Что итальянцы знают о современной Русской детской литературе и переводят ли ЕЕ

Знают мало и переводить пока не решаются – слишком молода и малознакома. Переводят немного уже проверенную классику или сказки…

КАКОВЫ ТЕКУЩИЕ ПРОЦЕССЫ В ЛИТЕРАТУРНОМ ПРОЦЕССЕ В ИТАЛИИ?

В детской литературе преобладает художественная литература в различных ее категориях, особенно фантастические и приключенческие сюжеты.

Non-Fiction предлагает много тем, но основными остаются классические – природа и животный мир. Стоит отметить возрастающую роль новых тем: сетевое общение и экологические проблемы.

Развиваются маленькие и не очень новые издательства, они выпускают ограниченное число книг в год, но строго следят за качеством – в основном, они публикуют детские альбомы и иллюстрированные книги для младшего возраста.

Постапокалипсис — http://www.berlin-libro.it и другие

“Новое” фантези: психотерапевт Сильвана Де Мари с ее книгами о борьбе добра со злом, отражающие все сегодняшние реалии.

 

Итальянский “Макаренко” – Антонио Феррара, «работа с трудными подростками»

 

Еще немного о тенденциях – большая свобода предоставляется учителям и библиотекарям в выборе книг, в мероприятиях по продвижению чтения, в устройстве встреч с авторами в школах и библиотеках.

Гуидо Куарцо на встрече с читателями

Бруно Тоньолини на встрече с читателями

 

Интересно, что в зону детской литературы заходит и не книготорговый бизнес. Например, проект большой сети супермаркетов – классы средних школ встречаются несколько раз в году с лучшими современными писателями и пишут вместе с ними книгу – которая потом предлагается в магазинах сети бесплатно. В прошлом году в таком проекте приняло участие 13 000 классов, было создано 8 книг, которые были напечатаны общим тиражом в 3 миллиона экземпляров.

 

Коррадо Альваро

(1895–1956)

Обычно Альваро относят к писателям-меридионалистам, то есть писателям, описывающим положение отсталого итальянского Юга и его проблемы, и главную его заслугу видят в том, что он, один из немногих в Италии авторов, реалистически показал жизнь южно-итальянских крестьян в годы фашизма. Это действительно так.

Однако более глубокое знакомство с литературным наследием писателя во всем его объеме (чему способствовало опубликование дневников Альваро и некоторых посмертных — ранее неизданных и незаконченных — книг) позволяют прийти к выводу, что проблематика, круг интересов писателя были гораздо шире, а его значение и место в итальянской литературе — еще важнее. Коррадо Альваро родился в маленьком селении в Калабрии. Он участвовал в первой мировой войне и был ранен. Первой опубликованной книгой был сборник стихов о войне — «Поэзия в хаки» (1917). В 20-е годы, когда молодой писатель учился в Милане, он написал повести «Изгородь и сад», «Человек в лабиринте», «Любимая у окна» и пьесу «Деревня и город». Известность Альваро принесла вышедшая в 1930 году повесть «Люди из Аспромонте» — о трудовой жизни крестьян его родной Калабрии. Книга сразу же обратила на себя внимание критики, отмечавшей ее высокую художественность — о большом социальном ее значении стали говорить уже после падения фашизма. В том же году вышла повесть «Двадцать лет», носившая антивоенный характер. Это были реалистические, гуманные произведения, проникнутые чуть меланхолической поэзией и восходившие к лучшим традициям итальянской прозы — от Верги до Пиранделло.

В последующие годы в творчестве Альваро развивается и обостряется тенденция к утонченному психологизму, позволившая критикам говорить об известном влиянии Пруста. Наиболее отчетливо эта тенденция творчества Альваро выступает в трилогии — романе «Короткая юность» (1946) и двух романах, опубликованных посмертно — «Мастранджелина» и «Все это было». Трилогия, так же как дневники писателя «Почти вся жизнь» (1951; премия «Виареджо») и «Последний дневник» (1948–1956), пронизана неприятием фашизма, отвращением автора к насилию, жестокости, социальной несправедливости, содержит меткие наблюдения и проницательные суждения об итальянской жизни и нравах. Оба лика Альваро — бытописателя и психолога — отчетливо видны в его многочисленных рассказах, которые он в 40–50-е годы щедро публиковал в левых газетах и журналах.

Четкая форма, внутренний лиризм, социальная значимость и гуманность — все это позволило прозе Альваро органически влиться в русло неореализма. В 1955 году все рассказы Альваро были изданы в сборнике «75 рассказов», из которого взяты переведенные здесь новеллы. С рассказами Альваро советский читатель мог познакомиться ранее по сборнику «Ревность» (М. 1960) и трем рассказам в сборнике «Любовь в Болонье» (М. 1962). Перу Альваро принадлежит также несколько пьес, он деятельно сотрудничал в демократической печати, об его общественной активности свидетельствует хотя бы то, что он бессменно — с момента основания в 1944 году и до самой смерти — возглавлял профсоюз итальянских писателей

Девочка из Амальфи

Когда все постояльцы гостиницы уже сидели за столиками, в зале раздались звуки мандолин и гитар. «Снова эта музыка!» — с раздражением подумали мы, потому что музыка преследовала нас повсюду, даже в автобусе, где при каждой остановке на задних сидениях усаживалось двое с мандолиной и гитарой; сыграв несколько незатейливых мелодий, оба музыканта с тарелочкой в руках торопливо обходили пассажиров, собирая жалкое подаяние. Некоторые из иностранцев поджимали губы и даже не вынимали рук из карманов. Конечно, это могло надоесть, конечно, мало приятного было в старинных неаполитанских песнях с их грустным весельем, превратившимся со временем в неизбежность. Итальянец, но не турист из другой страны, может понять такой образ жизни, для которого у нас всегда есть место, есть кусок хлеба, протянутый из-за стола беззащитному, изверившемуся, придавленному жизнью бедняку. Именно о нем и просит старая песня. Мой друг рассказывал мне, что однажды в Неаполе к нему подошел старик с шарманкой, напел ему вполголоса мотив песенки и затем протянул руку. Он не хотел быть надоедливым. И вот сейчас мы ожидали, что и здесь, в гостинице, после вступления мандолин и гитар зазвучит все та же песня, исполняемая все тем же ленивым и заунывным, как у пономаря, голосом. Но вместо этого зазвенел свежий, прозрачный, неожиданный голосок девочки. Слушать его было приятно. Невинность всегда возбуждает симпатию, а в голосе девочки звучала невинность, та особая, южная невинность, в которой чувствуется еще неосознанная затаенная боль и мольба. Было воскресенье, и в ресторане обедало довольно много народу. Здесь сидел англичанин, погруженный в чтение стихов Элиота, — он только утром пришел в Амальфи с рюкзаком за плечами. Здесь сидел немец и читал произведении современного французского поэта в роскошном издании. Здесь сидела супружеская чета с молодыми лицами и белыми, как северный туман, волосами: он — хмурый, не приемлющий ни неба, ни моря, ни жизни народа, так много испытавшего и такого экспансивного и непосредственного; она — с трудом сдерживающая свои чувства, с пьяным блеском в широко раскрытых глазах, промелькнувшим в то мгновение, когда она с тихой улыбкой остановила взгляд на моей спутнице. Рядом с ними обедал пожилой француз, — в пиджаке в коричневую и серую клетку, — потрепанный жизнью, с лицом столь суровым и скептическим, словно он вырвал у радости ее последнюю тайну. В первый момент его легко было принять за неаполитанца. Глядя на него, я окончательно утвердился в мысли, что Париж — это преуспевший Неаполь: то же благородное и немного легкомысленное восприятие жизни, та же нищета, не имеющая предела, та же неистребимая жажда радости, тот же добытый дорогой ценой опыт, который отмечает лица печатью усталости и одинаковой у всех безразличной вежливости. Все эти люди, услышав голосок девочки, встали из-за столиков и подошли к дверям центрального зала. Покинули и мы свою веранду. Музыкантов было трое. Один из них держал в руках глиняный кувшин. Время от времени он дул в него, извлекая низкие контрабасовые звуки. Пели сразу две девочки: младшей было лет девять, старшей — лет двенадцать. Обе певицы были одеты в старательно выглаженные и вычищенные старинные неаполитанские костюмы, — такие можно увидеть теперь лишь на старых гравюрах. Остальные члены семьи, — по всей видимости, отец, сын, дядя или близкий друг дома, — составляли отлично подобранное и безупречно оснащенное трио. Золотистый, изящной формы кувшин казался совсем новым, гитара и мандолина блестели перламутром. Девочки были грациозны. Младшая выглядела малышкой, наряженной специально для народного гулянья, но старшая, смуглая кожа которой красиво оттенялась кисейным воротничком, казалось, не имела возраста, принадлежала давно ушедшей эпохе, восемнадцатому веку, поре напудренных париков. На ее чистой щеке красовалась маленькая мушка. Если столько взрослых мужчин, искушенных, извращенных, вышедших из колеи, неврастеничных и угнетенных, столько людей, бежавших от городской суеты, поспешило сюда поглядеть на девочку, значит, здесь было что-то нечистое. Девочка пела неаполитанскую песню с игривым припевом: «Твой ротик сладок, точно сахар и мед», — но при этом задерживалась на паузах, как бы вспоминая манеру церковного пения и жестикулируя руками, такими же нежными и чистыми, как лицо, словно еще не опаленными солнцем жизни. Девочку научили плавно поводить руками в такт песне, как делают опытные певицы, и от этого верхняя часть ее тела с еще не оформившейся грудью слегка покачивалась; однако маленькая певица инстинктивно упростила эти жесты, не разводила широко ручонками, а лишь легонько двигала ими взад и вперед, точно месила тесто. И от этого пикантная песенка с ее «сахаром» и «медом» стала совсем домашней, немудреной, бесхитростной, как простые сельские сладости. Возможно, этот жест самосохранения ей подсказала невинность и стыдливость, но взгляд ее жгучих, черных глаз был полон такой опытности, о которой она сама даже не подозревала. Девочку сейчас окружали самые разные люди, и лишь одна она не понимала смысла песни и, наверно, даже и не пыталась его понять, привыкнув еще с детства слушать эти слова. Кто знает, может быть, она догадается обо всем позже, став взрослой. Но в тот день она произносила слова припева с таким видом, словно ее ни капли не интересовал их смысл — пусть понимают другие. Она развлекала чужих людей, иностранцев, с видом простолюдина, который готов служить чужим удовольствиям, но не старается даже понять, в чем они заключаются. Удовольствия, в которых не признаются, удовольствия острые, как наслаждение. Я спрашивал себя, кто же из пяти пойдет по кругу с тарелкой. Пошла, конечно, она. Девочка подошла к нам уверенно и смело, точно мы ее окликнули по имени. Мы увидели рядом ее маленькие руки, едва обозначившуюся грудь, ее чистенький кисейный воротничок, открывавший нежную шею. Сейчас она уже не казалась нам, как прежде, издалека, невинным созданием, о чем-то скромно молившим всевышнего, или дамой восемнадцатого века, вдруг превратившейся в карлицу, — маской на детском маскараде. Это уже не была та девочка, которая легко, точно комок теста, перебрасывала с руки на руку песенку о «сахарном ротике». Мы чувствовали рядом ее дыхание. Улыбаясь, она смотрела нам прямо в лицо; и в глазах ее словно отражались все мы, с нашими нечистыми помыслами. Она шла с тарелкой по кругу, и в ее ничего не забывающем взгляде женщины были наглость и униженность, сознание своей силы и боль. В тарелочке уже лежали бумажки по пятьдесят и по сто лир. Мы тоже положили туда свои сто лир, на мгновение покупая ее. Только один из всех не улыбался, ибо мы, опуская руку в карман, улыбались вымученной улыбкой: это был старший музыкант, по всей вероятности, ее отец. Юная певица уже научилась грациозно улыбаться и благодарить, но отвращение гнало улыбку с ее лица: ей было гадко из-за того, что она вынуждена брать слишком много, больше, чем она заслужила. Не знаю, поймет ли она, став взрослой, что получала слишком много, не вспомнит ли она об этом как о самом тяжком оскорблении. Нам уже сейчас было совестно давать ей столько денег. Мы могли бы, конечно, рассуждать и так: она думает, что важные синьоры, обедающие в роскошных ресторанах, любят иногда одаривать детей. Однако маленькая нищенка, — ибо, в сущности, она была нищенкой, — в глазах у которой затаилось давнее, унаследованное еще от отцов и дедов страдание, не могла обманываться. Мы терялись в путанице мыслей, одна была неприятнее другой, мы рассуждали, может ли это ее обидеть, а рука уже непроизвольно лезла в карман за бумажкой в сто лир — слишком много для нищенки. И в конце концов нас осеняло: мы платим ей, чтобы она ушла, чтобы не видеть ее больше, чтобы подороже дать за то, что — хотели мы или не хотели признаться в этом — называлось одним словом: проституция. Как обращаться с нею — как с проституткой или как с нищенкой? Казалось, все мы сговорились не смотреть на ее отца, который, точно обреченный, безостановочно играл на сверкавшей перламутром мандолине. Возможно, ему даже не приходили в голову наши сомнения. Жизнь жестока, и мужчины реагируют только на сильные потрясения, например, когда невинности угрожает опасность. Если только ее невинность уже не была бессознательно запятнана. И тогда люди теряют голову, на память им приходят старые, полузабытые грехи, и они платят, щедро платят. Но даже при виде нищеты они требуют первоклассных зрелищ, впечатляющих картин, чего-то такого, на что бы их душа не могла не натолкнуться и не приоткрыть свои глубины и бездны. Да, мы живем во взыскательное время, когда и вещи, и преступления должны быть только первосортными. Только ради них стоит жить, платить, губить себя. Когда мы выходили, девочка пела последнюю прощальную песенку. Никто из музыкантов даже не взглянул на нас, и отец девочки даже не взглянул на нас. Он стоял со своим инструментом, высоко подняв голову, и лицо у него было мстительным.

 

 

Итало Кальвино

(р. 1923)

Один из талантливейших представителей среднего поколения итальянских писателей — Итало Кальвино по праву считается признанным мастером трудного жанра новеллы. Он родился на Кубе в семье итальянского ученого-агронома, в детстве возвратился с родителями в Италию и жил в городке Сан-Ремо в Лигурии. Там его и застало начало войны. Юноша ушел в горы к партизанам и сражался в коммунистической бригаде имени Гарибальди. Его творческий путь начался в годы Сопротивления, и первые произведения неразрывно связаны с Сопротивлением и борьбой против фашизма.

Свои рассказы из партизанской жизни Кальвино опубликовал сразу же после освобождения Севера. В 1946 году молодой писатель поступил в туринское издательство Эйнауди, где служит до сих пор, пройдя путь от книжного продавца до консультанта. Окончив в 1947 году литературный факультет, Кальвино начал сотрудничать в газете «Унита», публикуя рассказы в коммунистической печати. «Крестными отцами» молодого писателя были Элио Витторини и Чезаре Павезе. Под их влиянием Итало Кальвино вскоре утвердился как один из видных представителей неореалистического направления. Для раннего периода его творчества характерна написанная в духе неореализма партизанская повесть «Тропинка к паучьим гнездам» (1947). Более зрелый характер носили рассказы, вошедшие в сборник «Последним прилетает ворон» (1949), их отличали и антифашистский дух, и тонкий юмор, и стилистическое своеобразие — скупая и четкая манера письма. Уже тогда Кальвино предстал перед читателями и как создатель своеобразного жанра новеллы-сказки — философско-аллегорической, трогательно-гуманной, посвященной детям, природе, животным. Однако сказочно-прекрасный мир этих рассказов неизменно реалистичен: как говорил Витторини, это «реализм со сказочным уклоном». Так, во всем последующем творчестве Кальвино продолжали параллельно развиваться две линии — одна строго реалистическая, другая фантастическая, сказочная. Эта вторая линия получила наиболее полное развитие в трех весьма необычных по форме и содержанию романах — «Виконт, которого разорвало пополам» (1952), «Барон на дереве» (1957; русский перевод — М. 1965) и «Несуществующий рыцарь» (1959). В 1960 году эти три произведения были изданы вместе под названием «Наши предки»; еще ранее «Барону на дереве» была присуждена премия «Виареджо».

 Ценнейшим вкладом в итальянскую культуру явилась проделанная Кальвино гигантская работа по сбору и обработке итальянских народных сказок, сборник которых вышел в 1956 году (наше сокращенное издание — М. 1959). Реалистическую линию представляют повести «Парни с реки По» (1957), «Строительная афера» (1957; русский перевод в сб. «Долгий путь возвращения», М. 1965), «Аргентинский муравей» (1958), «Облако смога» (1958; русский перевод в сб. «Кот и полицейский», см. ниже), «Один день члена счетной комиссии» (1963), в которых писатель откликается на жгучие проблемы итальянской действительности. Рассказы разных лет, отобранные самим автором и отражающие эти две стороны в различные периоды его творчества, вошли в большой сборник, выпущенный в 1958 году. Эта книга легла в основу изданного у нас сборника новелл Кальвино «Кот и полицейский» (М. 1964).

В 1963 году вышел новый сборник рассказов Кальвино «Марковальдо». В составляющих его 20 новеллах-сказках писатель развивает давно им созданный образ и характер. Герой этих современных городских сказок-притч, в которых писатель достигает синтеза сказочности и реализма — незадачливый бедняк Марковальдо, затерявшийся в каменных джунглях. Но этот смешной и меланхоличный персонаж не пассивен — он изобретательно борется за кусок хлеба для своей семьи. Некоторые из этого цикла рассказов носят сатирический характер, зло высмеивая «итальянское экономическое чудо», за фасадом которого скрываются нищета и голод. Две последние книги Кальвино — сборники рассказов «Космикомические истории» (1965, русский перевод — 1968) и «Т с нулем» (1967), хотя их и называют научной фантастикой, могут быть отнесены к этому жанру лишь условно. По существу, это социально- и морально-философские притчи, лишь внешне облеченные в форму научно-фантастических рассказов. e-reading.club