целом;

• ее считают мнимым понятием, описывающим простую особую форму сокращенного рассуждения, и т.д.

Дело, видимо, не в расширении списка «смелых» гипотез, а в исследовании реальных феноменов интуиции.

Отметим в заключение, что интуиция — один из наименее социализированных феноменов жизни психики, и то, что она «появляется» чаще всего при решении сложных социальных задач, не ставит еще приведенное высказывание под сомнение. В общефилософском смысле представляется достаточно перспективной мысль о том, что интуиция есть механизм некоей «самоподрегуляции» психики в условиях сложности адаптации к среде или к сознательно сформулированной рефлексивной задаче (комплекс, несчастная любовь и т.п.).

По представлениям автора, все же наиболее важным в интуитивном акте — умение представить себе, причем достаточно отдельно от происходящего, жизнь результата решения задачи до того, когда начинают изучать наличность средств такого решения.

Они, следовательно, откровенно избыточны по отношению к миру имиджей, они в лучшем случае причастны к «запуску» интуитивного акта, но не более того. Вообще первое, что можно отметить в анализе описываемых феноменов — сложность, неоднозначность их «запуска». Создается ощущение, что все они с трудом прорываются через мир чисто социальных ценностей, и такого рода «взлет» всегда наиболее рискован по сравнению с последующим, в нем есть интуитивное ощущение цены за то, что только предстоит сделать. В имидже это дано в упоминавшемся «поле восприятия», чувствовании чужих оценок твоего поведения — но отнюдь не в самой мотивации понравиться, чтобы было по-твоему...

Приведем для примера некоторые особенности возникновения собственно сильных эмоций. Основная зависимость, легко улавливаемая при их анализе известна давно: эмоции возникают лишь при каком-либо критическом пороге трудностей достижений субъективно поставленной цели. Если нет трудностей, или нет потребности в достижении цели («ложная цель»), нет и эмоций.

Поэтому автор считает весьма перспективной основную идею русского психолога П.А.Симонова о прямой связи эмоций с соотношением цели и средств ее достижения, опосредованном субъективной оценкой человеком такого соотношения.

При таком подходе основной вывод классической теории эмоций формулируется так: отсутствие адаптационной потребности делает эмоцию невозможной, а избыток знаний и навыков, необходимых для достижения субъективной цели — ненужной.

Возможно и более формальное выражение такого закона:

Э = П (А — В), где Э — эмоция, П — потребность, А — знания и навыки, объективно необходимые для приспособления к сложной ситуации и достижению субъективно значимой цели; В — реально используемые знания и навыки.

Тогда основные зависимости будут выражены следующим образом:

а) если П = О, Э = О;

б) А всегда не равно В.

Другими словами, мы используем навыки, знания избыточные, недостаточные или просто лишние для достижения упомянутых целей. Эмоция нелогична и нефункциональна — по крайней мере, с точки зрения «кратчайшего пути» к цели;

в) Если А больше В, эмоция «отрицательна» — тревога, неудовольствие, ужас, аффект - В противном случае «положительна» — радость, удовольствие, чувство счастья;

г) Если А приблизительно равно В, определяющую роль играет общий эмоциональный настрой, конкретная же эмоция невелика и быстро «забивается» другими факторами.

Не касаясь сложного вопроса о том, есть ли нервно-физиологические «эквиваленты» эмоции, отметим, что эмоции как бы провоцируют те или иные ощущения разных видов, меняют упоминавшиеся образы-эталоны, лежащие в основе произвольного и непроизвольного внимания. В результате при положительной эмоции возникает общий «настрой удачи», игнорирующий обычные противопоказания при принятии решений, и, соответственно, обратный настрой при «отрицательной» эмоции.

Поэтому эмоции выражают именно субъективно-личностные основы социального поведения человека, и их возникновение прямо сопряжено с движением мотивации иметь имидж как средство успеха.

Доказательством такого тезиса являются известные опыты, доказывающие огромную роль положительного эмоционального настроя (стресса) и отрицательного (дистресса) настроя в жизни группы.

По представлениям автора, страсти, или сильные эмоции, возникают, как самоопровержение зависимостей, выраженных в приведенной формуле при крайних значениях «П» и «В», когда «П» стремится к бесконечности, а «В» — к нулю. Другими словами, для возникновения сильной эмоции необходимы следующие, как минимум, факторы:

• осознанное, или случайное, вхождение человека в ситуацию, которую он оценивает, как сложную;

• возникновение высокой, мощной потребности в чем- либо, при субъективном признании шанса на ее реализацию;

• появление неуверенности в своих способностях по достижении цели, когда потребность доходит до уровня оформления интереса;

• наличие достаточно высокой психической силы, самой потенции долго выдерживать психические испытания.

Сильные эмоции, возникающие при таких условиях, подрывают саму психическую основу имиджей, поскольку достижение целей, реализация мощных потребностей становится для человека важнее простой психологической защиты через имидж.

Об этом свидетельствует даже общий обзор картин психических состояний тоски, несчастной любви, аффекта, все три классических реакции которого (уничтожение источника опасности, блокирование его, бегство) явно показывают высокую асоциальность страстей. Появление страстей коррелируется не только с возрастом (пик приходится на возраст социализации), но и с положением дел в группе и в стране, что, как уже отмечалось, не раз доказывалось со времен Э.Дюркгейма. Человек в состоянии страсти утрачивает вкус к отработке и проверке имиджей, что очевидно опасно для самих основ группового поведения. Увеличение образцов такого поведения людей в состоянии страсти сверх критического порога и есть шифрованная необходимость разрешения любого конфликта, поскольку, в другом случае, группа перестает быть привлекательной для ее членов.

Скажем, весьма показателен, в этом отношении, известный эффект инверсии привязанностей в состоянии тоски.

Суть его состоит в том, что, испытывая тоску (но не состояние психического одиночества, которое можно терпеть долго, и которое уже потому не является страстью, сильной эмоцией), люди тянутся к партнерам, ранее не любимым, и отторгают людей, ранее близких. Одно из объяснений такой смены ориентации — возникновение чувствования, которое можно сформулировать примерно так: «Ранее близкие люди не спасли меня от тоски. Возможно, новые люди увидят во мне то, что поможет избавиться от нее».

Так или иначе, но очевидно, что инверсия привязанностей вовсе не копирует зависимостей группового конфликта, и потому может нарушать описанные выше его сценарии, углубляя и без того запутанное положение дел в группе, и т.д.

Таким образом, даже не касаясь конкретных вопросов возникновения и развертывания страстей конкретного типа, можно с уверенностью постулировать важный для нас вывод: страсти есть еще один источник девиантного поведения, сужающего роль имиджей при некоторых конфликтных сценариях ее жизни.

Внимательный читатель заметил, видимо, что при описании сценариев жизни человеческой души вне имиджа разговор все время идет о механизмах их зарождения и окончания. Эта модель весьма показательна для большинства известных автору рассуждений о высокой духовности. Естественен, впрочем, вопрос: а что происходит посередине, что представляют собой феномены такой духовности сами по себе? Летучая рыба в полете, безотносительно к взлету и посадке — она рыба или птица?

Задавать такие вопросы гораздо проще, чем думать над ними.

Социальный мир достаточно стабилен.

Качество его жизни принципиально не меняется, невзирая на то, что вся его история есть, в сущности, история войн и конфликтов. Неотъемлемая сторона такого мира — существование сложной системы имиджей.

Методами рациональной науки трудно, но можно исследовать попытки прорыва через этот социальный мир — как по движению окружающего вещества астрофизики определяют местонахождение черной дыры. Описываемые феномены бесспорно являются черной дырой в социализированном мире имиджей.

По мысли К.Маркса, мы живем в эпоху общественной предыстории, и то, что существующие нормы отношений между людьми привычны, совсем не означает, что они правильны и достойны высокого предназначения человека. Имиджи есть своеобразный «костыль», данный человеку цивилизацией, опытом выживания предков, чтобы с его помощью он хоть как-то передвигался в темных лабиринтах государства, семьи и коллективной психики, не становясь ни сумасшедшим, ни маньяком, ни зомби, чувствуя себя хоть как-то психически защищенным и надеяться на социальный успех в машинном мире и при этом сохранять умение хотеть странных, не вписывающихся в этот мир вещей.

Но было бы совсем уж странным упрекать людей в том, что они мечтают не об усовершенствованном костыле, а о полете к звездам. Впрочем, автор хотел бы напомнить и о более обыденных вещах.

Отбросив по каким-то причинам костыль, человек останется без опоры и привычки жить без такой опоры.

Дело даже не в том, не вызывающем у автора пессимизма факте, что в этом случае единственный выход - найти опору в себе или летать, не думая ни о костылях, ни об опорах, ни о книгах по этому поводу. Дело в том, что все это надо суметь захотеть.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Как надеется автор, читатель уже ознакомился с общей картиной авторских представлений о зарождении, становлении и развитии странной и колоссальной системы имиджей в жизни человека и общества. Отметим лишь, как и полагается в заключении, и расставаясь с милыми сердцу автора нюансами, основные ее положения:

1. Имиджи представляют собой возникшую в ходе развития машинной цивилизации организацию пространства общения таким образом, чтобы достигать социального успеха, желаемого впечатления и ощущения психической защищенности с наименьшей тратой душевных сил, используя в качестве средства самого себя.

2. Они возникли не случайно. С помощью имиджей были оформлены процессы передачи опыта выживания от поколения к поколению. Выступая своеобразной матрицей, поведенческой программой выживания через подражание устоявшимся, эталонным образцам поведения, имиджи стали естественным атрибутом социального управления поведением людей.

3. Стартовой точкой возникновения имиджей является спровоцированное социумом желание нравиться, чтобы достигать своих эгоистических целей.

4. В желании нравиться пересекаются многие психические процессы:

• механизм, описанный Э. Фроммом и подразумевающий постоянное бегство разума от самого себя, чтобы не осознать своей фундаментальной противоположности миру. Такой «психический взрыв» бросает человека в общение, провоцируя в нем желание иметь имиджи.

• сама человеческая личность организована, по представлениям автора, так, чтобы наиболее стереотипные, основанные на прямом подражании поведенческие решения были бы одновременно наиболее вероятными. Такое положение вещей шифруется в механизмах человеческой воли и системе предубеждений;

• само желание нравиться выражает мощность агрессивных социальных норм, которые вводятся в мир психики, минуя личность, на уровне нейролингвистического программирования.

5. Имиджи мучительно притягательны для огромного большинства взрослых людей (не менее 90%). Это объясняется той ролью, которую играет имидж в жизни человека. Он позволяет человеку, в принципе, быть психически защищенным, войти в престижные и выгодные социальные группы, поиграть в желаемые, но не сбывшиеся жизненные сценарии и т.д.

6. Имидж зарождается в индивидуальной психике, но совсем не сводим к ней. Самые разные формы человеческого общежития (ассоциации, группы, социальные фрагменты, классы, нации) показывают роль имиджей как особой символьной стороны организации власти.

7. Группа проверяет, тестирует имиджи по двоичному коду «свой — чужой», отбрасывая все то, что не соответствует устоявшейся в обществе системе истеблишмента.

8. В группе имиджи центрируются, им придаются особые иерархические зависимости, и центром такой иерархии является имидж лидерства. Последний явно не сводим к авторитету конкретного лидера.

9. Вполне представима система практически отработанных рекомендаций, резко уменьшающих риски в строительстве индивидуального имиджа (базовая блок-схема конструирования имиджей). Такая схема была просчитана автором по методике «step by step».

10. Аналогичная схема для конструирования группового имиджа невозможна. Соответствующая методика public relations основана на принципе «попадания на ожидания» конкретной группы лиц. Специфика таких групп слишком велика для отработки универсальных методик.

11. Имидж в одной из своих сторон представляет собой чрезвычайно удобную матрицу управления, своеобразный управленческий «чип», который используется любым опытным руководителем. Описанная в работе методика ИТКУД (имидж в технологиях конкретных управленческих действий) позволяет оптимизировать сценарии подбора управленческой «команды», разрешения производственного конфликта, хода деловых переговоров, обхода и др.

Разумеется, перечень такого рода тезисов, описывающих содержание книги, с которой, возможно, и не познакомился нетерпеливый читатель, — неблагодарное дело. Формальная «жесткость» такого рода положений имеет такое же отношение к хрупкому, пластичному и неискоренимому миру имиджей, который имеет женщина-военнослужащий к воинскому уставу.

Развитие имиджелогии, как кажется автору, имеет не слишком много общего с такими декларациями, и, разумеется, данная книга не является исключением для столь обязывающего высказывания.

Имиджелогии, которая пока привлекает самых разных людей — астрологов, визажистов, дизайнеров, ученых, политиков, ждущих чуда в предвыборной борьбе -- еще предстоит сделать выбор между наукой и тем, что ей не является. Похоже, но не является. Так или иначе, но основные вопросы — в отличие от ответов — с помощью которых будет развиваться имиджелогия, сформулировать нетрудно. Это, например, вопросы:

• с какого возраста возникает желание нравиться? Есть ли у детей имидж и что это такое?

• можно ли обнаружить хотя бы дальнее присутствие имиджей в особых состояниях человеческой психики — снах, актах понимания и интуиции, нравственных решениях, страстях?

• что будет дальше? Научатся ли люди бороться с имиджами или, напротив, нейролингвистическое программирование их поведения через систему средств массовой информации, систему воспитания и образования, через идеологию — станет необратимым?

• в чем конкретные, прослеживаемые истоки возникновения желания нравиться и притворяться в человеческой душе?

• возможен ли какой-то договор о запрещении опасного «ядерного арсенала имиджелогии» между практиками — имиджмейкерами, что хоть как-то ограничило бы мерзкую аморальность современной политической борьбы? Верно ли, что в силу унификации, роста «одномерности» социального мира все более одномерными становятся и сами имиджи, как социологически определять меру тревожности в имидже, нужно ли вообще популяризировать знания по имиджелогии, если они очевидно ведут к деромантизации политических героев, и если нужно, то с какого возраста, и т.д.

Вряд ли в ближайшее время будут получены ответы на такие вопросы. Для этого нужны новые масштабные исследования, а для исследований — деньги, а их отсутствие для столь многообещающих исследований в стране с блестящими научными традициями вызывает у автора с грустные мысли о том, что если бы он знал экономику столь же фундаментально, сколь ее не знает, он давно был бы лауреатом Нобелевской премии по экономике...

Избегая излишних уже, видимо, комментариев, автор предпочитает оставить читателя наедине с такими вопросами, напомнив известную мысль А.Шопенгауэра о том, что тот, кто и в одиночестве серьезно занимается собой, не теряя интереса к другим — не будет кривляться.

Тесты

Цель помещенных ниже тестов — выявить самые общие характеристики настроя, отвечающих по отношению к конкретным управленческим нормам ИТКУД. Читатель, которому придет в голову выписать ответы с наибольшим количеством баллов в этих тестах, легко почувствует функциональность этих норм, весьма далеких от чисто нравственных ориентиров.

Те, кто наберет оптимальную данную в «ключе» к тестам сумму баллов, отнюдь не являются, разумеется, готовыми управленцами. Речь идет просто об уровне психологического настроя по отношению к практике сегодняшнего управления.

Правила заполнения теста очень просты. Поставьте любую, но единственную отметку в том варианте ответа, который вам кажется правильным, и переходите к следующему вопросу. После заполнения посмотрите «ключ» в конце перечня тестов и посчитайте общую сумму баллов по каждому из них.

Приведем пример подсчета. Например, «ключ» ответа на первый вопрос первого теста 3100. Это означает: за ответ на первый вопрос в первой графе — 3 очка, во второй графе — 1 очко, в третьей и четвертой — 0 очков. Такие шифры, подразумевающие правильные ответы в четверичном коде («да», «скорее да», «скорее нет», «нет»), прошли соответствующую экспертизу, причем экспертами выступали руководители, менеджеры, предприниматели и специалисты по теории управления. Если Вы набрали нужную сумму — поздравляю Вас с тем, что Ваше мнение совпало с мнением экспертов; если Вы набрали меньше или больше — у Вас есть прекрасный шанс считать, что Вы значительно умнее экспертов.

Всего доброго.

Tecт l.