Нужен ли поворот в модернизационной стратегии?

 

Многие экономисты, справедливо констатируя, что с 1999 г. в России начался определенный, устойчивый рост экономи­ки, в то же время указывают на однобокость, формальность этого роста, на отсутствие признаков глубинных, качественных измене­ний. Все дело свелось, так сказать, к «росту без развития». Так, ака­демик Д.С. Львов признавал: «Стоит только перевести разговор из институциональной плоскости в плоскость содержательного анали­за, как тут же обнаруживается, что нынешняя экономика России по многим важным для развития страны направлениям уступает доре­форменным аналогам: по темпам экономического роста, качеству отраслевой структуры, эффективности используемого производст­венного аппарата, уровню заработной платы и дифференциации доходов населения, эффективности и качеству государственного управления, уровню социально-политической стабильности, мас­штабам криминализации и коррупции в экономике и во всей обще­ственной жизни»[84]. Так что, позитивная динамика некоторых мак­роэкономических показателей последнего времени не вселяет оп­тимизма отечественным экономистам. И действительно, естествен­ная убыль населения страны, хотя и несколько сократилась, но про­должает составлять ежегодно сотни тысяч человек. Страна продол­жает вымирать.

Итак, как же развиваться дальше? Сохраняя нынешние темпы экономического роста, просто наращивать объемы экспортных про­изводств, без глубинной трансформации структуры народного хозяй­ства или же выбрать иной сценарий развития? Этот вопрос доста­точно четко поставил директор Института экономики РАН Р. С. Гринберг: «В таких условиях возможна реализация двух экономиче­ских сценариев. Первый – продолжение сложившихся трендов каче­ственного застоя («рост без развития») с перспективой дальнейшей утраты национальной конкурентоспособности. Второй – государство берет на себя функции субъекта целенаправленной и динамичной структурной модернизации...»[85]. После некоторого анализа, Р. С. Гринберг приходит к необходимости «структурного поворота» в социально-экономической стратегии развития России. «Таким обра­зом, – пишет автор, – эффективная структурная и промышленная политика для современной России должна стать тем инструментом, при помощи которого могут быть преодолены сложившиеся струк­турные проблемы, усугубившиеся в результате бессистемной либе­рализации 90-х гг.»[86].

Думается, действительно, без резкого «структурного поворота» страна сама собой не сможет перейти на инновационный путь разви­тия, который и будет означать завершение российской модерниза­ции. Рассмотрим теперь вопросы сути инновационного развития, что требует сегодня иной интерпретации.

Инновационный тип развития сегодня – это, как представляется, не только создание новой техники и технологии и даже не только поиск новых организационных приемов управления. Хотя, конечно, все это важно и непременно должно включаться в понятие иннова­ционного типа экономического развития. Однако современное по­нимание инновационного типа должно также включать как состав­ную, даже важнейшую свою часть, развитие человека, человеческого потенциала на базе высокоразвитых сфер науки, культуры, образо­вания. Таким образом, в отличие от узкого понимания инновацион­ного типа развития, которое преимущественно сводиться к новой технике и технологии, широкое понимание инновационного типа развития включает социальные и гуманитарные аспекты человече­ской деятельности и сохранение («сбережение») и воспроизводство самого человека как основной, конституирующий элемент этого ти­па развития.

В самых последних публикациях многие ученые пытаются найти формулировки, отражающие именно это широкое понима­ние инновационного типа развития. Так, профессор Н. А. Новиц­кий, делая упор на связи инвестиций и инноваций, пишет: «Поня­тие инновационно-инвестиционного потенциала возникло на ру­беже XXI века в связи с формированием новой экономики на базе знаний, отражающего накопление активной части национального богатства, формируемого на основе знаний, характеризующего инновационно-инвестиционный «капитал»[87]. Интересную, хотя и чрезмерно размытую, точку зрения по этому вопросу высказал за­меститель руководителя Администрации Президента РФ В. Ю. Сурков на заседании Ученого совета Института философии РАН в июне 2007 года: «Когда у нас люди говорят об инновационной экономике, они часто сами не знают, о чем говорят. Им кажется, что это просто некие новые машины, некие новые способы добы­чи того же сырья. А между тем, речь идет о серьезных сдвигах в культуре в целом, в национальном характере и образе жизни»[88]. Итак, в современное понимание инновационного типа развития входит социальная и человеческая составляющая как его базовая характеристика.

При этом переход на инновационный тип развития следует рас­сматривать как особую или специальную социальную ценность. Прежде всего, если в понимание инновационного развития включа­ется развитие человеческого потенциала, то уже это превращает этот тип развития в особую социальную ценность. Затем, если общество и государство своей целью ставят переход к инновационному разви­тию, значит, такой переход не есть следствие высокой экономиче­ской эффективности. По крайней мере, для России. Высокая эконо­мическая эффективность может (и должна) быть достигнута в ре­зультате инновационного развития, но в стране среднего экономиче­ского развития сама по себе не возникает. Следствие не есть причи­на. Поэтому и нужна специальная инновационная политика государ­ства, которую, с одной стороны, можно рассматривать как особую социальную ценность, с другой стороны, как часть промышленной политики. Точнее было бы сказать, что инновационная политика находится между социальной и промышленной политиками, в из­вестной мере объединяя некоторые элементы той и другой. Но в данном случае нас интересует социальная составляющая инноваци­онной политики.

Теперь разберемся с вопросом – насколько рыночная модель развития, которая, специально это подчеркнем, объективно неиз­бежна на определенной стадии развития любого общества, может способствовать реализации именно современного понимания инно­вационного типа развития, в силах осуществить «структурный пово­рот» в модернизационной стратегии развития.

Говоря о рынке и рыночной модели, мы не имеем в виду отказ от рыночной экономики вообще, ибо от объективной неиз­бежности отказаться невозможно. В данном случае речь идет о тео­ретическом ракурсе вопроса: может ли рыночная модель само по се­бе повести модернизацию экономики и общества в сторону иннова­ционного пути развития, осуществить инновационную модерниза­цию? На сегодня имеется немалое число экономистов, готовых по­ложительно ответить на этот вопрос. Так, в докладе со странным на­званием «Коалиции для будущего: стратегии развития России в 2008-2016 гг.», подготовленном под руководством Л. М. Григорьева прямо указывается: «Модернизация российской экономики возможна, как показывает мировой опыт, только на основе широкого развития ча­стного предпринимательства... Последовательное укрепление кон­курентной политики, более эффективная защита конкуренции и соз­дание условий для конкуренции на неконкурентных в настоящий момент рынках, поиск баланса инструментов конкурентной и про­мышленной политики на основе широкого применения современных методов оценок регулирующего воздействия - вот характеристики данного варианта»[89]. По поводу этого цитированного доклада, заме­тим, что его авторы, видимо, плохо знают «мировой опыт», ибо он как раз показывает, что на основе «частного предпринимательства» модернизация проходила только в странах первого эшелона капита­лизма. Страны второго и третьего эшелона экономического развития (СССР, Китай, Южная Корея, Тайвань, некоторые страны Латинской Америки) проводили модернизацию на основе или государственного регулирования экономики или на основе так называемого государст­венно-частного партнерства. Но рынок и частное предприниматель­ство при этом нигде, конечно, не отбрасывались. Другой вопрос – что было основным, ведущим началом.

Действительно, рынок наиболее эффективный механизм эконо­мического развития. Суть рыночного механизма (конкуренции) со­стоит в сопоставлении, соизмерении индивидуальных издержек тру­да по производству какого-либо продукта с общественно необходи­мой величиной, той, что складывается на рынке. На этой основе происходит дифференциация всех участников производственного процесса на лучших и худших. Практически это означает, что лучшие производители товаров и услуг достигают максимальных преиму­ществ, а худшие, в конце концов, выводятся за пределы хозяйствен­ного процесса. Остаются только наиболее эффективные. Здесь нет застоя. Каждый непосредственно ощущает возможности существен­ного роста материального благосостояния или резкого его снижения в прямой зависимости от своего труда и результатов своего производства. Это элементарный рыночный механизм, а соревнование или конкуренция (что для рынка более адекватно) – его главный стержень. Вместе с тем, не следует переоценивать возможности рыноч­ного механизма. В долгосрочной перспективе его воздействие весьма незначительно, слабое воздействие он оказывает и на развитие со­временных сложнейших отраслей и промышленных комплексов (атомная промышленность, ракетостроение, космос и т. п.).

В этой связи интересно было бы рассмотреть вопрос о замене западной либеральной экономической теории (мейнстрим), которая, по мнению многих экономистов, сегодня находится в кризисе, новой теорией, скажем, теорией «суженного рынка». Именно такой рынок был характерен для экономик советского типа и советская экономи­ческая наука в целом отражала потребности такого рынка. При раз­витии теории «суженного рынка», видимо, придется обратиться ко многим достижениям советской экономической науки. А такие дос­тижения были. Назовем лишь достижения в области плановой и ба­лансовой работы, за которую два выдающихся ученых, принадлежа­щих к отечественной научной школе, получили Нобелевские премии по экономике: В. Леонтьев (1973 г.) и Л. В. Канторович (1975 г.). Се­годня, когда самые развитые западные страны переходят к «обществу знаний», большие сферы человеческой деятельности выводятся из-под рыночного регулирования (например, наука, образование). По­ложение, согласно которому в сферах человеческой деятельности с преобладанием инновационного труда (наука, образование, культу­ра) рыночные механизмы перестают работать, уже давно и успешно разрабатывается в новой социально-экономической науке. Так, про­фессор МГУ А. В. Бузгалин, определяя общую закономерность, писал: «Мера развития рыночных механизмов организации и мотивации деятельности постепенно "убывает" по мере продвижения от репро­дуктивного труда к творческому»[90]. И в этом случае либеральная экономическая теория (мейнстрим), которая уже не в состоянии объяс­нять эти новые процессы, должна заменяться новой теорией. Теори­ей, способной объяснить и обосновать переход российской экономи­ки на инновационный путь развития.

Поэтому нужна активная инновационная политика государства. Современное российское государство вообще чуждо политики. Нет политики занятости, нет политики доходов. Но для перехода на ин­новационный путь развития нужна специальная государственная политика.

Значит, нужен кто-то, кто будет ограничивать монополизацию рынка, сохранять демократию, нацеливать экономическое развитие на инновационный путь, т. е. развивать науку, технический про­гресс, образование. Нужно государство с его антимонопольным регу­лированием и большими финансовыми и материальными ресурсами для развития. Сами по себе люди в условиях рыночного общества умней и образованней не становятся. И тут возникает парадокс: что­бы страна могла достойно конкурировать на мировом рынке, госу­дарство у себя дома должно ограничить свободное рыночное саморе­гулирование.

За период горбачевской перестройки и последующих трансфор­маций о государстве и его роли в экономике написано много бестол­ковых и уничижительных текстов. Самые лучшие (из сноровистых) публицисты и ученые соревновались друг с другом в том, чтобы оп­левать свое собственное государство, развалить его, или хотя бы принизить. Вспомним конец 1980-х годов. В исходной точке критика в адрес советского государства была в определенной мере оправдана, ибо тогдашнее государство было чрезмерным государством, не ос­тавляло никакой возможности для проявления гражданской и эко­номической инициативы, тотально опекая все общество в целом и каждого его члена в отдельности.

В этой связи справедлив и оправдан был, начавшийся тогда, в конце 80-х годов, процесс разгосударствления многих сторон обще­ственной жизни и прежде всего жизни экономической. Однако дело кончилось низведением государства до положения "ночного сторо­жа", но, видимо, в силу российских традиций, плохо оплачиваемого, плохо вооруженного и, главное, бестолково инструктируемого. В со­временном мире такое отношение к государству представляется са­моубийственным. По крайней мере по двум крупным основаниям Россия должна отказаться от такого уничижительного отношения к государству.

Первое – это особенности, геополитические, прежде всего, и традиции России. С древнейших времен Россия формировалась как все более укрепляющееся государственное образование, втягиваю­щее в свой центр многие территории, народы, традиции, менталитеты, религии. Раздробленность на отдельные княжества (графства или герцогства), что было типично для развития Европы, в России до­вольно быстро было преодолено и постепенно шло создание весьма централизованного государства. Иначе, видимо, Россия не сохрани­лась бы как великая держава. Соответственно все или почти все су­щественные начинания, реформы, изменения осуществлялись как инициатива верховной власти, из одного центра. Даже развитие промышленности, начиная с реформ Петра I, шло по инициативе го­сударства, в форме государственной промышленности.

Второе – современный опыт развитых западных стран. Еще Люд­виг Эрхард в 1955 г. замечал, что "современное и сознающее свою ответственность государство просто не может себе позволить еще раз вернуться к роли "ночного сторожа"[91]. В настоящее время все эконо­мически развитые страны мира демонстрируют все возрастающую долю государства в распределении валового национального продук­та. Так, по имеющимся данным в таких странах как Швеция, Норве­гия, Нидерланды уровень государственных расходов составляет бо­лее 50% ВНП, при среднеевропейском уровне в 40-45%. В России этот показатель составляет с 1992 г. примерно 30%, что является са­мым низким показателем в мире. В таких условиях не может сохра­ниться достаточно сильное государство для проведения серьезной и успешной модернизации инновационного типа.

Инновационная модернизация экономического развития долж­на базироваться на трех принципах или элементах: народнохозяйст­венном планировании; рыночном саморегулировании и политиче­ской демократии (гражданском обществе). Именно должное сочета­ние этих трех элементов и дает в комплексе это оптимальное на­правление. Можно отметить, что такое сочетание этих трех принци­пов до сих пор не было свойственно известным нам типам экономик. Так, советский тип экономического порядка предусматривал систему жесткого народнохозяйственного планирования с очень небольшой (минимальной) долей рыночного саморегулирования (в части рас­пределения товаров народного потребления и натурализации без фондового обмена средствами производства) и с полным отсутстви­ем политической демократии. Экономически развитые страны За­падной Европы, наоборот, имеют достаточно эффективное рыночное саморегулирование и действенную политическую демократию, но очень слабо используют народнохозяйственной планирование. Ис­ключение составляют лишь экстремальные периоды, когда государ­ственное регулирование экономики весьма близко подходило к эко­номическому порядку народнохозяйственного планирования.

Россия также сегодня находится в экстремальной ситуации и уже поэтому оправдано здесь и сейчас использовать народнохозяйст­венное планирование. Кроме того, планирование в России имеет давние традиции и в силу характерных особенностей российской территории и индустрии является наилучшей формой государствен­ного регулирования экономики. Отказ от народнохозяйственного планирования привел к расчленению экономики, разрушению эко­номических связей, развалу народнохозяйственного комплекса. На­пример, становится совершенно ясно, что неконтролируемый рост железнодорожных тарифов, не увязанный с общими пропорциями народного хозяйства приводит сегодня к положению, что Дальнево­сточные регионы России будут экономически примыкать не к Цен­тральной России, а к другим странам (Китай, Корея, Япония). Отсут­ствие народнохозяйственного планирования приводит к серьезным перекосам в соотношении многих взаимосвязанных элементов эко­номики.

Плановые методы представляют собой хороший канал для про­ведения политики, исходящей не только из чисто экономической эффективности. Через эти методы весьма удобно проводить и соци­альные, этические ценности. Именно плановые методы могут слу­жить наилучшим каналом перевода экономики на инновационный путь развития. Это часто провоцирует политиков и исследователей социальные и инновационные цели рассматривать не как результат сознательного регулирования рынка, а вставлять их в сам рыночный механизм с помощью этих плановых методов, от чего происходит очередная путаница. Достижение инновационных целей должно осуществляться государством не благодаря рыночному развитию, а вопреки рынка, после рынка, за рынком. Рынок может быть подклю­чен лишь на конечной стадии инновационного процесса, в целях на­хождения наиболее эффективного, приемлемого варианта использо­вания инновационного продукта.

Речь, конечно, не идет о восстановлении того, директивного на­роднохозяйственного планирования, которое предусматривало пла­нирование из одного центра производство каждой гайки. Надо ска­зать, что такого сверхжесткого планирования практически у нас и не было (может быть, исключая годы войны и некоторые другие от­дельные периоды). Уже в последние годы существования СССР (при­мерно с 1988 г.) советское народнохозяйственное планирование бы­ло намного более мягким и гибким (вспомним, например, госзаказ). Восстановление народнохозяйственного планирования может и должно осуществляться в различных формах: как прямое директив­ное планирование на первых порах экономической стабилизации и по строго ограниченному кругу товаров (возможно в виде госзаказа), как индикативное планирование по широкой массовой номенклату­ре, планирование в виде программ (особенно для отдельных отрас­лей и отдельных территорий). Возможны и другие виды народнохо­зяйственного планирования.

Главное во всем этом деле – это не сводить все народнохозяйст­венное планирование к какому-то одному его виду. Многим понятно, что сегодня нельзя восстанавливать директивное планирование во всем его объеме. Но многие экономисты уповают на всеобщность ин­дикативного планирования. Однако это не должно отрицать в необхо­димых случаях программно-целевое планирование, векторное плани­рование, тоже и директивное планирование. Словом, без серьезного отношения к восстановлению народнохозяйственного планирования с обновленными формами и методами добиться перевода народного хо­зяйства страны на инновационный путь развития просто невозможно.

В современном мире мы можем наблюдать весьма диалектиче­ский процесс симбиоза рынка и планирования. Там и тогда, где ры­нок отступает или не справляется, эти ниши заполняют определен­ные формы планирования (например, военное производство, косми­ческие программы, природоохранные мероприятия и т.д.). Но в производстве, ориентированном на массового потребителя полно­стью господствует рынок, планирование здесь может выполнять только очень косвенную роль. Так или иначе, но планирование и ры­нок в современном мире совмещаются, хотя и не без проблем.

 

Наука и образование

 

Известный лозунг деятелей «шокового правительства» 90-х годов о том, что «государство должно уйти из экономики» кроме прочего обернулся сокрушительным ударом по интеллекту нации. Так, финансирование науки с советских времен по настоящее время сократилось почти в 6 раз (с 7% от ВВП в 1986 г. до 1,1% в 2004 г.). В США этот показатель с 1960 г. устойчиво держится на отметке в 2,6% ВВП (в 2004 г. – 2,68%).[92]

В этой связи встает принципиальный вопрос о значении и роли государства в развитии науки, образования и культуры, т. е. в фор­мировании и развитии «общества инноваций»? Может ли последнее сформироваться само собой, как физиологический рефлекс спонтан­ной рыночной экономики? Думается, что отрицательный ответ оче­виден.

Особенное беспокойство вызывает состояние социальных наук. Прежняя общественная советская наука сегодня полностью отмене­на, хотя в ней наряду с пустословием были и определенные достиже­ния. Достаточно вспомнить экономиста-математика Л. В. Канторо­вича, который получил Нобелевскую премию за работы в области оптимального планирования. Сегодня же пытаются внедрить в Рос­сию почти исключительно западную социальную науку, с западными понятиями и ценностями, с западной культурой и идеологией. Ко­нечно, и в западной науке есть много полезного. Но как всеобщий, тотальный процесс поголовной замены отечественной общественной науки на западную, это не может не вызвать беспокойства. Россия утрачивает интеллектуальную независимость не только в силу ни­чтожно малого финансирования интеллектуальной сферы, но и в си­лу переориентации ее остатков на чужеземную идеологию.

Ныне в образовании происходят сокрушительные процессы. Стареет профессорско-преподавательский состав вузов. Так, доля преподавателей в возрасте 30-60 лет сократилась с 71,4% в 1994-95 г. до 62,8% в 2003\04 г. Зато выросла доля тех, кому за 60 лет – с 17,7% до 21,3%. Доля профессоров в возрасте более 65 лет в составе кафедр – 34,2%. Одновременно доля молодых преподавате­лей (до 30 лет) увеличилась с 10,9% до 15,9%. Это выпускники того же вуза, которые пока не нашли более выгодную работу.

В среднем по специальности идут работать до 25% выпускников технических вузов. Ректор МЭИ недавно говорил, что за 15 лет не один выпускник не уехал дальше Московский области. Разрывается единое интеллектуальное пространство страны.

По данным ученых Института экономики РАН номинальный рост федеральных затрат на образование к 2010 г. по сравнению с 2007 г. составит 22,7%, но реальный, т. е. с учетом инфляции, только 0,5%[93]. Резко сократилась оплата труда в образовании: с 90% от сред­ней по стране в 1970-1980 гг. до 60-65% в 2005-2006 гг.

Но чтобы вырваться из сегодняшней отсталости, нужен резкий рывок вперед, «структурный поворот». Нужен резкий поворот в сто­рону развития всей интеллектуальной сферы: науки, образования, культуры, что составляет базис инновационного типа развития. Но сказать, что нужен рывок или поворот в социально-экономической стратегии – мало. Нужно разработать теорию такого структурного поворота. Надо понять за счет чего будет происходить поворот, его последствия, продолжительность, этапы, основные элементы и мно­гое другое. В конце 1920-х годов такой поворот в России был осуще­ствлен, удалось создать мощную индустриальную державу. Но тео­рии такого модернизационного поворота тогда создано не было, и издержки его оказались чрезмерными. Еще раз процитирует слова зам. главы Администрации Президента РФ В. Ю. Суркова: «У нас за­дача по масштабам такая же, извиняюсь за отсылку к большевикам, как была перед ними: они создавали новый тип экономики в России, и нам это нужно тоже. Не хотел бы только, чтобы мы это делали теми же способами, что и они»[94]. Но пока теории такого «структурного по­ворота» к инновационной модернизации, как и тогда, нет.

Е.В. Красникова.
Парадокс российской модели капитализма: слабая восприимчивость к инновациям

 

За прошедшее десятилетие экономического роста в Рос­сии не были решены наиболее острые и актуальные проблемы ее развития: не преодолена ни технологическая отсталость националь­ной экономики, ни разбалансированность ее макроструктуры. Более того, разбалансированность, будучи унаследованной от прошлого, была еще более углублена экспортно-сырьевой ориентацией ее раз­вития. Именно поэтому в посткризисный период эти проблемы вновь оказались актуальными. Выдвинутая Президентом страны на первый план модернизация национальной экономики направлена на пре­одоление ее технологической отсталости на основе освоения новей­ших технологических укладов, что неизбежно будет сопровождаться преобразованием ее макроструктуры.

В свою очередь диверсификация национальной экономики на инновационной основе невозможна без глубоких институциональ­ных преобразований, в числе которых первоочередной представляет­ся преобразование сложившегося соотношения форм собственности, подлежащего оптимизации по критериям рыночной капиталистиче­ской экономики. Прежде всего, речь идет о соотношении форм госу­дарственной и частной собственности, каждая из которых должна занять адекватные ее природе экономические ниши, что позволит с наибольшим экономическим эффектом выполнять функции, прису­щие государству и рыночным субъектам, представляющим различ­ные формы частной собственности.

Цель данной работы состоит в обосновании следующего тезиса: преодоление технологической отсталости российской экономики невозможно без решения двух основных проблем: во-первых, устра­нения чрезмерного ее огосударствления, осуществленного в 2000-е годы, и переориентации государства на выполнение функций, при­сущих ему в современной рыночной капиталистической экономике, во-вторых, коренного улучшения бизнес-климата, современное со­стояние которого препятствует реализации инновационного потен­циала частнопредпринимательской деятельности, носящей не просто рыночный, но капиталистический характер.

И чрезмерное по рыночным критериям огосударствление рос­сийской экономики, и неблагоприятный инвестиционный климат в стране, сложившиеся к началу нового десятилетия, в представлении автора объясняются множеством причин, но в значительной мере они предопределены социалистическим прошлым страны, унаследо­ванными от него традициями. Их значимость в истории любой стра­ны отмечалась многими учеными, приведем лишь слова К.Маркса: «Люди сами делают свою историю, но они ее делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые непосредственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого. Традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых»[95]. Этим прошлым и предопределены трудности становления российской модели капитализма, многообразие пара­доксов ее постсоветского экономического развития. Остановимся на некоторых из них. Прежде всего, следует обосновать тезис о чрез­мерном огосударствлении российской экономики.

Несостоятельность монопольного положения государственной собственности в национальной экономике была наглядно доказана историей социализма, что проявилось во множестве явлений, но главное из них – её слабая восприимчивость к НТП всем массивом экономики, что и было удостоверено технологической отсталостью ее гражданского комплекса, глубокой разбалансированностью мак­роэкономической структуры даже по критерию высшей цели социа­лизма. Но самым неожиданным образом, пришедшая ей на смену капиталистическая рыночная экономика так и не выявила своего инновационного потенциала за прошедшие два десятилетия. И если в первое десятилетие протекал процесс становления капитализма, когда остродефицитный в постсоциалистической экономике денеж­ный капитал использовался для приобретения объектов государст­венной собственности, то во второе десятилетие, когда сформиро­вался класс частных собственников и начался сначала восстанови­тельный, а затем и инвестиционный экономический рост, инвести­ционная деятельность нового класса не приобрела инновационного характера.

Слишком много труднопреодолимых препятствий оказалось на пути ее формирования. Общность этих препятствий порождена парадоксами экономического развития, которыми изобилует новейшая история России. Приведем в пример хотя бы один из них: на протя­жении всего лишь одного XX века в стране дважды коренным обра­зом менялся вектор ее экономического развития: переход от капита­лизма к социализму в его начале сменился на его исходе переходом от социализма к капитализму.

Российский капитализм приобрел уникальное постсоциалисти­ческое происхождение, существенно осложнившее его формирова­ние и функционирование. Вследствие такого происхождения в мас­совом масштабе унаследован весьма устойчивый социалистический менталитет, в силу своей природы несовместимый с рыночным, а потому препятствующей становлению капитализма. Эта несовмес­тимость проявляется в массовом отторжении населением института частной собственности и частнопредпринимательской деятельности, в неприятии разрыва в уровне личных доходов, даже если он эконо­мически обоснован. Им порождена слепая вера в исключительно благодетельную роль государства, вскормленная в советский период специфическим экономическим механизмом реализации общена­родной собственности, в числе которых гарантированная государст­вом всеобщая занятость и предоставление на равных началах обще­ственно значимых благ.

В свою очередь следствием такой веры явилась политическая, экономическая, социальная пассивность основной массы населения, несовместимая с рыночной капиталистической экономикой, эконо­микой самостоятельно хозяйствующих субъектов, самостоятельно определяющих свое место в ней. Существенно и то, что такой мента­литет, сформированный за самую длительную на постсоветском про­странстве историю социализма, оказался весьма устойчивым и, по утверждению психологов, сохранится на протяжении жизни двух-трех поколений.

Постсоциалистическим происхождением российской модели ка­питализма объясняются и весьма многообразные парадоксы в эко­номической политике, проводимой российским правительством. Так, если в 1990-е годы им была осуществлена массовая приватиза­ция, то 2000-е ознаменовались прямо противоположным процессом – наращиванием государственной собственности всеми доступными средствами, а недоступных, по крайней мере, для российского пост­социалистического государства практически не существует. Такое огосударствление привело фактически к воссозданию в облике мощ­ных государственных корпораций отраслевых министерств. И если такая акция явилась реакцией на инновационную пассивность частного бизнеса, то и она не дала и не могла дать в силу природы данной формы собственности ожидаемого эффекта. Не только не была осу­ществлена диверсификация макроэкономической структуры, но со­вершенно сознательно она подверглась еще большей деформации. Была законсервирована и технологическая отсталость страны.

Столь крутой разворот в сторону наращивания государственной собственности в 2000-е годы стал возможным в силу традиции было­го тотального огосударствления советской экономики, усугубленной к тому же отсутствием у российских политических лидеров навыков рыночных методов государственного регулирования национальной экономики. Но свою лепту в такой сценарий развития внесла и рос­сийская экономическая наука тем, что вследствие далеко неодно­значного отношения ее представителей к социализму (от его край­ней трактовки, например, проф. А. Бутенко «казарменным псевдосо­циализмом», до признания его подлинным проф. А. Зиновьевым) так и не был проведен всесторонний анализ экономической несостоя­тельности тотального огосударствления национальной экономики, не был осмыслен накопленный страной уникальный опыт социали­стического хозяйствования в условиях такого огосударствления[96]. Но не менее важно и то, что отечественной наукой не осмыслен и опыт огосударствления национальной экономики, накопленный развиты­ми странами в течение XX в. А он представляет интерес, прежде всего тем, что практикой хозяйствования этих стран выявлены допусти­мые по критерию эффективности функционирования рыночной эко­номики масштабы государственной нагрузки на национальную эко­номику, определяемые долей государственной собственности в про­изводстве ВВП и удельным весом государственных расходов в нем. Но этого не только не было сделано, но и запроса в таких исследова­ниях со стороны политических лидеров фактически нет. Соотноше­ние форм собственности в российской экономике складывается под воздействием собственных и далеко не всегда грамотных соображе­ний правящей элиты, мотивы которых диктовались потребностью в концентрации экономической власти в руках государственных чи­новников всех властных ветвей и рангов, что явилось экономической основой их личного обогащения. В богатой стране сформировался в массе своей бедный народ и богатый не народ, представленный да­леко не только крупными собственниками, но в не меньшей, но более скрытой форме государственными чиновниками. Возврат к госу­дарственной собственности явился не столь ожидаемым движением к социализму, но к формированию крупных частных собственников за счет представителей властных структур.

Драматизм последствий такого развития, не адекватного приро­де рыночной капиталистической экономики, состоял в том, что част­ная собственность была вытеснена из экономических ниш, где она традиционно во всех развитых странах успешно выявляет свой инно­вационный потенциал, а пришедшая ей на смену государственная не может так же эффективно выполнять функции частной. Доказатель­ством тому служит то обстоятельство, что проблема модернизации была поставлена отнюдь не впервые к исходу 2000-х годов. В полной мере она была высвечена еще в 1990-е годы, когда российский граж­данский комплекс рухнул под давлением конкуренции извне. При­чин трансформационного спада 90-х годов множество, одна из них – разбалансированность ее макроструктуры во всех аспектах, в том числе и в технологическом, выразившемся в технологическом лидер­стве ВПК и глубокой технологической отсталости гражданского ком­плекса. Однако правящая российская элита оказалась не восприим­чивой к урокам, преподнесенным ей трансформационным спадом. Соответствующих выводов из него не было сделано, вследствие чего исходная ситуация оказалась законсервированной в стране на целое десятилетие, десятилетие экономического роста. Вместо диверсифи­кации национальной экономики на инновационной основе под воз­действием даже не внутренних потребностей, но внешней конъюнк­туры был избран наиболее простой путь экономического роста: при­оритет был отдан экспортно-сырьевой ориентации. Отрезвление (и, как представляется, не вполне полное) правящей элиты наступило под воздействием грянувшего в 2008-2009 гг. кризиса. Им со всей очевидностью вновь вскрыта уязвимость такого сценария развития. Вновь, так как «голландская болезнь» (термин введен в научный обо­рот английским ученым Р. Аути) экспортно-сырьевой экономики из­вестна мировой практике и экономической науке еще с 50-х годов прошлого века. Кризисом вновь вслед за трансформационным спа­дом выдвинута на первый план все та же проблема модернизации и еще более усложненная за прошедшее десятилетие проблема дивер­сификации. Усложненная тем, что на протяжении всех лет экономи­ческого роста российским правительством совершенно сознательно и целенаправленно была сформирована экспортно-сырьевая модель макроэкономической структуры, превратившая страну в «энергети­ческую сверхдержаву».

Неизбежным следствием такой ориентации развития явилась «голландская болезнь» национальной экономики, одним из типич­ных симптомов которой выступает ее законсервированная на целое десятилетие технологическая отсталость. По существу оказавшийся рукотворным в России экономический кризис 2008-2009 гг. вслед за трансформационным спадом повторно высветил в качестве основной все те же проблемы, но с той существенной разницей, что на сей раз необходимость их решения оказалась не просто актуальной, но по существу безальтернативной вследствие исчерпания потенциала экспортно-сырьевого развития под воздействием как внутренних об­стоятельств. Ведь наращивать добычу нефти ныне приходится не в благодатной Западной Сибири, как это было в 70-е годы, но на дне Карского моря, да еще и в стремительно изменяющейся ситуации на мировых рынках энергоресурсов (усиливающаяся на них конкурен­ция, появление в изобилии альтернативных источников энергоре­сурсов).

Но вернемся к вопросу о капиталистической частной собствен­ности и ее инновационном потенциале. Капитализм, на протяжении всей своей многовековой истории доказавший миру право на суще­ствование успешным осуществлением своей исторической миссии, а она состояла в переводе национальной экономики сначала на инду­стриальную, а со второй половины XX в. в массовом масштабе на по­стиндустриальную основу, самым неожиданным образом не выпол­няет этой миссии в капиталистической России. Не выполняет, хотя экономической наукой представлено глубокое теоретическое осмыс­ление капиталистической практики, начало которому было положе­но еще классиками политэкономии. Особое место в ней занимает теория прибавочной стоимости К. Маркса. Им дано всестороннее обоснование внутреннего движущего мотива непрерывного иннова­ционного развития, присущего капитализму. Суть этого мотива со­стоит в безудержном в условиях господствующих рыночных отноше­ний стремлении капиталиста к максимизации прибыли. Это его стремление поддерживается механизмом жесткой конкурентной борьбы, не позволяющий останавливаться на пути последовательно­го освоения новейших достижение в области НТП, НТР, так как такое замедление чревато угрозой банкротства, а вместе с ним и угрозой утраты социального статуса собственника.

Однако в современной России вопреки историческим фактам, вопреки их теоретическому обоснованию причины сохранения тех­нологической отсталости страны, низкого жизненного уровня, непо­мерного разрыва в уровне личных доходов крайних децильных групп населения (по официальным данным порядка 1:16, по экспертным оценкам значительно выше) усматриваются, как уже отмечалось выше, носителями социалистического менталитета в природе капи­талистической частной собственности как таковой. Столь безоснова­тельная уверенность питается еще и ее глубокой дискредитацией, произошедшей под воздействием множества обстоятельств. В их числе особенности ее происхождения, воспринимаемого основной массой населения нелегитимным, хотя в его основе лежала законо­дательная база, и едва ли не исключительно «воровским», хотя иного историей не дано.

Происхождение частной собственности действительно было не­простым в постсоциалистической России, не без основания трактуе­мое нелегитимным, воровским. Не легитимным, так как в 90-е годы частная собственность формировалась в процессе распродажи объек­тов государственной собственности по остаточной балансовой стои­мости, а не по рыночной, хотя тому были, объективные причины. В их числе отсутствие рыночных цен в нерыночной экономике, а заим­ствование рыночных на Западе исключало приватизацию в условиях острого дефицита денежного капитала у потенциальных российских собственников, накопление которого в принципе было невозможно в советский период, а допуск иностранного капитала к приватизации не предусматривался законодательством тех лет. Несостоятельными представляются и суждения относительно поспешности приватиза­ции. Откладывать ее не представлялось возможным в условиях пол­ного исчерпания потенциала государственной собственности в каче­стве господствующей, что и проявилась в стихийном неуправляемом, стремительном распаде социализма в 80-е годы. Время постепенных и последовательных рыночных преобразований, инициированных А. Н. Косыгиным в 1960-е годы и вскоре из идеологических сообра­жений прерванных, было безвозвратно упущено, доказательством чему служит провал попыток «очеловечивания» социализма, пред­принятых М. Горбачевым в годы перестройки. Но совсем по непо­нятным причинам была упущена вполне реальная возможность по­следующей компенсации понесенных населением страны в ходе де­нежной приватизации весьма ощутимых потерь, компенсации по мере накопления капитала частными собственниками. Против этого они не только не возражали, но, например, М.Ходорковским такое предложение вносилось без всякого к тому принуждения. Государст­вом в силу только ему известных причин такая акция не была прове­дена. Напротив, случалось нечто прямо противоположное. Так, НК «Сибнефть», проданная на залоговом аукционе 1995 г. за 100 млн. долл., была в начале века куплена государством у Р. Абрамовича за 13,1 млрд. долл. Не без основания утверждается, например, В. Волко­вым, что в России сформировался кронизм, то есть действительно капитализм, но для своих, для лояльных по отношению к власти крупных частных собственников.

Но происходило и прямое разворовывание объектов государст­венной собственности, неизбежное в условиях традиционного для переходного периода правового вакуума. Тому способствовала и унаследованная от прошлого традиция хищения государственного имущества, приобретшего в постсталинский период массовый харак­тер. В не меньшей мере такому разворовыванию способствовала и высокая коррупционная составляющая приватизации, порожденная тем, что раздача и распродажа объектов государственного имущест­ва осуществлялась при непосредственном участии и под эгидой госу­дарственных же чиновников, экономическая власть которых давала им возможность широкого использования служебного положения и далеко не только традиционно в целях личного обогащения. Пере­ходным периодом был порожден особый и весьма мощный мотив извлечения административной ренты – накопления ими самими де­нежного капитала для обретения статуса частного собственника и при этом столь доступных для них наиболее перспективных объектов государственного имущества.

Были и другие факторы дискредитации частной собственности. Так, негативно было воспринято даже не упразднение государствен­ной собственности, так как осознание порожденного ею статуса со-собственника было весьма слабым, но сопровождавшего ее упразд­нение неизбежное устранение присущего ей экономического меха­низма ее реализации, включавшего всеобщую гарантированную на государственном уровне занятость и социальную сферу – на привати­зированных объектах. Негативно, хотя тому были объективные об­стоятельства. И, напротив, в силу неизвестных причин государством не было осуществлено повышение заработной платы на величину, компенсирующую отчисления от нее, предназначавшиеся при со­циализме для формирования фондов общественного потребления. Такой компенсации не сделано государством и по сей день, вследст­вие чего рабочая сила в постсоветских странах оказалась и остается необоснованно заниженной.

Негативное отношение к частной собственности питается и весьма нетрадиционным тем более на ранних стадиях капитализма экономическим поведением крупных российских собственников. Им не только не свойственно воздержание, типичное для ранних (и не только, вспомним У. Баффета, И. Кампрада и др.) стадий капитализ­ма, но они не считают зазорным демонстрировать огромное личное богатство в технологически отсталой стране, в стране массовой бед­ности ее населения (напомним в этой связи теорию воздержания, по ироничному выражению К. Маркса, «этого удивительного святого, этого рыцаря печального образа воздерживающегося капиталиста» Нассау У. Сениора, не вполне справедливо подвергнутую Марксом сокрушительной критике). Объяснить такое поведение можно в лю­бом случае невысоким нравственным уровнем российских олигар­хов, хотя есть ему и экономическое объяснение: капитализация при­были сдерживается подавленной жестким государственным регули­рованием и коррупцией конкуренцией, неблагоприятной и неустой­чивой бизнес-средой.

Однако, и это очень важно, каким бы не было происхождение капиталистической частной собственности (и не только ее, но и лю­бой другой, общенародной, например, после революции 1917 г., не менее нелегитимное и не менее густо обагренное кровью), а оно действительно не безгрешно в любой стране, характер этого проис­хождения ни чуть не умаляет ее мощного инновационного потен­циала. Решающее значение для его реализации имеет не ее происхо­ждение, но адекватность бизнес-климата в стране природе капита­лизма. Между тем по уровню его комфортности Россия даже сегодня занимает 123 место из 183. Формирование такового – одна из важ­нейших функций государства. Только таким способом можно пере­ломить негативное отношение значительной массы населения к ча­стной собственности. Тем более, что рыночные преобразования были инициированы им самим и под его эгидой осуществляются. Но еще более важно то, что капиталистическому пути развития нет альтер­нативы, исходя из естественно-эволюционного характера экономи­ческого развития. Модернизация экономики возможна не возрожде­нием социализма из благих пожеланий, которыми, как известно, вымощена дорога в ад, но устранением препятствий на пути капита­лизма.

Российское государство, подменив проблему диверсификации национальной экономики на инновационной основе проблемой формирования «энергетической сверхдержавы», пошло в прямо про­тивоположную с точки зрения рыночных преобразований сторону. А именно в сторону беспрепятственного (явных протестов тому не бы­ло со стороны даже частных собственников) наращивания государст­венной собственности. Беспрепятственного, так как воспринимается обществом если и не возвратом к социализму, то вполне приемле­мым способом решения назревших социально-экономических про­блем.

Но и этого не произошло. Такое наращивание не сопровожда­лось ни возрождением национальной экономики на новой техноло­гической основе, ни повышением ее сбалансированности, ни сокра­щением разрыва между уровнем экономического и социального раз­вития, хотя был сформирован огромный Стабилизационный фонд порядка 6 трлн. руб. Не было даже попыток довести разрыв в уровне личных доходов крайних групп до уровня, стабилизирующего соци­альную среду. Более того, что касается плоской шкалы налогообло­жения, то, по утверждению В. Путина, она является еще и предметом зависти (и, можно предположить, предметом его гордости) со сторо­ны развитых стран. Это действительно так, но зависти со стороны только крупного капитала, не испытующего особого энтузиазма по поводу высокого налогообложении своих доходов, хотя и понимаю­щего его необходимости в собственных интересах, но отнюдь не ши­роких слоев населения. Ведь именно прогрессивная, а вовсе не пло­ская школа способствует более успешному решению социальных проблем.

Огосударствление экономики в свою очередь сопровождалось усилением экономической власти государственных чиновников, со­провождавшееся четко выраженной персонификацией государст­венной собственности: высшие управленческие должности в круп­нейших государственных компаниях оказались сосредоточенными в руках высших государственных чиновников. Так, например, Советы директоров Объединенной авиастроительной корпорации возглав­ляет С. Иванов, Объединенной судостроительной – И. Сечин, Наблю­дательных советов Ростехнологии – А. Сердюков, Роснано – А. Фурсенко, Росатом – С. Собянин и т. д. Видимо высшие должност­ные лица располагают достаточным временем не только для выполнения своих прямых функций, но и для непосредственного и не бес­корыстного участия в системе корпоративного управления. Беда лишь в том, что активное собирание государством активов в ведущих отраслях и даже управление ими государственными чиновниками не сопровождалось особым экономическим эффектом, измеряемым степенью инновационного обновления этих активов.

Следствием огосударствления экономики при отсутствии в стране четкой, а потому неоднозначно трактуемой законодательной базы является устойчивый рост масштабов коррупции и хищения бюджетных средств, равнозначный устойчивому подавлению конку­рентной среды, не говоря уже о разрушении нравственных основ об­щества. Так, Счетной палатой РФ выявлено финансовых нарушений в 2010 г. (а это коррупция и нецелевое использование бюджетных средств) на сумму 580 млрд. руб.[97] При таких масштабах коррупцион­ных отношений слой самых богатых людей представлен отнюдь не только олигархами, но и государственными чиновниками. И хотя ими тщательно скрываются от общественности личные доходы, но информация все же просачивается.

Итак, в 90-е годы развертыванию частнопредпринимательской деятельности воспрепятствовал длительный сам по себе, а тем более в условиях острого дефицита денежного капитала процесс формиро­вания нового класса, класса частных собственников и не менее дли­тельный отбор в ходе конкурентной борьбы наиболее эффективных из них, способных успешно выполнять столь непростые функции ча­стного собственника. Тем более длительный в условиях полной утра­ты населением за ненадобностью в годы социализма навыков само­стоятельного хозяйствования. Иными словами частный бизнес не мог выявить свой инновационный потенциал в 90-е годы. Ведь это были годы становления капитализма, годы первоначального накоп­ления капитала, когда по мере накопления денежный капитал ис­пользовался для обретения и сохранения в жесткой конкурентной борьбе за наиболее привлекательные объекты государственного имущества социального статуса частного собственника.

Но не произошло этого в массовом порядке и в последующее де­сятилетие, в годы экономического роста, не произошло вплоть до настоящего времени, хотя разговоры об этом идут бесконечные. Не произошло в силу уже совсем иных причин. В их числе наиболее зна­чимыми представляются следующие:

· фактическая подмена провозглашенного курса на демократи­зацию общества традиционно для постсоциалистической страны авторитарным политическим режимом с жесткой вертикалью вла­сти. Режимом, подкрепленным еще и традиционно однопартийной системой, режимом, явившимся основой жесткой системы государ­ственного регулирования, подавляющего механизм конкурентной борьбы, присущей капитализму в качестве механизма хозяйствова­ния;

· не сформирована законодательная база, способная надежно защищать частную собственность от противоправных посягательств на ее объекты, как со стороны конкурентов, так и государственных институтов (наиболее яркими примерами агрессии с их стороны мо­жет служить судьба таких крупных и весьма успешных компаний, как НК ЮКОС, Русснефть, Евросеть, Арбат-Престиж и др., равно как и бизнесменов, эти компании возглавлявших);

· не сформирована свободная от коррупции судебная система, к тому же в полной мере сохранившая репрессивный характер;

· далека от совершенства налоговая и таможенная политика как по структуре и видам налогов (а их 15 в настоящее время при тради­ционных 6-7 в развитых странах), так и по уровню налогообложения, более высокому, чем, например, даже в постсоветском Казахстане, чем подрывается инвестиционный потенциал частного бизнеса, сти­мулируется его уход в тень, вывоз даже среднего бизнеса за рубеж;

· низкая результативность административных реформ антикор­рупционной направленности в условиях растущей концентрации экономической власти в руках государственных чиновников, в усло­виях, когда с коррупцией приходится бороться самим коррупционе­рам. Сохранение беспрецедентной по масштабам для развитых стран коррупции, по уровню которой Россия занимает одно из последних стран, ведет к подавлению конкуренции, а вместе с ней и стимулов ко всякой инвестиционной частнопредпринимательской деятельно­сти тем более инновационного характера;

· вытеснение государственной собственностью форм частной из экономических ниш (таковы, например, гражданское авиа-, судо-, автостроение, добыча природных ресурсов и многие др.), по своей природе не требующих общенациональных масштабов кон­центрации средств производства и введение прямого администра­тивного контроля над важнейшими экономическими активами.

Тем самым существенно сужена сфера частнопредпринимательской деятельности, что в свою очередь способствует оттоку российского капитала за рубеж. К тому же планы политических лидеров страны по приватизации государственной собственности, активизировав­шиеся в посткризисный период, к настоящему времени по существу сошли на нет.

Иными словами, рыночное реформирование протекает в стране крайне непоследовательно и противоречиво, что сдерживает разви­тие капитализма. И это вопреки тому обстоятельству, что преобразо­вание плановой социалистической экономики в рыночную капита­листическую было предпринято в условиях катастрофического со­стояния национальной экономики, явившегося следствием естест­венной гибели социализма, в основе экономического потенциала развития которого лежал мобилизационный эффект государства, не­обходимый для экстремальных условий, был полностью исчерпан. Следствием такого исчерпания явился застой советской экономики, начало которого датируется 1970-ми годами, хотя первые признаки кризиса социализма появились еще в 1960-е годы, адекватной реак­цией на которые и явилась реформа 1965 г.

Еще раз вернемся к вопросу о месте государственной собствен­ности в современной рыночной экономике и в российской в частно­сти. Он заслуживает особого внимания вследствие целого ряда об­стоятельств. Примечателен сам факт устойчивого роста с начала XX в. государственной нагрузке на национальную экономику во всех развитых странах. Так, государственные расходы в них возросли с 3% ВВП в начале века до 40-60% к его исходу. Будучи типичным явлени­ем, оно отнюдь не означает движения к социализму в его марксист­ской трактовке, в границах которой наиболее значимым признаком социализма выступает монопольное положение именно общенарод­ной (в юридическом статусе государственной) собственности. Ее господствующим положением и должна была быть обеспечена реа­лизация целевой установки социалистического воспроизводства на неуклонный рост всеобщего благосостояния. В таком росте усматри­валась мотивация сособственников к эффективному труду, иннова­ционному (на современном языке) развитию.

Но, как показывает практика развитых стран, формирование го­сударства всеобщего благосостояния оказалось не только возмож­ным, но и несравненно более успешным в условиях сохранения ка­питалистической рыночной экономики. Материальные предпосылки формирования такого государства зародились еще на стадии зрелого индустриального общества (вспомним социальные нововведения канцлера Бисмарка), но все более широкими они становятся по мере массового освоения развитыми странами постиндустриального этапа в развитии производительных сил. Их достижения на этом поприще весьма внушительны. Ростом государственных расходов обеспечива­ется выполнение государством функций по перераспределению до­ходов не только в целях доведения разрыва в их уровне до общест­венно приемлемого в 6-8 раз, равно как и для устранения бедности, но также в целях наращивания производства устойчиво растущих по масштабам и структуре потребностей в общественных, то есть неде­лимых по своей природе благ. Иными словами, рост государственных расходов, расширение государственного сектора обусловлено стре­мительным нарастанием потребностей в общественных благах, за­полнением экономических ниш их производства адекватной природе таких ниш государственной (региональной, муниципальной) собст­венностью. В этом главная причина появления и разрастания госу­дарственного сектора.

Но производство массовых товаров и услуг, подлежащих удовле­творению индивидуальных потребностей, также имеющих тенден­цию к росту по мере роста численности населения и повышения его жизненного уровня, неизменно остается уделом частного бизнеса. Иными словами, складывается оптимальное соотношение между го­сударственной и частными формами собственности в соответствии с функциями, ими выполняемыми. Рост государственных расходов и расширение сферы государственной собственности не только не ущемляют частного предпринимательства, но способствует его раз­витию удовлетворением неизменно растущих общественные по­требности, формированием в качестве преобладающего по числен­ности среднего класса, сведением к минимуму численности бедных слоев населения. Государственными расходами обеспечивается столь необходимая для частного бизнеса устойчивость социальной и поли­тической стабильности, осуществляется подготовка высококвалифи­цированной рабочей силы, финансируются НИОКР. Иными словами, государство адекватными его природе способами вносит свой вклад в инновационное развитие и создаются благоприятные предпосылки для частнопредпринимательской деятельности, для массового освое­ния частным бизнесом новейших технологических укладов, порож­денных современным этапом постиндустриального развития.

Совершенно по-иному складывается соотношение форм собст­венности в постсоветской России, в 2000-е годы резко изменившееся в пользу государственной путем создания мощных государственных корпораций в том числе и в отраслях, производящих товары массо­вого индивидуального потребления, в развитых странах традицион­но занятых частным бизнесом, способным обеспечивать их произ­водство на более высоком уровне эффективности. При этом россий­ским государством вслед за частным бизнесом были отобраны наи­более прибыльные объекты, каковыми вследствие благоприятной внешней конъюнктуры оказались отрасли ТЭК. Но инновационных лидеров в обрабатывающей промышленности государство не сфор­мировало, хотя и обладало огромным инновационным потенциалом в облике стабфонда.

Наряду со столь нетрадиционным для рыночной экономики ого­сударствлением российское государство не преуспело и на поприще финансирования производства общественных благ, в числе которых жизненно важные образование, наука, здравоохранение, экология, отрасли инфраструктуры, равно как и в решении социальных про­блем. Напомним, что Россия занимает ныне 37-е место по уровню образования, 100-е – по продолжительности жизни, на душу населе­ния приходится 23 кв. м при 40-60 в европейских странах и при этом 70% российского жилого фонда не имеет горячего водоснабжения, а потому по западным стандартам к жилью не относится. Иными сло­вами, государство, сосредоточившись без особых к тому оснований на вытеснении частного бизнеса из традиционных для капитализма сфер деятельности, оставляет в тени те, которые по своей природе требуют государственной собственности, государственных расходов. Одним из следствий такого поведения является сохранение разрыва между экономическим (50-е место в мире) и социальным (60-е ме­сто) развитием. Так, доля населения, имеющего в 2009 г. доходы ме­нее половины среднедушевых, осталась на уровне 2000 г.

Принятая Росстатом классификация форм собственности не по­зволяет достоверно определить удельный вес государственной собст­венности в производстве ВВП, но в соответствии с экспертными оценками акад. А. Аганбегяна он составляет 50-60%, по, видимо, бо­лее достоверным данным замглавы Минэкономразвития А. Клепача – 45-50%[98], что тоже немало. Но наиболее подробный и обстоятельный анализ структуры и динамики российского государственного сектора регулярно проводится ИЭП им Е. Гайдара[99].

Ориентация государства на наращивание государственной соб­ственности весьма драматична, тем более в стране, где ее апробаци­ей со всей очевидностью была выявлена слабая экономическая моти­вация субъектов государственной собственности к эффективному использованию ее объектов, слабая восприимчивость к НТП, внедре­ние достижений которого столь актуально для современной россий­ской экономики. Не оказались лучшими итоги огосударствления экономики и в современных условиях. Примеров тому множество, приведем еще один: огосударствление столь привлекательного неф­тегазового комплекса, явившегося для государства российским клондайком, сопровождалось масштабными потерями природной ренты и глубокой технологической отсталостью комплекса вследст­вие утраты стимулов к инновациям в условиях столь традиционных для данной формы собственности мягких бюджетных ограничений[100].

Итак, потенциал экспортно-сырьевой ориентации развития страны оказался к началу второго десятилетия в значительной мере исчерпанным. И на первый план вновь выдвинулась проблема ди­версификации национальной экономики на инновационной основе. Но со сменой политических лидеров ориентация на нее вновь зату­хает, сохраняется курс на приоритетное развитие отраслей добы­вающей промышленности при сохранении традиционных дисбалан­сов, включая дисбаланс между промышленным и аграрным произ­водством. И это притом, что Россия обладает огромном националь­ном потенциалом решения проблемы продовольственной нацио­нальной безопасности, располагая 12,5% мировых сельскохозяйст­венных угодий и 40% мирового чернозема. Но страна производит всего 1,5% мировой сельскохозяйственной продукции. Сохранился и технологический разрыв между ВПК и гражданским комплексом, по-прежнему слабо развиты отрасли производственной, транспортной коммунальной и пр. инфраструктуры. Бессилие государства в реше­нии проблем последней было в полной мере вскрыто в связи с прове­дением АТЭК на Дальнем Востоке, хотя это традиционно его сфера деятельности даже в развитых капиталистических странах.

Между тем проблема диверсификации макроструктуры на ин­новационной основе к началу нового десятилетия оказалась по суще­ству безальтернативной. Но ее успешное решение невозможно, во-первых, без четкого разграничения функций основных действующих лиц данного процесса, а это государство и частный бизнес (уместно присоединить еще и гражданское общество, но оно все еще не сфор­мировалось в стране), представленный различными масштабами и соответственно различными формами частной собственности, и, во-вторых, без создания комфортного бизнес-климата для развертыва­ния инвестиционной частнопредпринимательской деятельности ин­новационного характера. Ориентиром в решении этих проблем вполне могут служить развитые страны, требуется лишь корректи­ровка их опыта соответственно особенностям российской модели капитализма. Основные функции государства в решении данной проблемы прежде всего состоят в государственном финансировании производства общественных благ, отраслей инфраструктуры, НИОКР, в подчинении экономического развития социальному.

Основная функция частного бизнеса иная. Она состоит в массо­вом внедрении инноваций, финансируемых им самим и государством, в национальную экономику в целях преодоления ее технологической отсталости, повышения конкурентоспособности российских товаров на мировых рынках. Непременной предпосылкой ее успешного вы­полнения является наличие адекватного природе капитализма бизнес-климата. Формирование такового составляет еще одну и в современ­ных российских условиях чрезвычайно важную функцию государства.

К настоящему времени российское государство не преуспело в выполнении ни одной из этих функций. Деградирует вследствие низ­кого государственного финансирования средняя и высшая школа, разрушаются все еще сохранившиеся от прошлого научные центры, а это Дубна, Черноголовка, Королев, Жуковский и др. с весьма поста­ревшими научными кадрами. Вместо столь логичного возрождения наукоградов советских времен предпринята попытка возвести новый с неясными перспективами в Сколково.

Но даже если Сколково и состоится, модернизация российской экономики обречена на провал при сохранении крайне неблагоприят­ного инвестиционного климата. Крупный бизнес, сосредоточенный преимущественно в отраслях ТЭК и первого передела, по мере по­сткризисного повышения мировых цен на их продукцию, продолжает извлекать высокую прибыль и без особых усилий в инновационной сфере, а средний и малый бизнес по-прежнему пребывает в условиях слабой законодательной охраны прав частной собственности, высокого и растущего налогового бремени, чиновничьего произвола, неослабе­вающей коррупционной нагрузки, криминального беспредела, инфра­структурного неустройства, ограниченности заемного капитала. Пол­ный дискомфорт, что слабо совместимо с развертыванием им иннова­ционной деятельности. Иными словами, условия, в которых функцио­нирует российский средний и малый бизнес, исключают ориентацию его деятельности на долгосрочную перспективу, на освоение иннова­ций, на расширение бизнеса. В существующей среде обитания, улуч­шения которой в кратко- и даже среднесрочной перспективе не пред­видится, экономическое поведение частного собственника ориентиро­вано на выживание ценой хищнического использования имеющихся ресурсов, искусственного завышения цен на свою продукцию, уклоне­ния от уплаты налогов, ухода в тень, вывоза капитала за рубеж, соста­вившего за 2010 г. более 35 млрд. долл., и т. п. В наименьшей мере оно ориентировано на инновации притом, что по своей природе частный бизнес в числе главных действующих лиц процесса модернизации.

Не предвидится улучшения бизнес-климата в стране в ближай­шей перспективе по многим обстоятельствам. Скорее всего, не пре­терпит существенных изменений и государственный сектор, служа­щий экономической основой всевластия чиновников, источником их личного обогащения. И хотя высшими государственными чиновни­ками еще в 2010 г. выдвинута идея приватизации части государст­венного имущества, выдвинута не вследствие осознания экономиче­ской несостоятельности чрезмерного огосударствления экономики, а ввиду необходимости преодоления посткризисного дефицита феде­рального бюджета, то мере его преодоления эта идея затихает, рас­ширения в ближайшие годы масштабов приватизации государствен­ного имущества не предвидится, продаже подлежат преимуществен­н