Глава 2. Утро перед бурей

Пролог. Детство

Сентября 1795 года

Да будешь, малютка, как папа, бесстрашен,

Пусть пламень гусара пылает в крови;

Как маменька — доброй душою украшен

И общей достоин любви.

К. Ф. Рылеев

— Фёдор Андреевич, Фёдор Андреевич!.. — истошно, на весь дом, кричала служанка Ефросинья. Судя по сопутствующему этому крику топоту, девушка сбилась с ног в поисках хозяина. Наконец забежав в кабинет мужчины и без разрешения распахнув тяжёлые двери, раскрасневшаяся девушка радостно крикнула:

— Фёдор Андреевич, у Вас сын родился! Ай радость-то какая!.. Прикажете звать кого?

Мужчина за столом ожидаемо вздрогнул.

— Господи, Ефросинья, ты можешь быть потише и… не мельтешить? — недовольно спросил Фёдор. — Меня чуть Кондратий не хватил, — уже чуть тише добавил он, снова вернувшись к заполнению каких-то особливо важных бумаг.

Девушка разом погрустнела, но затем, о чём-то поразмыслив буквально секунд пять, снова радостно заверещала на весь дом, выбежав из кабинета и направившись к комнате хозяйки.

— Анастасия Матвеевна, муженёк Ваш сказал, что было бы славно, если бы Вы мальчика Кондратием назвали. Имя старинное, да и звучит неплохо, — сообщила Ефросинья, пытаясь отдышаться от быстрого бега. Девушка слабо и устало улыбнулась, услышав подобную новость: хоть в чём-то Фёдор участие принял! Слегка поморщившись от непривычного детского плача, Анастасия Матвеевна осторожно взяла сына на руки и начала его тихонько укачивать. Мальчик на удивление быстро успокоился и внимательно-изучающе взглянул на маму, что ту невероятно изумило.

  — Фросенька, у тебя же есть дети, верно? — немного понаблюдав за сыном, спросила Анастасия и подняла вопросительный взгляд на служанку. Та немного гордо кивнула.

  — Так точно-с. Троих пока что Боженька послал, — ответила девушка, а затем с беспокойством спросила: — А что, не так что-то?.. Может, за доктором послать? Он ещё не мог далеко уйти…

— Нет-нет, всё в порядке, не переживай, — мягко улыбнулась девушка, продолжив укачивать сына. — Будем надеяться, что ты, мальчик мой, совершишь что-то поистине великое…

Глава 1. Распоряжение

Декабря 1825 года

Известно мне: погибель ждет

Того, кто первый восстает

На утеснителей народа, –

Судьба меня уж обрекла.

Но где, скажи, когда была

Без жертв искуплена свобода?

Погибну я за край родной, –

Я это чувствую, я знаю...

И радостно, отец святой,

Свой жребий я благословляю!

К. Ф. Рылеев

Больной, с распахнутым настежь сердцем и в точно таком же лёгком пальто, Кондратий со всех ног мчался к Трубецкому, дабы обсудить совсем скорое восстание, которое они готовили долгими годами. Вот-вот должно было совершится то великое таинство, на которое они, гордые и независимые борцы против власти, возлагали огромные и, надо сказать, отнюдь не беспочвенные надежды.

Всё существо, вся душа Кондратия буквально переворачивались при мысли о том, что именно сейчас вершится история. Даже если «Союз Спасения», поддерживаемый многотысячной русской армией, по каким-то причинам вдруг проиграет, они все всё равно войдут в летописи как бравые герои, сумевшие сказать «нет» императорской власти и сенату, который, кажется, был на стороне Николая.

Прибежав к парадной Сергея Петровича, Рылеев к своему великому удивлению нашёл там и остальных друзей: Оболенского, Бестужева и Каховского. Они были не очень хорошо знакомы, да и общались, по большей части, слабо, и поэтому после того, как Кондратий быстро справился, как у кого из друзей дела, повисло неловкое молчание. Все ожидали Трубецкого. Каждый думал о своём. Рылеев же вспомнил свою жаркую, душную квартиру с зажжёнными кое-где свечами, от воска которых шёл пыл ощутимого даже в воздухе томления и вязкого липкого ожидания с помесью страха неизвестности. Невероятно опасное сочетание, загоняющее любого человека в угол. А уж такого тонко чувствующего человека, как Кондратий Фёдорович Рылеев, и подавно.

Ни о жене, ни о совсем крохотной дочурке поэт сейчас даже не задумывался, прекрасно зная, что с ними всегда всё будет хорошо. Они же носят его фамилию. Сейчас он был готов действовать радикально. В отличие от всех остальных. Никто не был против восстания. Но одно дело способствовать ему, и совершенно другое — его скорый приход. Оставалось надеется на Муравьёва-Апостола и Пестеля, но они были слишком далеко, чтобы на что-то и впрямь повлиять. Тяжело.

— Сергей Петрович, голубчик, мы уж думали, Вы не явитесь! — Кондратий был действительно рад Трубецкому. В его карих глазах тотчас разлилась щемящая, добрая и просто щенячья преданность, если не человеку, то делу уж точно.

— Кондратий Фёдорович, — довольно и искренне улыбнулся тот, уж было расправив руки для крепких дружеских объятий, но затем, быстро сообразив, что в таком случае придётся точно также обнимать всех присутствующих (надо сказать, с ними он тоже находился в чувствах, граничащих между хорошим знакомством и дружбой), еле заметно поморщился и приветственно крепко пожал руку поэту, — рад Вас видеть, — затем, переведя взгляд на остальных, лишь кивнул головой. — И вас, господа, тоже.

Заметив, что все уже друг с другом поздоровались, и увидев на себе выжидающе-осторожный взгляд Трубецкого, Рылеев как будто встрепенулся — в столь тёплых глазах поэта трогательная преданность мгновенно сменилась жёсткой решительностью, коя являлась обыкновением Сергея.

  — Князь, нам пора выступать!.. — горячо начал Кондратий, заглянув в глаза Трубецкого. — Более ждать нельзя. — заметив, что тот отвёл глаза, поэт мягко встряхнул его за плечи. — Князь, да Вы слушаете меня?..

Сергею ничего не оставалось, как кивнуть. Ну не мог он с собой совладать — возразить хотелось, да нельзя — не охота было гасить этот готовый сдвинуть горы огонь в тёмных, как все их посиделки при одной-двух свечах, глазах поэта.

  — Да, Кондратий Фёдорович, вы правы. Значит, поступим так: вы, — он метнул уже более оживлённый взгляд в сторону Оболенского и Бестужева. В голове Трубецкого тут же начала пульсировать мысль, разожжённая единой фразой поэта: «А что, если Кондратий прав в самом деле? Что, если и впрямь получится?..».

— Вы завтра сутра выведете свои части к сенату, на площадь. Я подключу туда своих лейб-гренадёров, но чуть позже, — сказав это, Сергей внимательно вгляделся сначала в серьёзное лицо Евгения, а потом и в слегка напряжённое лицо Михаила, пытаясь заметить хоть малейшее согласие с его словами в выражении. Посчитав, что все его распоряжения приняты и усвоены, Трубецкой удовлетворённо кивнул и даже позволил себе крохотную улыбку, заметив, как Рылеев ещё больше загорается идеей.

— Без меня ничего не предпринимать, — сначала запамятовав об этом, строго отрезал князь, затем вновь вернув на лицо мягкую улыбку.

 

 

Глава 2. Утро перед бурей

Декабря 1825 года

Любовь никак нейдёт на ум:

Увы, моя отчизна страждет, —

Душа в волненьи тяжких дум

Теперь одной свободы жаждет.

                                          К. Ф. Рылеев

Проснулся Кондратий от того, что его кто-то нежно гладил по щеке тыльной стороной ладони. Слегка приоткрыв глаза, мужчина понял, что это была его жена, Наталья Михайловна. Сильно переживая за самочувствие супруга, она тщательно проверяла его температуру и распоряжалась, чтобы поднесли больше пуховых платков и подушек. Кондратий умилился подобной заботе.

В его сердце заново расцвели и без того не увядающие большие ярко-алые бутоны маков.

Рылеев не хотел подавать вида, что уже проснулся, но приступ ужасного кашля выдал его с потрохами. Наталья Михайловна еле заметно вздрогнула и тут же прижалась к мужу, надеясь его дополнительно согреть своим теплом. Тот улыбнулся сквозь кашель и, стараясь не замечать того, что лёгкие безнадежно сильно болели, а горло дико саднило, осторожно приобнял супругу.

  — Который час, Наташенька? — немного помолчав, спросил Рылеев, уставившись на что-то за окном. В голове начали закрадываться смутные сомнения, ведь Санкт-Петербург уже давным-давно проснулся, солнце радостно-приветливо разливалось по проспектам и площадям, улыбаясь всем жителям города, а на Сенатской, неподалёку от которой они жили, были слышны какие-то голоса и строевой шаг.

 Наташа осторожно подняла взгляд на мужа и тихо, но серьёзно ответила:

— Кондратий, я тебя никуда не пущу, слышишь?.. У тебя ночью жар был, врач велел тебе с постели не вставать.

Наталья, к сожалению, слишком хорошо знала своего мужа, знала, что он её ни в коем случае не послушается, да ещё и выскочит на жуткий мороз в своём осеннем пальто; знала, что он, конечно же, пойдёт на Сенатскую; знала, что там точно будет Трубецкой, что её раздражало почему-то больше всего остального.

 

   Рылеев на слова супруги лишь недовольно вздохнул и встал на ноги, снова зайдясь в приступе. Заметив на платке, коим закрывался, мелкие капли крови, расцветающие на белом полотне грозными пятнами, поэт понял, что на восстании на Сенатской площади он просто обязан побывать. Жить всё равно осталось недолго.

— Милая моя, я всего лишь спросил, который час, — уже мягче заметил Кондратий, накидывая свой излюбленный сюртук и замечая в глазах жены лёгкое разочарование.

— Я не спрашивал твоего мнения, — уже чуть тише добавил он.

Девушка осторожно вздохнула и, подойдя к мужу, заглянула в его глубокие глаза. Она ничего не сказала — лишь всхлипнула и уткнулась носом в его грудь. Кондратий ненадолго о чём-то задумался, затем, быстро поцеловав супругу в макушку, одним движением повязал галстук на шее.

  — Папа, папа! — в печальной, тихой до этого самого времени спальне раздался звонкий девичий голосок и быстрый топот маленьких ножек. При виде любимой дочки Рылеев окончательно расцвёл, буквально ощущая на лице отклик сердца. Он даже на минуту забыл о недуге, мучавшим его уже около трёх недель.

  — Настенька, доченька!.. — подхватив дочку на руки, проговорил мужчина и взглянул на супругу, которая, казалось, уже забыла о его недавнем грубом поведении и точно также расцвела, ласково чмокнув дочку в щёку. — Ты чего так рано встала, солнышко моё? — ласково спросил Кондратий, поцеловав девочку в другую щёку.

Та хитро сверкнула тёмными, как у папы, глазками и, немного подумав, прошептала папе на ухо: — Я с тобой пойду!.. Только маме не говори, это секрет, — девочка очаровательно улыбнулась и невинно похлопала длинными ресницами, переведя взгляд на мать. Та улыбнулась дочке и вопросительно посмотрела на мужа.

Кондратий вмиг стал серьёзным и, строго посмотрев в глаза дочурки, передал её на руки Наташе. То, что сказала Настя, разумеется, даже не обсуждалось: ей ни в коем случае нельзя было там находиться. А тем более вместе с ним — это был тот случай, когда с ним было ещё опаснее.

— Нет, Настасьюшка, ты останешься дома с мамой, — твёрдо ответил мужчина, а затем, дав себе мысленно звонкую пощёчину за подобный тон, начал мягко уговаривать дочь: — Представь, если мы с тобой вдвоём уйдём. Мама же одна останется. Ей будет очень грустно, солнышко.

Девочка на секунду задумалась над словами отца, но тут же что-то придумала и радостно улыбнулась:

— Тогда давай её возьмём с собой! — довольная своей задумкой, предложила Настя.

Кондратий сурово нахмурился, но от ответа воздержался, лишь сдержанно поцеловав дочь в лобик. В мягкой и ранимой душе поэта вновь всколыхнулась тревога: тяжёлые думы не давали покоя. Его невероятно захватывала идея революции. Ему хотелось почувствовать себя героем. Неважно чего — истории, литературы или Отечества. Он хотел, чтобы его стихами когда-нибудь восторгались, но на данный момент одобрения Пушкиным хватало с головой

Он, как и вся молодёжь, зачитывался английскими романами, в особенности, Байроном, был движим теми же идеалами, что у всех были перед глазами. Но пока остальные бездействовали, лишь скучая, подобно Байроновскому герою, поэт с радикально настроенными против власти офицерами русской армии (из своих соображений исключительно) создал общество, названное «Союзом Спасения» и движимое к одной-единственной развязке. И вот-вот она должна была наконец свершиться. Это придавало особой смелости и нотки сладостно-тяжёлого предвкушения.