2020-09-24
76
Общеизвестно, как высоко ценило общество «эпохи либертинажа», т. е. общество XVIII в., где процветали вольнодумство, неверие и распутство, хороший вкус и приятные ощущения, ведь оно было столь жадно до удовольствий; кстати, следует помнить о том, что чувство наслаждения постоянно нуждается в обновлении и в возбуждении какими-либо новыми впечатлениями; вот почему зеркала, «под воздействиями коих рождаются всяческие удивительные чудеса и соблазны», становятся в XVIII в. необходимыми элементами «обстановки», в которой происходят любовные игры. Для архитектора Ле-Камю де Мегзьера храмом удовольствия был будуар, именуемый еще «жилищем неги и сладострастия», и он посвятил более двадцати страниц своего труда «Гений архитектуры» (1780) описанию наилучшего расположения зеркал в этом «храме»39. По мнению архитектора, будуар должен был представлять собой либо восьмиугольное, либо круглое помещение, ибо фактор разнообразия форм и мягкости линий играет большую роль; зеркала там должны были чередоваться со стенными проемами, чтобы взгляд мог иногда останавливаться и отдыхать, наслаждаясь умиротворяющими видами перспектив. За подробнейшим и тщательнейшим описанием идеального дома угадывается стремление автора постичь искусство жить благополучно и счастливо, в доме, в котором бы сочетались такие вроде бы противоречивые явления, как спокойствие и сладострастие. Применение зеркал, по его мнению, усиливало и то и другое, ибо в гедонистическом самосознании «и душа наслаждается сама собой». Вот почему всего того, что противоречит этим намерениям, следует тщательнейшим образом избегать, а если избегнуть не удалось, то следует все это удалять; к явлениям такого ряда относится скука, однообразие, тревога, страх, усталость, — они всегда подстерегают человека, чтобы лишить его удовольствия. Архитектор не без основания полагал что зеркала излишне многочисленные и плохо расположенные делают жилище печальным и навевают меланхолию»; в связи с этим он напоминал о том, что Нарцисс изнемог, так как слишком долго предавался созерцанию своего отражения на поверхности хрустального зеркала вод.
Будуар, соединяющий в себе интимность, уют, задушевность, с одной стороны, и некоторую новизну и необычность — с другой, соединяющий в себе желание наслаждения и наслаждение желания, будуар, украшенный зеркалами, занимал центральное место в своде эротических правил поведения, в соответствии с коими предписывалось сначала осуществить акт «визуального обладания», а затем уже переходить к реальным объятиям. «Внешний вид и зрение, — писал Ламетри как искуснейший знаток в своем труде «Искусство наслаждения», — лежат в основе привлекательности и возбуждают чувства». «Пастушке тоже очень любопытно посмотреться на себя в зеркало в первый раз; она уже и прежде видела свое хорошенькое личико в прозрачных водах ручья; зеркало ей сослужит службу для того, чтобы показать ей ее тайные чары, о которых она ведать не ведала. И вот тогда она обнаруживает, какая разница существует между ней и ее дружком-пастушком… и она выказывает свое удивление»40. Желание, питающееся различиями, нуждается в некоторой отсрочке удовлетворения для того, чтобы продолжать существовать и ощущаться; так вот, зеркало показывает желаемое глазам, ничего не давая и предлагая «сыграть отложенную партию», в которой фантазм отделяется от реальности; там «спектаклем», «зрелищем» управляют дистанция и косые взгляды; зеркало дает отражение сцены, которую желает увидеть аутоэротическое воображение, в которой другой персонаж гораздо менее значит как исполнитель некой роли, которую он согласился исполнять. Подобное использование эффектов оптики, несколько искаженное, при котором каждый использует взгляд другого, низведенного до уровня простого инструмента, при котором наслаждение интеллекта и воображения переполняет тело и, превысив его возможности, выходит за его пределы, подобное использование немного сходно с извращением и порочной катоптрикой анаморфоза, с тем воображаемым захватом и пленением взглядом, что приносит такое наслаждение от замешательства зрителя, испытываемого от вида того, что сначала от него было скрыто, а затем показано.
Для так называемого либертинца, т. е. для вольнодумца, безбожника и распутника, любовь, разумеется, не представляет собой ни божественный дар, ни полное самозабвение и самопожертвование, нет, любовь для него — любовь для него написанный по строгим правилам сценарий, некая постановка, обладающая таким качеством, как сценичность и требующая раздвоения автора-зрителя, контроля над собой, двойственности, обмана; на смену самопроизвольности, стихийности, непосредственности, прямоте, инстинктивных чувств, на смену порывам страсти приходит отрепетированное повторение желания, или подражание повторения желания, или подражание изображения желания, для чего зеркало и предлагает свои обширнейшие, воистину безграничные возможности. Виван Денон с большим изяществом описывает «просторную зеркальную клетку», разукрашенную птицами и цветами, в которой любовники встречаются и видят, как до бесконечности повторяются их движения. «Я видел сей остров, населенный счастливыми влюбленными…»41 — пишет автор и делает тонкое замечание о том, что «желания воспроизводятся их изображениями и отражениями». Казанова, увлекающий свою новую «завоеванную» девицу в восьмиугольную комнату, где все стены увешаны зеркалами, словно коврами, и пол и потолок тоже украшены зеркалами; объясняет гораздо более прямолинейно, без изощренной точности Денона, что игра зеркальных отражений постоянно возобновляет и обновляет зрелище и что льстит нарциссическому самолюбованию женщины, ощущающей, что на нее направлены взгляды как бы десятков глаз, «и сие новое зрелище заставляло ее влюбляться в самое себя»42.
Изобилующий зеркалами будуар служит превосходной театральной сценой, на подмостках которой пребывающие в состоянии «нарциссизма на двоих» любовники (причем каждый из них) являются одновременно и соглядатаями, и эксгибиционистами, т. е. людьми, обнажающими свои чувства и выставляющими их напоказ; каждый из этой пары пытается привлечь к себе взгляд другого, так, словно этот взгляд может восстановить тождественность и личность, приведенную в замешательство, либо неуверенностью, либо крайней слабостью чувств, и так, словно целью фантазма другого лица было не что иное, как возродить и оживить его собственное желание43. Пресыщенное воображение «либертинца», т. е. вольнодумца, постоянно находится под воздействием перемен в разворачивающемся перед его взором зрелищем, эти перемены возбуждают его, а их быстротечность обеспечивает постоянство ощущающегося напряжения и яркость изображения, к тому же на воображение «либертинца» оказывает воздействие и некое анаморфическое действие, т. е. искаженное разложение желания, в то время как разрушение структуры пространства сулит ему такие ощущения, как головокружение и смущение и чувство потерянности в непривычной обстановке.
Страх, даже ужас, испытываемый при «столкновении лицом к лицу» со странными, волнующими, вызывающими чувство тревоги побуждениями и неосознанными стремлениями, претерпевает изменения и превращается в гедонистическое созерцание, которое ищет нечто неожиданное, что способно изумлять, пусть это даже будет и лукавая хитрость, пусть это даже будет обман; это гедонистическое созерцание в конце концов, как и при всяком анаморфозе дает человеку логические и рационалистические объяснения испытываемому им чувству удовольствия.
Не существует зеркала объективного. Субъект находится во власти угнездившегося в нем желания, которое проявляет себя в тот момент, когда субъект этого не ожидает, таким образом, что зрелище его отражения, при «восстановлении» скрытых картин и образов, показывает ему его несхожесть с самим собой, его «другое лицо», его инакость; странную, а иногда и тревожную. Тень или признак греха, чего-то иррационального, недоступного разуму, тень темных побуждений угрожает личности и сходству, а столкновение «лицом к лицу» с запретным желанием влечет за собой безумие или смерть.
Однако только при помощи хитрой уловки, прибегнув к искусной обманчивости, Персею удалось «нейтрализовать» смертоносный взгляд Медузы Горгоны. Только косой взгляд может уловить мгновенное сверкание странности и чужеродности, одновременно избегнув при этом ослепляющего гипнотического воздействия ее очарования. Благодаря всяческим «зеркальным хитростям», вводящим пространство игры и истолкования, интерпретации этой игры, субъект более не смешивается со своим отражением, и отражение вновь обретает всю структурирующую, организующую функцию. Параллельная вселенная зеркала предлагает человеку свое посредничество, благодаря которому желание может изменяться и превращаться в нечто, наделенное прекрасной формой, по-прежнему странное, но лишенное прежней неистовой силы и необузданной горячности. Любовник, смотрящий на свое отражение в глазах другого, художник, отражающийся в словах или красках, обнаруживают измененное изображение своего лица, отличное от того, что они видели ранее, и их «Я» испытывает удовольствие от того, что знает, что оно другое.
