Старые опыты в пользу horror vacui 12 страница

Und mit den Kцrpern wird's zu Grunde gehn⁶.

или в строке «Римских элегий»:

Phoebus rufet der Gott Formen und Farben hervor⁷.

Тогда становятся понятными настойчивые утверждения Гёте, что теория цветов всегда имеет дело с «ограниченно-зримым» (begrenzt-Gesehenes), с «изображением» (Bild), то есть никогда не с цветом и светом просто, а всегда с цветным и светлым телом. Из такого рассмотрения вскрывается и то, что не случайно, например, Гёте, про­тивник Ньютона в оптике, был противником преформизма в биологии и вулканизма в геологии, и наоборот. Сопоставляя ряд цитат, мы убеждаемся, что здесь основной пафос Гёте в мысли: продукты не заключены в готовом виде в продуцирующем, а об­разуются (bilden sich) из него. Так, расширение поля зрения на все творчество Гёте позволяет выявить обще-онтологическое положение, существенное для хроматики. Требуя настойчиво привлечения остальных произведений по оптике и осталь­ных произведений Гёте, мы не можем столь же настойчиво требовать привлечения всякого рода биографических справок, долженствующих якобы выяснить генетиче­ское развитие и постепенное формирование Farbenlehre. Известно, как лапидар­но-просто некоторые биографы и критики пользовались этим методом, склоняясь чуть ли не к тому, чтобы все построение Farbenlehre объяснить из одного наспех проделанного Гёте, перевранного им и непонятого, эксперимента Ньютона. Но даже и более осторожно двигаясь по этому пути, следует помнить, что Гётево уче­ние о цветах достаточно монолитно, и в отношении к нему в целом вполне приме­нимы все те же приводившиеся слова: «Man lasse die Urphдnomene in ihrer ewigen

Ruhe und Herrlichkeit da stehen». И наконец — (так как теперь мы в области иссле­дования технических приемов προς ημάς, путей, а не методов) — нельзя будет не оглядываться на все те области и сферы, которые мы отстранили и оставили далеко за собой. Если мы взглянем на приводимую табличку,

 

	Свет	Звук	Теплота и т. д.
Геометрия
Физика
Физиология
Психология
Онтология и т. д.

то должны будем сказать, что в настоящее время деление областей по преимуществу горизонтально. Старые трактаты, наоборот, отдают предпочтение вертикальному делению, и потому в больших трактатах по оптике, например, в «Перспективе» Роджера Бэкона (в Opus majus) мы имеем и геометрическую оптику, и физические теории, и анатомо-физиологическое описание глаза (физиология), и рассуждения о чувствах специальных и чувстве общем — sensus communis (психология), и, наконец, схоластические изыскания о том, есть ли свет ens, virtus, qualitas, субстанция, акци­денция и т. д. (онтология). Все эти исследования переплетаются, скрывая тот «мед­ленно-движущий закон» — primum movens, о котором говорено было в самом начале (в эпиграфе) — оптику в подлинном и настоящем смысле слова. И если по существу оптика обособляется от всех перечислявшихся дисциплин, то, повторяем, для нас необходим точный учет всех добытых ими результатов. В 1791 году Гёте пишет ком­позитору Рейхардту:

Рекомендую вашему вниманию мою оптическую работу... Возьмитесь-ка вдвоем за аку­стику. Эти великие предметы должны обрабатывать несколько человек одновременно, чтобы наука могла двигаться вперед. У меня хромает химия и химическая часть физики... пусть каждый работает со своей стороны; я уже вступил в тесную связь с одним живо­писцем и одним математиком, надеюсь вскоре завязать и в остальных специальностях близкие сношения.

(Цит. в пер. Лихтенштадта. Op. cit. С. 411—412)

Вторая половина настоящей работы должна рассматриваться как попытка вы­яснить, идя по намеченному пути, одно из основных положений гётевской хрома­тики, которая нигде не обосновывается подробно и является, как мы надеемся показать, частью наследия, перешедшего к Гёте от оптик старых. Я имею в виду его положение:

Beim Sehen ьberhaupt ist das begrдnzt Gesehene immer das, worauf wir vorzьglich merken.

(F. Did. T. § 219.) То есть: При зрении вообще ограниченно-зримое есть то, что мы преимущественно наблюдаем.

Особенно термин «das begrдnzt Gesehene» (ограниченно-зримое, ограниченный Зрительный предмет), употребляемый Гёте наряду с термином «Bild» (изображение) ^и Приравниваемый к нему, должен стать здесь предметом нашего рассмотрения.

Метод и путь изучения хроматики Гёте

Метод и путь изучения хроматики Гёте

117

 

Поэтому поскольку мы будем здесь исследовать в самой общей форме именно то, что является предметом оптики (то есть зрительный предмет как таковой), по­стольку вся последующая часть должна явиться не чем иным, как детализацией

части предыдущей.

Итак, остановимся сначала на понятии видимого (das Gesehene). Естественное обиходное словоупотребление чаще всего видимый предмет противопоставляет воображаемому. В научно-терминологическом одеянии это противопоставление предстает как противоположение объективного и субъективного. Старые теории не чужды этому противопоставлению: так, стоики различают чисто-внутренние образы, субъективные, и реальные, объективные; эти деления можно найти и у аристотеликов, например, у Иоанна Филопона, а за ним у Свиды и др. Но упор и ударение в старых теориях не на этом делении, и они благополучно минуют эти

опасные топи.

Основное деление рассекает вещи в направлении ином: оно идет по линии рас-сеченния зрения и зримого (видения и видимого) — коррелятивным к visio или visus (процессу зрения) оказывается visum или visibile (предмет зрения). Так у упоминав­шихся уже стоиков (у Хрисиппа) — и внешний ощущаемый предмет (φανταστόν), и внутренний субъективный образ (φάντασμα) противопоставляются оба или ставятся рядом с психическим процессом, на них направленным или ими порождаемым, который в первом случае обозначается словом φαντασία, во втором — словом φανταστικόν (Aлt. Plac. N, 12). Правда, порою это расчленение смазывается, напри­мер, позднее у аристотелика Иоанна Дамаскина (De fide orthod. II, 17. MPGr. t. 94), у которого φανταστικόν относится к способности или потенции (δύναμις) направлен-ного на «реальный» предмет процесса, a φαντασία означает тот же процесс в акту­альности. Так как слово φανταστικόν, как видно из этого, используется для других целей, нежели у стоиков, то для обозначения того, что у последних обозначается этим словом, то есть процесса, направленного на внутренний образ, Дамаскин поль­зуется словом φάντασμα, а галлюцинируемый предмет остается без обозначения и указанный только что процесс, ему соответствующий (φανταστικόν стоиков = φάντασμα Дамаскина) остается висеть в воздухе. Схематически изложенное может быть представлено так:

 

Хрисипп			Дамаскин
	Процесс	Предмет	Процесс		Предмет
Объективно	φαντασία	φανταστόν	в акте φαντασία	в потенции φανταστικόν	φανταστόν
Субъективно	φανταστικόν	φάντασμα	φάντασμα		------------

Проведенная параллель не является случайной, поскольку формулировки и там, и здесь весьма сходны, почти слово в слово (например, πάθος εν τ$ φνχη απ ovoevаs φανταστού γινόμενον у ХриСИППа И πάθος διάκενον иv τοις αλόγου της ψυχψ άπ" oMevиs φανταστοί γινόμενον у Иоанна Дамаскина). Но оставим эти поздние и, быть может, беглые и случайные формулировки у Иоанна Дамаскина. Напомним о другом обстоятельстве. То, что мы почитаем наиболее «субъективным» - образы сновидений, совсем не растворялись в субъективном процессе. В древности снови­дения мыслились как нечто независимое от смотрящего, то есть от зрения как про­цесса (visus), и изображались как существа, как независимые зримые предметы visibilia. Играя словами, можно было бы сказать: видения не отождествлялись

с видением. Так, Лукиан изображает сновидения живущими на острове в Западном океане под управлением царя Сна (Hist. ver. II, 32). Овидий (Metam. XI, 633 ел.) рисует их населяющими дворец Сна в стране киммерийцев. И то, и другое может быть возведено, как к прототипу, к изображению сновидений в виде детей Ночи и братьев Сна у Гесиода (Theog. 211). Наконец, достаточно известно сближение _€ϊδωλον у Гомера с образами сновидений. Гомер же говорит о «племени снов» — 8ήμος ονείρων за Океаном (Od. XXIV, 12, Л. X, 496). Сюда же можно было бы при­соединить и другую версию, сохраненную у Еврипида (Нес. 70), по которой сны — дети Геи, духи с черными крыльями, вылетающие ночью из подземного царства. Пусть даже все приведенное не более как поэтическое олицетворение. Существен­но, что это поэтическое обособление от видения (даже «субъективного») видимого предмета (όραμα) переходит в философски-оптические теории, и чернокрылые сновидения старых мифов нетрудно узнать в порхающих по воздуху призрачных изображениях — эйдолах, тончайших пленках, отделяющихся от вещей, которых существование утверждал древний материализм и на допущении которых построена теория сновидений Эпикура и Лукреция. Для нас существенно одно: и здесь разде­ление между зримым и зрением четко и недвусмысленно.

Если мы теперь взглянем на третье течение в области античной физики, resp. оптики — то есть на перипатетическую физику, стоявшую рядом с эпикурейской и стоической, то найдем те же разграничения. Поскольку именно перипатетическая физика в последующие эпохи играла особенно существенную роль при построениях оптик и хроматик, постольку следует остановиться на ее теориях несколько под­робнее. Вольтер в своем изложении философии Ньютона не стесняется в выраже­ниях по отношению к аристотелевским определениям света, прозрачного и т. д., называя их «абсурдной галиматьей», «жаргоном, позорящим человеческий разум» и т. д. («absurde galimatias que des maоtres d'ignorance, payйs par le public, ont fait respecter а la crйdulitй humaine pendant tant d'annйes... jargon qui dйshonore l'entende­ment humain». Elemens de la philosophie de Newton, в Oeuvres изд. Palissot. T. 32. P. 74. P., 1792). Но мы не можем успокоиться на столь легком решении вопроса и должны будем попытаться, пройдя сквозь дебри схоластической терминологии, вникнуть глубже в эту основу всех построений на протяжении столетий. При выяс­нении для нас особенно важным будет понятие движения (κίνησις), так как в ари­стотелевской теории всякое ощущение, в том числе и зрительное, определяется как вид движения, именно движения качественного (άλλοίωσι?) (De an. II, 5) Напом­ним, что для Аристотеля то, что мы разумеем под движением, то есть перемещение в пространстве, есть лишь вид движения в более широком смысле, охватывающего также качественное изменение (побеление, например) и количественное изменение (рост). Этим κίνησις Аристотеля весьма близко подходит к более.широкому поня­тию изменения вообще (μεταβολή). Движение есть по Аристотелю энтелехия потен-ЦИально-сущего как такового (ή τοΰ δυνάμει οντος εντελέχεια η τοιούτον, κίνησις «ττιυ. Phys III, Ι). Последнее «как» истолковывает сам Аристотель (1. с). Возникно­вение статуи есть движение. Ее потенция есть медь. Но медь как медь и медь как по­тенция статуи не одно и то же. И движение (возникновение статуи) есть энтелехия не меди как меди, а как движимого (как потенции статуи). Таков смысл добавления V τοιούτον. Далее: в движении различаются три момента: движущее (κινοΰν), движи­мое (κινοΰμενον) и само движение (κίνησις). Точно то же мы имеем для ощущения:

°Щущающее (αισθητικόν), ощущаемое (αίσθητόν) И само ощущение (αισθησις). Во

всех трех мы можем различить две стороны: потенциальность и актуальность. Тогда Мы получим шесть элементов. Учитывая эти шесть элементов, также как сказанное

118

Метод и путь изучения хроматики Гёте

Метод и путь изучения хроматики Гёте

119

 

ошушения (propria), то все соглашаются, что их число сводится к двум — свету и цвету. Проблема заключается в выяснении связи между тремя намеченными группами различных элементов. Возьмем пример и представим его схематически

о прибавке «f, τοιούτον», в применении к зрению, во-первых, мы имеем: зрящее, зре­ние и зримое, различенные каждое на потенциальное и актуальное, и во-вторых, должны признать, что зрение есть акт зримого как зримого, то есть как соотнесен­ного к зрящему. Построим схему, наглядно изображающую сказанное, присоеди­нив к обозначенным нами шести элементам обозначения греческие и латинские.

 

	Зрящее			Зрение			Зримое
в акте		в потенции	в акте		в потенции	в акте		в потенции
ορών		ορατικον	ορασις		Цi/llS	ορωμενον		ορατον
videns		visivum Met. VIII. 8	visio		V1SUS De an. III.2	Visum		visibile Met. VIII. 8

Различению меди как меди (то χαλκώ elvai) и как потенции движения κινητόν) соответствует различение, например, цвета как цвета (χρώμα) и как зримого в потенции (όρατόν) (Phys. III, 1).

В отношении движения, наконец, Аристотель подробно развивает положение, что акт (иvйpyeia) движимого и акт движущего в движении суть один акт (Phys. III,3. То же Met. X, 9), хотя различаются по бытию (то efvai) (последнее добавление — четко в De an.). Точно то же в ощущении: ощущаемое и ощущающее имеют один акт, μίαν ενέργεια (De an. III, 2). Возвращаясь к схеме: акт в столбце 1 и в столб­це 5 — один акт, хотя это и не значит, что зрящее есть зримое или наоборот. Пояс­няя аналогией из Phys. III, 3 — одно и то же расстояние от Афин до Фив и от Фив до Афин, но это не значит, что путь (направление) Афины—Фивы есть путь Фивы-Афины.

Таковы определения видимого в перипатетизме. Всмотримся теперь в дальней­шие различения. Аристотель различает среди ощущаемого ощущаемое καθ' αυτό, per se и ощущаемое κατά συμ,βεβηκός, per aeeidens (De an. II, 6). Последнее охваты­вает: 1) все то, что является ощущаемым другого органа ощущения, например, видя сладкий предмет, мы видим сладкое per aeeidens, и 2) то, что вообще не может быть предметом ощущения, например, «я вижу сына Диариса». В схоластической фило­софии, например, у Р. Бэкона (Opus majus, ed. Jebb., p. 302—304) последний пункт развит весьма наглядно: «сын Роберта», «француз», «родившийся в Париже в час ночи» — не может быть познано в ощущении, но видя его, я вижу именно сына Роберта, француза, родившегося в Париже в час ночи. Все последнее, как и «суб­станциальные природы вещей», суть предметы зрения per aeeidens. Наконец, раз­личаются ощущаемые (αισθητά, sensibilia) отдельных органов чувств (propria, ίδια) и ощущаемые общего чувства (communia, κοινά), которые оба относятся к ощущае­мому per se. Общие ощущаемые или даты общего чувства, объединяющего деятель­ность чувств специальных, по Аристотелю (De an. II, 6) суть движение, покой, число, фигура, величина (в De sensu et sensato, с. 1. — выкинут покой — ηρεμία). Позднее число этих общих свойств возрастает: араб Альхацен насчитывает двадцать общих свойств, воспринимаемых зрением, и за ним следуют оптики XIII века — Р. Бэкон и Витело (см. Opus majus, ed. Jebb., p. 259-260: remotio, situs, corporeitas, figura, magnitudo, continuatio, discretio, numerus, motus, quies, asperitas, lenitas, diaphaneitas, spissitudo, umbra, obscuritas, pulchritudo, turpitudo, similitudo, diversitas). Каспар Шотт, оптик XVII столетия, насчитывает их девять, с многочисленными подразде­лениями (quantitas, figura, locus, situs, distantia, continuitas, discretio, motus, quies. См. его Magia universalis, t. I, p. 67, 74). Что касается до собственных дат зрительного

т>

 

Visibile = солнце

Г        г I per se \ visibile) {                    L

proprium — свет и цвет солнца
I per se <
Sensibile (visibile) i           l commune — Фигура солнца и т. д.

l   per aeeidens — солнце как солнце

Мы знаем, что начиная со второй половины XVII столетия вопрос о связи между этими тремя группами возбудил особый интерес и был центром сосредоточенного внимания. Наблюдения над слепорожденными, входящие с этого времени в моду, поставили в упор вопрос о том, как осуществляется переход от зрительных дат света и цвета (propria по старой терминологии) к пространственным характеристи­кам (communia). Нежелание вглядываться в предшествующие фазы развития или за внешней разнородностью усмотреть внутреннее сходство приводило к тому, что спор в XVII веке на «пространственные» темы рассматривался как новый. На самом деле новым в нем было лишь психолого-генетическое рассмотрение, заступившее место рассмотрения принципиального, — на место споров по существу встал спор о психологическом генезисе, спор о нативизме и генетизме. В ином разрезе, между тем, он велся задолго до рассуждений и домыслов Молинё, обычно изображаемого зачинщиком спора. Нельзя сказать, чтобы перемена точки наблюдения послужила на пользу: в генетическое рассмотрение все же просачивались остатки старых дис-тинкций. Еще гораздо позднее можно вскрыть эти остатки, и сколько бы генети-сты, конструируя восприятие пространства из непротяженных цветных элементов, из непротяженного цвета, или нативисты, утверждая изначальность протяженности, ни упирали на то, что говорят не только о первенстве принципиальном, но главным образом или исключительно о генетической, временной последовательности, — все же, что иное, как не повторение схоластических аргументов, хотя и в одной форме, дает, например, Штумф, доказывая нераздельность цвета и протяжения, невозмож­ность мыслить их иначе, как частные содержания (Teilinhalte) или «атрибутивные моменты». Повторяем, и старые, и новые теории — об одном, но там — предметно и онтологически, здесь — субъективно и психологически. И (кратко и точно) — и там и здесь вопрос о том: есть ли цвет и свет без протяжения и тела, есть ли видимое (visibile) изначала уже протяженное, или есть непротяженное видимое, к которому может быть присоединено протяжение, а может и не быть присоединено? Для уяснения разницы старого и нового воззрения я позволю себе привести неболь­шую цитату из Вольтера:

Les distances, les grandeurs, les situations ne sont pas, а proprement parler des choses visibles, c'est а dire, ne sont pas les objets propres et immйdiats de la vue. L'objet propre et immйdiat de la vue n'est autre chose que la lumiиre colorйe; tout le reste nous ne le sentons qu'а la longue et par l'expйrience*.

(Op. cit. P. 115)

Характерно добавление а la longue — старая теория тоже утверждала, что propria зрения — свет и цвет, но она сказала бы просто, что наряду с окрашенным цветом (lumiиre colorйe) должно быть поставлено новое качество (distances, grandeurs и т. д.)

 

Метод и путь изучения хроматики Гёте

Метод и путь изучения хроматики Гёте

121

 

Цвет (свет) качество

без выяснения процесса de facto (а la longue или нет — неважно!) дебатировала бы вопрос о положении этого качества de jure в отношении к свету и цвету.

Заметим в скобках: не является ли именно последняя постановка вопроса суще­ственной для исследователя пространственных искусств, и не пора ли искусствове­дению от берклеевского наследия, по-гильдебрандтовски исследующего генезис зрительного восприятия, обратиться к наследию старых оптик, действительно иссле­дующих форму и структуру зрительного предмета! В самом деле — какое дело искус­ствоведению, как в «доисторические времена» возникает зрительное восприятие? Вопрос в том, можно ли говорить о непротяженном цвете, как самостоятельном зрительном предмете, т. е. о том, что мы обозначали словом visibile?

Если теперь вглядеться в исторический материал, то можно найти многое, что обычно, при субъективно-психологической установке проскальзывало и проскаль­зывало незамеченным. Если древность не знала, быть может, острой постановки тем Молинё—Берклея, то эпоха средневековая ее уже знала. Эти вопросы ребром ставила экзегеза Библии: целый ряд комментаторов должен был выяснять ее попутно с изъяснением шести дней творения. В самом деле: Библия утверждает сотворение света в первый день, а сотворение солнца (т. е. протяженного светлого тела) — в четвертый. Изощренная мысль комментаторов должна была в связи с этим ста­вить вопрос — как мыслить свет без или до тела, протяженного носителя? Не было недостатка в аллегорическом толковании света, — эти толкования мы можем оста­вить в стороне. Но весьма значительная часть брала вопрос буквально. Схематиче­ский и краткий обзор мнений мы попытаемся здесь представить. (Главнейший материал беру из исследования О. Zцckler'a Gesch. d. Beziehungen zw. Theologie u. Naturwissenschaft 1877—1879. Цитаты сличены по подлинникам, частью дополнены и перегруппированы в интересах занимающей нас проблемы.)

Одна группа комментаторов мыслила первичный свет как зачаточное солнце; три первых дня (до солнца) были обусловлены движением первосвета вокруг зем­ли, совершенно подобным вращению солнца. Этот свет ставился в весьма тесную связь с огнем (NB = телом) и рассматривался как его блеск — τοΟ πυρός -ή αυγή (Greg. Nyss. in Hex. MPGr, t. XLIV). Он явился космогоническим субстратом светил (Dion. Areop. De div. nom. с 4 — 6 φως ασχημάτιστου), причем дробление этого пер­восвета на светила уподоблялось чеканке отдельных монет из единой массы металла (Sever Gabal. Orat. in mundi crйвt.). По виду он уподоблялся светлому облаку, восходя­щему солнцу или столпу, разливаясь всюду (Euphr. Syr. in Pentat). Эта теория сохра­няется и позднее: ср. Jo. Philop. de opif. mundi — теория света, движущегося вокруг земли вместо солнца; то же Beda Hexaлm. col. 17 (MPL, t. XCI); Hugo de S. Vict. Adnot. eluc. in Pentat. с 6 (MPL, t. CLXXV) — свет как lucida nubes неизв. формы (rotunda scilicet an longa, ignoratur) и как пра-солнце (de luce sive ignй praedicto meliorando cum forma et splendore fecit solem), cp. De sacr. I. 11; y Petr Lombard. Sentent. 1. II dist.13.3 (MPL, t. CXLII) — vicem et locum solis tenebat; Petr. Comestor. Schol. Historia — туманно-мерцающее вращающееся вокруг земли облако; вопрос о его судьбе (исчезло, окружает солнце, превратилось в него?) остается открытым. В XIII веке Фома Ахвинат толковал, ссылаясь на Дионисия, первичный свет как светлое качество неоформленного солнца и опровергал представления о нем как особом светлом теле — облаке. Но как бы то ни было, свет и как качество, и как тело все же мыслился изначально связанным с протяжением (как качество тела) или изначально протяженным (как тело).

В XVI—XVTI вв. мы также находим ясно выраженным изложенное воззрение. По Eugubinus'y (August. Steuchus из Gubbio fl550) Cosmopoeia vel de Mundano

Opificio. Lugd. 1535. f°. (и в Opera. P. 1578. Venet. 1591. 1601) — ebp. фr (= свет) озна­чает солнце и первосвет был уже солнцем. То же у Ambr. Catharinus'a (1552) Explanationes in prima quinque Genesis capita; иезуит Benedictius Pererius (t 1610) Comment, et disputвt, in Genesis Tomi IV. Romae, 1589. Colon. 1606. f. развивает под­робно теорию Беды-Гуго (см. предыд. примечание) о первосвете как заместителе солнца; другой иезуит Cornel. a Lapide (van den Steen f 1637) Comment, in Pent. Mosis Antv. 1659 изображает первичный свет включенным в хрустальную сферу, движу­щуюся с востока на запад. Та же теория Беды—Гуго у М. Лютера. Кальвинисты и реформаторы XVI века судили в этом пункте по большей части неясно, см. Zцckler. Op. cit.

Другая группа комментаторов рассматривает смену дня и ночи до солнца как обусловленную периодическим распространением и сжатием света (Bas. Magn. in Hexaлm. Нот. 2; тот же Joan. Damasc. De fide orthod. II, 7; MPGr, t. XCIV), причем указывается, что свет присоединяется к среде (воздуху), а не является его актом (kvйpyeia) (так у Basil. Magn. in Hexaлm. Нот. У Jo. Damasc. 1. с. φως = πΰρ, το рас­ширяющийся, το сжимающийся).