Эрих Ауэрбах. Мимесис

Рубец на ноге Одиссея

В песне девятнадцатой старая служанка Евриклея узнает по рубцу на колене возвратившегося из странствий Одиссея - она была его кормилицей. Пенелопа велит вымыть Одиссею ноги (во всех древних историях это первейший долг гостеприимства, оказываемого усталому путнику). Старушка узнает его.

Одиссей старую служанку, чтобы помешать ей говорить, правой рукой ухватывает за горло, а другой рукой в это время притягивает к себе...

Служанка узнает рубец - в критический момент - в отступлении говорится о несчастном случае во время охоты на вепря - в юности Одиссей, когда он гостил у своего деда Автоликона, где он жил, о его характере, как он повел себя, узнав о рождении внука, приезд Одиссея юноши, охота, рана... - рассказ ведется так, что всякая вещь и всякое соединительное звено обретают совершенную законченность и ничто не остается в тени.

Рассказ об охоте (специальный) заставляет читателя позабыть о том, что произошло при мытье ног.

У Гомера нет заднего плана, поэт не знает его. То, о чем повествует он в настоящую минуту, - это единственное настоящее. Юная Евриклея кладет новорожденного Одиссея на колени к деду его Автоликону после торжественного пира - и дряхлая Евриклея, которая только что, за несколько стихов до этого, ощупывала ногу странника, уже исчезла со сцены, выпала из памяти слушателя.

Причина появления этого «замедляющего момента» мне представляется иной, именно внутренняя потребность гомеровского стиля не оставлять в тени ничего того, что хотя бы просто упоминается: все должно обрести пластическую форму.

Отступление, содержащее рассказ о ране Одиссея, в принципе ничем не отличается от множества других мест: если герой впервые выступает на сцене или называется новая вещь, утварь, предмет обихода, будь то даже в самом пылу сражения, Гомер немедленно описывает их внешний вид, рассказывает, откуда родом герой, кто и как изготовил вещь, если появляется бог, рассказывает, где он был до этого, что там делал и каким путем прибыл сюда. Даже эпитеты, как мне представляется, в конце концов тоже порождены этой поэтической потребностью - всякое явление должно быть представлено в ясном, конкретно - чувственном, наглядном облике.

В нашем эпизоде упомянут рубец на ноге Одиссея, и гомеровское чувство не может смириться с тем, чтобы он просто выплыл из тьмы прошлого, ничуть не пронизанной светом; он выставляется на свет, а вместе с ним ландшафт юности героя.

То же в «Илиаде» - один корабль горит, и вот уже мирмидоняне готовы прийти на помощь, но есть еще время не только для великолепного сравнения их с волками, не только для описания боевого строя мирмидонян, а и для подробного рассказа о происхождении некоторых из их вождей... но в глубинном импульсе гомеровского стиля можно по праву предполагать и некоторую более существенную изначальность, - этот исходный импульс заставляет, изображая явления, придавать им наглядный, пластический облик, точно передавая все их пространственные и временные отношения. Не иначе обстоит дело и с душевными процессами, и в них не может быть ничего, что бы оставалось скрытым, не находило выражения в слове. Целиком и полностью, размеренно даже в минуту волнения, гомеровские герои изъявляют в слове мир своей души: и что они не произносят вслух, то выговаривают про себя, - и об этом узнает читатель. Много ужасного творится в поэмах, но ничего не совершается в молчании. Нет таких речей, где бы страх или гнев упразднил орудие логического членения мысли или же привел их в полный беспорядок... Отдельные звенья происходящего самым главным образом соединены между собой; большое число всяких союзов, наречий и частиц, других синтаксических инструментов, ясно определенных в своем значении и очень тонко разграниченных, размежевывают людей, вещи, части повествования и одновременно соединяют их в беспрерывный и ровно льющийся поток; и, подобно отдельным явлениям, в той же совершенной законченности, выступают на свет их связи и отношения, их всевозможные сочетания и переплетения - временные, пространственные, причинные, следственные, сравнительные, уступительные, противопоставительные, условные. Непрерывный, ритмически волнующийся поток явлений проходит перед глазами, и никогда не проскальзывает в нем ни наполовину освещенный или недостроенный образ, ни знание, ни пропасть, ни взгляд в неизведанные глубины.

И движение это протекает перед нами на переднем плане, то есть оно всегда и до конца сейчас и здесь - во времени и пространстве. Можно было бы подумать, что многочисленные вставки, где действие нередко забегает вперед или возвращается назад, создадут своего рода временную или пространственную перспективу повествования, но гомеровский стиль никогда не создает ощущения перспективы. В тот миг, когда служанка нащупала рубец, в памяти Одиссея всплыли бы картины прошлого; что может быть легким - стоило только начать всю эту историю о рубце двумя стихами раньше. Гомеровскому стилю совершенно чужд такой метод перспективы, исходящий от субъекта. При этом методе создаются передний план и задний план, настоящее открыто назад, вглубь, в прошлое; но гомеровский стиль знает только передний план, только настоящее, равномерно освещенное и всегда одинаково объективное...

...все на переднем плане - сколько бы тут ни было забеганий вперед и скачков назад, все, что рассказывается сейчас, в данную минуту, производит впечатление настоящего, такого, что единственно только и происходит без всяких примесей и без перспективы...

Радоваться чувственному бытию - для них все, и высшее их стремление - воссоздать это бытие наглядно. Среди сражений и разгула страстей, среди приключений и опасностей они рисуют нам охоту и пиры, дворцы и хижины пастухов, ристалища и стирку, так что мы наблюдаем героев в самой гуще жизни и, наблюдая, радуемся тому, как они пользуются и наслаждаются своим настоящим, сочным, полнокровным днем, действительностью, выраженной в нравах, ландшафтах, в каждодневных потребностях жизни.

Ауэрбах Э. (Мимесис. М., 1967, с. 24-38)

Мимесис - с гр. подражание, воспроизведение, воссоздание и истолкование действительности в литературе разных исторических эпох (прим. - М.Д.).