Русов Николай Николаевич 126 17 страница

После суда я оставался в Ялте и после эвакуации белых встретился с МАКСИМОВОЙ, которая мне заявила, что если я и не выдал их, то все же держал себя не так, как было нужно. Она поставила мне в вину также то, что я отказался подчиниться БРОНШТЕЙНУ в порядке партийной дисциплины. После этого разговора я решил, что мне невозможно войти вновь в комсомол, т.к. те, кто был близок к МАКСИМОВОЙ, будут меня упрекать, а я не могу ничего сказать, кроме того, что БРОНШТЕЙН был мальчишкой и его смерть этого не извинит. В это время к РЛКСМ стало примазываться столько ребят, что мне еще тяжелее стало быть в их рядах, и я решил уйти. Я был под гнетом внутреннего разлада и хотел покончить с собой. Товарищ МАГНУШЕВСКИЙ первым пришел мне на помощь, и мне это было тем более дорого, что он был одним из сидевших на скамье подсудимых с БРОНШТЕЙНОМ. Он смеялся над тем, как контрразведка пыталась построить обвинение их всех и использовала мои показания. Встреча с МАГНУШЕВСКИМ меня оживила, и я вернулся к сознанию, что я не виноват в том, что показывал, не виноват и потому, что не показал ничего такого, в чем меня обвинила МАКСИМОВА. Вот вкратце все, что я могу сказать об этой части моей жизни.

По рекомендации т. ХОЛИНА и РАТОМСКОГО меня назначили на работу в Курортную комиссию, впоследствии Ялтинскую курортную управу, где я прослужил до лета 1921 г., когда перешел на работу к т. МАГНУШЕВСКОМУ в с/х быв. Стеценко «Кучук-Сюрени». Там я проработал до осени и после его расформирования вернулся в Ялту, где у меня жили мать и сестра. Приехав в Ялту, я пытался зарегистрироваться на бирже труда, но мне заявили, что я должен регистрироваться в г. Севастополе, т.к. совхоз, в котором я работал, находится в Севастопольском районе. Я оставался безработным до весны 1922 г., когда мне удалось поступить в с/х «Дюльбер» счетоводом при управлении подрайона ЮКУ. Дальше я работал счетоводом в санатории «Группа дач» в Мисхорорсе. Уволившись оттуда, я переехал в Ялту, где в это время был МАГНУШЕВСКИЙ и где прожил 2 месяца. Подружившись с ним, я решил с ним вместе ехать в Туркестан, что и сделал.

Работал на Тюя-Муюнском руднике лаборантом-радиологом и оказывал медицинскую помощь рабочим, т.е. выдавал хину и прочее за неимением специалиста-лек- пома. Рабочие меня любили за внимательный уход за больными, из-за которых мне часто приходилось ссориться с администрацией рудника. Зимой 1924 г. в ленинский набор в РКП меня выдвинули рабочие рудника и я под влиянием их подал свою анкету. Но тут опять пришли старые сомнения. Я все же решил, что не могу остаться в партии, и, уже получив свою анкету утвержденной облкомпартии, я решил бежать. Уволился с рудника и уехал в Москву, где находился другой мой товарищ, ЛАНГ Юрий. У него на квартире я и остался жить. Так я познакомился с его братом Николаем и заинтересовался работами анархистов. Это вышло следующим образом.

Николай ЛАНГ был очень резкий человек и жил со своим братом Юрием в довольно натянутых отношениях. Меня, как старого товарища и однокашника по ялтинской подпольной организации, он встретил целой серией иронических выпадов. И на мой ответ о моих политических убеждениях (я всегда именовал себя анархистом) он заявил, что я не могу себя так называть, если я не знаком с известными анархическими работниками, да и вообще никогда не был в подобной организации. Под влиянием этого разговора я отправился в Дом анархиста, бывший в то время на Тверской улице. Несколько посещений этого Дома меня не удовлетворили настолько, что я перестал его посещать.

Прошло довольно много времени, я не помню точно дат. Я служил в 1-м МГУ счетоводом и по вечерам часто посещал театры и своих новых знакомых. В этом числе были и НИКИТИНЫ, т.к. НИКИТИН женат на сестре ЛАНГОВ. Они часто устраивали литературные вечера и читки пьес, которые ставились в гос. театрах и художественной обработкой которых он, НИКИТИН, был занят. Мое заявление, что я анархист, и там нашло отклик, и надо мной часто подтрунивали и спорили. В один из таких вечеров меня познакомили с СОЛОНОВИЧЕМ, которого я там в этот день встретил впервые, и сказали, что он имеет какое-то отношение к анархистам, и в частности к Кропоткинскому дому. Я очень обрадовался и пристал к СОЛОНОВИ- ЧУ, чтобы он ввел меня в этот дом, на что он мне ответил, что я могу вообще всегда туда приходить, а об особо интересных каких-либо собраниях он меня постарается известить.

Посещая эти собрания, я узнал, что группировка анархистов имела чисто мистический характер. Там говорилось о дуализме природы, добре и зле и о том, что добро есть первый стимул жизни и добро может победить только в том случае, если оно найдет достаточно своих поборников. Очень сложная философская и мистическая подготовка требуется человеку, чтобы он мог быть его насадителем. Конечная идея социологической эволюции анархизма, по мнению этой группы анархистов, есть в беспредельном царстве добра, в победе над мраком, мудрости над невежеством.

Все эти постулаты базируются на текучести и однородности всех религий и также всех революционных движений. Так, черпая свою символику из египетских и других религиозных и эзотерических преданий древних религий и культов, анархисты-мистики считали, что религия первоначально есть движение революционное, борющееся всегда за одно и то же, за победу света над мраком, засоренное впоследствии, после своей временной победы над человеческой психикой, чисто официальным или, как они говорили, рациональным пониманием. Так и они считали, что всеобщее обнародование анархизма, т.е. его навязывание, приведет только к такому же искажению самого анархизма. Для этой цели, чтобы оно удержалось в чистоте, его надо дать только подготовленным, т.е. замкнуть в рамки, вроде степеней египетских храмов.

Меня вначале сильно заинтересовал этот подход и форма трактовки анархизма, и я с увлечением стал посещать эти собрания. Мне предложили, если я хочу, ввести в первую степень посвящения жреца «Храма Искусств». Я колебался, мне казалось, что это все же слишком нелепая форма для анархиста, который стремится снять с себя все титулы и отличия. Мое колебание было замечено, и СОЛОНОВИЧ лично спросил меня, чем оно вызвано. На это я ему заметил, что вся эта форма, в которую облекается анархизм, не дает ничего нового в смысле разрешения вопроса социальных противоречий и что если принять их, то мы придем скорее к феодализму, чем к анархизму.

Это его сильно рассмешило, и он советовал бросить думать об этом, а также и посещать этот музей.

На это я ответил, что, быть может, я ошибаюсь, что это мое первое мнение, но что я хочу еще поглубже познакомиться с этой трактовкой анархии. На этом наш разговор кончился, и я его вообще больше не возобновлял. Ходил в музей потому, что меня не гнали, и потому, что это было все же интересно. Я думаю, что я, очевидно, поспел для кое-каких испытаний, потому что на вопрос одного из соседей по лекции, чем я думал бы оправдать свое анархистское понимание и служение, я ответил, что служением искусству. Он очень охотно подхватил мою фразу, и мы с ним беседовали еще долго после того, как ушли оттуда. Мы ходили по московским бульварам и говорили до 2 часов ночи, после чего разошлись. С тех пор меня стали встречать более симпатично и предложили, учитывая, что в тот момент я был безработным и занимался рисованием плакатов и прочими случайными работами по графике, написать несколько плакатов-текстов из сочинений Бакунина ко дню его юбилея — его смерти, что ли.

Я очень обрадовался, что смогу подработать, помню, у меня мои сапоги начинали рассыпаться. Но когда я взял эти тексты, меня разочаровал БОРОВОЙ, который мне их вручил, тем, что это работа бесплатная. Мне было неудобно отказаться, и я принялся за работу.

Я написал свой первый плакат и отнес его в музей. Меня благодарили и просили написать остальные. Я обещал. В то же самое время мои денежные затруднения все увеличивались. Из целого ряда моих знакомых кое-кто мне доставал работу по рисованию, кое-кто приглашал обедать, но больше никто ничего не мог сделать. Моя сослуживица по университету Татьяна Георгиевна ФЕССИНГ больше всех выручила меня в тот момент, достав работу по изготовлению рисунков для клише «Лито». Это была, кажется, кооперативная артель или же что другое, не знаю. Работа была очень тяжелая и срочная, и у меня теперь совершенно не оставалось времени писать плакаты для Кропоткинского музея. И, пообдумав вообще над вопросом об анархистах, я решил, что мне незачем как делать эти плакаты, так и ходить к ним.

Во-первых, я понял, что мне начинают предъявлять требования в каком-то послушничестве, во-вторых, имея в виду все степени посвящения, я мог достаточно себе представить, что меня ждет впереди, тем более что я не встретил со стороны анархистов совершенно ни совета, ни поддержки. У них это не принято, и они ясно дали понять, что обращаться за советами нельзя. Можно говорить только свое мнение и вносить свои предложения.

Вообще, мне надоели подобные блуждания по неизвестным истинам, и я решил отослать плакаты и самих анархистов подальше. Плакат я отнес в музей и написал БОРОВОМУ письмо, в котором заявил, что дошел до очень большой нервозности и должен заниматься лечением своих нервов. У меня в тот момент действительно было желание покончить с собой. С анархистами я разошелся, и с тех пор я не был в

Кропоткинском музее и не хочу о нем вспоминать. Также и тех лиц, которых там видел. Имена же, что я назвал, СОЛОНОВИЧ и БОРОВОЙ, принадлежат старшинам Кропоткинского музея. Я знал еще одну фамилию, одного старичка, который очень внимательно выслушивал все мои словоизлияния, но фамилию его не помню. Лекции, если их можно назвать лекциями, бывали по самым разнообразным предметам и иногда сопровождались чем-то вроде дискуссий. Под впечатлением этих лекций мною написана статья, которую я назвал «Сон Психеи». Мне не удалось прочесть ее в музее, но кое-кому из постоянных его посетителей я прочел. Это было перед предложением плакатов.

Имен других посетителей я не знаю, это было не принято у анархистов. Я знал три имени — СОЛОНОВИЧ, БОРОВОЙ и тот старичок, о котором я говорил. На этом кончаю свою деятельность анархиста. Да, уже в Ялте я получил от тех же анархистов две посылки, это шесть или семь номеров журнала библиографического содержания, и думаю, что от них же «Васильки».

Все это я оставил себе на память о том моменте, когда я был близок к анархистам и к смерти.

Мои остальные знакомства по г. Москве — это прежде всего братья ЛАНГ и их ближайшая родня, НИКИТИНЫ. Затем ФЕСИНГ Т.Г. и ее тетка Е.Ф.ЛИСЕЦКАЯ, моя бывшая жена САМАРСКАЯ Е. — родная сестра жены Ю.ЛАНГ, П.Е.КОРОЛЬ- КОВ, с которым я познакомился у НИКИТИНЫХ и впоследствии сильно сдружился, а также часто делился своими впечатлениями об анархистах. ЛЮБИМОВЫ, с которыми меня познакомил тот же КОРОЛЬКОВ и которые часто питали меня работой по освещению (я часто работал монтером), ФОМИНА Е., моя сослуживица по университету, и еще ряд знакомых, с которыми я был знаком еще до приезда в Москву.

Незадолго до отъезда из Москвы, который, как я полагал, будет первым и последним, туда приехал МАГНУШЕВСКИЙ, с которым я не виделся с 1924 г. со дня отъезда из Туркестана, с рудника. Делясь своими впечатлениями о Туркестане, он признался, что захватил с собой анаши, но что курить ее не может, и я попросил дать ее мне, т.к. все время не отрываясь проектировал самоубийство. Об этом я ему, конечно, не говорил. Анашу я привез с собой в Ялту, но постепенно отошел от этой мысли. Из всей анаши я часть выкурил еще в Москве и отдал своим знакомым, остальное растерял в Ялте. Приехав в Ялту, я хотел прожить здесь все лето и на этом ограничить свою жизнь. Но за летние месяцы я пришел к заключению, что могу не спешить и сделаю это тогда, когда не найду в себе силы к жизни.

Денежные затруднения моей сестры, у которой я жил, побудили меня искать работу, и в конце лета 1927 г. я после долгих попыток устроился на работу в Цусстрах счетоводом склада в Алупке. Работал там до ликвидации. Сдружился с КОМАРОВЫМ Сергеем и жил с ним вместе. Уехал в Ялту, где оставался долгое время безработным и кормился рисованием. Позже, в 1928 г., попав на работу в Крымживотно- водсоюз, взялся за изучение ретуши и стал работать ретушером, что и делаю до настоящего времени. Никакой общественной работы не веду — боюсь, что старые противоречия снова охватят меня. Хочу специализироваться в области фотографии, т.к. она меня не толкнет опять на путь к самоубийству, как это было с рисованием. Из ялтинских знакомств не имел ни одного, которое бы сталкивало меня с нелегальным политическим течением. Заканчиваю.В.Сно

[ЦА ФСБ РФ, Р-33312, т. 7, л. 529-552]

СОЛОНОВИЧ Алексей Александрович

(1887— 1937)

Солонович Алексей Александрович родился 11.10.1887 г. в местечке Казимерж Люблинской губернии в семье полковника-артиллериста. До 1905 г. обучался в Орловском (Бахтина) кадетском корпусе и бывал в г. Карачеве Орловской губернии, где, по-видимому, находилось имение его отца, полковника 14-й артиллерийской бригады Александра Николаевича Солоновича (умер до 1907 г.), или матери, Александры Константиновны Солонович. Именно в Карачеве в 1905 г. А.А.Солонович был замечен полицией «в противоправительственной агитации». В 1907 г. Солонович поступил на математический факультет Московского университета, откуда в феврале 1911 г. был исключен «заучастие в студенческих беспорядках» с запрещением проживания в Москве, однако в феврале 1912 г. его жена, Агния Онисимовна Солонович, подала прошение о восстановлении мужа в университете вместе с представлением свидетельства декана физико-математического факультета о его непричастности к «беспорядкам». В 1914 г. Солонович окончил университетский курс, после чего был оставлен при университете на кафедре чистой математики. В том же году он был привлечен к суду за свою книгу «Скитания духа», вышедшую в Москве в издательстве «Сфинкс», но оправдан. С марта 1918 г. Солонович работает заведующим культурнопросветительной работой, а затем и комиссаром просвещения на Виндавской ж.д.; с 1920 г. — преподаватель математики в МВТУ им. Баумана, в 1-м МГУ и в других вузах Москвы.

Сразу после Февральской революции А.А.Солонович выступил с рядом теоретических статей по анархизму¹, что, видимо, и послужило причиной его сближения с А.А.Карелиным. Во всяком случае, это должно было произойти не позднее конца 1918 г., когда он вошел в состав Секретариата Всероссийской Федерации анархис- тов-коммунистов и анархистов, основанную тогда же Карелиным.

23.04.25 г. А.А.Солонович был впервые арестован по подозрению в анархо-под- польной работе. Причиной репрессий против анархистов в апреле 1925 г., судя по вопросам, задававшимся на следствии, и ответам обвиняемых, стала листовка, подписанная «Рабочие-анархисты», связь которой с Федерацией Солонович категорически отвергал. На допросе 27.04.25 г. Солонович показывал:

«В Секретариате анархо-коммунистов я не состою приблизительно уже около двух лет. Связь же с Секретариатом я все время поддерживаю как через жену, так и лично. Моя личная анархическая деятельность проявляется только в собеседованиях со случайно собирающимися у меня людьми или интересующимися анархизмом, а также когда я бываю у своих знакомых, где поднимается суждение об анархизме. Лично я на таких собеседованиях делал импровизированные доклады философского и теоретического характера. Кроме того, в случае прихода какого-либо товарища с вопросом и разъяснением мною давались те или иные советы. Я всегда при докла,да,х, беседах и отдельных разговорах предупреждал товарищей и давал им указания, чтобы они ни в коем случае не вели какой-либо антисоветской или нелегальной работы, а вели бы только работу теоретического характера по развитию своих личных познаний и анархического миропонимания. В случае обращения ко мне кого-либо с просьбой о возможности чисто теоретической работы в какой-либо группе или кружке для изучения анархизма я, если имелся в то время действующий кружок, знакомил данного товарища со знакомыми мне товарищами из работающих в группе» [ЦА ФСБ РФ, Н-3278, л. 6об].

Несмотря на уверения Солоновича в своей лояльности, обвинительное заключение 25.05.25 г. указывало на «причастность гр. Солоновича в создании и руководстве нелегальных анархических кружков среди студенческой молодежи. Среди некоторых нелегальных кружков гр. Солоновичем читались доклады и направлялись отдельные члены анархической Федерации или лица, интересующиеся анархизмом, в функционирующие кружки. Солонович является одним из организаторов небольших нелегальных кружков, куда могли быть вовлекаемы интересующиеся анархизм^ом элементы, ставя целью этих кружков первоначальное их ознакомление с анархизмом и дальнейшее привлечение к более активной работе среди масс...» [ЦА ФСБ РФ, Н-3278, л. 17]. Поэтому ОСО Коллегии ОГПУ решением от 26.06.25 г. приговорило Солоновича к трем годам лишения свободы в Суздальском политизо- ляторе.

Из Суздаля Солонович был освобожден решением ОСО ОГПУ от 25.09.25 г. в результате обращения ректора МВТУ Н.П.Горбунова к Прокурору ОГПУ Р.П.Катаня- ну от 05.09.25 г., хотя нельзя исключить здесь и личного обращения А.А.Карелина к А.С.Енукидзе.

На протяжении 20-х гг. А.А.Солонович и его жена, Агния Онисимовна Солоно- вич, входившие в Секретариат ВФАК, в Кропоткинский Комитет, а после смерти А.А.Карелина 20.03.26 г. — в Карелинский Комитет, занимавшие главенствующее положение в «Черном Кресте помощи заключенным и нуждающимся анархистам», стали «ключевыми фигурами» в анархо-мистическом движении, в особенности по вовлечению в различного рода кружки учащейся молодежи. Некоторые из этих кружков занимались на квартире Солоновичей — Остоженка, Полуэктов пер., 3, кв. 4. По этому адресу, кроме Солоновича и его жены, жили их дети: сыновья Сергей, 1907 г. рожд., Алексей, 1918 г. рожд., и дочь Татьяна, 1923 г. рожд., а также сестры А.А.Солоновича: Надежда Александровна, 1892 г. рожд., безработная, и Екатерина Александровна, 1894 г. рожд., врач.

А.А.Солонович был арестован в ночь с 11 на 12 сентября 1930 г. одновременно с сыном Сергеем². При обыске было изъято: 1) 23 письма «Черного Креста», 2) книга протоколов Комитета по увековечению памяти А.А. Карелина, 3) 14 писем, 4) 8 записных книжек, 5) 2 сброшюрованных книги из статей и заметок Солоновича,

6) 1 папка с напечатанными статьями и рукописями Солоновича, 7) одна папка с анархическими книгами и конспектами Солоновича, 8) машинопись «Голубая сказка», 9) плакат к Бакунинскому Комитету, 10) неизвестного предназначения аппарат,

11) пишущая машинка системы «Смит-Премьер» № 30524.

Солонович содержался во Внутренней тюрьме ОГПУ и 26.09.30 г. ему было предъявлено обвинение в организации и руководстве подпольным контрреволюционным кружком и распространении нелегальной литературы. Как можно видеть из протоколов допросов и обвинительного заключения по делу «Ордена Света», основным материалом против Солоновича (и Ордена), наряду с циклами читавшихся им в анархо-кружках лекций, стал его многотомный труд «Бакунин и культ Иальдобао- фа», содержавший не только попытку мистического освещения деятельности знаменитого анархиста, но и прямые выпады против коммунистов и советской власти в целом. Постановлением Коллегии ОГПУ 13.01.31 г. А.А.Солонович был приговорен к пяти годам заключения в Ярославском политизоляторе, однако согласно документам решением КОГПУ от 10.06.33 г. он был досрочно освобожден из Верхне-Уральского политизолятора и выслан на оставшийся срок в с. Каргасок Нарымского округа Западно-Сибирского края.

Как явствует из дела 1937 г. на Бема, Мокринского и других, Солонович, отбывая ссылку в Каргасоке, не прекратил своей активной деятельности и в 1933 г. создал из числа ссыльных анархистов нелегальный кружок — «Рабочая фракция», провел ряд собраний и пр. Судя по ряду сообщений, Солонович действительно вел организационную работу в ссылке, пытался установить связи с Москвой и другими городами, где находились ссыльные анархисты, причем в этом ему способствовали и секретные сотрудники ОГПУ-НКВД. В результате 21.01.37 г. Солонович был арестован в Каргасоке Нарымским окружным отделом НКВД, и 08.02.37 г. ему было предъявлено обвинение по ст. ст. 19, 58/10 и 11 УК РСФСР, по которому он отказался давать объяснения. О том, что происходило дальше, можно догадываться по справке, находящейся в деле, согласно которой уже 23.02.37 г. он поступил в больницу ОМВ УНКВД г. Новосибирска (естественно, причина поступления в больницу не указана), объявил голодовку и скончался в 10 часов 50 минут 04.03.37 г. «при явлениях нарастающей слабости сердечной деятельности», в связи с чем уголовное дело на него было прекращено 05.03.37 г.

По делу «Ордена Света» А.А.Солонович реабилитирован Постановлением судебной коллегии по уголовным делам ВС РСФСР от 02.09.1975 г.; по делу 1936—1937 г. реабилитирован прокуратурой Томской области 01.09.1992 г. на основании Закона РСФСР «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18.10.1991 г.

А.А.Карелиным газете «Рассвет»: «Анархическая общественность» (13—18.04.1925 г.), «Волхвы и предтечи» (3-9.07.1926 г.), «Власть и могущество» (17.05.1930 г.), «Безвластническая коммуна» (13.06.1930 г.), «Задача рабочего» (04.08.1930 г.), а также в журнале «Пробуждение»: «Памяти Карелина» (№ 1, 1927 г.), «Философия культуры» (№ 2, 1927 г.), «Личность и общество» (№№ 3 и 4, 1927 г., №№ 5 и 6, 1928 г.), «Философские преджпосылки мировоззрения П.А.Кропоткина (№ 8, 1929 г.).

² С.А.Солонович обвинялся в организации подпольного анархокружка из молодежи. Вся история последующих злоключений С.А.Солоновича, его жены и шурина, В.К.Покровского, фактически ничем не связанных с Орденом или анархо-мистиками, содержится в документах двух архивно-следственных дел ЦА ФСБ РФ: Р-33032 (преж. 103515, 574740, Н-6718) 1930 г. и Р-33031 (преж. 251739, Н—10849) 1936 г., в последнем из которых находятся все прошения С.А.Солоновича о реабилитации, в том числе и письмо к Генеральному прокурору СССР Р.А.Руденко с описанием обстоятельств его «третьей посадки» в 1949 г.

ПОКАЗАНИЯ СОЛОНОВИЧА А.А. 14.09.30 г.

После Октябрьской революции моя установка по отношению к советской власти была: принципиально не признал советской власти, как и всякой другой, но фактически считал невозможным и нецелесообразным вести против нее борьбу, так как такая борьба могла бы дать только победу буржуазии, ибо такова была общая ситуация, а в частности — положение самого анархического движения. Однако считал возможным и необходимым вести пропаганду анархических идей в легальных формах и лояльных. До организации Кропоткинского музея, т.е. до 1923 г., я входил в Московский Союз анархистов, затем с 1919 г. во Всероссийскую Федерацию анар- хистов-коммунистов и анархистов. Состоял членом Секретариата (кто входил в Секретариат кроме меня, я принципиально отказываюсь назвать). Работа Секретариата заключалась в том, что вели обширную переписку с анархистами провинции, издавали журнал «Вольная жизнь» и если рассылали информационные письма (чего я не помню сейчас точно), то они просматривались Секретариатом. Для обмена мнений и информацией приезжали товарищи в Москву из провинции, но в провинцию из центра не ездили, за исключением совершенно случайных личных встреч.

Мое личное отношение к взрыву Московского комитета в Леонтьевском переулке было отрицательное. Отношение к Кронштадтским событиям также отрицательное. Публичное выступление против тех или других анархических проявлений в условиях отсутствия полной свободы слова считаю невозможным в силу ложного положения, в которое оно меня поставило бы как анархиста. «Эксы»* считаю недопустимыми в настоящих условиях, но в буржуазных странах не отрицаю, хотя лично считаю не лучшим способом борьбы. К террору я также отношусь отрицательно.

После смерти КРОПОТКИНА организовался Кропоткинский Комитет, в который я вошел членом, остальных членов Комитета называть отказываюсь принципиально. Моя работа в Комитете заключалась: музейная, архивная, организационная и пропагандистская. Музейная заключалась в музейной стороне дела (экспонатной), собирание средств при помощи подписных листов, пожертвований, выступлений публичных и из-за границы. Архивная: собирание биографических материалов, писание очерков, библиотечная работа и т.д. Организационная: в организации анархической секции Комитета, научной секции, социально-экономической и литературной. Я лично состоял в анархической и научной секциях.

Пропагандистская работа заключалась в статьях и лекциях. Лекции в музее я читал по различным вопросам, связанным с личностью, мировоззрением и отдельными идеями КРОПОТКИНА. При секции существовал кружок библиографически-ис- торического характера, руководимый членами секции; кроме этого кружка о существовании таковых кружков при секции мне неизвестно. На существование Библиографического кружка была дана санкция секцией. В своих лекциях в Кропоткинском музее я специально советской власти не касался, но касался иногда некоторых современных событий и явлений. Мои лекции, читаемые в музее Кропоткина и ранее читаемые дома или по приглашению на какой-либо квартире, анархическим кружком стенографировались. Это относится приблизительно к 1919-20 гг. Эти же лекции давались мною, а м.б., впоследствии и другими, читать знакомым анархистам и знакомым вообще. Ряд таких стенограмм напечатан за границей.

По поводу содержания моих лекций заявляю: что их задачей было показать, как от любого мировоззрения можно прийти к анархизму. Особенное значение имели здесь религиозно-мистические установки, т.к. они свойственны очень многим людям и гораздо целесообразнее не суживать анархизм до одного частного типа мировоззрения, но расширить его, показать его совместимость с любым.

Протокол прочитан и записан с моих слов правильно.         А.Солонович

[ЦА ФСБ РФ, Р-33312, т. 7, л. 584-584об]

* «Эксы» — экспроприации, т.е. ограбления.

ПОКАЗАНИЯ СОЛОНОВИЧА А.А. 14.09.30 г.

Мною написано сочинение «Бакунин и культ Иальдобаофа», каковое я давал знакомым для прочтения, кроме того, я давал для прочтения знакомым и сборник своих старых напечатанных статей. Я состоял членом Секретариата Карелинского Комитета до 1929 г., хотя членом Комитета остался и до сих пор. Работа заключалась в том, чтобы подобрать рукописи, хлопотать о помещении, подобрать материал биографии и подготовить открытие музея. Работа в Бакунинском Комитете заключалась в том же, хотя была сорганизована выставка в Кропоткинском музее. Была дана небольшая сумма денег на издание сборника памяти Бакунина.

В тех случаях, когда ко мне обращались товарищи, заявляя о своем желании работать, я им указывал на единственно допустимую форму анархической работы — проработку основных классических течений анархизма и построение на базе их целостного анархического мировоззрения, причем я всегда подчеркивал, что, к сожалению, анархисты слишком мало обращали внимания на проработку анархистов-ос- новоположников. Таков был мой совет к лицам, стремящимся к работе как в одиночку, так и группой. С тех пор как до меня дошли слухи о том, что в «Рассвете»[44] появляются странные статьи, я перестал посылать туда свои статьи; то же самое, я не писал и в «Пробуждение»[45].

Протокол прочитан и написан правильно с моих слов.        А.Солонович

[ЦА ФСБ РФ, Р-33312, т. 7, л. 585] из моих знакомых указывали мне, между прочим, на необходимость изменения и уточнения места из 2-го тома, с. 362, по поводу Кронштадта и т.п. Дело в том, что там я считаю Кронштадтское восстание отголоском революции, подавляемой ВКП(б), тогда как на самом деле это было явление крайне сложное, где, наряду с самодеятельностью масс, т.е. явлением революционным, выступают и многие моменты контрреволюционного свойства, причем эта контрреволюционность, несомненно, гораздо глубже той, которую я указал у ВКП(б), и совершенно другого характера, а именно собственнического, дооктябрьского, тогда как у ВКП(б) контрреволюционность властничества вообще. Последнее же исторически еще, вероятно, долго не изживется, тогда как «собственничество» партией ВКП(б) во всяком случае преодолевается.

Что касается махновщины как проявления самодеятельности массы, пытающейся даже оформиться в примитивном анархическом мировоззрении, это явление, несомненно, революционно. Однако его примитивизм так велик, что даже «набатов- цы»* в конце концов не считают возможным связать себя с ним в одно движение. Его идеология была слишком примитивна, а действия слишком часто переходили границы того, что допускает анархизм; поэтому я никогда ни в чем не мог ни фактически, ни идеологически связывать себя с ним, хотя мне и приходилось неоднократно выступать на его защиту (так же, как и с его критикой в других случаях) там, где этого требовала от меня историческая истина, которая в пылу гражданской войны часто была несправедлива к Махно.

В разбираемом здесь мною месте я говорю о коммунистах как о завоевателях в том смысле, что всякая партия приходит к власти как завоевательница. Беря в свои руки государственную власть и не обладая большинством даже среди пролетариата, тем более во всей стране, а в последней всегда есть большой нейтральный слой, не втянутый в непосредственную классовую борьбу, партия, какова бы она ни была, является в роли иностранного завоевателя, пока ей не удастся ассимилировать широкие круги населения или же самой ассимилироваться с ними.

Что касается процитированных мне мест из листовки «Наши цели и наши методы», а именно: «...как ни замалчивались и ни скрывались крестьянские бунты в связи со строительством колхозов, однако они заставили нашего современного диктатора бить отбой на колхозном фронте. Это небольшое облегчение крестьянам не высочайшая милость Сталина, чьи портреты царя-освободителя...» и т.д., наконец, «...мы призываем объединяться всеми путями и всеми способами помимо правительственных агентов и действовать стачками и массовыми восстаниями», — то по поводу всех этих мест могу сказать следующее. Принимая во внимание, что эта листовка, по словам т. Кирре, принадлежала т. И.УЙТТЕНХОВЕН, которая была связана со мной организационно, могу по поводу нее сказать, что в последнее время тов. УЙТТЕНХОВЕН все более и более отходила от работы в организациях, где состоял я, и со мной виделась очень редко, мотивируя это тем, что занята службой. Я ее знал всегда как женщину истеричную и неуравновешенную, с крайне впечатлительной психикой. В течение последнего года (приблизительно) она сильно волновалась по поводу того, что «делается в деревне», и данную бумагу могла написать, не отдав себе должного отчета в значении письма тов. СТАЛИНА и соответствующего постановления ЦК ВКП(б). Полагаю, что если бы она продолжала стоять ближе ко мне и более считалась с общими категорическими решениями тех организаций, к которым мы оба принадлежали, появление такой листовки и даже возможность такого настроения у т. УЙТТЕНХОВЕН было бы абсолютно невозможно.