Основание русской истории или блеф?

Где и как возникла начальная Русь?

29 мая 2014   Археолог

Во всех энциклопедиях, включая самую актуальную и демократичную ― Википедию, ― «Повесть временных лет» (далее ПВЛ) представлена как «наиболее ранний из дошедших до нас древнерусских летописных сводов начала XII века». Часто ПВЛ даже называют Первоначальной летописью. Словно никого не смущает слово «повесть» в её заглавии. А ведь это слово во времена написания ПВЛ означало отнюдь не «летопись», для чего в русском языке того времени существовало и использовалось собственно слово «летопись» (или «летописец») как калька с греческого хронограф.

Основание русской истории или блеф?

В те времена, когда писалась ПВЛ, на Руси ещё не было литературных жанров романа и тем более фантастики, и всё, имевшее к ним отношение, именовалось повестями, так как само слово «повесть» имело во времена создания ПВЛ значения: «предание», «слухи» и даже «сплетни». Тем не менее, как мы видим, отечественная историография намертво закрепила за ПВЛ, то есть преданиями, слухами и сплетнями, статус летописи, в котором та уже пребывает почти тысячу лет, давным-давно заматерев и покрывшись благородной академической патиной. Дифирамбы и панегирики ПВЛ пели и маститые историки, и не менее маститые филологи: российский первоисторик С. Соловьев называл ПВЛ «образцом всероссийского летописания», а академик Д. Лихачев почитал её «великим наследием».

Пожалуй, первым среди профессионалов (или полупрофессионалов, если археологов считать не совсем профессиональными историками) решительно поставил вопрос о достоверности ПВЛ, как исторического источника и единственного основания всей отечественной истории археолог и публицист А. Никитин. Наиболее полно его критический взгляд на ПВЛ нашел в серии статей под общим названием «Основания русской истории» [1]. Для кого как, а лично для меня чрезвычайно важно, что к слабеньким любительским голоскам, робко вопиющим о принципиальной беллетристичности и потому столь же принципиальной неисторичности ПВЛ, присоединился трубный глас профессионала. Никитин своими «Основаниями» по сути дела лишил всю нашу древнюю историю её единственного основания и, выдернув из-под неё фундамент, подвесил весь небоскрёб российской истории в воздухе. Археологическая закваска и добросовестность исследователя не позволили Никитину пройти мимо вопиющих противоречий между сказками ПВЛ и реальными данными современной археологии, заставила критически и радикально пересмотреть взгляд на ПВЛ и, как следствие, на начальные этапы становления древней Руси. Не приходится удивляться тому, что профессионал-археолог не смог мириться с такими «фактами» отечественной истории в подаче ПВЛ как призвание Рюрика с братьями в Новгород почти на век раньше того времени, когда археологически удостоверяется возникновение города, или византийские дани Вещему Олегу на города, которые археологически возникнут только спустя более полувека после смерти «вещего князя». Наверное для Никитина-историка этот шаг был непростым, но для Никитина-археолога ― естественным. Противоестественно то, что никто из археологов не сделал его до Никитина! Никитин, спасибо ему, оказался принципиальнее и смелее других. Может быть всё же в каких-то моментах в силу «отягченности» профессионализмом он не сумел столь же решительно перечеркнуть ПВЛ «от корки до корки», а вместе с ней и привычную нам историю древней Руси, добросовестно переписанную из ПВЛ в свои учебники российскими первоисториками, как ничтоже сумняшеся с дилетантским простодушием позволяли себе любители истории вроде меня [2]. Но и то, что он сделал, дóлжно рассматривать как революционный прорыв в наше действительное прошлое, первую значительную и значимую брешь в завесе, скрывающей от нас реальную историю древней Руси. И теперь эту профессионально пробитую брешь не так-то просто будет залатать.

К сожалению, А. Никитина уже нет с нами, и не похоже, что ему удалось создать свою школу и вырастить плеяду последователей. Поэтому рискованный, но необходимый труд расширения его Великой Бреши в прошлое Руси объективно ложится на плечи энтузиастов, в основном всё тех же любителей. Для них я постараюсь обозначить контуры этой бреши, как они видятся мне, и наметить некоторые угадываемые сегодня направления прорыва в реальность древней Руси. Если при этом мне придется в чем-то не согласиться с Андреем Леонидовичем, надеюсь, он простил бы мне ежели не мою самонадеянность, то хотя бы мою инициативу.

«Рюриковичи» или фантомы древней Руси?

Летописный Рюрик, несмотря на физическое небытие в IX веке Новгорода Великого, куда он якобы был призван, и общепризнанную мифичность его «братьев» Синеуса и Трувора, остается в российской историографии основоположником первой княжеской династии Руси. А. Никитин решительно вывел летописного Рюрика за рамки истории Новгорода, но не посягнул на его идентичность с датским конунгом Рёреком Ютландским. Эта идентичность, узаконенная в своё время академиком Б. Рыбаковым и уже поэтому требующая к себе внимательно насторожённого отношения, была необходима самому Никитину для косвенной поддержки его гипотезы о европейском, в частности фризском, происхождении начальной руси. Но, увы, все исходные посылки для его «фризской гипотезы» на самом деле ошибочны и опираются на чисто внешние псевдодоказательства.

Например, Никитин считает важной «идентичность имени Рорик/Ререк племенному символу вендов-ободритов, каким был рарог/ререг». По его мнению, «..в этом имени [на самом деле не “Рорик/Ререк”, а “Рёрек”.– В.Е.].. отчетливо проступает западнославянское (вендское) слово “ререг/рарог” — “сокол”. Последнее чрезвычайно знаменательно, поскольку на пространстве земель, где проходила жизнь Рорика ютландского, только у одного народа сокол (“ререг”) был священным племенным символом — у вендов, т.е. у славян-ободритов». Сказать, что жизнь Рёрека Ютландского проходила на пространстве земель ободритов ― сильное преувеличение. На это пространство он заглянул-то один единственный раз, да и то мельком. Что же касается сопоставления Рёрека с соколом ― это очень типичная и широко распространённая ошибка. Каким бы ни был племенной символ ободритов (если он у них вообще был, так как никаких действительных доказательств этого нет!), имя Рёрека не имеет с ним ничего общего. Настоящее имя датского конунга было Hrørekr, что на древнескандинавском несёт простой вполне определенный смысл «славный повелитель», так что никакие соколы и никакие ободриты тут абсолютно ни при чем. Явно надумано якобы славянское ободритское происхождение имени Рёрека. Эта надуманность отчётливо проявляется в именах его ближайших родственников: отца Рёрека звали Хальвданом, братьев Хеммингом и Харальдом, а племянников Родульфом и Годофридом ― все имена стопроцентно германские.

Аналогичная картина с областью Рустринген, которую Никитин тоже привлекает для подтверждения своей фризской гипотезы. Эта историческая область Фризии не имеет никаких пересечений со словом «русь» и начальной русью, так как на самом деле называлась Rüstringen (Рюстринген) от rüsten ― «снаряжаться, вооружаться, готовиться к войне» и Ringen ― «бой, сражение». (Возможно, что в Рю-Штирии??? От ФВА)

Так что идею выведения древней руси из Фризии мы все же отбросим как некое недоразумение хорошего археолога, но, увы, плохого лингвиста А. Никитина, однако сохраним его ценнейший основной вывод о мифичности летописного Рюрика: «Рорик ютландский оставил свой след не на землях Великого Новгорода, а в памяти вендов-ободритов… сказание о приходе Рорика/Рюрика к “словенам” сфрормировалось не на почве Великого Новгорода или Киева, а значительно ранее, на землях вендов-ободритов, и лишь много времени спустя было инкорпорировано в ПВЛ в малоузнаваемом виде». Здесь стóит пояснить, что, разумеется, предварительно это сказание, основанное на реальных событиях борьбы западных славян ободритов с Людовиком Германским конца первой половины IX века, было принесено бежавшими от немецкой экспансии эмигрантами-ободритами с Эльбы и Одры в Приладожье и Поволховье, где со временем инкорпорировалось в местный славяноязычный фольклор. В ПВЛ же оно оттуда перекочевало относительно поздно, примерно в середине XI века, что А. Никитин демонстрирует отсутствием Рюриков среди первых поколений князей-«Рюриковичей» и появлением первого на Руси действительного князя с именем «Рюрик» только во второй половине XI столетия.

Таким образом, если не держаться за ничем не подтверждаемую и ошибочную, как я постараюсь показать ниже, гипотезу о «западноевропейском» происхождении руси, Рюрик оказывается не только бестелесным призраком, но и совершенно лишней, никому не нужной фигурой на доске русской истории. Вместе с Рюриком с этой доски должны быть навсегда сняты и другие неиграющие фигуры-фантомы, как связанные с Рёреком Ютландским, вроде ободритского правителя Гостомысла, так и не связанные с ним, наподобие безвестного Вадима [3], невесть как и откуда проникшего в новгородские летописи.

Но, признав абсолютную мифичность Рюрика и переходя к следующему по хронологии ПВЛ русскому князю ― Вещему Олегу, ― А. Никитин ставит того в совершенно иное отношение к русской истории: «Если Рюрик в русской истории оказывается всего только фантомом, тенью, отброшенной на пространства Восточной Европы Рориком ютландским или фризским, то Олег выступает в ПВЛ первой фигурой, чье существование подтверждается датированным документом — договором, заключенным этим князем с греками 2 сентября 911 (6420 «сентябрьского») года. К сожалению, этот безусловно исторический факт не облегчает работу исследователя, приступающего к выяснению личности одного из самых загадочных персонажей ранней русской истории, награжденного прозвищем «вещий», т.е. “мудрый”, “знающий”, а если следовать значению этого слова у кашубов (на территории “варяского Поморья”), то и “оборотень”, “упырь”». То есть, по мнению Никитина, Вещий Олег в отличие от поручика Киже и летописного Рюрика фигуру всё-таки имеет. Даром что оборотень и упырь. Весьма печально, что А. Никитин, первый профессионал, признавший выдумкой всю историю с призванием варягов, а летописного Рюрика неким фантомом, все-таки, противореча самому себе, не пожелал признавать таким же фантомом ПВЛ Вещего Олега, выдвигая в подтверждение его реальности совершенно недействительный и нерелевантный аргумент ― договор с Византией 911 года (912 года по датировке ПВЛ). Об этом договоре нам придется говорить и говорить много, а пока сделаем одно небольшое отступление по поводу «прозвища» Олега.

Согласно широко распространенной и до сих пор никем не опровергнутой точке зрения, лексема «Олег» ― естественная фонетическая адаптация древнескандинавского Helgi к восточнославянскому языку. Эта адаптация осуществилась в три этапа. Сначала скандинавское helgi при заимствовании старославянским потеряло отсутствовавшее в славянских языках начальное придыхание [h], и получившаяся словоформа «эльг» была письменно зафиксирована Константином Багрянородным в женском варианте «архонтисса Эльга». На втором этапе начальное «э» йотировалось, что типично для старославянского языка. И, наконец, с переходом в восточнославянский язык получившееся начальное «е» закономерно заменилось гласной «о» (по парадигме един → один, елень → олень, есень → осень, Елена → Олена и т.п.), что в конечном счёте дало известную нам из ПВЛ форму «Ольг», впоследствии трансформировавшуюся в современное имя «Олег». Любопытно отметить, что в X веке дважды документально зафиксирована форма этой лексемы с «у» на конце: это х‑л‑гу «Кембриджского анонима» и пограничная надпись «Феодор олгу таркан» в Болгарии времен Симеона I. В последней из них А. Никитин почему-то считает олгу тюркской (древнеболгарской) лексемой и переводит как «великий», хотя ни в одном тюркском языке, включая татарский как один из наследников древнебулгарского, такого слова нет.

Но самое-то главное, что исходное Helgi превратилось не только в имя, но одновременно и «прозвище» Вещего Олега, которое представляет собой дублирующую скандинавское имя Helgi славянскую кальку. Вероятно дело в том, что прямые имеющиеся в словарях переводы слова helgi ― «святой» и «священный» ― не могли быть приняты авторами ПВЛ, так как для них, православных монахов и книжников, слова «святой» и «священный» уже несли совсем иной, устоявшийся в христианстве смысл и в этом смысле не могли ассоциироваться с князем-язычником. Тогда авторы ПВЛ нашли, на мой взгляд, изумительное решение, заменив их близким аналогом, почти синонимом «вещий» из дохристианского лексикона! Таким образом, «вещий» ― никакое не прозвище Олега, а просто перевод имени-титула Helgi на «языческий» восточнославянский язык; сочетание же «Вещий Олег» ― это нечто вроде масла масленого: стоящие рядышком перевод и фонетическая адаптация скандинавского Helgi.

Приняв «имя» Вещего Олега в качестве титула helgi, что в славянской передаче дало «ольг», нельзя не обратить внимание на сакральность его исходного древнескандинавского значения (независимо от перевода «священный» или «вещий»), явно соотносящуюся с сакральной ролью и функциями кагана в Хазарском каганате в IX веке, то есть во время возникновения начальной руси. Поэтому можно смело предположить, что сам титуд helgi-ольг есть не что иное, как перенесённый в древнескандинавскую среду начальной руси титул и статус хазарского кагана. И это прекрасно объясняет сам факт принятия предводителями начальной руси именно титула «ольг», поскольку он по существу эквивалентен для внутреннего пользования титулу «каган». Подтверждением этого может служить упомянутая выше болгарская пограничная надпись, в которой словосочетание «олгу таркан» однотипно с хорошо известными из сообщений арабских авторов составными титулами хазарской знати типа «каган-бек», «кундур-каган» и им подобными.

Огромная заслуга А. Никитина состоит в том, что он «открытым текстом» без экивоков и академических уверток заявил об очень позднем появлении многих «фактов» истории древней Руси, относимых ПВЛ к IX и X векам, но на самом деле рожденных фантазией и внесенных в текст ПВЛ пером некого её редактора XII века, которого сам Никитин называл «киевлянином-краеведом» [4]. В полной мере это относится, как отмечает сам Никитин, к «биографии» Вещего Олега: «Несмотря на кажущееся обилие сведений об Олеге, рассыпанных по страницам ПВЛ, начиная со ст. 6387/879 г. и кончая ст. 6420/912 г., которая после рассказа о смерти князя от змеи, выползшей из черепа любимого коня, завершается выпиской из хроники Георгия Амартола об Аполлонии Тианском и пророчествах, все они, за исключением договора 6420/912 г., оказываются малодостоверны и прямо легендарны. Последнее может быть объяснено тем обстоятельством, что наличие в этих новеллах характерных фразеологических оборотов, использование топографических ориентиров, проведение идеи тождества “словен”, “полян” и “руси”, а также текстов, заимствованных из хроники Георгия Амартола, указывает на их принадлежность перу «краеведа-киевлянина», работавшего в первой половине XII в., или же — на кардинальную переработку им каких-то предшествующих текстов…». По существу Никитин признаёт, что вся «биография» Вещего Олега в ПВЛ ― чистое творчество киевского «краеведа» [5], и единственным реальным фактом в ней, тут с Никитиным нельзя не согласиться, оказывается только договор 911 года. Но подтверждает ли он реальность Вещего Олега?

«Ваша Светлость» или «каган всея Руси»?

Договор между Русью и Византией 911 года, приписанный авторами ПВЛ Вещему Олегу, ― действительно документ чрезвычайной важности для понимания процесса возникновения начальной руси. К сожалению, вопреки утверждению ПВЛ, мы не знаем, кто заключал этот договор со стороны руси и где эта русь обитала. Мы не знаем, на каком языке и какой письменностью был записан русский экземпляр договора. Мы не знаем, как этот экземпляр, либо его копия или перевод на какой-то славянский язык сохранился и попал к киевскому «краеведу» [6], который внес его текст в ПВЛ со своими комментариями и, увы, к нашему огромному сожалению, коррективами собственно текста. Но кое-что из этих важных вопросов можно с высокой степенью вероятности прояснить даже из того правленного «краеведом» варианта текста договора, который доступен нам сегодня единственно в ПВЛ.

В самóм тексте договора сказано, что договор записан неким «ивановым написанием»: «В знак крепости и неизменности, которая должна быть между вами, христианами, и русскими, мирный договор этот сотворили мы Ивановым написанием [выделено мной, – В.Е.] на двух хартиях ― Царя вашего и своею рукою, ― скрепили его клятвою предлежащим честным крестом и святою единосущною Троицею единого истинного Бога вашего и дали нашим послам…». Отечественная историография старательно обходит молчанием это «иваново написание», которым, как следует из текста договора, был написан экземпляр руси. Что касается языка этого экземпляра, то он по умолчанию подразумевается русским. Но что такое был русский язык в начале X века? Ответ далеко не очевиден. По крайней мере, в середине X века, по хорошо известному свидетельству Константина Багрянородного в его труде «Об управлении империей», «русские» названия днепровских порогов звучали явно по-древнескандинавски. Следовательно, и сам русский язык того времени должен был быть языком древнескандинавским. Так вот, вышеозначенное никому не известное «иваново написание» старательно обходится молчанием, равно как и «русский язык» по Багрянородному, так как не может быть сопоставлено ни с одним из славянских языков и алфавитов. А сопоставлять его с неславянскими языками и алфавитами никто принципиально не желает.

ПВЛ приписывает текст договора 911 года лично Олегу, причем в весьма странном контексте: «Послал Олег мужей своих заключить мир и установить договор между греками и русскими, говоря так: “Список с договора, заключенного при тех же царях Льве и Александре. Мы от рода русского…”». Как будто Олег лично диктует своим послам не проект договора, а… «список» с него! И это никого не смущает, включая, кстати говоря, и А. Никитина. Как никого почему-то не смущают имя и титулы Олега. А титулам в тексте договора Никитин придает огромное, неоправданно большое значение: «Олег, безусловно, был князем, причем наследственным князем, т.к. в тексте договора 6420/912 г. он представлен с титулом “светлости”, что могло иметь место только в том случае, если константинопольский двор был абсолютно уверен в правомочности Олега претендовать на графское или княжеское достоинство». Эта «светлость» ― титул, совершенно не свойственный древней руси, по крайней мере русским князьям в ПВЛ, ― служит Никитину основанием посчитать Олега потомственным владетельным графом или князем из центральной Европы, где в X веке такие титулы якобы были в ходу. Он словно начисто забывает сделанный им же парой абзацев выше совершенно справедливый вывод о недостоверности всего, связанного с Вещим Олегом в ПВЛ, из-за чересчур творческого подхода его «краеведа» к правкам и переработкам текста ПВЛ и, в частности, всего относящегося к договору 911 года. Между тем, совершенно очевидно, и это по сути признает сам Никитин, что все титулы в тексте ПВЛ в отношении предводителей руси IX–XI веков насквозь липовые. Все документы того времени кроме писаной много позже ПВЛ, как отечественные («Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона), так и иностранные, в частности европейские (Бертинские анналы) и арабские (Ибн Русте, Гардизи и др.), единогласно и однозначно говорят, что верховные правители руси со второй половины IX века вплоть до второй половины XI века носили титул «каган». Правда, греки этого титула за властителями руси не признавали и всех их без разбору именовали «архонтами». Все «князья» и «великие князья» в ПВЛ ― это правки поздних обработчиков её текста, не в последнюю очередь киевского «краеведа». А что касается константинопольского двора, то тому всегда было глубоко наплевать на правомочность титульных претензий варварских князьков, всяких там архонтов и архонтисс, которые были ему совершенно неинтересны вместе с их претензиями.

Абсолютно нулевую значимость титулатур в тексте ПВЛ, в частности в тексте договора 911 года, весьма наглядно иллюстрирует сам договор уже своей преамбулой: «…посланные от Олега, великого князя русского, и от всех, кто под рукою его, ― светлых и великих князей, и его великих бояр…». Во-первых, сама «Его Светлость» оказывается «великим князем русским», чего не могло быть в исходном тексте договора. Трудно сказать с уверенностью, носил ли предводитель руси, инициировавший договор 911 года, титул кагана или довольствовался родовым именем-титулом «ольг», о чём мы ещё поговорим чуть ниже, но именоваться «великим князем» он точно не мог. Во-вторых, «под его рукою», оказывается, находились… другие «великие князья», что вообще есть полный абсурд: великий князь на то и великий князь, чтобы не быть чьим-то подручным. В крайнем случае, великий князь мог бы оказаться «под рукой», то есть в некой зависимости от кагана или императора. В-третьих, дело усугубляют какие-то «великие бояре» ― титул, как известно, прямо связанный с обладанием крупной земельной собственностью и потому вообще лишенный смысла у начальной руси, этаких водных кочевников «перекати поле», купцов и пиратов, что следует из текста договора. (Характерно, что А. Никитин очень точно и выразительно называет начальную русь «морской пехотой» своего времени.) Такое типичное для «краеведа» нагромождение нелепиц напрочь лишает всю титулатуру в тексте ПВЛ каких-либо претензий на достоверность. Соответственно, невозможно всерьез рассматривать частный ляпсус со «светлостью» в качестве аргумента для утверждения о «центрально-европейском происхождении» заключившего договор 911 года предводителя руси.

Оставаясь в неведении относительно титула этого предводителя, мы на самом деле пребываем в таком же неведении относительно его имени. Как уже постулировалось выше, «Олег» ― не личное имя, а титул «ольг», эквивалентный для собственно руси титулу «каган». Если отбросить случайно затесавшегося в «Рюриковичи» самогó Рюрика, то, согласно ПВЛ и другим известным документам того времени, все первые властители древней руси носили это наследственное имя-титул. Вслед за ольгом Вещим мы видим Игоря Старого, который «Кембриджским анонимом» тоже назван ольгом (Х‑л‑гу), а затем жену Игоря, тоже ольгу, у которой, кстати, если верить В. Татищеву, помимо этого имени-титула имелось и личное имя «Прекраса» [7]. Весьма вероятно, что в имени Святослава первый компонент Свят‑ тоже является славянской калькой с helgi/ольга. В этот же ряд ольгов и ольг можно поставить безымянного древлянского «князя Олега», который, по версии ПВЛ, был сыном Святослава (ольга Слава?) и внуком ольга Игоря и ольги Прекрасы. Вот такая семейственность «ольгов» и «ольг», совсем как у К. Коллоди: «Когда-то я знавал целую семью Пинокки: отца звали Пиноккио, мать ― Пиноккия, детей ― Пинокки, и все чувствовали себя отлично».

В тексте договора 911 года имя Олега Вещего, ― по моему предложению, титул (или династическое имя) «ольг», который для внешнего мира мог «с помпой» переводиться как «каган», ― встречается один единственный раз вкупе с рассмотренной выше сомнительной титулатурой, что заставляет видеть здесь инсинуацию «краеведа». Если выбросить из преамбулы весь кусок с липовой титулатурой и «именем» Олега в придачу, то ничто в договоре больше не будет указывать на то, что у заключавшего его предводителя руси вообще было личное имя. Можно провести несложный эксперимент и гипотетически восстановить оригинальный кусок преамбулы договора, изъяв вставленные имя и титулы и тем самым возвратив преамбуле тот вид, который она могла иметь до её правки «краеведами» и другими «корректорами» ПВЛ. Для этого в имеющемся тексте из ПВЛ «Мы от рода русского ― Карлы, Инегелд, Фарлаф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид ― посланные от Олега, великого князя русского, и от всех, кто под рукою его, ― светлых и великих князей, и его великих бояр, к вам, Льву, Александру и Константину, великим в Боге самодержцам, царям греческим, для укрепления и для удостоверения многолетней дружбы, бывшей между христианами и русскими, по желанию наших великих князей и по повелению, от всех находящихся под рукою его русских» для выделенных мною мест сделаем «обратную замену», чтобы вернуться к предполагаемому исходному тексту договора. Убрав «великих князей», «светлых князей», «великих бояр» и заменив «Олега» на «ольга», получим: «Мы от рода русского ― Карлы, Инегелд, Фарлаф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид ― посланные от ольга русского, и от всех, кто под рукою его, ― князей [?], и его мужей [?], к вам, Льву, Александру и Константину, великим в Боге самодержцам, царям греческим, для укрепления и для удостоверения многолетней дружбы, бывшей между христианами и русскими, по желанию наших князей и по повелению, от всех находящихся под рукою его русских». Такая формальная замена снимает логические несуразицы и смысловые нестыковки и делает весь приведенный текст более логичным и осмысленным. А это дает дополнительное основание оставить в качестве рабочей мою гипотезу о том, что все Олеги и Ольги в тексте ПВЛ ― это титулы или наследственные династические имена, которые превратили в личные имена первых властителей руси, сознательно или по ошибке, авторы и правщики ПВЛ.

Но нам в конце концов не столь важны личные имена предводителей начальной руси. Гораздо важней её этническое лицо, места обитания и модус вивенди. И как раз на эти вопросы можно поискать ответы в договоре 911 года, хотя бы между строк. А. Никитин был абсолютно прав, придавая огромное значение этому договору. Договор действительно дает очень важную информацию, но не о мифическом Вещем Олеге, а о самóй начальной руси, информацию не для подтверждения реальности этого никогда не существовавшего в природе князя, а для этнической и, тем самым косвенно территориальной, идентификации руси, что тысячекратно важнее.