Леша В

состоятельным, когда он сталкивается с безобразным, что бы иметь возможность безобразное пережить как прекрасное, испытать не неудовольствие, а удовольствие, должен идти вслед за гением, потому что способность подвести чувственный предмет под понятие является продолжением способности выразить понятие в чувственном образе.

Гений, которые преобразует безобразное в прекрасное:

Пр.: образ нац. героев. Музей Суворова. Все знают, как выглядит Суворов: сухенький старичок с хохолком, остроносый, но лицо довольно приятное. Щупленький человек, но сила духа в нем чувствуется. В этом музее содержатся все возможные изображения Суворова. Существует 110 канонических изображений Суворова. Образ реального Суворова существенно отличается от того, что есть у нас в голове, что напечатано на обложках старых учебников истории – как национального военного гения. В то же время мы знаем, что Суворов не любил смотреться в зеркало, глаз все время закрывал – выглядел не очень симпатично…

110 изображений. То изображение, которое принято:

в основе лежит последнее прижизненное изображение Суворова – портрет художника Шмидта, который был сделан в 1800 году после швейцарского похода. Там Суворов в белом мундире. Белый мундир – мундир австрийского фельдмаршала – этим званием Суворов был пожалован за итальянский поход. Он был произведен в звание фельдмаршала австрийского. Российским фельдмаршалом он был за взятия Варшавы.

На этом изображении, последним прижизненном – сухощавое лицо: старый больной Суворов после тяжелого швейцарского похода.

Изображение в отечественном мундире – самое распространенное – портрет Уткина, который является творчески скомпонированной копией портрета Шмидта. В то же время мы знаем, что на исторических изображениях Суворова он совершенно иной:

1) не был худощавым

2) у него был 2-й подбородок

3) нос обычно либо прямой, либо с горбинкой, так как мать армянка.

На посмертной маске лицо искажается, его делают более симметричным.

Известно, что Суворов был очень похож на свою младшую сестру, которая была похожа на отца. Нос Суворова – «фамильный» по мужской линии: утиный.

Наиболее жизнеподобным изображением Суворова считается изображение, сделанное Жаном Нарблиным (французская школа рисования, придворный рисовальщик при дворе польского короля). На зарисовках Нарблина, которые сделаны с натуры, Суворов похож на образ, под который в советском кинематографе подводили Махно: маленький, лобастенький, со злобными глазками, нос приподнят…

В художественном изображении (с точки зрения истории искусства) самое удачное изображение – бюст Гимута Малиновского после войны 1812 года получили заказ сделать галерею военных деятелей России (Багратион, Кутузов, Суворов). Прямой нос, покатый лоб, ироническое выражение, без мундира, в рубашке. Там есть что-то детское: легкость, музыкальность, гений от войны.

У Нарблина что-то противоположное: лоб выпученный, голова большая, нос утиный, приподнятый, губы приподняты, взгляд злобный.

Общая черта в портрете Нарблина, в его зарисовках и бюсте Гимута Малиновского: детскость, инфальтильность – только у Нарблина злой ребенок, а у Гимута Малиновского, радостный, светлая личность.

Гений способен преобразить. Мы знаем Суворова не таким, каким он был в жизни.

Получается, что в основе культуры лежат 2 позиции, 2 формы идентичности, не сводимые друг к другу. Устойчивая форма существования культуры строится на взаимодополнительности и взаимодействии вкуса и гения. К. не хотел создавать абсолютно новую теорию искусства. Так же, как это было у французских авторов, вкус доминировал, это была главная способность: вкус учреждает культурное сообщество. В то же время К. указывает, что способность вкуса сама по себе не самодостаточна, ее делает устойчивой способность гения. Вкус и гений объединяет общий язык, общий дискус, на котором они самовыражаются – это суждение о возвышенном, которое одновременно является, что делает его таким привлекательным для К. и эстетическим, и моральным.

Здесь возникает вопрос. Почему для вкуса нужен гений, понятно. Но зачем для гения вкус? Гений – самодостаточная способность, он способен жить в безобразном мире, сам его преображая. Этот вопрос К. особо не рассматривает. Он считает, что поскольку вкус является учреждающей способностью, то гений нуждается во вкусе постольку, поскольку он нуждается в человеческой солидарности: быть не одиночкой, а членом некого сообщества. Поэтому он должен подчиняться определенным правилам, а именно самовыраженным на языке возвышенного.

Эта способность гения, введенная К., сразу меняет свое место в том движении, которое последовало вслед за К. – в романтизме. Кантовская эстетика затем стала невольным источником нового направления в искусстве и культуре – романтизм.

Разница между К. и романтиками в том, что у романтиков главной способностью, на которой строится культурное сообщество, является гений. У К. вкус, а гений нужен просто для того, что бы гений был устойчивым, что бы он был экзистенциально самодостаточным. Способность вкуса несет в себе опасность внутренней деструкции, способность вкуса не может бесконечно не удовлетворяться. А гений позволяет безобразное вторичным образом пережить как прекрасное, поскольку он способен выражать понятие в образе и, соответственно, вкус может, идя вслед за гением, чувственное содержание подводить под моральное понятие. Если бы не было гения, это было бы невозможно. Уже у романтиков именно гений становится основополагающей способностью.

Если для К. гений? на языке возвышенного. Язык возвышенного – язык идей разума: идеи свободы, бессмертия души, Бога. У романтиков уже гений может сам говорить, любую такую сущность превратить в идею. Гений –способность человека самоутверждаться, быть независимым в этом мире. Для Бальзака это уже способность бросить вызов: я или Париж, например. Или, напротив, героя Достоевского Алексей в «Подростке», описывая свою идейную биографию, он говорит, что всегда жил под властью, имея в виду определенные идеи:

1.идея денег. Но это была идея денег не из жадности, не потому, что ему хотелось больше денег. Он думал: неважно, я даже не буду никому говорить о том, что у меня есть миллион, но вот я иду по улице, и у меня есть миллион. Это совсем другое дело: это делает меня независимым, дает ощущение свободы, делает меня способным самоутвердиться в этом мире. Самоутверждение становится целью в себе для романтиков, не связано ни с какими идеями разума(бессмертия души и пр.). Все, что угодно, гений может сделать существующим, в том числе и деньги, и все, что ему захочется. Можно вспомнить фильм братьев Коэль «человек, которого не было»: главный герой – мыслитель. Он мало знает, но он мыслит. Он парикмахер, он мыслит волосы. Волосы для него – это идея(не сами по себе, а как символ ничто).

1-я часть «критики способности суждения» - «критика эстетической способности»: §59 – нетривиальная связь морали и суждения вкуса. Эта связь осуществляется через способность гения.

Последняя часть «Критики способности суждения» - там, где получает завершение кантовская теория познания или теоретическая философия – «критика телеологической способности суждения» - завершающее понятие.

Телеологическая способность суждения опирается на понятие «Я» как «Я есть». Тоже речь идет о чувстве удовольствия/неудовольствия. В этой части К. рассматривает познание с точки зрения чувственности. Если в 1-й критике, «критике теоретического разума», Кант рассматривает познание с точки зрения рассудка, с точки зрения интеллектуальной апперцепции и выделяет 2 модуса интеллектуальной апперцепции: синтетическое единство, трансцендентальная апперцепция, - то здесь он рассматривает с точки зрения чувственности. Это ведет к тому, что К. впервые формирует гипотетико–индуктивную концепцию познания.

§76 «Критики способности суждения» - гипотетико-индуктивная концепция познания.

Вопрос в общем виде, который здесь ставится: что из себя представляет идентичность познающего субъекта?

Кант говорит о том, что эта идентичность двойственна:

- с одной стороны, это идентичность «я мыслю», т.е. рассудка.

- с другой – с точки зрения чувственности, это идентичность «я есть».

В общем, они должны совпадать в процессе познания, но бывают случаи, когда они не совпадают. Что тогда из себя представляет идентичность познающего субъекта?

Идентичность «я мыслю» - это идентичность, связанная с некой систематической формой знания: у меня есть знание, я его мыслю более-менее единым образом, это не абсолютное единство, но где-то в перспективе все-таки…: не д.б. знания, которые противоречат друг другу и т. д. Поскольку все-таки мое познание происходит из опыта, а в опыте им место, чувственно данное, опытные данные, какие-то новые факты могут ставить под сомнение мою идентичность «я мыслю». Бывает новое знание, которое нельзя объяснить исходя из той системы знаний, которая имела место.

Что из себя представляет идентичность познающего субъекта тогда, когда этот субъект сталкивается с новыми необъяснимыми фактами? Кант дает достаточно пространный ответ. Формулировка §76 (его последняя часть), где и формулируется гипотетико-индуктивная концепция: вообще говоря, верховной способностью познания является рассудок. Поскольку верховной способностью познания является рассудок, человечество идет от общего к частному, поскольку рассудок всегда имеет дело с общими положениями и частными следствиями.

1. Познание идет от общего к частному (частное и особенное – в данном случае это синонимичние определения у Канта) В силу того, что верховной познавательной способностью является рассудок. Но в то же время человеческое познание обусловлено чувственностью. Чувственность связана с частным и особенным, которое может быть проблематично. К.: частное или особенное содержит в себе момент случайного в отношении к общему. Т.е. суть чувственного происхождения знания связана с тем, что человеческое знание всегда содержит в себе элемент случайного.

2. Частное содержит в себе момент случайного. В силу этого, частное не выводимо из общего.

3. частное не выводимо из общего в отношении в отношении того, что в нем случайно. Если бы не было этого случайного, если бы частное было закономерно, то тогда бы оно содержалось в общем и могло быть выведено оттуда, чувственное восприятие не было бы самостоятельным началом, оно было бы чем-то вторичным.

4. Разум требует единства всех частных законов, что невозможно в силу невыводимости

5. Собственная закономерность случайного познания целесообразностью. Когда мы имеем дело с неким случайным действием, с одной стороны, в нем нет никакой закономерности, я могу совершить любое действие, могу вверх подбросить, могу вниз и т. д. Но мое действие, предположим, падение предмета вниз, - целесообразно с точки зрения закона тяготения.

Случайное событие является явлением какого-то закона. Соответственно, когда мы рассматриваем случайное как целесообразное, мы вносим некий момент закономерности, мы рассматриваем случайное с точки зрения?

6. В силу всего вышеизложенного:

- в силу того, что разум требует единства всех частных законов

-частное не выводимо из общего, потому что оно случайно по отношению к общему и т.д.

Кант формирует 6-й пункт.

Принцип объективной целесообразности природы будет субъективным принципом разума, значит, регулятивным (неконстутивными), но с точки зрения человеческой способности суждения это принцип будет так же необходим, как если бы он бы объективным.

Последующая философия стала называть такие конструкции конститутивными, но в иманентной сфере: здесь конституируется не объект (потому что объект конституируется субъектом по Канту, ощущения даются, а форма привносится субъектом – это либо категориальная форма, либо форма созерцания, а сам субъект в качестве объекта «я есть относительно «я мыслю», который, вообще говоря, есть он сам.

Различаются 2 момента в познании. Здесь это нужно воспринимать как некую динамику, некие 2 фазы. Нормальное состояние знания у нас есть знание, есть факты, эти факты целесообразны: я вижу какой-то факт, и я знаю почему, я говорю, это проявление такого-то закона, но потом появляется факт, про который непонятно, что это(как может быть постоянной V света, почему она не меняется, независимо от движения источника). Тогда мое знание ставится под сомнение, здесь возникает не тождество: мой субъект – познающее «я есть», но у меня нет «я мыслю», которое могло бы объяснить этот факт. Кант задается вопросом, что тогда определяет познающий субъект, и говорит, что тогда, когда познающий субъект не может опереться на некое готовое знание (на рассудочное знание), он опирается на свою свободу. Эта свобода предполагает выбор убеждения.

Новое знание столкнулось с проблемой: почему я, столкнувшись с новым знанием, не говорю о том, что то, что я занимался – ерунда, мы ошибались. Мир устроен незакономерным случайным образом. Раньше мы думали, что есть законы, но теперь мы уже видим, что нет законов. Давайте заниматься религиозной деятельностью, еще чем-нибудь, не будем искать рациональных оснований и т.д. Кант говорит, что нет, на самом деле так не происходит, научное сообщество спокойно переживает фазу нового знания, потому что внутри него действует неявное убеждение, которое объединяет и конституирует это сообщество. Это убеждение – вид веры. Убеждение и вера в некоторых случаях синонимичные понятия, в некоторых – не совсем. В Англии believe и то и другое. В русском есть нюанс: убеждение мы говорим, подразумевая свободу выбора, а вера – некое действие: я действую, приношу жертвы, потому что я верю. В данном случае важно, что для Канта эти понятия синонимичны. Внутри научного сообщества действует неявное убеждение или вера в то, что природа объективно целесообразна. Эта вера мотивирует поиски новой системы знаний.

Если говорить об идентичности, речь идет о временной структуре. У нас есть некая система знаний, временная позиция. 2 фазы – переживание природы – то, что относится к чувственному, данному. Чувственное переживание природы как явление, явление некого знания. И есть позиция субъекта, самости, которая есть «я есть», тождественное «я мыслю». Но в некоторый момент они не тождественны. Тогда, руководствуясь регулятивным принципом веры в объективную целесообразность природы, я отказываюсь от системы знаний, но пытаюсь найти новую систему знаний, для которой бы этот новый факт стал уже целесообразным.

Канта не интересует, как сформировалось это убеждение, Кант просто фиксирует качественное различие: научное сообщество тогда, когда неявным образом уже действует по умолчанию вера в объективную целесообразность. Почему ученый верит в объективную целесообразность, не так важно – он может это объяснить религиозными соображениями, может не объяснять – не важно – но эта вера имеет место, это не просто научная гипотеза, это убеждение, которое не отменимо, оно всегда присутствует в рамках научного сообщества. Если его нет, то нет и самого сообщества. Если сообщество есть, уже есть это убеждение. Отсюда и говорят, что Кант сконструировал такую концепцию знания, которая освободила место для веры. Но у Канта речь идет не о вере в привычном нам конфессиональном смысле Христианской, мусульманской или еще какой-нибудь, он «освободил место для веры» именно как свободно выбранного убеждения. В определенный момент субъект определяется уже не принципами и знаниями, которые сведены к единству, а субъект определяется убеждением, которое просто свободно избрано. Возможна другая система убеждений, но Кант показывает, что внутри Западного научного сообщества действует неявным образом такое убеждение. Частные убеждения – это не убеждения, это законы, правила и факты. Есть система знаний, одна система знаний. Человеческое познание устроено таким образом, что человек не является абсолютным субъектом, он не творит мир, он только его познает. Соответственно мы понимаем, что у нас есть более или менее систематизированная система знания.

Наша система знания в некотором смысле случайна, но она коррелятивна с неким способом переживания природы как явления закона. До того, как мы не знали ничего о механике Ньютона, мы не переживали природу, как действие сил тяготения, мы переживали ее по-другому, а теперь мы верим: это явление тяготения – нам все понятно.

Кант описывает человеческий мир, как мир, отчасти, случайный. Случайна система знаний, которыми мы обладаем, случайный способ переживания, но корреляция между ними необходима, и она придает устойчивость человеку как познаваемому субъекту в этом мире.

Система знаний S, описывает факты Р1, Р2….Рn. Потом вдруг возникает факт F, который никак не подходит к этой системе, отсюда – гипотетико-индуктивная теория, индуктивное обобщение опыта. Мы должны изменить эту систему, выдвинуть новую гипотезу, сформулировать некую систему S’, для которой этот факт будет целесообразным. Необходимо выдвинуть новую гипотезу, которой не было в старой системе, отменить старую. Это более или менее нормальное состояние. Мотивирует вера в объективную целесообразность. Благодаря этой вере познающий субъект обладает некой устойчивостью, которая независима от того, что его существование в мире, вообще говоря, обусловлено случайными фактами. Если бы этой веры не было, то состояние субъекта, как познающего субъекта, было бы случайно. Сегодня он познающий субъект, завтра он столкнулся с чем-то непонятным, и он стал субъектом веры в иррациональное, трансцендентное и т.д. А он не становится таким, он остается познающим субъектом, потому что у него есть минимальная вера – вера в объективную целесообразность. Не нужно верить в Бога, не нужно верить в абсолют – нужно верить в объективную целесообразность. Эту веру Кант фиксирует как некий факт.

На этом заканчивается Кантовская система философии. Его последним понятием является понятие объективного телеологического единства, т.е. единства, которое конституируется принципом целесообразности познания мира, субъект конституирует себя, как свободный субъект, а именно через действие определенной системы убеждений. Конституирующий акт – это акт двойной трансформации: меняется система знаний, меняется способ переживания чувственного мира природы: явление одного класса явлением другого. Тем самым сам субъект меняется – это и называется конституированием себя. Субъект нельзя определить каким-то априорным абсолютным образом, в основе субъекта лежит временная конструкция, временная структура. Временная в том смысле, что сегодня есть тождество между «я есть» и «я мыслю», завтра его нет, но потом оно опять восстановится. В основе лежит убеждение – вера в объективную целесообразность.

Понятие телеологического единства – в некотором смысле высшее понятие кантовской философии. С другой стороны это становится исходным понятием Гегелевской философии. Гегель начинает с того, что он пересматривает философию Канта с точки зрения ее высшего пункта, «задним числом», заново, рассматривает опыт сознания в себя самого, исходя из того, что мы уже поняли, к чему это все пришло. Для Канта это все было 3 своеобразных творческих акта.

Телеологическое единство чувственного восприятия – знание, которое по Канту касается мира как явления феноменального мира. Кант говорит о том, что абсолютное должно бытьвыведено, т.е. та вера, которая есть, вера в абсолютное трансцендентна, он ее вообще выводит за пределы. Поэтому, когда мы говорим о сочетании знания и веры, то вера имеется в виду как некое свободное убеждение.