Русов Николай Николаевич 126 16 страница

Записано с моих слов правильно и мною прочитано.                Н.Н.Русов

[ЦА ФСБ РФ, Р-33312, т. 7, л. 503-503об]

РЫТАВЦЕВ Илья Евгеньевич

(1901—1974)

Рытавцев Илья Евгеньевич родился в августе 1901 г. в крестьянской семье с. Но- во-Никольское Приимковской волости Ростовского уезда Ярославской губернии. Окончил гимназию (школу 2-й ступени) в г. Сергиев Посад Московской губернии в

1919 г., после чего несколько месяцев служил на военно-инженерном складе. С 1920 по 1922 г. работал по сельскому хозяйству; в 1922—1923 гг. был на разных работах и давал частные уроки; в 1924-25 гг. служил в Красной Армии. После демобилизации около года работал почтальоном в 55-м отделении связи г. Москвы, затем в артели «Бетонит» и давал частные уроки до 1928 г., когда поступил в Московский электротехникум, студентом которого числился на момент ареста.

Эти анкетные сведения во второй своей части могут быть подвергнуты сомнению, поскольку известно, что Рытавцев до электротехникума учился в ряде вузов Москвы, в том числе в МВТУ им. Баумана. Сокрытие этих фактов объясняется его связью с анархистами с 1918—1919 гг., активными выступлениями на митингах в Сергиевом Посаде и последующей анархистской деятельностью среди студенческой молодежи, что вынуждало его менять место учебы и скрываться. К моменту ареста Рытавцева был еще жив его отец, Евгений Логинович Рытавцев, мать, Анна Алексеевна Рытавцева, сестра Евгения, 1910 г. рожд.; братья: Николай, 1897 г. рожд., и Арсений, 1906 г. рожд.; сам он с 1925 г. был женат на художнице Александре Ивановне Смоленцевой, с которой познакомился в середине 20-х гг. и в доме которой в Косом переулке жил.

Арестован Рытавцев 14.09.30 г. в Комендатуре ОГПУ, будучи, по-видимому, вызван для допроса в связи с арестом жены 12.09.30 г. На протоколе допроса помета: «Временно задержан». 25.09.30 г. Рытавцеву предъявлено обвинение в контрреволюционной пропаганде и участии в нелегальных анархистских кружках. Содержался во время следствия в Бутырской тюрьме. Поскольку непосредственные связи Рытавцева с «Орденом Света» и его членами не смогли быть доказаны, Постановлением

Коллегии ОГПУ от 13.01.31 г. он был приговорен только к трем годам ссылки в Северный край (Архангельская область). Однако, по непроверенным данным, Рытав- цев был связан с анархо-мистиками не только через братьев Пикуновых, о которых он упоминает в своих показаниях, но и через А.В.Уйттенховена, с которым, похоже, поддерживал контакты в последующие годы. Впрочем, знакомство с Уйттенховеном у Рытавцева могло состояться уже во время ссылки обоих в Архангельск, куда они были доставлены одним этапом.

После освобождения жены поселился вместе с ней в Вологде, где работал преподавателем математики в средних школах и ремесленных училищах. Умер в 1974 г. в Вологде.

Реабилитирован Определением судебной коллегии по уголовным делам ВС РСФСР от 02.09.1975 г

ПОКАЗАНИЯ РЫТАВЦЕВА И.Е. 12.09.30 г.

В 1923 г. месяца два-три был кандидатом ВЛКСМ в Сергиеве и выбыл по собственному желанию по причине ненормальных отношений между членами ячейки. В политических партиях и политических организациях я ни в каких не состоял, знакомых из каких-либо политических партий и политических организаций у меня нет и не было. В период моего поступления в комсомол у меня появился интерес к политической литературе. Среди прочитанных книг была брошюра Кропоткина «Хлеб и воля» и его же «Великая Французская революция». По Сергиеву я знал ПИКУНОВА Виктора, который высказывался в анархистском духе. С ним вместе учились в одной школе. Прозвище его — «Мефодий». Также знаю КОМИССАРОВЫХ Бориса и Сергея, последнего звали «Пендалем». Знал ПЕРОВА Виктора, знал братьев НЕЙМАН, Наума и Бориса, с которыми жил в одном доме. Слышал, что их арестовали, как анархистов. Со СМОЛЕНЦЕВОЙ познакомился в 1924-25 гг. во время службы в Красной Армии, совершенно самостоятельно. В комсомоле она, полагаю, никогда не состояла. В Музее Кропоткина я никогда не бывал и не знаю, где он находится. Со СМОЛЕНЦЕВОЙ о музее также никогда ничего не говорил.

Записано с моих слов правильно, мною прочитано.                   Рытавцев

[ЦА ФСБ РФ, Р-33312, т. 7, л. 494]

ПОКАЗАНИЯ РЫТАВЦЕВА И.Е. 05.10.30 г.

В анархических кружках я никогда не участвовал. Из анархистов я знал ПИКУНОВА Виктора по прозвищу «Мефодий», так его звали в школе 2-й ступени, в которой учился и я. Состоял ли он в организации, я не знаю. Разговоры об анархизме, вернее, в разговорах с ребятами он высказывал анархические взгляды, которые выражались, в общем, в критике общественно-политической жизни. Были ли у него сторонники, я не помню. Знаю, что в 1924 г. были арестованы НЕЙМАН Наум, Сергей и Борис КОМИССАРОВЫ, по слухам, как люди, причастные к анархизму. Еще с ними были арестованы Димка МАТВЕЕВ и Михаил АЛЕКСИЕВ. Знаю, что арестованные НЕЙМАН, КОМИССАРОВЫ, Димка и АЛЕКСИЕВ были сосланы. Знал перечисленных ребят до ареста, но разговоров на политические темы с ними не имел. ПЕРОВА Виктора, ТЕЗИКОВА Сергея, БОРИСОВА Сергея (звали его «Варваром»), ЧЕКИНА, СОЛОПОВА, ИВАНОВЫХ Ольгу и Валентину и целый ряд других ребят и девиц знал как товарищей, вернее, как ребят, которые учились в той же школе 2-й ступени, что и я. Девиц знал как вообще знакомых в ту пору. Политической установки перечисленных лиц не знал и не знаю сейчас. СМОЛЕНЦЕВА с перечисленной публикой не знакома. Что СМОЛЕНЦЕВА — анархистка, я не знаю. На политические темы с ней не говорил, за исключением тех случаев, когда она готовилась к зачетам по общественным предметам. Оккультизмом и вопросами мистики не интересовался. С политикой советской власти расхождений никаких не было. Считаю, что индустриализация, коллективизация с/х — основные, самые верные пути строительства социализма.

Показания, написанные собственноручно, подписываю.          Рытавцев.

[ЦА ФСБ РФ, Р-33312, т. 7, л. 496]

СМИРНОВ Евгений Николаевич

(1891—1937)

Смирнов Евгений Николаевич родился в декабре 1891 г. в Москве в семье священника церкви Воскресения Христова в Кадашах, в которой тот прослужил 25 лет. В 1911 г. окончил духовную семинарию, в 1915 г. — юридический факультет Московского университета. В 1916 г. был призван на военную службу, определен на флот вольноопределяющимся гардемарином, служил в эскадре особого назначения и участвовал в ее переходе из Владивостока в Мурман. В 1917 г. был откомандирован в Школу гардемаринов в Петроград, участвовал в событиях Февральской революции; в июне 1917 г. был произведен в мичманы и назначен в Севастополь на дредноут «Воля». Затем переведен на миноносец «Ростислав» вахтенным начальником. В Октябрьскую революцию был депутатом от «Ростислава» в Севастопольском Совете в качестве товарища председателя. По оккупации немцами Севастополя в 1918 г. был в плену и только осенью 1919 г. возвратился в Москву, после чего был направлен в Морской штаб в качестве помощника начальника отдела, где работал до июля 1923 г. в должности производителя работ по оперативному управлению флотом.

Впервые Смирнов был арестован 23.07.23 г., через неделю после того, как у него на дому несколько священников во главе с патриархом Тихоном служили литию по его умершему год назад отцу-священнику. По этому поводу Смирнов писал: «Если мне может быть поставлено в вину, что я в своей квартире допустил служение литии патриархом и духовенством по м,оему умершему год назад горячо любимому отцу, священнику местной церкви, и устройство чая, то к этому меня обязывал долг сына, уважавшего своего отца, который также честно признавал советскую власть и ни разу не б^/л арестован. Кроме того, я счел это возм,ожтім лишь после официального признания патриархом советской власти и после данного ему разрешения заниматься религиозным служением,. Вообще, если я и имею какое-либо отношение в течение года по смерти отца к приходской церкви, то лишь по вопросу

опоминовении его в дни памяти, установленные церковью, и вообще в вопросах, связанных с его смертью...» [ЦА ФСБ РФ, Р-25561, л. 18 об].

Поскольку обвинение в связях с церковными кругами за отсутствием самого факта отпало, на квартире Смирнова был произведен еще один обыск, в результате которого был обнаружен портфель с секретными материалами, взятыми для написания порученной ему начальством статьи. Последнее обстоятельство, подтвержденное показаниями соответствующих чинов Морского штаба, позволило обвинить Смирнова только в «халатности», после чего дело было закрыто, но сам он по требованию ОГПУ был изгнан из рядов Красного Флота как «ярый сторонник тихоновщины».

После отставки Смирнов работал секретарем райфинотдела Рогожского райсовета (Москва), а с 1926 г. — статистиком в секторе мирового хозяйства в Госплане. Осенью 1929 г. он был принят в Промакадемию на должность преподавателя статистики, одновременно читал лекции в других вузах Москвы.

В том же 1923 г. Смирнов параллельно с работой поступил в Государственный Институт Слова на декламационное отделение, где учился вместе с Г.Е.Ивакинской (Барковой), В.Д.Лебедевой-Лиорко и ее первым мужем, А.В.Лебедевым. Там же он познакомился с Е.Г.Адамовой, А.С.Полем и другими членами «Ордена Света». В

1924 г. он женился на Татьяне Дмитриевне Сумароковой, причем священник венчал их вместе с другой парой — А.С.Полем и Е.А.Вишневской.

Из родных Смирнова ко времени второго ареста живы были его сестры — Лидия Николаевна (1893—1979), бывшая замужем за военным врачом Николаем Сергеевичем Пшеничниковым (ум. в 1955 г.), и Мария Николаевна (1889—1977), замужем за

Василием Дмитриевичем Воскресенским, заведующим писчебумажным отделом одного из московских универмагов.

Арестован Е.Н.Смирнов в ночь с 11 на 12 сентября 1930 г. 29.09.30 г. ему предъявлено обвинение в причастности к контрреволюционной организации, создании нелегальных кружков и в антисоветской пропаганде; содержался в Бутырской тюрьме. Постановлением Коллегии ОГПУ 13.01.31 г. по делу «Ордена Света» Е.Н.Смир- нов приговорен к трем годам заключения в концлагерь. Срок отбывал на Медвежьей Горе, работая в Управлении Беломорканалстроя экономистом, освобожден в 1933 г. По возвращении из заключения устроился работать на строительство канала «Москва-Волга» в г. Дмитрове. В 1937 г. был снова арестован и Тройкой при УНКВД по Московской области 07.12.37 г. приговорен к ВМН. Приговор приведен в исполнение, по-видимому, в тот же день.^[43]

Реабилитирован по делу «Ордена Света» Определением судебной коллегии по уголовным делам ВС РСФСР от 02.09.1975 г.

высоко ставлю легенды, как моменты высоких образов. Сочетание для меня этического и эстетического момента всегда облагораживало мою душу.

Обрядовая сторона Ордена сопутствовала самосовершенствованию, хотя и имела второстепенное значение. Момент обрядовой стороны «посвящения — как обещания подражать христианским добродетелям» случайно пришелся на то собрание, которое происходило у меня на квартире. Моменту этому я не придавал особого значения, не придаю и сейчас, так как, будучи христианином, я давно уже посвятил себя Христу.

Предположено было собираться по очереди у каждого на квартире раз в месяц. Собирались в разном количестве от восьми до двенадцати человек: СМЫШЛЯЕВ, НИКИТИН, ПОЛЬ, БАРКОВ, ИВАКИНСКАЯ, ШИШКО, ДЕЙКУН, БЛАГОНРАВОВ, КОРОЛЬКОВ, ГИРШФЕЛЬД, ЛЮБИЦКИЙ и я.

Посвящение производили СМЫШЛЯЕВ и НИКИТИН. Насколько я помню, указанные лица, кроме СМЫШЛЯЕВА, НИКИТИНА и ПОЛЯ, посвящались совместно со мной. Легенды читал НИКИТИН.

Собрания происходили главным образом у ИВАКИНСКОЙ. Никаких политических целей «Орден Света» не имел, и о них не было ни единого слова, да и по всем данным иметь не мог, так как легенды никакого отношения ни к настоящему моменту, ни к государственному прошлому отношения не имели.                                                                                               Евг. Смирнов

[ЦА ФСБ РФ, Р-33312, т. 7, л. 515-515об]

СМОЛЕНЦЕВА Александра Ивановна

(1905—1988)

Смоленцева Александра Ивановна родилась 20.04.1905 г. в купеческой семье в Москве (в следственном деле показана д. Низовка Городенской волости Тверской губернии и уезда, откуда происходила ее мать). В 1920 г. поступила на испытательноподготовительное отделение ВХУТЕМАСа, преобразованного затем во ВХУТЕИН, который окончила в 1929 г.; в 1929—1930 гг. обучалась на Высших педагогических курсах при ВХУТЕИНе, специальность — художник-педагог. К моменту ареста — безработная. Жила вместе с матерью, Зинаидой Арсентьевной Смоленцевой, сестрой Ниной и мужем, И.Е.Рытавцевым, по адресу: Москва, Косой переулок, 18, кв. 5.

Арестована в ночь с 11 на 12 сентября 1930 г. 25.09.30 г. Смоленцевой предъявлено обвинение в причастности к подпольной антисоветской организации и в предоставлении своей квартиры для нелегальных собраний. Содержалась в Бутырской тюрьме в камере с Е.Г.Адамовой и Е.А.Поль. Постановлением Коллегии ОГПУ

13.01.31 г. по делу «Ордена Света» А.И.Смоленцева приговорена к трем годам концентрационных лагерей. Работала на строительстве Беломорканала медицинской сестрой.

После освобождения поселилась с мужем в Вологде, где прожила оставшуюся жизнь. Вначале работала художником и корректором при типографии «Северный печатник», с 1940 г. — член Вологодского товарищества «Художник», с 1943 г. — член Союза художников СССР. С 1940 г.—участница всех областных художественных выставок и многих персональных выставок. Умерла в 1988 г. в Вологде.

Реабилитирована Определением судебной коллегии по уголовным делам ВС РСФСР от 02.09.1975 г

О ней см.: Никитина В.Р. Дом окнами на закат. М., 1996, а также вступительные статьи к каталогам выставок и статьи в периодике.

ПОКАЗАНИЯ СМОЛЕНЦЕВОЙ А.И. 16.09.30 г.

У меня есть муж — РЫТАВЦЕВ Илья Евгеньевич, учится в Московском электротехникуме. Его политические взгляды такие же, как у меня. Познакомилась с РЫТАВ- ЦЕВЫМ в 1925 г., весной, около Екатерининской площади. Анархических книжек я не читала и анархизмом не интересовалась. В Музее Кропоткина я не бывала. Оккультными науками я также не интересовалась, главным образом занята как художница. НИКИТИНЫХ я не знаю и ни разу не была у НИКИТИНЫХ. Анархиста БЕМА я не слышала. С РЫТАВЦЕВЫМ я в Кропоткинском музее не бывала ни разу. С мужем о мистике или оккультных науках вообще ничего не говорила. АНОСОВА я не знаю.

Протокол прочитан и записан правильно с моих слов.       А.Смоленцева

Анархизм считаю неправильным, потому что безвластие. И считаю, что через диктатуру пролетариата можно прийти к социализму. Также считаю, что пятилетка поднимет наше хозяйство и ускорит переход к социализму. Коллективизацию считаю необходимой.        А.Смоленцева

[ЦА ФСБ РФ, Р-33312, т. 7, л. 569об]

ПОКАЗАНИЯ СМОЛЕНЦЕВОЙ А.И. 20.09.30 г.

С МАКЛЕЦОВЫМ я познакомилась на собрании в Косом пер., д. 18, кв. 5. Собрание происходило в моей комнате. Собрание было анархистов. Сколько человек было на собрании, не помню. Собрание я сама не организовывала, но присутствовала на нем. Кто организовал это собрание, я не помню. Не помню также, чтобы собрания у меня в комнате происходили бы больше одного раза. Говорилось на собрании об анархизме.

Протокол мною прочитан, записан правильно с моих слов.          А.Смоленцева

[ЦА ФСБ РФ, Р-33312, т. 7, л. 570]

ПОКАЗАНИЯ СМОЛЕНЦЕВОЙ А.И. 25.09.30 г.

Помню, что в начале 1926 г. я познакомилась со студентом какого-то вуза СЕМЕНОВЫМ Николаем Ивановичем на выставке картин французских художников. Сначала мы разговаривали о картинах и натолкнулись на картину Ван Гога, который является индивидуалистом. Поэтому у нас дальше зашел разговор об анархизме. Тут мне СЕМЕНОВ начал рассказывать, что существует какое-то течение анархизма, это меня заинтересовало в известной степени. Потом он мне говорил, что у анархизма имеются три течения и если я хочу, то придут ко мне ребята и будем изучать анархизм. Я дала свое согласие на это. На собрание у меня явился и сам СЕМЕНОВ.

Протокол мною прочитан и записан правильно с моих слов. А.Смоленцева

[ЦА ФСБ РФ, Р-33312, т. 7, л. 571]

СНО Владимир Иванович

(1901 — после 1936)

Сно Владимир Иванович родился 08.02.1901 г. в Симферополе в семье акцизного чиновника И.Ф.Сно, англичанина по происхождению, замеченного в противоправительственной деятельности. Детские годы провел в г. Седлец в Польше, где поступил в гимназию в 1910 г. Во время первой мировой войны был с семьей эвакуирован в г. Ялту и продолжил занятия в ялтинской гимназии. В 1919 и 1920 гг. был членом правления Союза учащихся г. Ялты; во время немецкой оккупации состоял членом подпольного комсомольского кружка. После провала кружка, возглавляемого Я. Бронштейном, Сно был арестован, находился в заключении, но за отсутствием улик был выпущен и затем привлечен в качестве второстепенного свидетеля, показания которого, как подтвердила проходившая по тому же процессу Н.И.Максимова, никакого значения не имели [ЦА ФСБ РФ, Р-33312, т. 9, л. 16—17]. Однако сам факт привлечения его в качестве свидетеля оказался для В.И.Сно роковым и в дальнейшем вынудил его уехать из Ялты. О своей жизни в 20-е гг. он достаточно подробно рассказывает в автобиографии.

Решающую роль в его дальнейшей судьбе сыграла дружба в гимназии с Ю.Р.Лан- гом, младшим братом В.Р.Никитиной, через которого Сно, оказавшись в Москве, вошел сначала в дом Никитиных, а затем в Кропоткинский музей и к анархистам. Более того, на какое-то время он стал гражданским мужем Е.Г. Самарской, сестры жены Ю.Р.Ланга, но последующий разрыв, разочарование в анархо-мистиках и неспособность устроиться в Москве вынудили его вернуться в Ялту, к сестре.

Арест В.И.Сно в Ялте 24.09.30 г. был вызван, с одной стороны, показаниями Г.А.Любицкого и Е.Г.Самарской 26.06.30 г., назвавшей Сно в числе анархистов и сообщившей о его местонахождении в Ялте [ЦА ФСБ РФ, Р-33931, л. 25], а с другой — доносом на Сно некой А.А.Оливницкой, встретившей в июле 1930 г. Сно на улице в Ялте. Характерно, что та же Оливницкая, как следует из примечания Уполномоченного СО ОГПУ, заявляла о «провокаторе Сно» еще в 1921 г., но, по-видимому, никакого продолжения донос не получил. Впрочем, и на этот раз Сно был обвинен не как «провокатор», а как член анархо-мистического кружка [ЦА ФСБ РФ, Р-33312, т. 9, л. 14—14об]. Постановлением Коллегии ОГПУ 13.01.31 г. по делу «Ордена Света» В.И.Сно приговорен к пяти годам заключения в Челябинском политизоляторе, однако освобожден он был 09.07.33 г. из Челябинского политизолятора с высылкой на оставшийся срок в Казахстан. В г. Петропавловске (Казахстан) он жил еще в марте 1936 г., где подозревался ссыльными в секретном сотрудничестве с НКВД¹.

О дальнейшей его судьбе ничего неизвестно.

Реабилитирован определением судебной коллегии по уголовным делам ВС РСФСР 02.09.1975 г.

зицией». В 1918 г. после эвакуации белых в г. Ялте при парткоме был организован «Союз коммунистической молодежи». Сначала неуверенно, наши школьные ребята стали посещать его. Вначале он был при парткоме, и это немного отпугивало всех нас. Позже, когда мы привыкли к тому, что там нас не считают за белогвардейцев (я говорю о нашей гимназической форме), мы стали записываться членами СКМ.

В это время мы еще больше сжились с БРОНШТЕЙНОМ, МАКСИМОВОЙ и ДЗЯДУМИНСКИМ, много говорили, просиживали все вечера в здании Союза, но серьезно ничем не занимались. Многим из нас это стало надоедать, и ребята стали манкировать посещением. Так продолжалось до наступления белых, когда советская власть эвакуировалась и из Ялты. Нас, ребят, предупредили, чтобы те, кто хочет эвакуироваться, собрались к 7 часам утра в парткоме, а когда мы туда явились, то нашли только солому на земле. Кто-то из ребят сказал, что нас оставили для организации подполья. Но инструктировать нас было некому, и мы, разойдясь по домам, решили ничего пока не предпринимать.

Встречались изредка все вместе — БРОНШТЕЙН, МАКСИМОВА, ЛАНГ [Юрий Робертович] и я. Мы больше беседовали о текущих событиях. В этом положении застал нас приезд ТРОФИМОВА, который проживал некоторое время в Ялте нелегально, т.к. он в самом начале Октябрьского переворота (он у нас произошел в январе 1918 г.) был в рядах Красной гвардии. Встречи наши с ним происходили почти каждый день. Они заключались в том, что мы спорили и выпивали все вместе. На эти вечера ходили ТРОФИМОВ Владимир, его брат Владислав, ТЕРЕХИН Роман, я и еще кое-кто. Иногда бывал один гитарист, сейчас не помню, как его звали. БРОНШТЕЙН и МАКСИМОВА не ходили, потому что они в это время совсем не пили вина. Бывал ли там ЛАНГ Юрий, я не помню, кажется, нет.

После отъезда ТРОФИМОВА встречи эти и выпивки прекратились. Мы продолжали встречаться только в школе по вечерам, те, кто состоял в «коммуне-оппозиции», хотя нас там осталось очень мало. Через некоторое время родители БРОНШТЕЙНА стали противиться его уходам из дома. В предыдущий приход белых он был арестован и выпущен на поруки. Его брат, военный врач, даже побил его за то, что он ходил на наши собрания. После этого мы решили, вернее, не мы, а сам БРОНШТЕЙН, что ему надо бежать из дома. Все ребята его отговаривали от побега, т.к. его вообще наша школьная масса не любила и могла «засыпать», если он будет жить вне дома. У нас предполагалось организовать подпольную организацию, и ребята советовали БРОНШТЕЙНУ временно оставаться дома, т.к. боялись, что за ним станет следить контрразведка, если он уйдет из дома.

Первое время он, действительно, оставался дома, но позже все-таки сбежал из дома. Я пишу об этом потому, что его побег и послужил нам толчком организовать конспиративную квартиру. Кто ее организовывал — я так и не знаю. Помню, что кто-то, кажется МАКСИМОВА, меня повела и показала ее. Это была квартира, в которой впоследствии и арестовали БРОНШТЕЙНА и МАКСИМОВУ. Как только у нас появилась квартира, мы решили, что подпольная организация начала свое существование. Мы ходили туда, но что нам делать — не знали. Говорили, что мы должны агитировать среди населения, собирать все возможные сведения о белых. Но и то, и другое нам, школьникам, было трудно, и мы не знали, как за это взяться.

Прошло некоторое время, в котором мы пытались собрать ребят два раза. Раз мы все пошли на Дарсан, собралось ребят около 20-30, многих я не знал совсем. Сговориться там ни в чем не удалось. С этого времени у нас появилась вторая конспиративная квартира у т. КИСЕЛЕВА в Коммерческом училище. Я КИСЕЛЕВА очень полюбил, но встречаться с ним часто не мог. Положение у нас становилось тяжелым, мы все были на виду, и побег уже двух ребят (МАКСИМОВА ушла из дома к БРОНШТЕЙНУ), которых разыскивали родные, сильно нас компрометировал. Мы много спорили на эту тему. Я и ЛАНГ настаивали на том, что осуществлять в таком положении дело нельзя и нужно скрыть все. И БРОНШТЕЙНУ с МАКСИМОВОЙ, кажется, советовали уйти в горы к «зеленым». Он ходил несколько раз, чтобы завязать с ними связь, но сам в лесу не остался, а в результате привел оттуда еще одного товарища, а потом и другого. Как их звали, я не помню.

Я и ЛАНГ находили, что оставаться дольше на той квартире невозможно, и однажды, поссорившись с БРОНШТЕЙНОМ, решили, что к нему ходить не будем. Мы считали, что белые должны знать, что все мы четверо были при комсомоле, и не оставят нас без слежки. БРОНШТЕЙН говорил, что, если мы перестанем встречаться, этим самым организацию подполья мы сорвем. В это время мы были разбиты на «пятерки». Спор шел главным образом о нашей «пятерке». Когда мы категорически заявили, что нашу «пятерку» надо развести, БРОНШТЕЙН начал возражать и говорить, что мы не имеем этого права «в порядке партийной дисциплины». На вопрос, кто нам, кроме нас самих, может диктовать порядок дисциплины, БРОНШТЕЙН заявил, что «хотя бы он». Это нас возмутило, и по крайней мере я заявил, что я не подчиняюсь, хотя бы мне пришлось уйти из организации, что я и сделал. Сделал потому, что я не мог найти ни КИСЕЛЕВА, ни ТРОФИМОВА, а других ребят я не знал.

Около трех недель я никого не видел, кроме ЛАНГА, который говорил, что с БРОНШТЕЙНОМ он встречается только на улице (они жили оба на Аутской). Через три недели, накануне ареста, арестовали ребят из одной «пятерки», в которой был МАГНУШЕВСКИЙ Леопольд. Через несколько дней арестовали БРОНШТЕЙНА, МАКСИМОВУ и меня. ЛАНГ в это время сидел на гауптвахте. В первый же день ареста в контрразведке я увидел КИСЕЛЕВА, который был тоже арестован одновременно со мной. Я начал соображать, что, очевидно, арестованы все ребята и что нас кто-то выдал. Я решил, что не буду отказываться от своих посещений комсомола, но не буду говорить, что состоял членом, а скажу, что нас, школьников, комсомольцы привлекали на беседы, и только. Также я не нашел возможным отрицать, что там бывали остальные ребята нашей «пятерки». Мы были на виду, и любой из гимназистов, состоящих в роте при контрразведке, мог это подтвердить. Я так и показал на первом допросе.

Через недели две меня вызвали на допрос второй раз и допрашивали главным образом о БРОНШТЕЙНЕ и его жизни на конспиративной квартире. Я отвечал так же, мотивируя тем, что его дома били и он не хотел жить у своей бабушки. Посещения свои и других товарищей я объяснял просто дружбой и материальной помощью БРОНШТЕЙНУ, который, уйдя от родных, остался без хлеба. На вопрос следователя, откуда БРОНШТЕЙН достал пулеметную ленту (пояс), я ответил, что не знаю, но не стал отказываться от того, что я ее видел, т.к. думал, что она была найдена при обыске. И даже не сказал, что видел, а, кажется, сказал, что слышал, что БРОНШТЕЙН просил достать ему пояс, т.к. его подтяжки порвались. От обвинения БРОНШТЕЙНА, что он был членом Комитета комсомола, я отговорился незнанием, сказал, что я только один раз видел его входящим в комитетскую комнату и что он не мог быть членом Комитета. Вот эти пункты были зафиксированы в протоколе моего допроса относительно т. БРОНШТЕЙНА.

Через два месяца после допроса меня выпустили из Арестного дома и зачислили свидетелем по делу БРОНШТЕЙНА. Во время моего пребывания в Арестном доме на Пушкинской улице туда был переведен БРОНШТЕЙН и помещен в мою камеру. После разговора с ним мы решили, что это было сделано для наблюдения за нами, и условились держаться настороже. Но все же ему удалось мне рассказать, что его систематически избивали юнкера и он хочет отравиться. Когда меня выпустили, БРОНШТЕЙН оставался в том же Арестном доме, но был переведен в отдельную комнату и с трудом сумел передать мне один адрес, по которому я мог бы достать яд, цианистый калий.

Когда я вышел из Арестного дома, несмотря на то что у меня разных поручений было много, мне еще удалось вынести письма тт. РАТОМСКОГО и ХОЛИНА, которые я, уже не помню через кого, отправил. Точно так же я и с просьбой БРОНШТЕЙНА не остался в бездействии. Я пошел по указанному адресу, но проживавшее там лицо было, очевидно, осторожнее нас и выехало тотчас же после нашего ареста. Имя этого товарища не помню. Я пытался найти яд другими путями, но не смог.

Через несколько дней после этого меня вызвали снова в контрразведку и показали там записку, написанную на листе папиросной бумаги рукой БРОНШТЕЙНА, в которой были повторены те же имена и адреса, которые он давал мне еще в Арестном доме, со вторичной просьбой достать яд. На вопрос, что я знаю об этих лицах и яде, я ответил то же, что мне сказал БРОНШТЕЙН, т.е. что его бьют и что он хочет отравиться. При мне же дежурный офицер дал наряд об аресте гарнизонного фельдшера, который должен был передать яд в камеру.

Позже, уже на суде, я узнал, что при аресте этого фельдшера были найдены предметы и литература, хранившиеся на второй конспиративной квартире, где жили этот фельдшер и КИСЕЛЕВ. Относительно этих товарищей я могу сказать, что их выдал нечаянно сам БРОНШТЕЙН благодаря своей неосторожности. Он эту записку написал заранее, как показал сам на суде, и хотел передать мне, т.к. боялся, что я мог забыть адреса и поэтому не передаю яд. Написав ее, он носил ее в кармане, и когда его повели на допрос, то не смог ее уничтожить, а ее у него отобрали, обыскав карманы. Это его собственные были слова. Теперь относительно товарища, кажется, МАКСИМА, о котором говорили, что он выдал ребят, что тоже неверно. Просто ребята сами засыпались, т.к. за нами была слежка, и явная.

У меня в квартире, как выяснилось после суда, жил агент контрразведки, родственник ЧУЙКЕВИЧ, на чьей даче я жил. Это относительно меня, а БРОНШТЕЙНА выявил дворник дома, в котором была его конспиративная квартира. Он в комендатуре белых по подложным документам взял ордер на реквизицию квартиры быв. князя Волконского на Греческой улице и назвался чиновником особых поручений при каком-то губернаторе, забывая, что его хорошо мог знать как школьника тот же дворник, управляющий дачей князя Волконского. Кроме того, БРОНШТЕЙН нелепо поставил вопрос с этой квартирой тем, что имел 14 лет от роду и, учась в 5-м и 6-м классах Коммерческого училища, будучи еще евреем, ему нельзя было именоваться «чиновником особых поручений» в том же городе, где он прожил больше двух лет. Это основное, и я думаю, что в его работе было много подобных ляпсусов, послуживших причиной гибели его и других товарищей.

Тов. КИСЕЛЕВ был арестован в один день со мной и три дня был заключен со мной в городском розыске на Морской улице. Ему удалось мне сказать, что арестован он по подозрению в сношении с «зелеными», других обвинений ему не предъявлено, хотя и спрашивали о ребятах. Он мог легко отговориться незнанием, т.к. действительно очень редко с нами встречался. На Морской улице в городском розыске ему легко можно было бежать, но он на мое предложение отказался, мотивируя тем, что его могут все же не расшифровать и ему незачем напрасно себя компрометировать. После уже того, как у БРОНШТЕЙНА была найдена эта записка, КИСЕЛЕВ был настолько скомпрометирован, что суд присудил его к расстрелу. Это вина неосторожности БРОНШТЕЙНА.