Старые опыты в пользу horror vacui 11 страница

. „                                                                                               Gegenden durchschleicht.

_f.                                                                                                         (Goethe. Briefe aus der Schweiz) '

Такое приблизительно чувство испытываешь всякий раз при чтении Farbenlehre². На первый взгляд — здесь быстрая смена точек зрения (как в кинематографе) — казалось, на цвет мы смотрим то из психологии, то из гносеологии, то из физики, то из эстетики, физиологии и философии. И вместе с тем виден один неуловимый закон — primum movens. Но для того, чтобы найти его, нужно проложить путь, а чтобы пройти чрез эти «странные места» — нужно выработать точный и удобный план пути. Все недоразумения по поводу Farbenlehre в большинстве случаев проис­текали из отсутствия ясного представления о том, чем хотело быть учение Гёте о цветах, а следовательно и о том, как нужно исследовать это учение.

Итак, прежде всего — план и программа. Но нет ничего проще, как писать про­екты, программы и планы. Поэтому точно разработанный, «деловой» план должен являться уже началом исследования — ставить точки над «i», a не быть утопией: включать не только общие методологические соображения, а, кроме того, и ряд тех­нических соображений о ходе исследования.

Что, как и для чего мы исследуем — должно быть в первую очередь подвергнуто рассмотрению. Для чего — мы оставляем пока в стороне. Наше что и как определя­ется предметом и методом самой Farbenlehre. Сжато методологические задачи Гёте могут быть сформулированы так: учение о цветах должно быть описательной дисци­плиной; метод описательных естественных наук Гёте переносит в учение о цветах, подобно тому, как зоолог-описатель наблюдает или должен наблюдать живое суще­ство в его природных условиях, а не в искусственной клетке (слона, например, в Африке, а не в зоологическом саду), точно так же наблюдение хроматических явлений переносится в природу. Достаточно уже затаскали гётевское противопос­тавление ньютоновской темной камеры (dunkle Kammer), приравниваемой к камере Пыток (Marterkammer), и открытого воздуха (freie Luft), который есть для Гёте под­линное и единственно законное поле наблюдений. Отсюда вывод — недопустима подмена цвета чем бы то ни было: лучами, волнами, световыми частицами и т. д. Man muss sich unmittelbar gegen die Natur stellen³. Взамен гипотез и интерпретаций ставится описание непосредственно данного.

«Здесь не ставятся произвольные знаки, буквы или еще что иное на месте явле­ний, — говорит Гёте (Farbenlehre. Did. T. § 242), — речь идет о явлениях, которые нужно иметь перед глазами тела и духа, дабы иметь возможность с ясностью для себя и других развить их происхождение и связное возникновение друг от друга». сякий чертеж — есть лишь «символическое вспомогательное средство, иероглиф, ^■Тужащий средством сообщения» (hieroglyphische Ueberlieferungsweise / Vorw. z. F.). ЗДача — в описании конкретных, а не абстрактных тел (man hat ja nicht mit

 Читано в Комиссии по истории эстетических учений при Философском отделении ΡΑΧΗ 21.10.1924 г.

Метод и путь изучения хроматики Гёте

109

 

^,

abstracten, sondern mit concreten Krдften und Kцrpern zu tun. В конце Mz. Gd. F.). Можно было бы сказать, что Гётево учение о цветах есть часть естественной исто­рии в самом точном значении этого слова (Naturgeschichte).

Но здесь возникает та опасность, которую сознавал сам Гёте: если изгоняются всякие абстрактные подведения природных явлений под род, то «естественная история» грозит превратиться в каталогизирование и регистрацию бесчисленных индивидуальных случаев — в «безграничную эмпирию» (grдnzenlose Empirie) — в тот эмпиризм, который Бэкон Веруламский назвал «муравьиным», а Гёте (спра­ведливо или нет, не будем вникать) — «веруламским» (Mz. Gd. F. О Декарте). Исход из этого опасного положения дает теория протофеноменов. Гёте определяет протофеномен как «методический центр» (methodischer Mittelpunkt. Farbenl. Did. T. § 737), вокруг которого группируются аналогичные бесчисленные случаи, типиче­ским репрезентантом которого является случай — протофеномен. Поэтому-то Гёте и говорит, что один случай может стоить тысячу случаев (ein Fall ist oft tausende wert). Задача заключается, таким образом, не в поглощении индивидуальных случаев в абстрактном роде, а в сведении их, или группировке вкруг индивидуального же, но типичного случая — протофеномена.

Отсюда — различение объяснения (Erklдrung) и выведения (Ableitung). Протофе­номен — не причина других феноменов, а первоначальное для них (das Ursprьng­liche), к которому они сводятся и от которого изводятся. Сам протофеномен может быть только усмотрен и описан. Выводить или объяснять его — contradictio in adjecto. «Естествоиспытатель должен сохранить протофеномены стоящими в их вечном покое и великолепии» («Der Naturforscher lasse die Urphдnomene in ihrer ewigen Ruhe und Herrlichkeit da stehen». Farbenlehre. Did. T. §177). Протофеномен — «граница усмотрения» (Grenze des Schauens. Ibid.) Протофеномен — конкретное явление. Он — такой же феномен, как и прочие, но феномен основной (Grundphдno­men. § 174, 177. Did. T.) Для Гёте магнит (не магнетизм]) — протофеномен общей физики; в учении о цветах протофеноменом может быть назван тот опыт с lignum nephriticum, который так поразил ученого Кирхера. Замечательно, что вся Farben­lehre полна именно конкретных описаний отдельных случаев, сводимых к протофе-номенам — конкретным же случаям. Достаточно привести несколько примеров.

19-го июня 1799 года, прогуливаясь с одним из моих друзей по саду в сумерки, перехо­дившие в ясную ночь, мы очень ясно заметили, что рядом с цветами восточного мака, выделяющегося из других своим ярко-красным цветом, появляется что-то пламенепо-добное. Мы остановились перед клумбами, стали внимательно смотреть на них, но не могли ничего заметить, пока, наконец, снова прогуливаясь мимо клумбы, мы не научи­лись вызывать это явление сколько угодно раз, искоса смотря на цветы. Обнаружилось, что это — физиологическое цветовое явление, и что мнимое сверкание является собст­венно мнимым образом цветка в дополнительном сине-зеленом цвете (F. Did. T. § 54).

Или —

В одном дворе, вымощенном серым известняком и поросшем травой, последняя приня­ла необыкновенно красивый зеленый цвет, когда вечерние облака отбросили на мосто­вую едва заметный красноватый отблеск. Обратно, кто при умеренно-освещенном небе бредет по лугам и видит перед собой только зелень, тому стволы деревьев и дороги пред­ставляются часто в красноватом сиянии. У пейзажистов, особенно у тех, которые рабо­тают акварелью, этот тон часто встречается (Ibid. § 59).

И наконец (последний пример) —

Ученые, производившие свои наблюдения на Кордильерах, видели вокруг тени от своих голов, падавшей на облака, светлое сияние... Рассматривайте черный кружок на свет­ло-серой поверхности: лишь только вы слегка измените направление взора, вы увидите вокруг темного кружка светлое сияние. Со мной тоже случилось нечто подобное. Я был в поле и сидя разговаривал с одним человеком, стоявшим в некотором отдалении от меня на фоне серого неба, и вот, после того, как я долго смотрел на него пристально и неуклонно, а затем немного отклонил взгляд, его голова показалась мне окруженной ослепительным сиянием. Вероятно, сюда же относится тот феномен, что лица, идущие на восходе солнца по влажным лугам, видят вокруг головы сияние, которое может быть ■ в то же время цветным, так как сюда примешиваются явления преломления. Так, и вокруг падавших на облака теней воздушных шаров видели, как утверждают, светлые и не-,. сколько окрашенные круги (Ibid. § 30. Все три цитаты по пер. Лихтенштадта).

Конечно, и «19-е июня», и «Кордильеры», и «воздушные шары» — не только манера изложения, незначительная иллюстрация, которую могут заменить кружки и таблицы экспериментальной психологии, к чему сам Гёте, казалось, дает повод (ср. приведенный пример с кружком). Гёте не схематизирует явления, а различает явления простые и запутанные (verwickelte). Последние сводятся к первым, и, вместо объяснения из абстракций (Worte) и гипотез, мы имеем сведение к явлениям же, данным созерцанию.

После всего сказанного, думается, окончательно уяснена основная методологиче­ская позиция гётевского учения о цветах, как естественной истории цветов. Вместе с тем уяснена и его позиция по отношению к ньютоновской физике как дисциплине объяснительной и абстрактной. Мы уже указывали на то, как упорно Гёте ратовал против подстановки абстракций на место явлений и объяснения из абстракций. Неда­ром он ссылался в противовес ньютоновской хроматике на пример химии: «Никому не придет в голову пояснять химические опыты чертежами» (Niemand fдllt es ein che­mische Versuche mit Figuren zu erlдutern. Vorw. z. F.). Надо напомнить, что в эпоху Гёте опыты Лавуазье были новостью, не вышедшей из пределов споров; атомистиче­ская гипотеза в химии только что была четко сформулирована Дальтоном — химия еще оставалась во многом старой наукой о конкретных телах — спор о том, что подста­вить на место их: «механические модели или таинственные силы натурфилософии?» — этот спор только начинался. Для Шеллинга, Баадера, Окена, позднее Гегеля химиче­ское являлось синонимом или во всяком случае обозначением близким к обозначе­нию органического (динамического). Дальтоновская группа хотела «химическое» увлечь и приравнять к «механическому». Но в большей своей части химия продол­жала оставаться старым учением о телах, как мы их воспринимаем конкретно — ⁰ тех или иных ансамблях качеств. Вполне естественно поэтому большее тяготение Гёте к химии, чем к ньютоновской физике. «Тот шаг в царстве понятий, который необходимо сделать, если хотим подняться до причин явлений природы, — этот шаг устрашает поэта, — пишет о Гёте Гельмгольц. — Физик хочет ввести его в мир невидимых атомов, движений, притягательных и отталкивательных сил... Для физика чувственное впечатление не есть неопровержимый авторитет... Оценка чувственного, ^к какой привела наука, вполне противоположна той, какую носит в себе поэт. В его Учении о цветах следует видеть попытку отстоять непосредственную правдивость чувственного впечатления против посягательств науки» (статья о Гёте в Vortrдge und Keden). Скажем кратко: на позиции Гёте мы не ищем причин, и этим отлична arbenlehre от ньютоновской физики. Поэтому, например, связь голубого цвета неба ^{и ат}мосферной мути (Trьbe) для Гёте может являться протофеноменом, а для физика, Исследующего причины, отдаленным следствием чего-либо иного (теория Рэлея).

110

Метод и путь изучения хроматики Гёте

Метод и путь изучения хроматики Гёте

111

 

Отмежевавшись от объяснительных теорий физики, мы вместе с тем отмежевы­ваемся и от объяснительных гипотез физиологии. Если Гёте говорит о первичных цветах, то для теории Гёте совершенно неважно, сколько волокон в глазу и какие цвета физиологически первичны. Важны соотношения между самими цветами, их качествами и свойствами. Два спектральных цвета (например, желтый и зеленый) могут быть одинаково первичны физически, но они не первичны в учении о цветах: зеленый — результат желтого и синего; точно так же они могут быть первичны физиологически, но могут оказаться не первичными в учении о цветах: даже остав­ляя в стороне теории зрительных волокон или зрительных веществ (что для Гётевой теории совершенно неважно), неважно и то, что физиология черпает из наблюде­ний над цветной слепотой — так, последние могут сократить или увеличить число физиологически-первичных цветов, между тем хроматически-первичными оста­нутся те же: Гётево учение может быть задето или же, наоборот, почерпнуть мате­риал из теорий Геринга, Гельмгольца и др. — только в отношении вопроса о связи цветов, как таковых, вне отношения к структуре зрительного органа, и поскольку мы имеем этот момент в физиологических теориях — момент сведения цветов к «материнским цветам» (couleurs-mиres по выражению оптика XVIII века Касте-ля) — постольку интересны в Farbenlehre и физиологические теории.

То же суждение mutatis mutandis относится и к психологии. Для учения о цветах малосущественны всякого рода генетические теории цвета, совершенно так же, как в искусствоведении для теории пространства неважно генетическое возникновение трехмерного пространства из двухмерного. Останавливаться детально на этом, полагаю, не нужно.

Точно так же психолого- гносеологические темы — совсем вне поля рассмотрения. Конечно, можно говорить о гносеологии Гёте, но памятуя о том, что сам Гёте гносео­логических тем не разрабатывал: в учении же о цветах наивный реализм декретируется и всякого рода гносеологические темы вроде: «как вещь вне меня становится вещью во мне?» или «как вещь переходит в представление вещи?», просто отметаются (быть может, к лучшему). По поводу зеленого, например, цвета Гёте не ставит вопроса вне меня или во мне, а берет зеленое без меня (то есть психического процесса), как содержание или предмет. Поэтому вполне прав Лихтенштадт (Гёте. Пб., 1920. С. 44), утверждая: «ближе всего Учение о цветах стоит к психологии ощущения, од­нако к своеобразной психологии, которой еще нет и которая согласилась бы — как она выкинула уже „психею", душу, — выкинуть и само „психическое", тем самым она, правда, сама себя похоронила бы и превратилась бы в физику качества — как первую ступень физического исследования, отправляющуюся от непосредственно данного нам звучащего и красочного мира». В связи с этим стоит и то, что Гёте как бы в одной плоскости рассматривает «реальные», физические цвета, например, голубой цвет неба, и такие «субъективные», физиологические цвета, как цветовые следы, например. И то, и другое мы видим (известно, что в ряде картин на полотно с равным правом наносятся и те, и другие) — а о их гносеологическом «на самом деле» Гёте не спрашивает.

Перейдем теперь к тем точкам зрения, которые пытаются истолковать учение Гёте о цветах символически. Поводом к этому могли бы послужить слова самого Гёте:

Открываясь глазу в своем наибольшем многообразии на поверхностях живых существ, цвет составляет существенную часть тех внешних знаков, через которые мы усматриваем то, что протекает внутри.

(Farbenl. Did. Teil. § 735)

Но если мы всмотримся в контекст (и произведения, и истории), то увидим, что приведенные слова нельзя толковать в метафизико-символическом или даже вообще символическом смысле.

В старых оптиках (например, в XVII столетии у Кирхера) существовала особая дисциплина, именовавшаяся хромокритикой, параллельная фонокритике или фоногномии. Задача фоногномии заключается, по Кирхеру, в познании природы тела или живого существа по данному звуку. Кирхер дает такое деление звуков:

I inanimatus (физический звук вообще — гром, например

Sonus {           г irrationalis — эмоциональный крик, «язык» животных

I animatus {
У          l rationalis — слово

Фонокритика от данного звука восходит (или заключает) к тем или иным свой­ствам предмета: так по звуку, издаваемому телом, заключает о степени его твердо­сти, заключает по звуку о плотности жидкости и т. д. По крику животных судит о состоянии крови, желчи и т. д. в организме. По речи человека — о его физиоло-го-анатомической структуре, темпераменте. Аналогичное налицо в хромокритике: так, по цвету облаков можно предсказывать погоду, по цвету глаз и волос судить о физиологических особенностях, характере и пр. Во всех этих случаях цвет берется, правда, как знак, но только как признак (Anzeichen), а не как выражение (Ausdruck). Если учесть все то, что Гёте говорит о цветах минералов, растений, животных в главе о «химических цветах», а также то, что переведенный Гёте трактатец Феофраста ^πΐΡ^ι χρωμάτων в большей своей части посвящен вопросам хромокритики, то приве­денное место из Учения о цветах правильнее всего толковать в духе хромокритики, а не символики цвета. Что касается символики цвета, то, правда, можно найти много­численные указания на этот счет в главе Sinnlich-sittliche Wirkung der Farbe, однако делать их центральными для всего учения о цветах вряд ли правомерно. Достойно внимания следующее замечание Гёте: «Но лучше будет, если в довершение всего мы не станем навлекать на себя подозрения в мечтательности, тем более, что если наше учение о цветах будет принято благожелательно, то без сомнения в согласии с духом времени не будет недостатка в его аллегорических, символических и мисти­ческих применениях и истолкованиях» (Farbenl. Did. T. § 920). Когда шеллингиан-ская натурофилософия через «химизм» хотела перетянуть Farbenlehre в метафизику, или Эм. Метнер (Размышления о Гёте. М., 1914. С. 126, 127, 468) утверждал мета­физичность «думы Гёте о свете», словом, когда Гётев свет превращался в Свет, то всякая возможность систематического исследования ликвидировалась раз навсегда. Если Роджер Бэкон выявлял свою оптику в символическом аспекте, то он же четко и кратко формулировал, что смысл того, что познается через сравнение, может выявиться ясно только тогда, когда ясно нам то, с чем мы сравниваем познаваемое, то есть оптика как таковая. Что символика, мистика, аллегоризм — не центр rarbenlehre, показывает процитированное из нее место, что Farbenlehre, как тако-^вая, уяснена — находится под сомнением. Посему по меньшей мере преждевременно Делать из нее символические применения. И вряд ли прав А. Белый (Р. Штейнер ^и Гёте в мировоззрении современности. М., 1917), когда утверждает: «световая тео-РИя Гёте — одна эмблематика: эмблематика при помощи призмы» (с. 203), и вряд ^и Уясняют Farbenlehre, как таковую, суждения такого рода: «огненный пурпур Теизма, солнечной желтизной изливаясь на землю, по-иному произрастает: зеленью

Метод и путь изучения хроматики Гёте

113

 

11L ____________________________ __________________________________________

натуралистических весен; а интуитивные весны — в душу восходят иначе: голубым цветочком Новалиса; и разверзаются далее: в темные лазури логизма, приближение к залазурному свету внутренно озаряет лазурь в... фиолетово-розовое» (с. 222). По­вторяем, превращение учения о цветах в притчу, усмотрение чрез цвета потаенных сущностей в цвете могло бы быть возможным, если сам цвет стал прозрачен как кристалл, — и апелляция к обычному «все преходящее только символ» должна сопут-ствоваться напоминанием из Гёте же: «Der Naturforscher lasse die Urphдnomene in ihrer ewigen Ruhe und Herrlichkeit da stehen»⁴.

Учение о цветах должно остаться учением о цветах, а не учением об астралах, самодухах, in-sich или an-sich бытиях, ничем по существу не отличающихся от волн, корпускул, лучей и т. д., подставляемых на место цвета и вызывавших в Гёте

столь великое негодование.

Теперь нам почти ясна позиция Гёте. Учение о цветах не физика (ибо не есть дисциплина объяснительная и абстрактная), не физиология и не психология (поскольку не занимается соматическими и психическими процессами восприни­мающего), не гносеология (поскольку не вникает в вопросы о субъективности и объективности цвета), не метафизика или теософия (ибо берет цвет как цвет, а не выражение потусторонней реальности). Это — описательная конкретная наука о видимом или о видимых предметах, естественная история света. Если позволи­тельно употребить метафору, то учение о цветах есть «биография» света, ибо цвета — «деяния и страдания» света — Taten und Leiden des Lichts.

Хроматика Гёте есть лишь часть этой описательной науки о конкретных предме­тах зрения. Если искать обозначения для этой науки, то нельзя найти более подходя­щего и более филологически-законного обозначения для нее, чем обозначение — «оптика», тем более, что в настоящее время это обозначение вакантно и сама физика от него отказывается. Видимые световые лучи в современной физике рассматрива­ются наряду с лучами невидимыми: ультрафиолетовыми, инфракрасными, Рентге­новыми, Терцовыми. Если расположить все эти виды лучей по возрастающей или убывающей частоте колебаний и поделить на октавы, то окажется, что видимые лучи охватывают лишь одну октаву, тогда как Рентгеновы — более 7, ультрафиолето­вые — 3, а инфракрасные — около 8,5 октав. Поэтому в физике — оптики как само­стоятельной дисциплины нет, а есть учение о лучистой энергии, в свою очередь являющееся отделом учения о явлениях электромагнитных. Напомним, что в древ­ности оптика была именно учением о видимых предметах — quae ad visionem pertinent. Замечательно, что еще в Энциклопедии «энциклопедистов» оптика опре­деляется как la science de la vision en gйnйral и притом указывается, что иногда (quelquefois), как, например, у Ньютона, этим термином обозначается учение о свете и цветах без всякого отношения к зрению (sans aucun rapport а la vision). Из этого видно, что еще в XVIII столетии определение оптики в стиле обычных гимназиче­ских курсов физики было новинкою, а, как мы только что указали, к концу XIX столетия оно уже перестало существовать. Пора поэтому — и законно — вос­становить термин «оптика» в его начальном значении.

Теперь нам нужно рассмотреть третий из намеченных в начале пунктов: «для чего» нужно учение о цветах? Здесь, прежде всего, приходят в голову явления худо­жественные. Уже из сказанного ясно, что учение о цветах не есть собрание техни­ческих указаний или каталог технических приемов, вроде «писем о живописи» Оствальда, словом, учение, имеющее отношение к тому, что можно было бы обо­значить термином Fдrberei (в широком смысле). Созидая учение о цветах (см. Con­fession des Verfassers), Гёте хотел сформулировать положения учения о цветах как

основоположения (Grundsдtze), а не как технические приемы (technische Kunst­griffe). Правда, из учения о цветах могут быть сделаны выводы технического харак­тера, подобно тому, как из теоретической механики делаются выводы касательно машиностроения или из химии — касательно текстильной промышленности. Но эти выводы не сама наука. Она не может также быть наукой нормативной и диктовать свои нормы художнику, чего хочет, например, Оствальд в своих последних иссле­дованиях о цветах. Строго говоря, учение о цветах — нейтрально к эстетическому, как таковому. Его можно было бы сравнить с теорией перспективы, например. Но беда в том, что теорию перспективы разрабатывали для других целей и теория про­странственных искусств получала ее уже готовой — как отдел геометрии. Вопросы же теории цветов resp. воздушной перспективы не затрагивали непосредственно никого, кроме художников и теоретиков пространственных искусств, а последние чаще всего довольствовались причудливыми комбинациями субъективной психо­логии, евклидовой геометрии и математической физики. Поэтому не только Гётево учение о цветах не могло быть представлено в методологически-чистом виде, но и вообще учения о цветах в строгом смысле не существовало. Между тем в старых оптиках (беру слово в только что фиксированном смысле) — несмотря на всю мето­дологическую спутанность их и калейдоскопическую смену описаний анатомиче­ского строения глаза, дистинкций рациональной психологии, геометрических схем, метафизической символики и т. д. — были установлены целые группы соот­ношений, имеющих непосредственное значение для занимающей нас проблемы. Старая оптика, продолжателем традиций которой хотел быть Гёте (вспомним исто­рическую часть его Farbenlehre), в своей большей части (если удалить указанные только что наслоения) была именно учением о видимых конкретных телах, составляя полную параллель древней акустике, которая в своей большей части была учением о слышимых звуках, а не звуках вообще, то есть теорией музыки. Историки музыки весьма любовно и тщательно разработали древние трактаты, как, например, трактаты Аристоксена или Плутарха. Для оптики не сделано почти ничего. Между тем необ­ходимо, подобно теории музыки наряду с акустикой, обосновать оптику наряду с физическим учением о свете, лучистой энергии или чем иным. И подобно тому, как теории музыки нет дела до природы колебаний и т. д., а, в крайнем случае, лишь до числовых соотношений между колебаниями, которые могут быть взяты вне анализа самих колебаний, так и «оптике» нет дела до моделей волн, колебаний, истечений. Грубо, но верно сказал Гегель: «Kein Maler ist ein solcher Thor, Newtonianer zu sein»⁵.

Переходя теперь вплотную к путям исследования гётевской Farbenlehre, оста­новимся на материалах, которые необходимо должны быть привлечены и вовлечены в рассмотрение. Прежде всего нужно указать на старые (до XVIII в.) оптики. Мы Уже отметили, что Гёте является преемником их традиций. Основные его термины имеют вековую давность. Правда, он ознакомился со старыми оптиками уже после того, как перед ним вырисовались основные черты его учения. Но они оставили глубокий след на всем построении. Из его собственных признаний мы узнаем, что он изучал первоисточники в Геттингенской библиотеке; насколько внимательно было это изучение, видно из исторической части Farbenlehre. Для истории оптики XVIII века, особенно для истории спора Ньютона с его противниками, эта часть является незаменимым источником, представляющим богатейшую сводку материа­лов, вплоть до микроскопически-мелких статей. То же — в отношении оптики более ранней. Гёте переводит трактат Феофраста (Аристотеля) о цветах, приводит выдержки из Афанасия Кирхера, дает изложение редкой книжки о цветах Бернардина

Метод и путь изучения хроматики Гёте

115

 

Телезия. Все главные, существенные места собраны или указаны Гёте. Но уметь прочесть, то есть понять должным образом эти места, тем самым пролить свет на учение Гёте — можно только углубившись в сами произведения. Гёте уже оперирует (без детально-точного определения) терминами: Bild (imago), Schatten (umbra), das Schattenhafte (σκιερον) и т. д. — терминами строго определенными в старых оптиках и во всяком случае имеющими значение, отличное от подставляемого нами: или расплывчато нетерминированного, или установившегося в современной науке. «Оптического» словаря нет, а без него нельзя читать Гёте.

Помимо привлечения к исследованию Farbenlehre материалов из оптик до Гёте, необходимо привлечение материалов из других произведений самого Гёте. Гёте подал тому пример сам, привлекая эпизод во 2-й сцене «Фауста» (черный пудель, бегущий по полю) к иллюстрации своих оптических положений. Достаточно пере­смотреть, например, «Письма из Швейцарии», чтобы убедиться в том, что некото­рые описания по недоразумению не попали в Farbenlehre (закат у развалин форта St. Cergues, описание Монблана в сумерки, описание водопада и др.). Особенно существенны были бы произведения раннего периода, до написания Farbenlehre. Во-вторых, такие термины как Bild, Gestalt и др. существенны во всем творчестве Гёте и часто то, что мы читаем между строк в Farbenlehre, ясно вскрывается в других произведениях, например, теория зрительных следов особенно ярко выделяется на фоне тех беглых метафор, которые попадаются в «Вильгельме Мейстере». Нигде, быть может, столь ясно Гёте не выделяет того, что цвет и свет берется им не абст­рактно, а конкретно — в связи с телом, то есть всегда в связи с чем-то зрительно-огра­ниченным и оформленным, как в «Фаусте» в словах Мефистофеля о свете:

Von Kцrpern strцmt's, die Kцrper macht es schцn,

Ein Kцrper hemmt's auf seinem Gange.

So, hoff ich, dauert es nicht lange,