Перспективы исторической антропологии

В заключении хотелось бы остановиться на сильных и слабых сторонах историко-антропологического подхода (о каком-то едином “методе”, на мой взгляд, говорить не приходится при таком разнообразии исследовательских приемов авторов, считающих себя сторонниками данного направления) и оценить его перспективность применительно к отечественной истории, которой автор этих строк занимается профессионально.

Если попытаться в немногих словах охарактеризовать антропологически ориентированную историю как определенный подход, можно выделить следующие его признаки:

· междисциплинарность, активный диалог как с другими науками (антропологией, социологией), так и между разными отраслями исторического знания (социальная, экономическая, политическая история объединяются вокруг понятия “культура”);

· преимущественное внимание к межличностному и межгрупповому взаимодействию, взгляд на происходящие процессы с позиции их участников (или жертв);

· изучение всех видов социальных практик, рутины и повседневности на всех уровнях и во всех проявлениях (от поведенческой культуры до культуры политической).

Разумеется, каждый подход имеет свои ограничения. Поскольку антропологическая история присматривается к поведению отдельных людей или небольших групп, ее успехи и слабости прямо связаны с применением микроанализа.

Но изучение отдельных случаев (case studies), столь часто встречающееся в историко-антропологических исследованиях, неизбежно ставит проблему репрезентативности того или иного изученного явления и перехода от микро- к макроуровню. Кроме того, историко-антропологический подход едва ли применим к изучению эволюции общества на большом временном отрезке (и такие попытки, как было показано выше, создают в итоге весьма статичную картину).

Наконец, историко-антропологическое исследование возможно применительно далеко не к каждой эпохе, ибо (как справедливо подчеркнул в своем выступлении на конференции 1998 г. И.Н.Данилевский: [ 128 ]) возможность его проведения напрямую зависит от состояния источниковой базы.

Едва ли возможна историческая антропология Киевской Руси: сохранившиеся источники позволяют реконструировать определенные социальные типы (как это блестяще сделал Б.А.Романов), но документов личного характера (переписки, дневников и т.п.) до нас не дошло, и голосов конкретных людей “из народа” мы не слышим.

Н е может историко-антропологический подход и заменить другие, уже давно используемые методы (генеалогические, статистические – там, где это необходимо, – просопографический подход, историко-юридический анализ и т.д.), и, разумеется, самый новаторский подход не избавляет исследователя от необходимости критически анализировать источники. Но при всех необходимых оговорках плодотворность нового направления не вызывает сомнений:

· Во-первых, открывается перспектива существенного обновления и расширения проблематики исследований. Антропологический подход отвечает давно ощущаемой историками потребности обратиться к изучению повседневности, жизненной практики в различных ее формах, дополнить историю учреждений, законоположений и больших социальных групп “человеческим измерением”. Политическая культура и народная религиозность – вот лишь два возможных перспективных направления в изучении истории России, где новый подход может с успехом найти применение.

· Во-вторых, взгляд на события прошлого под новым углом зрения позволяет вовлечь в научный оборот и новые источники, на которые до сих пор историки обращали недостаточное внимание (например, описания различных церемоний, формулярные сборники церковного содержания и т.п.).

· Наконец, в-третьих, антропологический подход способен возродить интерес к компаративистским исследованиям, по-новому ставя “вечный” вопрос о соотношении исторического пути России и Европы.

[1] Эта обусловленность междисциплинарных заимствований внутренней ситуацией в той или иной гуманитарной науке (в том числе в истории) справедливо подчеркнута Бернаром Лепти [ 15, с.72 - 73].

[2] К перечисленным в этом списке работам следует добавить: Блок М. Характерные черты аграрной истории. М., 1957; Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV – XVIII вв. Т. 1 – 3. М., 1986 – 1992; его же. Что такое Франция? Кн. 1 – 2. М., 1994 – 1997; Дюби Ж. Трехчастная модель, или Представления средневекового общества о себе самом. М., 2000.

[3] Macfarlane A. The Family Life of Ralph Josselin, A Seventeenth-Century Clergyman. An Essay in Historical Anthropology. Cambridge, 1970.

[4] См.: Малиновский Б. Магия, наука и религия. М., 1998. С. 70 – 91.

[5] Именно на приемы интерпретации источников в книге Леруа Ладюри, не всегда корректные, обратили внимание некоторые критики этой работы (см.: [ 32, с. 172 - 174]).

[6] См.: Барг М.А. К вопросу о современной структуре предмета истории как науки // Всеобщая история: дискуссии, новые подходы. Вып. 1. М., 1989. С. 89 – 90.

[7] Именно поэтому я счел возможным в списке литературы поместить его труды под рубрикой “Традиции школы “Анналов” ”.

[8] Герц К. Польза разнообразия // THESIS: Теория и история экономических и социальных институтов и систем. Т. I. Вып. 3. М., 1993. С. 181, 182.

[9] Cм. также: Бессмертный Ю.Л. Некоторые соображения об изучении феномена власти и о концепциях постмодернизма и микроистории // Одиссей. Человек в истории. 1995. М., 1995. С. 9 – 13; Лепти Б. Общество как единое целое // Там же. 1996. М., 1996. С. 155 – 159; Савельева И.М., Полетаев А.В. Микроистория и опыт социальных наук // Социальная история. Ежегодник, 1998/99. М., 1999. С. 101 – 120; и др.

[10] Historische Anthropologie. Der Mensch in der Geschichte / Hrsg. von H. Sьssmuth. Gцttingen, 1984.

[11] В 1985 г. в рамках XVI международного конгресса исторических наук в Штутгарте А.Ничке организовал и провел “круглый стол” на тему: “Историческое исследование поведения и основанная на исторических источниках антропология” (XVI^e Congrиs International des sciences historiques. III. Actes. Stuttgart, 1986. S. 294 – 309).

[12] Работы, объединенные этой концепцией, собраны в книге: Lьdtke A. Eigen-Sinn: Fabrikalaltag, Arbeitererfahrungen und Politik vom Kaiserreich bis in den Faschismus. Hamburg, 1993.

[13] Подробнее о его творчестве см.: Каганович Б.С. Витольд Кула: экономическая история и история ментальности // Одиссей. Человек в истории. 1997. М., 1998. С. 275 – 298.

[14] Ср. у К.Гинзбурга: “Для обозначения совокупности взглядов, верований, кодов поведения и т.д., характерных для подчиненных классов в определенный исторический период... стал использоваться термин “культура”, заимствованный из культурной антропологии” [ 54, с. XIV].

[15] О судьбе книги и ее автора, подвергшегося в связи с ее выходом идеологической “проработке”, см.: Панеях В.М. “Люди и нравы древней Руси” Бориса Александровича Романова: судьба книги // Труды Отдела древнерусской литературы. СПб., 1996. Т. 50. С. 825 – 839.

[16] Keenan E.L. Muscovite Political Folkways // The Russian Review. Vol. 45. 1986. P. 115 – 181.

[17] В другой статье В.Кивельсон привлекает внимание исследователей к феномену придворной, “политической” магии в России XVI века. В условиях, когда властные отношения были лишь в очень слабой степени институционализированы, огромное значение придавалось влиянию на государя его советников: “добрых” или “злых”.В этой связи В.Кивельсон справедливо подчеркивает необходимость серьезно учитывать духовное, религиозное содержание московской политической жизни (Kivelson V. Political Sorcery in Sixteenth–Century Muscovy // Culture and Identity in Muscovy, 1359 – 1584 / Ed. by A.M. Kleimola & G.D. Lenhoff. Moscow, 1997. P. 267 – 283).

[18] См., например: Флоря Б.Н. Формирование сословного статуса господствующего класса Древней Руси (На материале статей о возмещении за “бесчестье”) // История СССР. 1983. № 1. С. 61 – 74.

[19] Юрганов А.Л. Категории русской средневековой культуры. М., 1998. С. 329 – 349.

[20] Кошелева О.Е. “Свое детство” в Древней Руси и в России эпохи Просвещения (XVI – XVIII вв.). Учебное пособие по педагогической антропологии и истории детства. М., 2000.