Во всяком случае, мне представляется, что последовательное изложение того, как менялся в Советском Союзе взгляд на Эйнштейна и его теорию, может оказаться поучительным. 1 страница

При этом, справедливости ради, необходимо сразу оговориться, что среди ученых Советского Союза теория относительности встретила значительно меньший отпор, чем в других странах: но идеология и, соответственно, послушные ей либо ослепленные ею ученые стремились опровергнуть ту картину мира, которая открылась и которая неотъемлема от ее математического и физического аспекта. Это тупое противостояние продолжалось до смерти Сталина, а в иной, несколько смягченной форме продолжается до наших дней, несмотря на то, что положение, в котором оказались в связи с этим советские идеологи, смешно и абсолютно бессмысленно.

Сравнивая трактовки этой проблемы в периоды правления Сталина и Хрущева, приведенные в одном из наиболее авторитетных советских изданий, легко увидеть, что изменилось и что осталось по-прежнему в легко мимикрирующих взглядах советских марксистов.

Так писали об Эйнштейне в 1933 году: "Философская позиция Эйнштейна не отличается последовательностью. Материалистические и диалектические взгляды переплетаются с положениями махизма³⁶, которые преобладают почти во всех философских выступлениях Э. (Эйнштейна. - М. Дж.)... занимает позицию либерального демократизма. Не скрывал своих симпатий к СССР, он являлся одним из членов Общества друзей СССР"³⁷.

О нем же, в 1957 году: "Философские взгляды Эйнштейна никогда не высказывались им в сколько-нибудь последовательной форме... Труды Эйнштейна сохраняют свое глубоко прогрессивное научное значение независимо от тех или иных высказываний такого рода"³⁸.

Как видим, если в 1932 и 1933 годах "философские взгляды" и "позиция" Эйнштейна открыто критикуются как находящиеся под влиянием махизма, то в 1957 и 1960 годах упоминается лишь, что Эйнштейн никогда не излагал свои взгляды в последовательной форме. Тем не менее общее отношение к философским взглядам Эйнштейна, точнее, к его размышлениям о мире, высказанное в связи с теорией относительности и по ходу каких-либо иных научных изысканий, стало более мягким и терпимым, хотя подозрительность по отношению к философским воззрениям Эйнштейна как не вполне "ясным", повидимому, неискоренима. Эйнштейну-философу в работах советских идеологов не удалось подняться выше уровня чудака-либерала, годного разве что для представительства в каком-нибудь из обществ дружбы с Советским Союзом.

О теории относительности в 1932 году: "Глубокую критику этих взглядов (имеется в виду взгляд Ньютона на пространство и время. - М. Дж.) дал Энгельс, который разоблачил метафизические взгляды Ньютона. Энгельс, анализируя понятия движения, указывает: "Движение отдельного тела не существует, существует только относительное движение"³⁹. Ведь любое движение, а особенно механическое, есть взаимодействие тел. Так же метафизическая абстракция - это представление об абсолютном, не связанном с материей в движении, пространстве и времени. Пространство и время - это формы существования материи в движении и не существуют отдельно, независимо от материи. В связи с этим Энгельс пишет: "Разумеется, обе формы существования материи (пространство и время. - Ред.) вне материи не представляют собой ничего, кроме пустого понятия, абстракцию, которая существует только в нашей голове"⁴⁰. "Эта теория (т. е. теория относительности. - М. Дж.) представляет собой шаг вперед в развитии физики. Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что ломка старых представлений о пространстве и времени в теории относительности использована реакционной буржуазной философией, особенно махизмом и ему подобными субъективно-идеалистическими направлениями. Этому до некоторой степени содействовали некоторые физики и особенно сам творец теории относительности Эйнштейн. Так, Эйнштейн неоднократно представлял свои открытия как развитие идей Э. Маха о пространстве и времени... Столь же необоснованно думать, что анализ пространства-времени, который предпринял Эйнштейн, окончательный и исчерпывающий. Необходим критический материалистический анализ теории относительности и существующих в литературе концепций"⁴¹.

О теории относительности в 1955 году: "Теория относительности есть физическая теория пространства и времени, и с ней тесно связаны такие основные физические понятия, как движение, масса, энергия и др.; поэтому ее общие выводы имеют философское значение и ее понимание невозможно без должного философского анализа ее основ. Пространство и время суть формы существования материи, и это означает, что пространственные и временные отношения существуют не сами по себе в чистом виде, а определяются материальными связями предметов и явлений. Соответственно, общие законы этих отношений, свойства пространства и времени представляют законы и свойства общей структуры материальных связей предметов и явлений. Поэтому познание свойств пространства и времени развивается в зависимости от познания свойств самой материи. Если теория пространства и времени классической физики исходила прежде всего из свойств и отношений твердых тел, то теория относительности возникла на почве исследования электромагнитных процессов... Таким образом, в основе теории относительности лежат новые выводы об общих свойствах материальных связей, взаимодействии физических явлений. Уже этим самым возникновение и развитие теории относительности служили подтверждением учения диалектического материализма о пространстве и времени как формах существования материи... Диалектический материализм учит, что пространство и время суть формы существования материи. "В мире нет ничего, кроме движущейся материи, и движущаяся материя не может двигаться иначе, как в пространстве и во времени"⁴².

Поэтому можно также сказать, что теория относительности есть учение о пространственно-временных отношениях движущейся материи... Важнейшими теоретико-познавательными выводами теории относительности являются: 1) подтверждение учения диалектического материализма о пространстве и времени как формах существования материи... 5) теория относительности, установив связи пространства и времени, структуры пространства-времени и материи и т. д., подтверждает тем самым учение диалектического материализма о взаимной связи и обусловленности всех сторон материальной действительности. Поставив конкретные проблемы диалектики содержания и формы, конкретного и абстрактного, абсолютного и относительного, свойств и их относительных проявлений, теория относительности подтверждает положение Энгельса, что естествознание есть пробный камень диалектики"⁴³.

При Сталине даже физическая сторона теории относительности воспринималась сдержанно и критически ("необоснованно думать, что анализ пространства-времени, который проделал Эйнштейн, есть нечто окончательное и исчерпывающее. Нужен критический, материалистический анализ теории относительности"); весь гнев московских громовержцев направлялся тогда на "буржуазных реакционных философов" и на самого Эйнштейна, который "помог" им "использовать" ломку старых представлений о пространстве и времени в своих целях.

При Хрущеве исчезают и сдержанность и критическое отношение к теории относительности, опущено, по-видимому, на всякий случай, любое упоминание о каком бы то ни было использовании теории относительности, а тем самым сняты все упреки по отношению к философским взглядам Эйнштейна. Все это, безусловно, свидетельствует о значительных переменах, об освобождении науки от тисков догматических установок. Однако в большей степени - это уступки, сделанные поневоле, нежели возвращение к истинно беспристрастной научной линии. Как и в тридцатые годы, остается стремление заставить "общие выводы" теории относительности работать на "подтверждение положений диалектического материализма", с той лишь разницей, что при Хрущеве (очевидно, в связи с принятым курсом на возвращение к наследию Ленина) в качестве доказательства вместо цитаты из Энгельса дается цитата из Ленина. Само это доказательство не более чем некое вполне произвольное, путаное построение или сознательный обман. Упоминание о так называемой "глубокой критике" Энгельсом взглядов Ньютона и прежде всего ссылка на энгельсовское высказывание о существовании лишь относительного движения призваны были дать понять, что Энгельс ни больше ни меньше, как предтеча Эйнштейна! Однако общность мысли Энгельса и теории Эйнштейна только в прилагательном "относительный". Энгельс выделяет банальный факт, что движение одного тела всегда происходит относительно некоего другого тела; а в теории относительности - как было показано выше - речь идет об упразднении различия между массой и энергией, об открытии четвертого измерения, о соединении пространства и времени в пространство-время, об относительности времени при переходе в другую систему координат и так далее.

Что означает, черт побери, это глубокомысленное энгельсовско-ленинское утверждение, что время и пространство есть формы существования материи? Да ничего, кроме того, что не существует материи, которая бы не простиралась и не длилась! Очень старо и слишком банально. Но разум коммуниста смущает и поражает это " "формы существования", ведь звучит по-научному глубоко, и главное - так по-гегелевски! Не более убедительны попытки втиснуть теорию Эйнштейна в колодки цитат из произведений Ленина. Вот характерный пример. Некий советский теоретик ссылается на мысль Ленина (из разряда вечных мыслей, что звучат столь глубокомысленно): "Материя... не может двигаться иначе, как в пространстве и времени", и добавляет от себя: "Следовательно, можно сказать, что теория относительности - учение о пространственно-временных отношениях материи в движении". Где исследовательская логика, ум и простая порядочность? И какая графоманская, велеречивая путаница: "Свойства пространства и времени представляют собой законы и свойства общей структуры материальных связей предметов и явлений..."! Какое счастье, что советская наука и советский народ не принимают во внимание подобные аргументы подобных горе-мыслителей!

7

Достаточно знающий и вдумчивый исследователь даже по тем разночтениям, которые имеются в трактовке диалектического материализма известных догматиков и практиков коммунизма, мог бы угадать зачатки его сегодняшнего краха. Впрочем, форсированные усилия втиснуть достижения современной науки в диалектические колодки отнюдь не новый и не единственный признак кризиса марксистского мировоззрения. В сущности, причины кризиса марксизма зачаты вместе с теорией. И Маркс, сколько бы он ни полагал себя ученым (а в сфере общественных отношений он, в известной мере, действительно ученый), изменить природу своего интеллекта (как, впрочем, и любого другого) не мог. Речь идет о способности интеллекта реализовываться в реальной действительности, то есть в его случае, приспосабливая свою теорию к потребностям рабочего движения, Маркс не мог избежать систематизации своих взглядов, иначе они не были бы доступны для понимания, а тем более приняты как программа действий. Сознание того, что любая всеобъемлющая философская система заведомо несовершенна, он в конце концов принес в жертву стремлению к осуществлению собственных идей - нуждам социалистического движения. Хотя Маркс - многосторонне одаренная личность и разделить в нем революционера и ученого невозможно, однако деятельность свою он начинал как революционер и как таковой в науке искал оправдания своей вере. Иначе говоря, все шло по обычной схеме: подобно тому как большинство, лишь вступив в ряды коммунистов, приступает к изучению теории коммунизма, Маркс лишь после того, как стал коммунистом, принялся за создание своего учения. Таким он оставался всю жизнь, до смерти, последовавшей в 1883 году, - революционером, который в Британском музее ищет доказательства объективных законов, способных оправдать и его пророческий бред и его деяния, беспредельно масштабные в своем стремлении к окончательному освобождению человека от насилия и эксплуатации. Такая цель не могла не подчинить себе средства, какими бы научными они ни были. Будущий кризис марксизма - позволим и мы себе воспользоваться диалектической терминологией - предопределен его кликой, происхождением и целями.

Дальнейший ход событий довольно быстро привел к становлению и укреплению догмы внутри социалистического движения, к ослаблению ее научности и все более необузданной нетерпимости: Энгельс систематизирует взгляды Маркса, оформляет учение - философию социалистических партий; затем Ленин обогащает эту философию теорией революции и новой власти, а в качестве средства осуществления предлагает революционную партию нового типа; Сталин же сводит философию марксизма к ряду установочных положений, ставших основой духовного порабощения народов. Страх, царивший внутри самой партии, необозримая пропасть, образовавшаяся со временем между наукой и диалектикой, между практикой коммунизма и его коммунистическими теориями, вынудили сегодняшних восточноевропейских лидеров не только отказаться от диалектики, но использовать марксизм-ленинизм в качестве средства внутрипартийной борьбы или в качестве разменной монеты на идеологических торгах. Своих великих учителей они вспоминают лишь в дни особых торжеств или когда возникает необходимость мобилизовать так называемых "простых" людей на борьбу против "чуждых воззрений". При этом бросается в глаза, как коммунистические партии, обретая самостоятельность, начинают избавляться от второй части термина "марксизм-ленинизм", которая сегодня вряд ли имеет иное назначение, кроме обозначения идейного протектората Москвы. Корреспондент "Нью-Йорк таймс" Ц. Л. Сулцбергер, посетив Тито в середине мая 1968 года, отметил, что тот не употребляет больше слова "ленинизм", пользуясь только словом "марксизм", а чешский коммунист Ч. Цисарж решительно заявил, вызвав гнев и испуг правдинских идеологов: "Невозможно принять некоторые негативные аспекты стремления объявить опыт советских коммунистов в качестве единственно возможного направления марксистской политики, а также попытки использовать ленинизм в качестве единственно возможной интерпретации марксизма"⁴⁴.

Отказ от концепции Сталина, а в настоящее время и от ленинского толкования марксизма, по существу, есть отказ от Маркса и марксизма. Все это, с одной стороны, позволяет Мао Цзэдуну считать восточноевропейских, итальянских и французских коммунистических лидеров ренегатами, а с другой - учесть советские ошибки в построении "бесклассового общества" и, объявив войну партийной бюрократии, возвести марксизм в сочетании с собственными воззрениями на уровень новой религии.

Мне справедливо возразят, мол, то, что я подвергаю критике, - лишь одна из сторон марксизма, одна из его особенностей, лишь штрих в целостном портрете, как принято теперь утверждать в кругу растерянной и обреченной восточноевропейской партийной элиты, - сталинское извращение марксизма. Однако никто не способен оспорить тот факт, что Маркс и марксизм реализовались только в своей догматической авторитарной ипостаси, чудовищным апогеем которой стал сталинизм с его структурой власти и экономикой. Бесспорно и то, что прочие черты марксизма, имеющие гуманистический, демократический, внеидеологический характер, сохранились лишь как прокисшие иллюзии в сознании еретиков от коммунизма, пригодные, быть может, для прикрытия границ узкодогматического мирка, но неприемлемые и не работающие в качестве стимула для осмысления или жизнедеятельности социалистических отношений. И те, кто, подобно профессору П. Враницкому в Югославии⁴⁵, упрекает меня в отождествлении коммунизма и сталинизма, обнаруживают лишь несмелость собственной мысли, неспособность продвинуться чуть дальше того уровня критики по отношению к Сталину, который был достигнут при Тито, Хрущеве и других. Подобная теоретическая позиция порождает лишь попытки подлакировать послесталинскую коммунистическую реальность ("рабочее самоуправление" Тито, "общенародное государство" Хрущева или "научно обоснованное руководство" Брежнева), обнаруживает стремление вернуть социализм на путь истинный. Кризис сталинизма, прежде всего потому, что это кризис практики коммунизма и лишь затем его теории, есть не что иное, как кризис коммунизма вкупе с марксизмом - его идеологией. И тот, кто этого не понимает, не способен или попросту не желает ни понять смысл и глубину кризиса сегодняшнего коммунизма, ни искать выходы из него.

Недоверчивость ученого или недостаток времени помешали Марксу облечь свои воззрения и веру в форму философской системы, но он не только не препятствует в этом Энгельсу, но, напротив, поощряет его усилия (выслушав "Анти-Дюринг", собственноручно дописывает десятую главу). Ничего удивительного! Догматичность материализма Маркса в сочетании с диалектичностью его воззрений есть костяк и душа всей системы. Разве не он записывает в наиболее зрелом и научном из своих произведений: "Поэтому я публично признал, что я ученик этого великого мыслителя (т. е. Гегеля. - М. Дж.), и я в главе о теории стоимости там-сям кокетничал с его способом выражения. Мистификация, которую диалектика преподносит руками Гегеля, ничуть не опровергает тот факт, что он первый обширно и сознательно выявил общие формы ее движения"⁴⁶. "В самом деле, намного легче путем анализа найти ядро религиозных туманностей, чем, наоборот, на основе конкретных, реальных обстоятельств жизни вывести их религиозные идеализированные формы. А этот последний метод является единственно материалистическим, следовательно, научным"⁴⁷. При буквальном подходе к его наследию философия и идеология Маркса остаются недосказанными, но выводятся они только и еще раз только из Маркса. Именно этой его недосказанностью пользуются сегодня "спасители" и "обновители" марксизма, предлагая взамен "энгельсовской" и "ленинской" "улучшенный" вариант марксистской идеологии, а вместе с тем и более последовательный - более эгалитарный и более догматический вариант социализма. Но, к счастью, все это происходит лишь в воспаленном воображении немногочисленных групп молодежи, удрученной тем обстоятельством, что столь вожделенная мечта о всеобщем братстве и равенстве - коммунизм - неосуществима. К какому же абсурду в результате усилий множества людей и печально сложившихся обстоятельств мы пришли: "обновители" Маркса доказывают, что марксистская идеология не принадлежит Марксу, я же вынужден доказывать, что Маркс был диалектическим материалистом!

Создававшаяся как "научная", философия марксизма затем со все возрастающей безапелляционностью настаивает на своей научности, ссылаясь при этом на "новейшие" достижения науки, стремясь подогнать их под идеологические колодки диалектики.

И по сути дела ничего не меняется от того, что Энгельс, придерживаясь высказывания Маркса о том, что "философы... лишь различным образом объясняли мир, а дело состоит в том, чтобы изменить его"⁴⁸, сознавая всю сложность и разнообразие природы, открытую уже наукой, доказывал: "Но это понимание (имеется в виду марксистский исторический материализм. - М. Дж.) означает конец философии в области истории, так же как диалектическое понимание природы делает любую философию природы ненужной и невозможной. Теперь нигде речь не идет о том, что связь явлений выдумывается из головы, но о том, чтобы обнаруживать ее в фактах. Для философии, изгнанной из природы и истории, остается лишь царство чистого разума, если таковое еще существует: наука о законах самого процесса познания, логика и диалектика"⁴⁹. И далее: "Как только любой науке предъявляется требование ясно определить свое место в общем порядке вещей и познание вещей, любая наука об этой общей целостности становится излишней. И единственное, что остается самостоятельным из всей философии прошлого, это наука о мышлении и его законах - формальная логика и диалектика. Все остальное отходит к позитивной науке о природе и истории"⁵⁰. Таким образом Энгельс и себя, и других заманивал в западню научности.

Ведь и эта позиция Энгельса, и соответственно Маркса, порождена научной атмосферой того времени: многие мыслители и ученые (например, Э. Геккель), да и сам материалистический предтеча Маркса Людвиг Фейербах, а до него Поль Анри Гольбах пришли к пониманию необоснованности какой бы то ни было всеобъемлющей философской системы. Впрочем, одно дело сказать, а другое - сделать: Энгельс не испытывал желания, да и не был способен подойти с этой меркой к учению своего друга Маркса, поскольку тогда им пришлось бы отказаться от идеологического старшинства в социалистическом движении, а тем самым и от роли в истории. И не случайно Энгельс вводит в жизнь новые термины. Не случайны дальнейшее "обобщение" или схематизация учения Маркса, осуществленные впоследствии в революционной России. Плеханову принадлежит термин "диалектический материализм", чьи "законы" Ленин возведет в ранг новой веры, во имя которой Сталин уничтожит миллионы людей, так называемых чуждых элементов, и сотни тысяч так называемых уклонистов. Так посредством "немецкой" схемы и "русского" мистицизма марксистская философия обретает свою форму и название - "диалектический, исторический материализм": название само по себе вполне абсурдно, ибо вторая его часть означает лишь адаптацию первого к истории человечества, в то время как первый строится на предположении, что любое явление исторично. Оставив без внимания прочие философские системы, Энгельс присвоил себе и Марксу создание философской теории, все новации которой сводились практически к тому, что диалектика там была поставлена рядом с логикой.

Эта проблема марксизма до сего дня осталась непроясненной. Считает ли Энгельс диалектику еще одной, наряду с логикой, наукой о человеческом мышлении? Не есть ли это некая новая диалектическая логика? Над этими вопросами ломали голову многие марксисты, чаще всего отвечая в том роде. что формальная логика - детище Аристотеля - продолжает оставаться наукой о формах мышления, в то время как диалектика занята более общими понятиями, являясь наукой о законах, "общих" для мышления, природы и общества, то есть "отраженных" мышлением. "Ведь диалектика есть не что иное, как наука об общих законах движения и развития природы человеческого общества и мышления"⁵¹. Подобно тому как он отделил от природы гегелевскую диалектику, чтобы ввести туда собственную, Энгельс из незавершенного здания философии Маркса изгнал прочие философии, чтобы навсегда поселить там собственную, ставшую и ее откровением, и ее проклятием.

Впрочем, после Маркса и Энгельса никому до сих пор не удалось и вряд ли удастся обогатить понимание диалектики, этой так называемой науки, хотя бы одной новой чертой, да и после Гегеля тоже, поскольку последний использует ее в качестве научного метода мышления, основанного на природе индивида⁵². То же можно сказать и о марксистском понимании материи, которое остановилось на уровне XVIII века - на Дидро и Гольбахе. Опубликованы сотни тысяч книг, в которых всевозможные теоретики и проповедники вот уже целое столетие муссируют эти темы и которые не прибавили ничего нового к пониманию материи, логики Аристотеля и гегелевской диалектики, кроме разве что некоторого упрощения проблемы. Не оправдались надежды и на дальнейшее развитие материалистической диалектики. Понимание материи углубили ученые-идеалисты, формальную логику обогатили "буржуазные" философы (философская школа логического анализа во главе с Б. Расселом, Л. Витгенштейном и Д. Э. Муром).

Именно так должно было случиться, и прежде всего потому, что воззрения Маркса были оформлены в философскую систему (диалектический материализм), и оговорка Энгельса, что "она вообще не является больше философией, это лишь миропонимание, которое нуждается в доказательствах и подтверждении (Энгельс заранее уверен, что доказательства найдутся! - М. Дж.) посредством естественных наук, а не некой отдельной наукой всех наук"⁵³, ничего существенно не меняет. Именно так должно было случиться, ибо социалистические рабочие движения, активными участниками которых были Маркс и Энгельс (они же - основатели Международного товарищества рабочих, так называемого Первого Интернационала), как искусители рабочего класса периода технической революции в целях дальнейшей борьбы нуждались в идеологии, которую могла дать лишь новая научная философия.

На это мне могут справедливо возразить, что марксизм не принадлежит к точным наукам, он есть, мол, наука об обществе и основанное на ней руководство к действию и, как таковой, неизбежно подвержен переменам, ошибкам, влияниям времени. Согласен! Однако хватит тогда нести вздор и долдонить о диалектике как о науке, о марксизме как о научном мировоззрении, об открытых Марксом законах развития общества как о чем-то окончательном и неизменном и, наконец, о построении на основе этой "науки", этих "научных взглядов", этих "законов" нового общества. Ведь, поистине, надо быть педантом-буквоедом или изворотливым схоластом, чтобы углядеть разницу между "миропониманием" и "философией", даже если не касаться проблемы диалектики, которая, впрочем, неотделима от марксистского миропонимания. Ведь не только люди образованные, но и ученики начальной школы не воспринимают марксизм иначе, чем особую философию, хотя представители послеэнгельсовской плеяды основоположников марксизма сравнительно редко пользовались этим определением, чаще прибегая к таким словосочетаниям, как "марксистский философский материализм", "марксистский диалектический метод", "диалектический материализм" (Ленин и Сталин), "марксистская философия", "комплексная система пролетарской идеологии" (Мао Цзэдун). Но как ни назови и миропонимание, и метод, бесспорно, что даже приведенные выше марксистские определения не обозначают ничего, кроме особой, философской системы. А то, что марксисты неохотно пользуются словом "философия" для обозначения совокупности своих взглядов, объясняется известным опасением, что подобное определение вскроет изначальную меру ненаучности, которую они в своих взглядах не могут или не смеют видеть.

С исторической точки зрения марксизм есть философская система, несмотря на марксистское сообщение о конце философия как "науки всех наук". После Гегеля в отдельных и даже во многих областях знания появились выдающиеся философы-мыслители, но не было ни одного, кто ставил бы перед собой задачу сформулировать универсальные законы, то есть законы, охватывающие в равной мере природу, общество и человеческое мышление. Никого из философов послегегелевского периода нельзя назвать творцом целостной, законченной системы: Ф. Ницше скорее - трагический, отвлеченно мыслящий поэт, чем философ; У. Джеймс отвергает философию, сводя ценность любого философского акта к его прагматичности; предметом тонкого анализа А. Бергсона становится биология и искусство; в то время как Б. Рассел, занятый исследованием процесса познания, размышляет об обществе. И только марксизм становится завершенной, замкнутой, со временем все более герметичной философской системой, ибо, все более смыкаясь с потребностями борьбы за власть, отождествляется наконец с самой властью. И в этом его слабость как философской системы: догматизируясь, марксизм все более настороженно относится к науке, достижения которой его невольно опровергают; вдохновленное же им движение, подстрекаемое посулами безграничных горизонтов, сегодня все решительнее отрывается как от него, так и от реальной действительности.

Для нас, однако, особенно значимо, что коммунисты для определения целостности своих взглядов (политических или философских) вместо определения "марксистская философия", "диалектический материализм" охотнее пользуются словом "идеология" и производными от него - "социалистическая идеология", "коммунистическая идеология", "пролетарская идеология", "идеологические взгляды", "идеологическая работа", "идеологический поворот" и так далее.

Поучительно, как возникло и развивалось понятие "идеология". Сам термин изобрел А. Л. К. Дестют де Траси в 1796 году для обозначения науки об идеях, затем его популяризировал Наполеон, саркастически назвав группу вокруг Дестюта де Траси "идеологами", потом им воспользовались Маркс и Энгельс, определив так сферу общественных идей - "мораль, религия, метафизика и прочая идеология"⁵⁴, и, наконец, Маркс подвел под него "юридические, религиозные, художественные или философские, словом... идеологические формы"⁵⁵.

Подобное значение термину "идеология" Маркс придал исходя из своих социальных воззрений, согласно которым духовная "надстройка" общества обусловлена его материальным "базисом". "Способ производства материальной жизни обусловливает процесс социальной, политической и духовной жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание"⁵⁶. А поскольку "история всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов"⁵⁷, то следует вывод: "Мысли правящего класса - это правящие мысли в любую эпоху, т. е. класс, являющийся правящей материальной силой общества, одновременно есть его правящая духовная сила"⁵⁸.