На уровне второго этажа -

Весна в обличье птичьего собранья.
Решают жизнь  -  наивные созданья,
Любым мгновеньем жизни дорожа.
Ткань облачная рвется на ветру,
Во льду залива трещины открылись,
А древний ствол так сумрачен и жилист  -
Его пустотам свет не по нутру.

Торопит день весенние дела,
И город полон снегосборным гулом,
А я ещё на солнце не взглянула
И календарный лист не сорвала.
И на уме, и на сердце  -  зима.
Я все еще кружусь в ее метели
Снежинкою  -  без помыслов и цели: Жизнь суета и будущее – тьма.

То чудится: бреду сквозь бурелом,
Хватаю ветер, рву напрасно жилы  -
Задачу-жизнь я так и не решила,
Лишь испытала душу на излом.

Но яркий луч, что разбудил снега,
Льды расколол и встрепенул березы,
Вошел в мой дом, слизнув со стекол слезы:
«Да кто ты есть, что жизнь не дорога!

Как видно, птицы, лоси, тополя,
Пучки травы и прутья краснотала
Мудрей тебя!
Вслепую ты искала
Все то, что им дала сама земля.
Иди же к ней! Коснись ее рукой  -
Глаза прозреют и срастутся жилы.
И как бы жизнь тебя ни закружила,
Вернутся вновь и радость, и покой».

ФЕВРАЛЬСКАЯ ЛАЗУРЬ

Февральские ветра

с вкрапленьями капели...

Февральская лазурь

с прожилками тепла…

Сегодня из тайги

примчались свиристели  -

Повсюду слышен звон

хрустального стекла.

Весь иней отряхнут!

Все слухи перескажут!

Приметливый глазок.

Задорный хохолок.

Февральская лазурь

лежит на снежном пляже  -

Гуляетвдоль и вспять искристый холодок.

Искринки на снегу никто не подбирает.

Не слушает никто таёжных новостей.

Куда идет народ?

Куда бегут трамваи?

Куда несется век громоздких скоростей?

...Но мне-то их прилет

не кажется напрасным:

О жизнь моя, с горы несущаяся вниз!

Как слезы на глазах:

«Мгновенье, ты прекрасно.

Мгновение мое, остановись!»

Доведена до белого каленья

жестокая красавица  -  зима.
Но мчится молодое поколенье
неведомо куда! И я сама

всё еду, всё бегу  -  и догоняю
мерцающий, скользяще-краткий день.
Напрасно чьи-то двери открываю:
здесь жизнь идёт далекая, другая.
И вот уж тень находит на плетень.

Свистит мне вслед поземка снеговая.
Взлетев бегом
в домашний теплый плен,
я солнышко из воска извлекаю
и открываю... «Книгу перемен».

ВЕРНИСЬ

Как виноградина в вине,
перебродив с толпой ревущей,
переборов стихийный страх
надрыва иль невольной лжи  -
вернись к себе, в свой тайный мир,
и отстраненный, и насущный,
и слово, данное судьбой,
как Богом данное, скажи.

И слово, ставшее звездой
в созвездье Лебедя иль Лиры,
прожжёт лучом голодный зев
безмерного небытия.
И человек поднимет взгляд
и ощутит, в согласье с миром,
единство хлеба и звезды
и неба хрупкие края.

КОРЕНЬ КВАДРАТНЫЙ ИЗ -1

Не извлекай ужасное число!
Под этой крышкой гроба корневого
Бушует хаос, и всевластно зло,
Там нет того, кому названье  -  Слово.

Но, заглянув во тьму небытия,
Дитя любви, дитя огня земного,
Свой тайный ад, свое второе Я
Не поднимай, как муть, со дна морского.

А кто поднимет  -  будет обожжен
Огнем небесным, взором без пощады,
Безумием при жизни поражен,
И рухнет безвозвратно
В пропасть ада.

И только Бог, чья истина  -  любовь,
Уходит в ночь и воскресает вновь.

ПРОЛОГ

Как ночь бездонна над моей страной,
И как мрачна ночная тишина.
Над этой  -  воровскою  -  тишиной
Висит, как Ужас, бледная Луна.

Не прогремит, гружённый тяжело,
Состав по неизменному пути,
И самолета светлое крыло
Родной звездой меж звёзд не проблестит.

В заброшенных портах моих морей
Недвижны заржавелые суда.
Там дышит в окна яростный Борей  -
Под страхом смерти стынут города.

Восстанет утро, но не позовёт
Людей на праздник честного труда.
Как мертвый зверь, лежит во тьме завод.
Деревня пьёт, и смерть свою зовет:
Царь-Голод здесь пасёт свои стада.

Бессмысленно мерцает циферблат
Часов... но Время больше не идет,
А может быть, оно идет назад.
И в страшном сне забыл себя народ.

А там, где торг свивается, как Змей,
Кусая хвост, корыстью небо застит,
Идёт народ  -  не раб и не злодей,  -
Стоит Христос, незримый меж людей,
И нищий духом все вопит о счастье...

БАЛЛАДА
О ПОСЛЕДНЕМ ВАГОНЕ

Горит, горит село родное,
Горит вся Родина моя...

Народная песня

Разгорается день,

как волшебный зелёный фонарь.
Свет растет изнутри

и становится всё горячее,
Словно юной листвой зарастает столетняя гарь
Под фанфары весны,

под её золотым излученьем.

Словно светлые воды

покрыли привычную грязь,
Округлили волной

острия, и шипы, и уголья.
И лежит в чистоте

мир бесценный, на солнце искрясь
Самоцветным огнём

и морской жизнетворною солью.

И охрипшие птицы вновь учатся песне родной,
И зверьё вылезает из нор, озираясь на диво...
Отдыхает земля,

и трепещет стрекозами зной,
И мгновенные грозы приносят 

      блаженные ливни.
Ветер в уши мне крикнул:

 -  Твой поезд ещё не ушёл!..

На последней подножке

за поручень я ухватилась.

И вагон покачнуло, и, в каждом окне отражен,

Белый свет закружился  -

и линия жизни сместилась.

Но погасло мгновенье  -  и пропасть...

И холод. И страх.

И тоннель бесконечен, и луч впереди умирает.

 -  Расплатись-ка, подруга,

за этот доверчивый шаг!

Догорает тайга... Вместе с нею душа догорает.

МОСКВА. 1993

1

Едва не сгинула во льдах
одна великая столица.
Как мы прожили этот год  -
не спрашивай, Господь с тобой.
Скользя и падая, впотьмах
от ветра закрывали лица,
и вместо выхода исход
нам виделся порой.

Октябрь, сгинув навсегда,
ещё болел в народном теле,
как будто пули этих дней
не вынул военврач...
От ужаса и от стыда
глаза в глаза глядеть не смели...
И покатился вал смертей
и новый русский плач.

2

Я голос сорвала на этом сквозняке...
Не отмахнуть от глаз
сухой завесы пыльной.

Я зачерпнула жизнь, взглянула  -  а в руке

пучок сухой травы

да тень сгоревших крыльев.

А было ж: полыхал костёр в сырой ночи,
где больше ни огня и ни души не брезжит.
Бросал к ногам Байкал
холодные ключи,

чтоб отпирать зарю над чистым побережьем!

Теперь среди людей, как не в своей стране.
Кричу или молчу  -  в ответ лишь ветер свищет.
Народы сквозь меня проходят, как во сне...
С ума сойти  -  идти сквозь эти толпы нищих!

3

Как обезумевшее стадо,
ревут машины на Тверской.
И мокнет всё (подобье ада):
зонты, дороги, ветки сада...
Дожди бормочут над Москвой.
Шумят затравленно-уныло,
наводят сплин и будят страх:
сознанье, совесть  -  всё поплыло,
нам солнце наглость заменила
реклам на чуждых языках.

Ночь -  словно дева на панели.
Прожектору пылать не лень,
и Герцен в бронзовой шинели
свою отбрасывает тень,
и на стене Литинститута
она  -  чернее черноты...
Какие странные минуты!
Какие дикие черты!

 

А в продолжение кошмара  -
как криминальное кино:
на «пятачке» в конце бульвара
С утра  -  кровавое пятно...
Словесный яд кипит и брызжет,
калеча души и тела.
А чуткий слух повсюду слышит:
средневековые дела!