2020-08-05
644
Путеводной нитью проекта анализа различных форм повторения является дискурс, в котором повторение, наряду с означающим, является с определенного момента одной из приоритетных тем. Речь идет о дискурсе психоаналитическом. Повторение займет в нем одно из центральных место далеко не сразу. Как показывает и само наше исследование, дорога к повторению пролегает достаточно долгая, замысловатая и тернистая. Тем не менее, горизонт этот оказывается – горизонт повторения – необходимым этапом как для философской мысли, что показывает, например, Деррида, так и для мысли психоаналитической.
Мысль эта наследует, как известно, З. Фрейду. Ж. Лакан же, как его последователь, в обзорной лекции, прочитанной на столетие рождения Фрейда и посвященной его наследию и его статусу, его значению для прошлого, настоящего и будущего психоаналитической теории, замечает: «Прежде, чем закончить, я бы хотел сказать несколько слов о том, что добавил Фрейд к своему учению уже в старости, оставив толпы своих последователей далеко позади. Сам тон и стиль общения Фрейда с теми, кто его тогда окружал, не оставляют сомнения в том, что их непонимание и глубокая несостоятельность не были для него секретом. В 1920 – 1924 годах в творчестве Фрейда наступает момент, когда он полностью от них отрывается. Он знает, что жить ему осталось недолго – умер он в 1939, когда ему было восемьдесят три года – и он устремляется к самой сути проблемы: автоматизму повторения. Понятие повторения повергает всех в такое замешательство, что его пытаются свести к повторению потребностей. Обратившись к Фрейду, мы увидим, однако, что уже с первых шагов фрейдовой теории памяти автоматизм повторения связывается Фрейдом с проблемой упорства речи субъекта, которая настойчиво возвращается на круги своя до тех пор, пока не скажет своего последнего слова, речи, которая, несмотря на сопротивление Я, его цепляющуюся за воображаемую бессмыслицу идентификации с другим защиту, обречена возвращаться. Повторение, по сути своей, есть не что иное, как настоятельность речи» [8, с. 322].
Что же такое повторение? Как оно связано с означающим, как устроено означающее и, что не менее важно, что, кроме означающего, устроено таким же образом? И какую роль в этой ситуации играет речь, каковы её значение и структура?
Прежде всего стоит отметить, что Лакан, разумеется, читал Соссюра и пользуется его достижениями для разметки поля, с которым можно работать в психоаналитическом исследовании и на котором выделяется, собственно, область означающего. «Всякое аналитическое явление, всякое явление в аналитическом поле, с которым мы в симптоме имеем дело, структурировано как язык… Означающее имеет здесь, как и везде, собственные черты, отличающие его от знаков любого другого типа… Начиная с какого момента переходим мы в регистр означающего? Означающее может распространяться на многие элементы из области знака. Но между тем означающее – это знак, который не отсылает к объекту, даже в качестве следа, хотя след и предвосхищает во многом существенные его черты. Ведь и след, подобно означающему, есть знак отсутствия. Но означающее, будучи частью языка, является знаком, отсылающим нас к другому знаку и структурированным так, чтобы означать его, этого другого знака, отсутствие – чтобы быть, иными словами, его парной противоположностью» [8, с. 221–222]. Всё это является лишь пересказом Соссюра, указанием на дифференциальный характер означающего и холизм языка.
Но для Соссюра тот факт, что услышанное дважды с разной интонацией «Господа!» регистрируется в качестве одного и того означающего, выступал в качестве эффекта всё той же дифференциальной структуры. То этот факт является следствием того, что «воспроизводятся те же самые условия», то есть и тихо сказанное «Господа!», и громко сказанное «Господа!» одинаково не являются «Дамы!». Именно в этой точке Лакан с Соссюром расходятся. Ведь, как замечает Лакан, чтобы любые «Господа!» отличались от «Дамы!», необходимо выполнение дополнительных предварительных условий. Чтобы одно означающее было другому противопоставлено – что и сделает возможным отождествление эмпирически различных означающих – необходимо, чтобы определенные символические механизмы уже были налажены. Речь идёт о механизмах повторения, чередования присутствия, отсутствия, и вновь повторенного присутствия, которые Лакан поясняет на конкретном примере.
В чем состоит сам пример? Он касается феномена «дня», дня как такового, и заключается в том, что «достаточно вспомнить о том, какую роль играет в первые месяцы жизни ребенка ритм сна и бодрствования, и вы сразу поймете, что вовсе не эмпирическое восприятие становится причиной тому, что в какой-то момент человеческое существо становится от дня независимо, отделяется от него… В отличие от животного, с которым, насколько мы можем судить, дело обстоит иначе, человеческое существо не погружено в феномен чередования дня и ночи до полного слияния с ним. Человеческое существо прежде полагает день как таковой, и уж затем, в присутствии его, является день – не на фоне конкретной ночи, нет, а на фоне того возможного отсутствия дня, где и находит себе приют ночь, как, собственно, и наоборот. Из эмпирических представлений день и ночь очень рано превращаются в означающие коды. Это всего-навсего коннотации: эмпирический день лишь сопутствует им – очень рано, с самого начала – в качестве воображаемого коррелята. В этом и состоит мое предположение, и с момента, когда генетически зародилась речь, иного опытного подтверждения моих слов не требуется. Наличие первоначального этапа, на котором появляются в мире означающие как таковые- это структурная необходимость» [8, с. 198–199, перевод изменен – П.О.].
Таким образом, «Господа!» появляются не на фоне «Дамы!» и не в качестве противопоставления им. Напротив, именно итеративная структура «Господа!», возможность повторения означающего, дискретной итеративной механики чередования его присутствия и отсутствия (присутствия и отсутствия, которые как присутствие и отсутствие конкретных «Господа!» также являются вторичными по отношению к итерабельному означающему) делает возможными и «Господа!», и противопоставленное ему «Дамы!». Это не опровержение Соссюра, но всего лишь шаг вперед на открытом им пути к анализу структуры означающего.
Какие ещё значимые моменты выделяет Лакан в этой загадочной структуре итерации означающего, которая имеет столь важное для психоанализа значение? Следуя выше анализу Деррида, мы обнаружили своеобразное вторжение измерения речи в измерение языка в тот момент, когда мы пытаемся понять, что же представляет из себя означающее как таковое. В этом контексте Деррида пришлось произвести достаточно детальный критический анализ теории речевых актов, которая является на сегодняшний день одной из основных парадигм исследования речи, чтобы выйти на тот уровень, на котором очевидна становится конститутивная роль итеративной структуры означающего. Но в таком исследовании остается непроясненным следующий момент. Допустим, что означающая структура достаточно универсальна, чтобы затрагивать все структуры сущего. Более того, сама эта структура основана на итеративности, итерабельности, конститутивной для означающего. Означающее должно быть воспроизводимо, повторяемо, считываемо как одно и то же. Но что значит само это считывание?
Лакан пытается более детально разобраться с этим аспектом означающей структуры, анализируя возможные ответы на этот вопрос, опирающиеся, как правило, на понятие коммуникации и понятие сообщения и настаивающие, что сообщение обеспечивает считывание и регистрация означающего.
Но Лакан углубляет и серьезно видоизменяет этот подход: «Мы собираемся проделать сейчас очень любопытную операцию, которая позволит нам выпутаться из определенных трудностей, которые возникают для нас в некоторых пограничных областях, где нам необходимо будет поставить вопрос об использовании означающего как такового, используя для этого понятие коммуникации, о котором у нас здесь время от времени заходил разговор...
Есть люди, готовые утверждать, что внутри организма различные механизмы внутренней секреции шлют друг другу послания в форме, например, гормонов, которые предупреждают яичники, что дела идут хорошо, или, напротив, что-то не клеится. Законно ли использовать здесь такие понятия, как коммуникация и сообщение? Почему бы и нет, если сообщением считать что-нибудь вроде того, что происходит, когда мы направляем луч – неважно, видимый или нет – на фоточувствительный элемент. Так можно зайти очень далеко. Если, к примеру, шаря по небу прожектором, мы обнаруживаем в круге света какой-то предмет, можно рассматривать это как ответ, который посылает нам небо. Возражения, конечно, напрашиваются сами собой. Но такой подход нам представляется легковесным.
Когда действительно можно говорить о коммуникации? Вы скажете, что ответ очевиден – чтобы коммуникация состоялась, нужен ответ. Этот подход можно отстаивать – впрочем, это вопрос определения. Можно ли сказать, что коммуникация налицо с того момента, когда ответ оказывается зарегистрирован? Да, но что такое ответ? Есть лишь один способ определить его – это сказать, что нечто возвращается к исходной точке. Эта так называемая схема feedback. Всякое возвращение чего бы то ни было, что, будучи где-то зарегистрировано, запускает тем самым операцию регулирования, представляет собой ответ. Коммуникация начинается там, где имеет место саморегуляция.
Значит ли это, что мы уже оказались на уровне означающего? Мой ответ – нет. В термоэлектрической машине, построенной на принципе обратной связи, означающее не задействовано… Означающее как таковое начинает использоваться с того момента, когда существенным на уровне рецептора становится не воздействие, которое оказывает содержание сообщения, не запуск в органе определенной реакции на факт появления того или иного гормона, а нечто совсем иное – тот факт, что в пункте прибытия сообщения само сообщение принимается к сведению…
Я капитан суденышка, находящегося в открытом море. Я различаю в ночи какое-то движение, которое дает мне повод предположить, что речь может идти о сигнале. Как буду я реагировать? Если я еще не вполне человек, ответом станут выстроенные по определенным моделям движения и эмоции, которые предсказывают психологи: поняв нечто, я делаю ровно то, что, как я вам объяснял, следует научиться не делать. Если, напротив, я вполне человек, то я беру судовой журнал и записываю: в таком-то часу, на такой-то широте и долготе, было отмечено следующее» [8, с. 248–250].
Дифференциальный характер означающего, его конститутивные моменты и итеративное устройство в этом смысле ещё не способны пояснить, каким образом определенное таким образом означающее может, в определенный момент, оказаться налицо. Необходимым оказывается определенного рода чередование, повторение означающего, но с ним неизбежным образом связана регистрация, считывание, принятие к сведению означающего.
Можно было бы предпринять попытку рассуждения на тему глубинных метафизических смысла и следствий такого замечания. Что здесь значит регистрация, означает ли она, например, некое «чувственное восприятие материальности» означающего? Выражается ли эта регистрация, скажем, в суждении о существовании этого – определенного через итерабельность – означающего, которое иначе остается лишь мыслимым/ожидаемым/определимым? Но дело в том, что, задавая такие вопросы, можно проскочить мимо тех проблем, которые мы в ходе нашего исследования затрагиваем. Потому что мы приняли бы уже как данность, как нечто непроблематичное и очевидное то различие, которое здесь проводит Лакан, – различие между уровнем содержания сообщения и уровнем, на котором это сообщение может оказаться зарегистрированным, различие между так называемым «содержанием» и «актом» высказывания, к которому Лакан будет регулярно возвращаться и которое является для его теории означающего одним из основополагающих моментов.[7]
