В обратном свете представлений синергетики получает дополнительное объяснение функционирование описанных выше социальных резонаторов, благодаря которым обретают действительность и мощь «мифемы», «идеологемы», «конструкты» и «ин-стигаты», обращающиеся в массовой коммуникации. И «массовую обрядность», и «идейное учение», и «общественное мнение», и «шоу-бизнес» можно четко регистрировать, научно анализировать, уверенно прогнозировать, надежно программировать, конечно, с той или иной степенью вероятности. Здесь царствуют стохастические закономерности, и общая тенденция всегда не более чем вектор сложения множества разнонаправленных воль и действий, подобно тому, как фиксируемая физическим прибором
234
«траектория» при ближайшем рассмотрении оказывается пучком траекторий, проложенных множеством единичных микрообъектов. Свобода воли индивида остается, в принципе, абсолютной. Поэтому вероятность прогнозирования последствий, к примеру, суждений общественного мнения или символики шоу-бизнеса.никогда не равна ни 1, ни 0, но всегда стремится к тому или иному значению как к пределу.
|
|
И все-таки консолидирующая сила социального резонатора настолько велика, что способна увлечь за собой, направить в общее русло, подчинить себе массу колеблющихся воль индивидов.,"Гем самым обеспечивается некое упорядочение виртуального жира, обобществление и систематизация виртуальных объектов и конечном счете саморегуляция духовной сферы социума. Но по эй же самой причине властная элита от жрецов до media-магна-не оставляет попыток взять под контроль спонтанно возника-мцие социальные резонаторы информации, жестко программи-;вать их работу или даже создавать новые средства массовой?ммуникации как орудие непосредственного управления обще-вом. С циничной прямотой такого рода притязания обосновал М. Ленин: «Печать не только коллективный пропагандист и?ллективный агитатор, но так же и коллективный организа-р»12. Но, как будто в соответствии с принципом неопределен-сти В. Гейзенберга, чем жестче задавалась программа массово-воздействия, тем сокрушительнее оказывались окончательные зультаты. Последовательный крах тоталитарных режимов XX в. "изменно показывал, что только трансцензус-тексты помогали;дям сохранять душу живу, и только они и остались в истории ан и культур как непреходящая ценность и как практический;к на будущее. Однако трансцензус как рече-мыслительная единица гумани-ческого мышления апеллирует непосредственно к абсолютной ободе воли человека и обращается в той сфере виртуальности, торая имеет принципиально индивидуальный характер, не ре-эируема, не исчисляема и не предсказуема, а значит, социа-ные резонаторы имеют здесь принципиально иное значение..о больше не консолидирующая сила, не точка отсчета и не горитетная установка, а только источник дополнительных дан-В массовой коммуникации доминируют теперь хаотические;цессы. Это не означает полного отсутствия системы. Просто 1раметров системы так много и они так сложны, что могут быть саны только в критериях случайности, стохастичности, хао-чности и типичности. В этом смысле хаос — одно из состояний
|
|
t2 Ленин В.И. С чего начать? // Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 5. С. П.
235
системы, предшествующее ее изменению, так сказать, необходимый этап ее становления. И в настоящее время именно хаотические состояния привлекают наибольшее внимание науки. Для их изучения разработан даже особый категориальный аппарат: геометрия фракталов, описывающая «структуры хаоса».
Синхронность процессов развития мышления, социальной реальности и научной практики потрясает. Сегодня стохастические процессы волнуют исследователей уже не только в связи с закономерностями микромира, но и в связи с закономерностями социума. Феномен, привлекающий всеобщее внимание, отличается глобальностью, самопроизвольностью и стихийностью астрономического явления, подобного рождению новой звезды. И хотя все разворачивается на наших глазах, люди могут только зачарованно следить за происходящим, ощущая невозможность повлиять на ход событий. Это явление — мировая сеть Интернет.
Больше всего аналитиков поражает полная стихийность и самодетерминированность Интернета: «В каком-то смысле разговор о том, что сеть служит для хранения и обработки информации, похож на разговор о том, что океан "нужен" для хранения и обработки воды — иногда это верно, но не всегда — в океане могут быть и более интересные вещи. Есть подозрение, что "океан"-Интернет никому и ничему не служит, что он сам по себе океан — со своими бурями, течениями и штилями»13.
Сеть и в самом деле формируется стихийно, путем подсоединения все новых индивидуальных пользователей, реализующих свои собственные цели и потребности. Вместе с тем Интернет обладает всеми свойствами системы — целостностью и единством. Сложность этой системы определяется самостоятельностью образующих ее элементов — пользователей, каждый из которых обладает свободной волей и стремлением к самореализации и вместе с тем участвует в общем взаимодействии, так или иначе согласовывая свою активность с циклами, фазами и актуальными ресурсами всей системы и отдельных ее подструктур. Это напоминает функционирование нейронной сети, только функцию нейрона выполняет самостоятельный пользователь с приданным ему компьютером. И количество отдельных пользователей может приблизиться к количеству нейронов мозга. Сложность по типу хаоса вызывает к жизни спонтанные процессы самоорганизации, приводящие к синхронизации внутренних процессов системы, подобно тому, как это происходит на уровне нервной деятельности. В 60-е годы М. Мак-Люэн со свойственной ему смелостью
13 Аршинов В.И., Данилов Ю.А., Тарасенко В.В. Методология сетевого мышления: феномен самоорганизации. 2000. http://www.flogiston.df.ru/projects
236
предложил рассматривать электронные средства массовой коммуникации как продолжение нервной системы человека, поразив
г воображение научной общественности. Однако он вряд ли предполагал, насколько буквально эта волнующая метафора воплотится в жизнь.
Главным условием функционирования и самореализации такой системы является отсутствие внешнего управления, единой «направляющей руки». Продукт этой системы — она сама. Сверхсложная структура типа хаоса, основанная на внешней независимости подструктур, множественности параметров регуляции, многомерности и спонтанности, обеспечивает порождающие возможности системы. Самоцелью Сети оказывается порождение адекватных интерпсихических (социальных) и интрапсихических (личностных) механизмов адаптации и развития на основе всей циркулирующей информации и всей творческой энергии, которая
|
|
1 имеется в системе. Условием ее функционирования является самостоятельная творческая «порождающая» работа всех ячеек и структур системы, действующих синхронно, но не одинаково, эффективно, но непредсказуемо. Тогда и только тогда благодаря
I постоянным флуктуациям (отклонениям) программ, разнообразию вариантов поведения, множественности индивидуальных траекторий развития вызревает будущий «генотип» новой культуры, наконец, новый дсихотип человека,
Прежде всего обращает на себя внимание то, что благодаря новым возможностям электронных технологий Интернет для каждого своего пользователя:
• расширяет пространство восприятия, открывая одновременный доступ к нерегламентированному числу взаимопоясняющих каналов-источников (полиэкранность, система link-ов и т.п.);
• приближает скорость поиска и проработки информации к естественному темпо-ритму мышления;
• позволяет выбирать, когда и с какого пункта прорабатывать информацию, то есть снимает жесткую зависимость от структуры сообщения;
• открывая доступ к мощным базам данных (библиотекам, суперкомпьютерам мировых научных центров и т.п.), безразмерно увеличивает ресурсы и быстродействие памяти;
• обеспечивает личное непосредственное участие в массовой коммуникации в реальном времени: прямое общение (чат), изъявление мнений (рейтинг-опросы) и т.д. вплоть до несанкционированного хакерского воздействия, совершения покупок и финансовых махинаций;
237
• облегчает самостоятельное решение личных проблем (трудоустройство, образование, самоутверждение, творчество, социальное признание и приятие);
• порождает чувство внутренней свободы, раскрепощенности, неподконтрольности и т.п. вплоть до вседозволенности и неуязвимости.
|
|
Можно долго продолжать перечисление преимуществ Интернета, которые изменяют психотехнику массовой коммуникации, расширяя психические возможности каждого пользователя. Но не менее существенно, что для всего сетевого сообщества Интернет:
• делает коммуникацию открытой и равной;
• освобождает от наблюдающих и консервирующих механизмов социального регулирования;
• создает атмосферу, в которой непредосудительно публичное проявление субъективности;
• обеспечивает связь всех участников в единую сеть, подобную нейронной цепи центральной нервной системы.
Каждый из этих факторов по отдельности и самоочевиден и недостаточен еще для того, чтобы говорить о принципиально новом аспекте психической жизни человека. Но все вместе они предстают как новый этап интеллектуальной эволюции, формирующей специальные механизмы психической адаптации в стохастической информационной среде. Интернет предполагает новую парадигму мышления. Прежде всего потому, что, подобно коллективному сознанию, «всемирной паутине» свойственна внешняя независимость составляющих подструктур, множественность параметров саморегуляции (типа полимотивированности психики), спонтанная синхронизация, когерентность внутренних процессов, многомерность и неоднозначность, характерная для чрезмерно сложных структур хаоса, словом, системность, находящаяся в непрерывном становлении и порождении.
Сегодня, вследствие многократной интенсификации и ускорения информационного метаболизма общества, коллективное сознание, перерабатывающее информацию во все ускоряющемся темпе и в гигантских объемах, зависит от технических средств не меньше, чем индивидуальное сознание, уже породившее себе в помощь персональный компьютер. Сравнение с красивыми образами Станислава Лема из фантастических романов «Солярис», «Непобежденный» или «Возвращение со звезд» здесь до банальности очевидно. Но более эвристично обратиться к сатирическому образу академии летающего острова Лапуты из знаменитого романа Джонотана Свифта «Приключения Гулливера». Уж каки-
238
ми только глупостями не занимались там академики-лапутяне, но ведь все обернулось пророчествами. Первым сказал об этом К.А. Тимирязев (1843—1920). В речи при вручении ему премии за открытие фотосинтеза растений он даже не сравнил, а отождествил себя с тем лапутянином, который, по описанию Свифта, проводил дни за диким занятием: рассматривал накрытый стеклянной банкой огурец, освещенный солнечными лучами. Потом нечто подобное мог бы сказать и основоположник теории порождающей грамматики А. Хомский (р. 1928), и «отец кибернетики» Н. Винер (1994—1964), и еще не один великий ученый... Но можно и не прибегая к метафорам сказать, что в психике человека изначально наличествовали структуры и механизмы, в потенции соответствовавшие парадигме NET-мышления, и всегда были гении, выходившие в своем творчестве на уровень сетевой проработки информации. Однако теперь это требуется от каждого. А каждый ли к этому способен? Для ответа на этот вопрос нужно обратиться к науке, синхронно осмыслившей новейший этап психической эволюции человека, — к практической психологии середины XX в. и, в частности, к той ее ветви, которая называется гештальт-терапией и связана с именем Фредерика (Фрица) Перлза (1893-1970).
Имя этого знаменитого психотерапевта связано с многочисленными байками-притчами, как имя всякого легендарного Учителя. Впрочем, это довольно характерно для основоположников психотерапевтических школ послефрейдовской волны — младших современников Фрейда, многие из которых были его учениками. В отличие от классиков психоанализа новые корифеи психотерапии, разработавшие блистательные методики — Фриц Перлз (гештальт-терапия), Якоб Морено (психодрама), Милтон Эриксон (эриксоновский гипноз) и ряд других, — не были учеными в обычном понимании этого слова. Они мало или даже совсем ничего не писали о своей работе. Существует мнение, что основополагающие труды Фрица Перлза или Милтона Эриксона написаны от их имени учениками и последователями по материалам обучающих семинаров, встреч и бесед. Все они были чудаками, харизматическими личностями и экстравагантными людьми, стиль жизни, поступки и высказывания которых немедленно приобретали знаковый смысл как своеобразные «заповеди» нового учения. В харизме этих людей было что-то и от Сократа, и от шоу-звезд, чья жизнь совершается на виду и на показ, чьи поступки нацелены одновременно и на самовыражение, и на эпатаж, так что трудно сказать, чего в них больше. Это яростные индивидуалисты, которые не могут существовать без других. Они осознают и утверждают свою уникальность в процессе спонтан-
239
ного «самовыражения для других», в своей «публичной субъективности», не чувствуя вины за то, что другие называют ошибками и недостатками. Бытует рассказ о том, как Перлз задремал на психотерапевтическом приеме во время рассказа пациента, допустив тем самым профессиональный ляпсус. Но когда пациент выразил свое неудовольствие: мол, заплатив уйму денег за сеанс, он вправе требовать внимания, — Перлз вынул бумажник, выписал чек на потраченную сумму и снова закрыл глаза, погружаясь в сон14. Можно по-разному интерпретировать эту историю, но важно увидеть в ней иллюстрацию полнейшей спонтанности и аутентичности Перлза, всегда остававшегося самим собой.
Жизнь и труд людей, подобных Перлзу, состоит в публичном действии, в конкретном ситуативном поступке. В сущности, это творчество-в-процессе-коммуницирования. Им незачем обобщать, писать монографии, ибо цель — привлечение внимания и изменение мнений — достигается путем непосредственной коммуникации, что называется «в режиме on line», в акте спонтанной самодемонстрации и межличностного взаимодействия. Но вследствие ли усилий последователей Перлза или его собственного таланта именно гештальт-терапия дала наиболее полно и последовательно разработанную концепцию индивидуальности (здесь она определяется как self— самость). Справедливо было бы отметить здесь заслуги писателя-эссеиста Пола Гудмена, который приводил в порядок черновые записи и рукописи Ф. Перлза, поставив на службу этому все свои литературные способности и философские познания.
Фриц Перлз начинал как психоаналитик. Он учился у знаменитых психологов и психотерапевтов своего времени. Например, Карен Хорни была его психоаналитиком и супервизором (наблюдателем-консультантом). Таким образом, фундаментом геш-тальт-терапии послужил психоанализ. Но огромное влияние оказали также философия экзистенциализма и гештальт-психология, делавшая упор на исследование целостных структур внутреннего опыта. Центральным пунктом концепции личности у Перлза было понятие психологической зрелости, которое соединяло в себе три подхода: психоаналитический, экзистенциальный и гештальтистский, по принципу дополнительности описывающие важнейшие свойства личности: 1. В терминах психоанализа зрелая личность отличается высокой внутрипсихической дифференцированостыо, осознано-стью влечений, способна отличать одно состояние от другого и отделять свои отношения и чувства от внешних объектов.
" См.: Enright J. Enlightening Gestalt. МШ Valley, 1980.
240
2. С точки зрения экзистенциализма зрелость — это способность к ответственному выбору, свобода от зависимости, самодостаточность и самодетерминация.
3. В рамках гештальт-психологии зрелость — это ощущение целостности и аутентичности личности.
А в целом зрелость — это оптимальное состояние психики, в котором человек не испытывает нужды в поддержке извне, от окружающего мира, а находит достаточные источники энергии и уверенности в самом себе.
Основой и критерием зрелости является способность ясно осознавать (awareness) внутренний опыт и границы личности, четко разделяя: это — мое убеждение; это — реальное знание; это — физическое ощущение; это — давление общественного мнения; это — переживание за близкого человека; это — моя собственная головная боль. По Перлзу, неспособность различать свои и чужие ценности, мнения, чувства означает слабую внутреннюю дифференциацию, размытость границ «Я».
Сама постановка проблемы для психологии не была абсолютно новой. По данным юнгианского анализа, подобная нерасчлененность самосознания вызывает слияние коллективного и индивидуального, архетипа и объекта, ведет к утрате самоконтроля и в конечном итоге инфляции личности. Такой человек легко проникается мистическими настроениями, «великими» идеями, «общими» целями, коллективными представлениями, в которых растворяется его собственная идентичность, обесцениваются личные интересы и предпочтения, и он запросто становится жертвой ма-нипулятивной пропаганды, безвольной частичкой толпы или даже энтузиастом беспардонных политических доктрин. Поэтому К.-Г. Юнг высказывал самые глубокие опасения, когда фашистские идеологи взяли на вооружение героику скандинавских и германских эпических сказаний. История подтвердила прогностическую силу психоанализа (как направления, включающего и юнгианский анализ).
Но для Перлза подобная неспособность различать «свое» и «чужое» актуальна не только как вопрос взаимодействия с коллективным сознанием, но и шире, как проблема самоопределения в любом контакте с внешним миром и другим человеком. И он определяет четыре патогенных формы нарушения контакта с миром, когда личность утрачивает представление о своих границах: «слияние», «проекция», «интроекция» и «ретрофлексия». Все они в какой-то степени могут служить защитой от стресса. Но при этом граница «Я», помогающая личности ощутить свою нетождественность с остальным миром, смещается, что приводит
241
либо к отвержению того, что принадлежит самому человеку, либо к принятию того, что принадлежит другим личностям.
Слияние состоит в том, что человек не в состоянии дифференцировать себя и других, не определяет, где кончается его «Я» и где начинается «Я» другого человека, и характеризуется переживанием синтонности, эмоциональной связи, непосредственного ощущения единства. Можно сказать, что слияние есть наибольшая степень нерасчлененности, соответствующая магической сопричастности, изначальному синкретизму психической жизни.
Интроекция — это тенденция принимать установки и убеждения других людей без критики. «Интроекты», то есть убеждения, мысли или чувства, которые не были проработаны и потому не стали личностными, вступают в противоречие с глубинными представлениями. Душевные силы тратятся на примирение взаимоисключающих идей и убеждений. Но это бесплодные усилия. Граница между «Я» и средой погружается в глубины бессознательного, и личность конфликтует сама с собой. Тогда бизнес-леди мучит мысль, что она «холодная мать», а юноша, которому почему-то нравится писать стихи, презирает себя за недостаточную «крутизну».
Проекция — это обратное и дополнительное к интроекции стремление приписывать другим людям и внешним обстоятельствам то, что происходит внутри «Я». Как защитный механизм проекция позволяет переложить ответственность за внутрипсихиче-ское состояние на окружающий мир. «Мы сидим в доме, — говорил Ф. Перлз, — где стенами являются зеркала, и думаем, что смотрим наружу»15. При проекции граница со средой сдвинута таким образом, что некоторые аспекты «Я» выглядят принадлежащими внешнему миру. И нередко свое собственное чувство отчужденности и враждебности к окружающим человек переживает, как будто оно направлено на него от этих людей. И если в результате интроекции индивидуум делает свое «Я» полем битвы противоречивых идей, то вследствие проекции окружающий мир становится ареной внутрипсихических конфликтов. Однако по сравнению со слиянием и проекция, и интроекция характеризуются большей дифференциацией личности, частичным осознанием своей отдельности, появлением границы между «Я» и средой, нарушение которой переживается индивидом весьма болезненно.
Ретрофлексия буквально означает «поворот на себя». Ретрофлексирующий человек склонен искать причины всего происходящего в себе самом и вместо того, чтобы воздействовать на среду, воздействует на самого себя. Возвратные местоимения и час-
15 Perls F.S. Ego, hunger and aggression. N.Y., 1969. P. 158.
242
тицы характерны для ретрофлексирующего индивидуума: «Мне стыдно за самого себя»; «Я должен заставить себя сделать эту работу»; «Я должен был знать это лучше» и т.п. В результате у человека формируется отстраненное отношение к себе как внешнему объекту, постороннему лицу. Четко разделяется «Я» как субъект действия и «Я» как объект рефлексии и оценки. При этом ослабляется интегрирующая составляющая личности и разрушается чувство самоидентичности — self. Защитная функция ретрофлексии состоит в отказе от конфликта с окружающими путем самоизменения или самобичевания. Но при этом значительная часть «Я» отчуждается, словно приносится в жертву. И, к примеру, такого рода обобщения, как «мы ленивы и неблагодарны», представляют собой «наведенную» ретрофлексию и придают массо-видный характер процессам самонеприятия и дезинтеграции личности. Тем не менее ретрофлексия характеризует достаточно высокую степень внтурипсихической дифференциации, при которой становится возможным разделение позиции «Я» как субъекта действия и как наблюдателя-судьи.
Отсюда проистекает идея множественности «Я», которая в гештальт-терапии оформляется в методологию достижения целостности личности путем интеграции взаимоисключающих ипостасей «Я», внутренних противоречий и амбивалентных чувств. Основные процедуры гештальт-терапии выстраивались в расчете на внутреннюю антиномию «Я», когда и обнадеживающие и непривлекательные его ипостаси принимаются к осмыслению как реальность, содержащая свои плюсы и свои минусы. Чтобы пациент начал понимать себя и руководить собой, ему приходилось начинать издалека: с поиска противоположных полюсов своих намерений, привычек, чувств, попеременно идентифицируясь с каждой полярностью. С помощью психолога он должен осознать ранее недифференцированные аспекты собственной личности, чтобы интегрировать полярные ипостаси и прийти к ощущению самоидентичности и целостности, в чем собственно и выражается психическая зрелость.
Перлз так подвел итог своим рассуждениям: «Интроецирую-щий индивидуум делает то, что хотят от него другие, проецирующий делает другим то, в чем сам их обвиняет, человек, находящийся в патологическом слиянии с миром, не знает, кто кому что делает, и ретрофлексирующий — делает себе то, что хотел бы делать другим»16. Целью гештальт-терапии становится интеграция всех частей личности путем осознания внутренних антиномий и
16 Peris F.S. The Gestalt approach and eye witness to therapy. Palo Alto, 1973. P. 40.
243
тем самым расчленение слияний, переработка и ассимиляция ин-троектов, обнаружение проекций, высвобождение ретрофлексив-ного потенциала и направление его на реальное действие. Иными словами, задача ставится так, чтобы человек мог существовать как суверенная и целостная индивидуальность, сохраняя свою независимость в интенсивном творческом взаимодействии с миром. Это означает колоссальный шаг в развитии представлений об эволюции человека, философический, в сущности, прорыв, имеющий практическое значение непосредственно для каждого чловека. И на этом следует задержать внимание.
Великий Юнг постоянно подчеркивал: «Худший грех человека — его бессознательность»17; «Главная цель цивилизации — победа разума над бессознательным»18. И, может быть, XX век потому и оказался таким кровавым, что развитие цивилизации вышло на принципиально новый уровень психической эволюции человека. Сам Юнг еще в 20-х годах минувшего столетия отметил появление нового психотипа «современного человека». По его представлениям, это далеко не всякий живущий в данное время. Человек такого типа прежде всего оторван от многовековой традиции и способен существовать лишь непосредственно в настоящем. Он внеисторичен в глубочайшем смысле слова и отчужден от массы людей, которые продолжают жить в рамках традиций. Разрыв с прошлым, по мнению Юнга, ведет к состоянию глубокой неуверенности и беспокойства. И «современный человек» раскрывается для действия тех иррациональных и неисчислимых психических сил, которые изменяют жизнь народов непредсказуемым образом.
Правда, самооценка у подобного «современного человека» была совсем иная. В те же 20-е годы американский писатель Генри Миллер пишет роман-исповедь «Тропик Рака». Его главный герой подчеркивает: «Есть нечто непристойное в этом почитании прошлого, и кончается оно обычно ночлежками или окопами», — и не без пафоса заявляет: «Сегодня я горд тем, что я — вне человечества»19. Но как бы ни ершился апологет «потерянного поколения», его житейская самодостаточность и психическая суверенность связаны не только со свободой и активностью, но и с незащищенностью. И сколько бы ни предостерегал гениальный психиатр от соблазнов индивидуализма, уже и массовидному человеку становилось ясно, что рассчитывать можно только на свое «Я». Заслуга Ф. Перлза в том, что в основу своей гештальт-тера-
" Юнг К.-Г. Душа и миф. Киев, 1997. С. 336.
18 Юнг К.-Г. Сознание и бессознательное. СПб., 1997. С. 48.
19 Миллер Г. Тропик Рака. М., 1994. С. 272, 273.
244
пии он поставил личность зрелую, суверенную, свободную, выработавшую иммунитет против «иррациональных психических сил».
Зрелость, по Перлзу, — это не подарок судьбы, а личное достижение человека, которое связано с преодолением внутреннего сопротивления и прохождением через катарсис (в плане экзистенциализма). Для достижения зрелости, суверенности и психологической иммуности взрослый человек вынужден, словно снимая слой за слоем луковичную кожицу, проработать все свои невротические механизмы защиты. Отказавшись от клише, отторгнув принятые роли и привычные манипулятивные приемы, целью которых был поиск помощи со стороны, человек остро ощущает отсутствие поддержки и ограниченность социальной защиты. И в этот момент он либо устремляется назад, поступившись собственной независимостью, либо доходит до «внутреннего взрыва» (горя, отчаяния, протеста), за которым следует проявление истинного «Я».
Истинное «Я» — это и есть аутентичная индивидуальность, сознающая и оберегающая свою целостность. Это тот оптимальный психический статус, к которому стремится зрелая личность. Новое ощущение суверенности стало настоящим открытием, равноценным, как представляется, максиме Декарта «Cogito ergo sum». И Перлз нашел для своего озарения столь же емкое, афористическое выражение. Он написал «Молитву гештальтиста»:
Я делаю свое, а ты делаешь свое.
Я живу в этом мире не для того,
Чтобы соответствовать твоим ожиданиям.
А ты живешь в этом мире не для того,
Чтобы соответствовать моим.
Ты — это ты, ая- это я.
И если нам случится найти друг друга —
Это прекрасно.
Если нет,
Этому нельзя помочь.
«Молитва гештальтиста», как и вся деятельность Фрица Перлза, несла не столько практический, сколько философский смысл. Недаром один из известнейших его учеников Джон Энрайт говорил: «Я благодарен ему за способ бытия в мире, о котором я не мог и мечтать до встречи с ним». Между тем новое понимание суверенности личности не совсем однозначно корреспондирует с традиционными принципами коллективизма, доброты, гуманности... «Молитва» направлена в первую очередь на защиту собственного права на суверенность, против всякого давления, в том числе гуманистического принуждения соответствовать ожиданиям значимых других. Но она защищает и право
245
других не соответствовать ожиданиям молящегося. И потому название «молитва» здесь не случайно. Это обращение к межличностному, всеобщему «символу веры» с целью обрести духовную опору в противостоянии мощным «поглощающим силам»: угрозе одиночества, давлению социума, власти традиций, ревности близких людей, а также собственной ревности, собственным притязаниям и поползновениям, личной податливости или жадности.
Но важно не только «функциональное» значение «Молитвы». Важно прежде всего, что новый психотип схвачен ею адекватно, безо всякой благостности. Как реальный феномен социальной жизни гештальт-терапия сложилась, когда таких людей стало уже очень много. Таким оказался психологический результат кровавых потрясений первой половины XX в. Уже Первая мировая война расшатала все духовные опоры общества, в последней ясности представив тщету благих идей рационализма и бессмысленность прагматического успеха. И отчаяние людей перед невиданными масштабами социальных бедствий слилось с ужасом перед бессмысленностью, нелепостью, стихийной принудительностью всего совершающегося. Как это происходило и что означало для духовно ориентированного человека, подробно, с некоторой даже наивностью описано в романе «На западном фронте без перемен» знаменитого Э.М. Ремарка (1898—1970), который сам угодил в пекло войны прямо со школьной скамьи. Сцены повседневной фронтовой жизни и смерти, быта, юмора и любви сопровождаются философическими заметками героя-автора, над которыми стоит задуматься: «Они все еще писали статьи и произносили речи, а мы уже видели лазареты и умирающих; они все еще твердили, что нет ничего выше, чем служение государству, а мы уже знали, что страх смерти сильнее. От этого никто из нас не стал ни бунтовщиком, ни дезертиром, ни трусом (они ведь так легко бросались этими словами): мы любили родину не меньше, чем они, и ни разу не дрогнули, идя в атаку; но теперь мы кое-что поняли, словно вдруг прозрели. И мы увидели, что от их мира ничего не осталось. Мы неожиданно очутились в ужасающем одиночестве, и выход из этого одиночества нам предстояло найти самим. <...> Грохот первых разрывов одним взмахом переносит какую-то частичку нашего бытия на тысячи лет назад. В нас просыпается инстинкт зверя, — это он руководит нашими действиями и охраняет нас. В нем нет осознанности, он действует гораздо быстрее, гораздо увереннее, гораздо безошибочнее, чем сознание... Когда мы выезжаем, мы просто солдаты, порой угрюмые, порой веселые, но как только мы добираемся до полосы, где начинается фронт, мы становимся полулюдьми-полуживотными. <...> Мы отданы во власть случая. Когда на меня летит снаряд, я могу