И гедонистический текст 14 страница

Даже если тут и была прямая журналистская злонамерен­ность, чего нельзя, конечно, сбрасывать со счетов, в теоретиче­ском плане важно другое. Очевидно, что человек подключается к Интернету таким, какой он есть, и в той парадигме мышления, которая актуализирована обстоятельствами его жизни и психо­историческим состоянием общества. И странно думать, что, под­ключившись к Интернету, он сразу же становится умнее, добрее и красивее. На диалог с машиной, а Интернет, помимо всего прочего, еще и Великая Развивающая Машина, накладывают свои ограничения и «человеческий фактор», и «технический фак­тор», и фактор синергетический, связанный с тем, что посредст­вом электроники взаимодействует масса программ и людей:

«Для новичка знания, полученные в Интернете, могут пока­заться поверхностными. Может, это и действительно так. Вся ин­формация очень сжатая, и длинной мысли нет. Краткие сводки и постоянные ссылки на другой адрес, где якобы больше конкрет­ной информации. Но там оказывается еще больше ненужного и такие же ссылки. И так до бесконечности. В принципе, пока ты найдешь нужные тебе материалы, придется разгрести массу не­нужного и неважного (плюс постоянно выскакивающие баннеры, которые сбивают с толку и отвлекают)» (испытуемая Мария К.).

«Вы заказываете "агенту" некую тему, и он "приносит" вам тексты. Проблема в том, что он не принесет вам то, чего вы не просили, сужая "поле" вашего мышления» (испытуемый Игорь П.). «Многие компании, заслужившие мировое признание, содер­жат совершенно неинтересные и даже непрофессиональные сай-294

ты (например, такой гигант, как Interplay, допускает опечатки в тексте своего главного сайта www.interplay.com и явно не заботит­ся о привлекательности его графического оформления)» (испыту­емый Алексей С).

«Поиск ограничен не возможностями Сети, а ресурсом чело­веческого любопытства. Мало кто преодолевает "привычку четы­рех кликов". Если за четыре клика человек не доходит до необхо­димой информации, он уходит совсем» (испытуемый Олег П.).

«Страх потери индивидуального "Я". Перегрузки. Объем за­полнен. Невозможно больше управлять мыслями» (испытуемая Диана В.).

«Особых психологических проблем, связанных с общением в Сети, у профессионалов не возникает. Вообще люди, ориентиро­ванные исключительно на получение деловой либо научной ин­формации, меньше всего подвержены двум основным психологи­ческим проблемам: виртуальной зависимости или агрессии в Ин­тернет. Зато они подвержены воздействию личностей, у которых такие проблемы есть» (испытуемый Федор Л.).

Но, так или иначе, приобщение к Net-мышлению, как вся­кий процесс быстрого и результативного интеллектуального раз­вития, сопровождается сильными положительными эмоциями. И это для многих настолько привлекательное переживание, что все свободное время они используют для серфинга по Сети и вирту­ального общения, так что, кажется, не могут и дня прожить без компьютера. Но хотя так называемая «интернет-зависимость» приобретает подчас весьма причудливые формы, феномен сам по себе не кажется таким уж новым, если вспомнить хотя бы выра­жение «читать запоем». Опасность (в психологическом плане) и в том и в другом случае одна и та же: пробуксовывание интеллекта. И афоризм А. Шопенгауэра: «Читать следует только тогда, когда не можешь писать. Все остальное было бы преступлением против мысли», — сохраняет актуальность со средины позапрошлого

века.

Однако куда более сильные, но отрицательные эмоции воз­никают, если Net-мышление человеку «не дается». Так называе­мые «интернет-фобии» развиваются по причинам самым разным.

Потому что своего компьютера нет. Но это в современной редакции не проблема.

Потому что близкий человек погряз в виртуальном общении. Тут достаточно разобраться, что лучше? Как в том анекдоте:

«Парень не может оторваться от компьютера. Родители вы­звали доктора.

— Придется лечить.

- Как?! Чем?!

295

— Сигаретами, вином, девочками...»

Ну а если интернет-фобия возникает потому, что ригидность собственных установок делает мышление практически монопара-дигматичным, не способным к переключению на новые типы текста, то это несовместимо с занятием журналистикой.

С профессиональной точки зрения все такое, хоть «интер­нет-мании», хоть «интернет-фобии», — невротическая реакция психологической защиты. Входя в Интернет, журналист вступает в зону риска. Перед ним океан информации, и собственная точка зрения может раствориться, словно капля пресной воды в горь­ко-соленой волне. А разного рода сетевые mass-media и конгло­мераты (vesti.ru, сайт Павловского, www.kavkaz-center.com и т.п.), того и гляди, засосут в такие водовороты информационной граж­данской войны, что вынырнешь с промытыми мозгами или вооб­ще уже записанным, к примеру, в «добровольные помощники Свободной Ичкерии». Пугают и знойные нравы сетевого сообще­ства (то ли пиратская гавань, то ли Запорожская Сечь), и леденя­щие ветры законодательства (в Китае вынесен смертный приго­вор хакеру; в США программиста, который приехал из другой страны, чтобы сделать доклад о методах защиты авторского права в Сети, арестовали по иску того издательства, на примере которо­го рассматривалась проблема). Вполне реальная опасность поте­рять индивидуальность, разум, свободу, самое жизнь. Но главную угрозу журналист приносит с собой. Старые навыки пропаганды подсознательно цензурируют Net-мышление. Механизм фрактала зацикливает и возводит в степень мифемы, идеологемы, инстига-ты. И если явная дикость или нелепость окажется в фокусе всей резонаторной мощи Интернета, кумулятивный эффект будет не­предсказуем. Это хуже, чем «ложка дегтя в бочке меда». Это бес­контрольный выброс радионуклидов в окружающую среду. Так что Net-мышление тоже в опасности, тем более что масса лиц и организаций сознательно хотела бы подчинить Интернет кто по­литическим интригам, кто силовым структурам, кто обществен­ному контролю, кто личным бизнес-планам.

Но, как говорится, «страшен сон да милостив Бог». Интернет не беззащитное дитя, а самоорганизующаяся и самоочищающая­ся система, настолько сложная, что для контроля за ним нужен будет аппарат не меньшей сложности. Пользователи Интернета — люди в большинстве своевольные. И, наконец, найдутся такие технические и программные новшества, которые выведут систему из-под контроля. Так что есть по крайней мере три основания для оптимизма.

А главное, изменилась психоисторическая ситуация. Комму­никативная открытость стала необходимостью для общества и

296

каждого его члена, условием развития человечества и сохранения психической полноценности человека. Между тем классические средства массовой коммуникации институциализированы, моно­полизированы или приватизированы. Чем станет Интернет — коллективным мышлением невиданной мощи или «сном разума, порождающим чудовищ»? И то и другое вполне вероятно. А в си­туации коммуникативной неопределенности журналисту надо по­думать о себе и о том читателе, который готов думать вместе с ним.

Как говорили исландские викинги, на весельных лодках пе­ресекавшие Атлантический океан, «плавать по морю необходи­мо...» Не войдя в Интернет, журналист не сможет работать в условиях глобализации массовых коммуникаций. И не в том дело, что новейшие информационные технологии могут дать ка­кую-то особо манипулятивную власть над аудиторией. Куда уж больше, чем было после того, как в 1933 г. доктор Геббельс и рейхсфюрер СС Гиммлер соединили тотальную пропаганду с то­тальным террором, и до того момента, как и тот и другой в 1945 г. вынуждены были покончить жизнь самоубийством. Мани-пулятивность — признак низменных целей журналиста и предве­стие его полного краха. Она всегда была и, надо полагать, еще долго будет встречаться в массовых коммуникациях. Но ее никог­да не было и нет в том, что можно называть высоким журнализ­мом. Даос Лао-цзы, рационалист Виссарион Белинский, прагма­тист Эрнест Хемингуэй, гедонист Ярослав Гашек, экзистенциа­лист Жан-Поль Сартр были властителями дум, а в их творчестве манипулятивности не было вовсе. Зато у всех них было нечто об­щее и по-настоящему важное: они ориентировались только на са­мую для их времени перспективную, как говорят теперь, продви­нутую страту, которой предстояло стать духовной элитой и акти­ватором общества. Они обсуждали ее проблемы в свойственной ей парадигме мышления, в ее стилистике.

Современный журналист, как бы он ни был воспитан и каких бы взглядов ни придерживался, чтобы достичь профессионального мастерства и жизненного успеха, должен уверенно ориентировать­ся в роении сетевых текстов, свободно и творчески работать в па­радигме Net-мышления. Не из конъюнктурных соображений, а следуя восьмому правилу техники информационной безопасности, которое, как и семь предыдущих, берет начало и находит свое за­вершение в психологии журналистского творчества:

Работа в парадигме мышления продвинутого читателя — мера адекватности понимания журналистом психоисторического со­стояния общества и перспективности изданий, программ, на­правлений журналистики.

297

Тллб-л Ъеб-яШля

НЕЛОКАЛЬНОСТЬ

ПСИХИКИ

И СИСТЕМНОСТЬ

ЖУРНАЛИСТСКОГО

ТЕКСТА

Так называемый «свободный поток информации» в своем ис­токе вовсе не так уж и свободен.

Mass-media информация заказывается, планируется, редакти­руется и «продвигается». И то, что не встраивается в ранжир внутриредакционных представлений, скорее всего в свет не выйдет.

В русле литературно-художественной традиции информация оформляется по канонам журналистских жанров и общепринятых дизайнерских правил. Считается хорошим тоном эти каноны и правила нарушать и вообще отрицать. Но каждая газета или теле­программа гордится «фирменным» стилем и текстом, а неумение соблюдать их рассматривается как непрофессионализм.

Каждой публикации индивидуально придается смысловая определенность и формальная жесткость. Но массовая коммуни­кация — это броуновское движение огромного количества тек­стов, которые расталкиваются или сливаются, теряют энергию или разгоняются до субсветовых скоростей, расщепляются или превращаются друг в друга, аннигилируются или вызывают куму­лятивные эффекты, но при этом не разлетаются, а интегрируются в систему... И из хаоса сведений складывается мозаика информа­ционной картины мира.

Но что удерживает их вместе? Благодаря чему они соединя­ются в систему?

298

В 1998 г. общая направленность пропаганды была такой, что смысловыявляющие тексты практически исчезли. Трудно стало подбирать живые примеры для проработки на семинарах со сту­дентами-журналистами. Чтобы проверить, а может ли вообще пройти через корпоративную цензуру редакционного аппарата текст смысловыявляющего типа, а в случае удачи заодно полу­чить и дефицитный дидактический материал, была в эксперимен­тальном порядке сконструирована статья «Барбизм-ягизм зна­менитой куколки» и предложена различным изданиям. Опубли­ковать ее удалось в журнале «Здоровье», хотя в парадигме драйв-мышления о «феномене Барби» писали тогда чуть ли не все газеты и журналы. Все было сделано строго по теории: подо­браны выразительные факты (в том числе сенсационные); сопо­ставлены различные точки зрения; дополнительно проведены специальные опросы и обследования; композиция выстроена в стиле публичной проработки всех обстоятельств, так сказать, «по­иска истины на глазах у читателя»...

В статье говорилось о том, что «взрослая», подчеркнуто жен­ственная и по виду, и по нарядам, и по «интересам» Барби разру­шает игру в куклы как «дочки-матери», благодаря которой за­креплялись традиционные семейные роли. Но говорилось также и о том традиционном парадоксе, что среди людей с высшим об­разованием больше всего женщин, а руководящие, денежные и престижные должности захватывают мужчины, и, значит, БАРБИ ПРИШЛА КАК НИКОГДА ВОВРЕМЯ, ибо, выбирая Барби, де­вочка ориентируется на активность, успех, амбициозность и предприимчивость. Психосексуальная сторона вопроса анализи­ровалась в статье и в том аспекте, что цветущая женственность Барби помогает половой идентификации девочки, способствуя обретению уверенности, способности любить, иметь семью и в том, как важно не зациклиться на сексапильности, из чего следо­вал вывод: «Да, Барби пришла вовремя, но не менее важно для ребенка, чтобы, выполнив свою задачу, ОНА ВОВРЕМЯ УШЛА, уступив место другим интересам и занятиям».

Наконец, в социокультурном плане «феномен Барби» (кукла, словно обучающая машина, определяет строй мыслей и чувств будущего поколения женщин; о кукле пишут сказки, издают ко­миксы, сочиняют песни; кукла стала элементом духовной жизни общества и персонажем современного фольклора) рассматривает­ся как актуальное воспроизведение архетипа женщины женщин, главы материнского рода, властительницы и волшебницы, образу которой сказочники патриархальных времен придавали устраша­ющую внешность Бабы-Яги. Главный для смысловыявляющего

299

текста момент трансцензуса возвращал этот архетип к личным за­ботам читателя: «Пришло время, и Баба-Яга сбросила уродливую личину, представ в образе прекрасной девушки, чуть ли не боги­ни. Но погодите умиляться. Неукротимость и воля остались те же. И подтверждение этому мы будем все чаще встречать у собст­венных дочерей»¹.

В 1999 г. журнал «МК-Бульвар» (№ 43) вынес на обложку че­тыре портрета с анонсами.

Чемпион мира по боксу. Анонс: Костя Цзю. Убийца с дет­ским лицом. Единственный русский боксер, покоривший Америку.

Кинозвезда. Анонс: Антонио Бандерас платит секретаршам 6000 долларов.

Солист поп-группы. Анонс: Дельфин хочет петь, но не может.

Кукольная головка, не узнать которую невозможно. И анонс: Кукла Барби садится в инвалидную коляску.

Портрет куклы не самый большой. Но он заверстан на от­крытие полосы и посвященная ей публикация — самая большая в номере: почти 20 000 печатных знаков и 16 фотоизображений. Дана историческая справка: когда, где, кем изобретена Барби. Приведена статистика, сколько кукол и в каких вариантах было сделано и продано. Прокомментированы результаты опроса 50 учениц 2-го и 3-го классов одной из московских школ о люби­мых игрушках. Характерным способом подведена философиче­ская база — манипулятивно перекомпанованы цитаты из статьи «Барбизм-ягизм знаменитой куколки» да еще привлечены экс­пертные мнения писательницы, героиней одного из романов ко­торой является кукла Барби, и знаменитого коллекционера кукол. Все оформлено в отдельные, самостоятельные материалы, но сверстано навалом, кучей, в которую ленточками вмонтированы две серии снимков: шесть Барби в вечерних туалетах голливуд­ских кинозвезд и шесть Барби в национальных костюмах разных стран, в том числе в русском сарафане и кокошнике. Публика­цию открывает фотомонтаж: Барби, выходящая из пластмассовой толпы пупсов, словно Афродита из морской пены, и шапка: «БАРБИ-ЯГА в тылу врага». А завершает — снимок куклы-инва­лида и концовка: «Логика производителя такова: в мире стано­вится все больше детей с физическими недостатками... И эти дети не должны чувствовать себя ущербными. Покупатель во всем мире понял эту логику. Вот только в России не было прода­но ни одной куклы»².

¹ Цит. по: Пронина Е. Барбизм-ягизм знаменитой куколки // Здоровье. 1998. N° 3.

² Цит. по: Барби-яга в тылу врага // МК-Бульвар. 1999. № 3.

300

Структурно это вполне кондиционная имитация сетевого текста. В целостное множество соединены относительно самосто­ятельные публикации разных жанров, подписанные разными ав­торами. Но в каждой из них проводится одна мысль: Барби важ­на и ценна, потому что помогает перестроить традиционную ущербную ментальность на прогрессивный лад. И это превращает их в последовательность фрагментов фрактала, рассчитанного на дальнейшие итерации алгоритма подобное™ уже в головах чита­телей. А то, что это пропагандистская имитация, а не спонтанно самоорганизующийся фрактал, видно по тому, как ударные прие­мы выразительности переходят грань цинизма и гедонистический глум в поле национальной ментальное™ придает тексту полити­ческую манипулятивность. Отсюда и подтасовка фактов (кукла в инвалидной коляске на самом деле не Барби, у нее на Западе другое имя и другая «легенда») и экспертных оценок (цитаты из статьи «Барбизм-ягизм знаменитой куколки» перекомпанованы таким образом, что искажается мысль автора).

Необходимые уточнения пришлось делать уже в научном журнале «Прикладная психология». Чтобы расставить все точки над «i», нужно было рассмотреть феномены и артефакты ажио­тажной «игры в куклы», охватившей детей, родителей, учителей, философов, журналистов в рационалистической парадигме, объ­ясняя, почему так получается и что это значит. Для этого потре­бовалось выстроить опорную концепцию из положений психоло­гической теории, поясняющих этапы психосексуального развития в процессе становления личности, и сопоставить с нею массовые реакции («58% опрошенных девочек хотели бы походить на Бар­би... А на вопрос о том, похожа ли на нее мама, смущенно отве­чают "нет"»), а также переходящие грань патологии примеры идеализации («Синди Джексон потратила 25 тысяч долларов на 18 пластических операций, чтобы стать похожей на Барби») и де-монизации детской игрушки («один из религиозных деятелей Ку­вейта призвал запретить куклу Барби»). Все выстраивалось в строгом соответствии с типологической структурой убеждающего текста. Идеологема вошла в самый заголовок статьи: «"Барбизм" и "ягизм" в наши дни»³.

То, что на одну и ту же тему, практически на одном и том же материале, в трех разных изданиях сделаны три типологически различающиеся публикации, — в порядке вещей. Как говорится, привычное дело. Не более чем еще одно частное подтверждение того, что в любой момент любым журналистом любой материал

з См.: Пронина Е. «Барбизм» и «ягизм» в наши дни // Прикладная психоло­гия. 2000. N° 5.

301

может быть рассмотрен в любой парадигме и запечатлен в тексте любого типа. Но вот на чем следует задержать внимание. Во всех трех публикациях ключевой момент один и тот же: виртуальный образ «барбизм-ягизм». Им определяется замысел всех трех тек­стов. Он служит средством оценки реальных фактов и социаль­ных артефактов. И он же — цель оглашения, развертывания или переосмысления в зависимости от типа текста. Короче, без этого виртуального образа указанных трех текстов не было бы вовсе или они получились бы совсем другими, потому что тогда в них проявлялась бы уже другая виртуальность. И уже эта другая вир­туальность определяла бы замысел, служила средством и была целью публикаций безотносительно к их типологии. Виртуальный образ актуальной реальности — вот в чем суть журналистского сообщения, его подоплека и квинтэссенция, его импульс воздей­ствия на мышление—общение—поведение масс и вклад в исто­рию. Виртуальность — вот то общее, что свойственно и «мифе-ме», и «идеологеме», и «конструкту», и «инстигату», и «трансцен-зусу», и «фракталу», и благодаря чему они способны органично взаимодействовать как элементы одной системы интегральных единиц общения, придавая системность каждому журналистскому тексту, в какой бы парадигме мышления он ни создавался.

Но что есть виртуальность? И как определить границы фено­мена и его имплицитную модель применительно к психологии журналистского творчества, если для психологов виртуальность — это и сны, и фантазии, и игры, и искусство; для журналистов — и реконструктивное описание, и прогностический комментарий, и интуитивное предчувствие, и дезинформация, и «черный PR»; для физиков — идеальные модели природных процессов; для фи­зиологов — гипотетические ментальные процессы, не регистриру­емые аппаратурой; и т.д. Характерно, что словосочетание «вирту­альная реальность» терминологически воспринимается обычно как «созданные электронными средствами образы, моделирую­щие реальность с целью тренировки, развлечения и управления системой». (Ср.: «Virtual reality — electronically generated images that approximate reality for training, entertainment end system cont­rol»⁴.) Однако само понятие «виртуальный» возникло гораздо раньше, чем появились компьютеры. В оптике давно использует­ся термин «виртуальный (мнимый) фокус», означающий мысли­мую точку, в которой сходятся лучи. В железнодорожном деле известно понятие «виртуальный путь»: длина воображаемого пря­мого горизонтального пути, на который было бы затрачено столь­ко же топлива, сколько на реальный путь из пункта А в пункт Б

⁴ Business Speak. 1994.

302

со всеми пригорками, спусками, поворотами и проч. Существуют даже совершенно иррациональные определения, четко отвечаю­щие современным реалиям физической науки: «Виртуальный — имеющийся по существу, действующий, но фактически не фик­сируемый», или, что то же самое, «дающий результат, но не су­ществующий»⁵. Таковы, например, виртуальные частицы ядерной физики. В полном смысле синонимами «виртуального» является «мыслимый, но не существующий в реальности», «придуманный для удобства расчетов», «идеальная модель». А в современном ки-берпространстве виртуальность можно уже и видеть, и слышать, и даже трогать, как, например, в тренажерной кабине самолета, в котором пользователь как бы отправляется в полет со всеми пе­регрузкам, проблемами и решениями.

Несмотря на кажущуюся разнородность, все эти подходы и феномены объединяет удивительное, мерцающее сочетание свойств «быть» и «не быть». Обыденное сознание эту парадокса­льность старается не замечать, придавая слову «виртуальный» бо­лее понятное значение — неявный, скрытый, тайный, имеющий место фактически, но не официально. Характерный пример при­водит словарь The Merriam-Webster Dictionary of Synonyms and Antonyms: «The president was so much under the influence of his wife that she was virtual ruler of the country» (Президент находился под таким сильным влиянием жены, что, в сущности, она была вир­туальным руководителем государства)⁶. Но для науки мерцание свойств «быть» — «не быть» представляет самое интересное. Тем более что с развитием общества вдруг обнаруживается, что почти все в жизни «виртуально» и на самом деле люди взаимодействуют не столько с реальностью, сколько с представлением о ней, кото­рое складывается как из фактического опыта, так и из расхожих мнений, иррациональных побуждений, сообщений mass-media и т.д. И оказывается, что иначе человек не может адаптироваться к суровым реальностям природы и социума. Так, например, про­анализировав многочисленные феномены постгравматического поведения людей, связанные с социальными, техногенными и природными катаклизмами, изучив традиции разных народов в преодолении отчаяния и обретении жизненной перспективы, из­вестные социотерапевты Р. Лифтон и Э. Ольсон пришли к выво­ду, что именно иррациональная вера в бессмертие (а его ничто не подтверждает и следов его найти невозможно, подобно виртуаль­ным частицам) обусловливает сохранность психики, способность

⁵   См., напр.: Burlington Universal Concise Dictionary. 1992.

⁶ The Merriam-Webster Dictionary of Synonyms and Antonyms. Massachusetts. 1992.

303

человека адаптироваться к объективным проблемам и труд­ностям.

Моделирующая способность психики является ее основным качеством. В результате реальность как бы удваивается. С одной стороны, существует объективная реальность как таковая, с дру­гой — ее психическая модель. Последняя производится психи­кой, но относительно независима от нее. Она спроецирована во­вне и воспринимается психикой как самостоятельный объект. Даже свой собственный сон субъект «наблюдает», порой удивля­ется, порой ищет откровений, пытается интерпретировать как не­что «показанное» ему.

Эта особая сфера психических моделей реальности разного уровня и разной сложности и есть виртуальность в широком смысле. При всей пестроте и внешнем несходстве анализируемых явлений их объединяет одно — они являются продуктом психи­ческой активности, в конечном счете продуктом творчества. Проблема же состоит в том, что, будучи производным психики, психические модели так же предстают, являются психике, как и объективный мир. Иной раз психика делает различие между объ­ективной и виртуальной реальностью, между оригиналом и слеп­ком, между фактом и фантазией, иногда это ей не под силу. По­следнее зависит от множества факторов: опыта, знаний, культуры и в первую очередь от зрелости психики. Сегодня, например, люди в состоянии воспринять мифические персонажи Древней Греции как символы, вымысел, проекции, а образы леших и ру­салок как поэтическую фантазию. Но магическое сознание при­нимало эти фигуры за самую реальную реальность. Люди боялись их, взывали к ним, видели их как если бы это были ближайшие соседи. Гораздо сложнее, впрочем, идентифицировать свои соб­ственные убеждения как психический продукт. Политические пристрастия, гербалайф, принцесса Диана, астрологические прогно­зы Глобы, «Спартак-чемпион», «Пугачева и Киркоров», пси­хотронное оружие, глобализация и т.п. — все это мифосфера, бу­ферная реальность, предохраняющая от прямого соприкоснове­ния с внечеловеческой реальностью, опосредующая контакт с неантропоморфным миром (в том числе социальным).

Очевидно, что уровень сложности и функциональное назна­чение психических моделей настолько различны, что можно вы­делить несколько типов виртуальности или, иначе, несколько ти­пов реальности, наряду с внешней, физической реальностью. Фе­номенология адаптирующей функции психики по отношению к реальности обернулась необходимостью типологического анализа эффектов виртуальности. Оперативная необходимость такого рода рефлексии и интеграции разнородных фактов была со всей

304

очевидностью показана на специализированной конференции «Виртуальная реальность: психологические, философские и тех­нические аспекты» (1997), проведенной Российской ассоциацией искусственного интеллекта и факультетом психологии МГУ. Ана­лиз представленных на конференции материалов и мнений по­зволил выдвинуть вариант типологии виртуальности, который не­посредственно выводит на фундаментальные проблемы творчест-ва-в-процессе-коммуницирования⁷:

Типы реальности

2                         ¥^ Объективный    1