Лекция 8. Основания Ялтинского мира. Советские и американские планы послевоенного устройства в Европе. 7 страница

В.О. Печатнов полагает, что советская политика Ф. Рузвельта питалась надеждами на постепенное приобщение СССР к западному сообществу. Далеко не все в госдепартаменте разделяли мнение президента[51]. Тем не менее, например, Гарри Гопкинс разрабатывал планы превращения ленд-лиза в механизм оказания помощи в послевоенном восстановлении народного хозяйства в СССР. Анализируя необычайное единодушие госдепартамента и министерства финансов США по вопросу привлечения СССР к участию в Бреттон-Вудсской конференции, Вудс приходит к выводу, что Международный Валютный Фонд и Всемирный Банк могли служить прикрытием для предоставления кредитов Советскому Союзу после войны, поэтому эти кредиты и Белый дом, и казначейство США считали абсолютно необходимыми для успешного построения послевоенного миропорядка, охраняемого «четырьмя полисменами». Есть и такое мнение, что Рузвельт в большей мере связывал построение послевоенного мира с Советским Союзом, чем с угасавшей британской империей.

Поначалу в Вашингтоне рассматривали Советский Союз в качестве важного компонента послевоенной системы экономической безопасности и рассчитывали на советско-американское сотрудничество в ее обеспечении. Предполагалось, что фундаментом такого сотрудничества будут экономические связи двух стран. В меморандуме госдепартамента от 11 октября 1945 г. о позиции Вашингтона относительно будущей Международной торговой организации (так первоначально именовалась система ГАТТ) подчеркивалось, что в ее существовании должны быть заинтересованы все: Советский Союз – потому что ему в случае присоединения к ГАТТ ему будет предоставлен режим наибольшего благоприятствования, другие страны – поскольку они получат заверения от СССР по поводу того, что его государственная внешнеторговая политика будет определяться исключительно коммерческими соображениями. Другие страны получат также выгоды от того, что советское правительство возьмет на себя обязательство закупать на мировом рынке определенный минимум товаров.

Благожелательную позицию по отношению к Советскому Союзу заняла американская сторона и в ходе конференции в Бреттон-Вудсе. Была достигнута договоренность о весомом представительстве Москвы в руководящих органах МВФ. По мнению американского историка Р. Будса, «приверженцы многосторонней торговли в США считали, что совершенно необходимо участие СССР в любой организации, предусматривавшей проведение мероприятий по стабилизации и реконструкции» послевоенной мировой экономической системы. Согласно достигнутым в Бреттон-Вудсе договоренностям, по размерам квоты голосов при принятии решений в МВФ Советский Союз стоял на третьем месте после США и Великобритании и, соответственно, должен был располагать внушительным представительством в исполкоме МВФ. В советских официальных кругах планы участия СССР в работе МВФ также воспринимались позитивно и расценивались как средство повышения международного престижа Советского Союза.

Позиция США по отношению к сотрудничеству с Москвой была доброжелательной и на других международных конференциях, посвященных проблемам послевоенного экономического сотрудничества. Вашингтон искал компромисса с Москвой, рассматривая участие советской стороны в работе этих органов в качестве одной из гарантий успеха их работы. СССР в 1944 – 1945 гг. принял участие в создании МВФ, МБРР, Европейской экономической комиссии, Международной организации гражданской авиации и ряда других организаций международно-экономического профиля. Перспективы советско-американского сотрудничества на двусторонней основе и в рамках многосторонних организаций выглядели благоприятными.

Но постепенно позиция советской стороны начала меняться. Сталинское руководство понимало, что, несмотря на предоставленные ему завышенные квоты голосов при принятии решений в Бреттон-Вудсских институтах, советские представители в них не смогут ни навязывать там свои проекты решений, ни даже на равных отстаивать свои позиции. США вместе с Великобританией и другими западными странами обладали в этих органах механическим большинством, а право вето ни для одной из стран-участниц предусмотрено не было. Следовательно, Москве невольно предстояло соизмерять свою политику с устремлениями других государств, прежде всего западных, без расчета на взаимность. Это означало ограничение свободы СССР во внешнеэкономической сфере, чего в Москве не желали.

На советскую позицию влияли геостратегические соображения. Признание свободы международного экономического обмена предполагало, что в Восточной Европе, из которой Москва планировала построить «пояс безопасности», будет проводиться политика открытых дверей – то есть западный капитал получит возможность беспрепятственно проникать туда. При экономической слабости Советского Союза, которую в Москве сознавали, конкурировать с западными корпорациями советские внешнеэкономические структуры не могли. «Экономическая потеря» Восточной Европы для СССР была неизбежна. Вслед за ней уместно было ожидать потери политической с последующим повторением сценария прихода к власти в восточноевропейских государствах недружественных Москве правительств и возникновения того самого враждебного окружения, помешать повторному появлению которого было намерено советское руководство.

Жесткость позиции Советского Союза Отчасти объяснялась неадекватностью представлений советского руководства о международной действительности. Во второй половине 40-х годов в его составе произошли некоторые перемены. В марте 1946 г. в виду преклонного возраста отошел от дел председатель президиума Верховного совета СССР М.И.Калинин, место которого занял Н.М. Шверник. В ноябре того же года главнокомандующим Вооруженными Силами СССР стал маршал И.С. Конев, заменивший на этом посту Г.К. Жукова, которого, как полагают, И.В. опасался Сталин из-за популярности маршала в армии и военных кругах. В марте 1947 г. сам И.В. Сталин уступил должность министра обороны СССР генералу Н.А. Булганину. Совет Народных Комиссаров был переименован в Совет Министров СССР. Но Сталин остался его председателем, а министерством иностранных дел по-прежнему руководил В.М. Молотов (А.Я. Вышинский сменил его в 1949 г.).

Мышление советских руководителей менялось медленно. Сталин и его соратники считали мировую экономику частью всемирной арены классовой борьбы с империализмом. Следя за подъемом левых настроений послевоенной Европе, они не исключали перспективы революционного взрыва в ее западной части. С этой точки зрения нарастание кризисных явлений в мировой экономике должно было бы содействовать росту революционного потенциала, а стабилизация мировой экономики – затуханию классовой борьбы в зоне империализма. Руководствуясь этим, Москва не должна была помогать своим классовым противникам – империалистам – сдерживать революционный подъем. Ожидание очередного кризиса на Западе как возвратного варианта «великой депрессии» пронизывало во второй половине 40-х годов концептуальные построения советских идеологов. Георгий Димитров записал 28 января 1945 г. слова Сталина в своем дневнике: «Кризис капитализма проявился в разделении капиталистов на две фракции – одна фашистская, другая – демократическая. Получился союз между нами и демократической фракцией капиталистов, потому что последняя была заинтересована не допустить господства Гитлера, так как это брутальное господство привело бы рабочий класс до крайности и до свержения самого капитализма. Мы теперь с одной фракцией против другой, а в будущем и против этой фракции капиталистов».

Предвкушение новой кризисной волны и обострения межимпериалистических противоречий стало основополагающим тезисом анализа международной ситуации, который представил в своей получившей широкий резонанс на Западе речи в конце 1946 г. на собрании избирателей г. Москвы ведущий советский идеолог, секретарь ЦК ВКП (б) А.А. Жданов, впервые после завершения Второй мировой войны дававший от имени высшего партийного руководства оценку послевоенной международной ситуации.

Переоценивая революционный потенциал послевоенных протестных настроений в Европе и завышая экономическую заинтересованность американского капитала в торгово-хозяйственном сотрудничестве с Советским Союзом, советские лидеры полагали, что США и другие западные страны будут проявлять уступчивость в диалоге с Москвой. Эти расчеты не оправдались.

Недавно В.В. Геращенко высказал и такую точку зрения: советское руководство опасалось, что со вступлением в международные финансовые организации должно будет обнажить реальную слабость советской экономики.

В конце 1945 г. советское правительство уведомило администрацию США об отсутствии у него намерения ратифицировать Бреттон-Вудсские соглашения. В 1946 – 1947 гг. Москва также уклонилась от присоединения к ГАТТ. СССР сохранил свободу рук в сфере международных экономических связей, но оказался вне рамок мировой системы экономического регулирования.

Новая международная экономическая система. Едва был подписан акт о капитуляции Германии, как действие закона о ленд-лизе было приостановлено в отношении как СССР, так и Великобритании и других стран – получателей помощи. Американские суда получили приказ повернуть назад в момент, когда они были на пути в Советский Союз с грузами, необходимыми для войны с Японией. Резкое прекращение поставок спровоцировало настолько острую полемику, что правительство в Вашингтоне было вынуждено переосмыслить ситуацию и возобновить отправку грузов. Но как только был подписан акт о капитуляции Японии, уже ничто не мешало вновь принять решение о прекращении поставок, чтобы показать англичанам, и прежде всего Советскому Союзу, что правительство США намерено использовать свои экономические ресурсы расчетливо и согласно новым критериям.

Вопрос о предоставлении СССР займа на восстановление неоднократно рассматривался американским правительством. В 1942 г. об этом говорил Уайт. В 1943 г. этот вопрос был поднят Уильямом С. Буллитом; в 1944 г. к нему вернулся Аверелл Гарриман. Но в силу целого ряда аспектов проблема оставалась крайне сложной. Во-первых, необходимо было определить, в какой форме заем был бы экономически выгоден обеим сторонам; во-вторых, необходимо было выяснить, на каких условиях советская сторона была в нем заинтересована; в-третьих, следовало иметь в виду, как и на каких условиях американское правительство было бы согласно его предоставить. Советская сторона нуждалась в ресурсах для реконструкции и была в состоянии вернуть кредит поставками, прежде всего, сырьем, необходимым для американской промышленности. Сдерживающим фактором для США являлось то, что как закрытая страна с государственной монополией на внешнюю торговлю СССР не мог стать серьезным рынком для американской промышленной продукции. Американские аналитики из Office of Strategic Services, не без оснований считали, что заем может ускорить процесс восстановления советской экономики. Советское руководство не рассматривало американскую помощь как жизненно необходимую, но в качестве полезной, чтобы облегчить послевоенную реконструкцию. Молотов впервые заговорил о займе с Гарриманом в декабре 1943 г., намекнув, что объем займа мог бы составить миллиард долларов. Со своей стороны, Уайт полагал, что заем, чтобы он действительно был эффективным, должен достигнуть, по крайней мере, пяти миллиардов долларов.

Сталин поделился своими соображениями по поводу займа с американским финансовым деятелем, председателем Торговой палаты Соединенных Штатов Эриком Джонстоном, в ходе продолжительной беседы 26 июня 1944 г. Во время этой встречи собеседники обменялись мнениями по широкому кругу вопросов. Сталин рассуждал о советском рынке, способном поглотить любые американские товары, за которые можно было бы заплатить как сырьем, так и золотом.

Накануне конференции в Ялте, 3 января 1945 г., Молотов изложил Гарриману советскую просьбу о предоставлении займа в 6 млрд. долл. при ставке в 2,5 %, с размещением заказов в США. Моргентау предлагал увеличить сумму займа до 10 млрд. долл. с рассрочкой выплаты на 35 лет, чтобы содействовать закупке американских товаров. Но в целом эта идея не получила поддержку в американских правящих кругах. Позиция американской стороны сводилась к тому, чтобы отложить обсуждение этого вопроса до окончания войны. Политические аспекты займа заключались в том, как неоднократно подчеркивал Гарриман, чтобы определить возможность одновременного финансового и политического сотрудничества. В этих вопросах Гарриман сыграл решающую роль. Незадолго до смерти Рузвельта он подготовил краткую записку с изложением своих позиций, которая, в дальнейшем оказала сильное влияние на Трумэна. Он утверждал, что имелось множество реальных доказательств того, что Советы всегда поступали, руководствуясь своими «эгоистическими интересами». Тем более, что в конце войны СССР располагал золотым запасом, который уступал лишь Соединенным Штатам. Предоставление экономической помощи СССР он увязывал с распространением американского политического влияния и американских ценностей на СССР. К июню 1945 г. размеры займа, который США готовы были предоставить СССР, не превышали 1 млрд. долл. Конгресс США проявлял готовность предоставить заем, но затем возникли осложнения в связи с обострением положения на Балканах. К концу 1945 г. вопрос о займе превратился исключительно в политический вопрос. С ним США связывали возможность добиться от СССР уступок в отношении ратификации соглашений, достигнутых в Бреттон-Вудсе. В свою очередь Сталин отказывался от ратификации в качестве ответной меры в связи с отсутствием предложений по кредиту. Расхождения и разногласия накапливались, что сделало проблематичным предоставление СССР помощи без политических условий.

На рубеже 1946  1947 гг. рассеялись возможности достижения экономического соглашения между двумя державами-победительницами, которое могло бы укрепить их послевоенное сотрудничество и заложить основы для взаимовыгодных отношений. Вместо этого формировались новые долгосрочные стратегии, в которых уже просматривалось будущее решительное противостояние двух систем.

Военное планирование западных держав в связи с оценкой военных угроз. Военно-технологический скачок, который осуществили США, добившись в 1945 г. монопольного обладания ядерным оружием, укреплял их позиции как страны, способной установить мировую гегемонию. Противостоять Соединенным Штатом мог только Советский Союз как сильнейшая держава Евразии, хотя положение дел в СССР и настрой советского руководства на восстановление послевоенных разрушений исключали появление в Москве мотиваций в пользу большой войны, тем более – с США. Тем не менее, стратегическое военное планирование в Соединенных Штатах и Советском Союзе перестраивалось с учетом новых реальностей. Для США в Евразии в конце 40-х годов нельзя было представить иного потенциального противника, кроме СССР. Для Советского Союза единственным возможным соперником могли быть только Соединенные Штаты. В обеих столицах стали разрабатываться военные планы, переориентированные на изменившиеся представления о военных угрозах. В этих планах стороны уделяли внимание двум факторам: опасности восстановления потенциала германской агрессии и угрозе конфликта между сильнейшими державами лагеря победителей. Причем, германская угроза с учетом ситуации в Германии представлялась отдаленной, а угроза конфликта между Москвой и Вашингтоном – более вероятной.

Мало известно, что в недрах военно-политических ведомств США в 1943 – 1944 гг. разрабатывались варианты далеко идущих уступок советским стратегическим интересам. На ключевом черноморско-средиземноморском направлении США не только поддержали СССР в вопросе о пересмотре конвенции 1936 г. в Монтрё, но и обсуждали возможность передачи Советскому Союзу в индивидуальную опеку некоторых итальянских колоний, стратегически важных островов в Эгейском море, поскольку «при современных средствах подводной и воздушной войны (как докладывал Комитет начальников штабов госсекретарю), выход из Черного может быть так же эффективно перекрыт с баз на этих островах, и с самих проливов».

Характерно, что рекомендация Комитета начальников штабов рассматривала возможные советские заявки на эти территории наравне с английскими, что вызвало острую критику со стороны армейских планировщиков, которые усмотрели в этом «отказ в максимальной поддержке испытанному союзнику ради эфемерной дружбы с таким крайне непредсказуемым «соседом», как СССР». Что же касается обязательных консультаций с Россией по этим вопросам, то «они, – подчеркивал один из руководителей Оперативного управления штаба армии генерал Г. Линкольн, – интересуют военных только постольку, поскольку Россия остается нашим военным союзником и Комитету начальников штабов приходится держать ее в «стойле». С окончанием войны эта ситуация изменится». Но поскольку война продолжалась, Комитет начальников штабов положил возражения планировщиков на полку, откуда они будут вытащены год спустя. Пока даже в зоне ключевых американских интересов – на Тихом океане – американские военные прогнозировали стремление СССР к «равному с США влиянию» в послевоенной Японии, а штаб Маршалла предусматривал возможность участия двух советских дивизий в оккупации Хоккайдо.

Отношение к СССР стало меняться на заключительном этапе войны, особенно после смерти Рузвельта и прихода на пост президента Трумэна. В октябре 1945 г. в среде американских военных появился рабочий документ – меморандум Объединенного разведывательного комитета при Объединенном комитете начальников штабов (ОКНШ) США, озаглавленный «Возможности России». В нем говорилось: «Советская внешняя политика является экспансионистской, националистической и имперской по своей сути, причем нет оснований рассчитывать на ее изменение в обозримом будущем... СССР предположительно в состоянии захватить всю Европу сейчас или к 1 января 1948 г.... СССР в состоянии увеличить свои нынешние силы на Ближнем и Среднем Востоке и добиться, по крайней мере, своих исходных целей в Турции и Иране во временном интервале от сегодняшнего дня до 1 января 1948 г.... Советы, видимо, в состоянии создать атомную бомбу через 5 или 10 лет и сделают все, что в их силах, чтобы сделать этот период короче». Американские военные, подробно изучали возможности ослабить обороноспособность СССР посредством нанесения ядерных ударов по 20 крупнейшим городам Советского Союза.

Когда в недавнем прошлом в Государственном архиве Великобритании был открыт доступ к документам, относящимся к операции «Немыслимое», газета, которая первой широко осветила их появление, вышла с заголовком на первой странице: «План Черчилля по развязыванию третьей мировой войны против Сталина». Далее в статье речь шла о том, что в мае 1945 г. Черчилль приказал «Военному кабинету составить планы возможного наступления против Сталина, которое должно было привести к уничтожению России». Обнародование этих документов получило отклик во всем мире. Для многих сама возможность такой войны служила доказательством глубоко укоренившейся враждебности Черчилля в отношении России. В дневниках начальника Генерального штаба, которые были опубликованы 40 лет назад, можно найти следующую запись: «24 мая [1945]. Сегодня вечером я внимательно ознакомился с докладом, касающимся возможности войны с Россией в случае будущих осложнений в отношениях между нашими странами. Нам было поручено изучить данный вопрос. Очевидно, что предположение является фантастическим, и наши шансы на успех равны нулю. Сейчас Россия практически всесильна в Европе».

В середине июня 1944 г. Комитет начальников штабов одобрил вариант доклада, в котором утверждалось, что «Британскому содружеству наций следует поддерживать достаточный уровень вооруженных сил на море и в воздухе для защиты наших жизненных интересов против России». Жизненно важными интересами, угроза которым может исходить от России, заместители начальников штабов считали поставки нефти с Ближнего Востока, коммуникации в Средиземном море и мировом океане (в случае, если после войны Советский Союз окажется среди мировых лидеров по военно-морским и военно-воздушным силам) и крупные промышленные районы на Британских островах (в случае, если Советский Союз будет обладать большим количеством стратегических бомбардировщиков). Вывод заместителей начальников штабов заключался в том, что наилучшим средством избежать трений должны стать «реальные усилия по обеспечению полного и дружественного участия СССР в системе международной безопасности». Далее говорилось, что Великобритании не следует противодействовать разумным требованиям СССР в тех случаях, когда они не противоречат важнейшим стратегическим интересам самого Соединенного Королевства. В ответ предполагалось, что Россия не станет противодействовать британским притязаниям в жизненно важных для нее сферах. Нелегко далось признание, что слабость послевоенной Европы создаст вакуум, который СССР при желании сможет заполнить. В этом контексте было выдвинуто положение, что Содружеству Наций следует поддерживать достаточный уровень вооруженных сил на море и в воздухе для защиты своих жизненных интересов. На первой странице документа заглавные буквы предупреждали: «Доклад является штабным исследованием. Он носит предварительный характер. Не имеет правительственной силы и не предназначен для использования в качестве основы для действий правительства».

В конце июля, когда армия союзников уже укрепилась во Франции, начальник Имперского Генерального штаба обсуждал с военным министром ключевой вопрос: следует ли расчленить Германию или постепенно превратить ее в союзника против советской угрозы? Позиция начальника Имперского Генерального штаба была однозначной. По его мнению, Германия более не являлась господствующей державой в Европе. Наиболее сильной страной стал СССР, который, обладая огромными ресурсами, в ближайшие пятнадцать лет должен был превратиться в основную угрозу Великобритании. В связи с этим он предлагал восстановить Германию, постепенно ее усилить и включить в Федерацию Западной Европы. Эта позиция фельдмаршала Брука была близка к политике, которой следовали правительства как лейбористов, так и консерваторов после 1945 г. В то же время в 1944 г. министерство иностранных дел считало, что пока Британское содружество наций и США с пониманием относятся к требованиям русских и намерены воспрепятствовать возникновению какой-либо угрозы Советскому Союзу со стороны Германии или Японии, СССР будет приветствовать длительный период мирных отношений.

По мере приближения поражения Германии политики и военные были вынуждены пересмотреть свое мнение относительно СССР. В Лондоне Комитет начальников штабов пытался оценить степень угрозы безопасности Великобритании, которая будет исходить от СССР, если он будет проводить агрессивную политику. В октябре 1944 г. в министерстве иностранных дел состоялось специальное совещание, в ходе которого удалось прийти к единственному выводу: до тех пор, пока не поступят указания Военного кабинета, в официальных документах следует избегать упоминаний о том, какую позицию СССР может занять после войны. Комитет начальников штабов получил указание свести к минимуму документы, в которых содержалось бы предположение, что СССР является потенциальным врагом.

В конце декабря 1944 г. Объединенный подкомитет по разведке подготовил еще один доклад, из которого следовало, что Великобритания не имеет достаточно данных, чтобы судить о советской концепции стратегических интересов и о послевоенной политике СССР. Члены подкомитета были уверены, что СССР, по крайней мере, попытается продолжить сотрудничество с Соединенными Штатами и Великобританией после войны. Финляндия, Польша, Чехословакия, Венгрия, Румыния, Болгария и в меньшей степени Югославия составят буферную зону, необходимую для обеспечения безопасности СССР, советское руководство также будет стремиться к контролю над Черным морем и Северным Ираном. Если великие державы окажутся готовыми признать господство Советского Союза в этих регионах, а также будут придерживаться политики, направленной на недопущение восстановления военной машины Германии и Японии, это обеспечит СССР «наивысшую возможную степень безопасности и избавит от необходимости дальнейшей территориальной экспансии для ее упрочнения. При таких условиях неясно, что России может дать агрессивная политика [...] Отношения России с Британской империей и Соединенными Штатами будут зависеть в значительной степени от способности каждой из сторон убедить другую в своей искренности и стремлении к сотрудничеству».

Английский историк Д. Дилкс пишет, что в протоколах и бумагах Военного кабинета мы также не можем найти прямого и понятного объяснения, почему было дано указание начать разработку планов на случай войны с Советским Союзом. В феврале и марте 1945 г. Военный кабинет получил подробные материалы, касающиеся Ялтинской конференции – позиция Сталина и мощь Красной Армии вызывали беспокойство. Вскоре поступили документы, касающиеся польского вопроса, проблемы военнопленных, будущего Румынии, Чехословакии и Болгарии, а также подготовки к конференции в Сан-Франциско – все они свидетельствовали о возраставшем напряжении в отношениях с СССР.

Черчилль не скрывал своего беспокойства по поводу Советского Союза. В дневнике министра иностранных дел Антони Идена за 23 марта находим запись, искреннюю и мрачную одновременно, на основании которой можно судить о том, в какой степени в Великобритании рассчитывали на дружественные отношения с Москвой: «Я везде вижу самые мрачные свидетельства поведения России... Мы все еще не знаем реакции русских на последнее англо-американское послание, но если она по-прежнему негативная, разрыв становится неизбежным. Кроме того, нужно учитывать отказ Молотова ехать в Сан-Франциско и отношения между Россией и Турцией. Все вместе это означает крушение нашей внешней политики и то, что нам придется полностью менять курс».

В начале апреля Черчилль узнал от Рузвельта, что Сталин, в сущности, обвинил союзников в преднамеренном обмане, который выразился в секретных переговорах с Германией о заключении перемирия на западе, в то время как на Восточном фронте боевые действия должны были продолжаться. На это даже Рузвельт, который всегда лучше относился к России, чем Черчилль, ответил с негодованием. Черчилль тут же направил в Москву яростное послание. За этим последовало похищение приглашенных в Москву польских лидеров. Было ясно, что в Югославии Тито практически полностью ориентируется на СССР, и на юге Европы перед Западом вставала та же дилемма, что и в Центральной Европе – следует ли объединиться с недавним врагом, Италией, чтобы не отдать Триест югославам? В Сан-Франциско Иден передал Молотову меморандум, в котором на конкретных примерах выражалось беспокойство по поводу действий Советского Союза. В своем ответе советские представители опровергли большую часть жалоб и не соглашались «с очевидно односторонними и несоразмерными претензиями, представленными в меморандуме, которые полностью игнорируют действительность и ответственность Великобритании за большинство упомянутых случаев, равно как и непрекращающиеся усилия советской стороны по выполнению законных пожеланий Великобритании». Тем временем. Молотов наконец признал «арест» 16 польских лидеров. Какие выводы должно было британское правительство сделать из всех тех событий, спрашивает Д. Дилкс?

В мае 1945 г. Черчилль направил президенту Трумэну знаменитую телеграмму, выражая свои дурные предчувствия по поводу неправильного истолкования советской стороной ялтинских соглашений (так он осторожно назвал происшедшие с февраля события) и последствий роспуска армий союзников в самом ближайшем будущем. Цитируя Геббельса, Черчилль писал, что на Восточный фронт опустился железный занавес.

Д. Дилкс пишет, что материалы, относящиеся к операции «Немыслимое», не показывают с достаточной ясностью, кто, кому и когда отдавал указания. Но даже начало разработки такого проекта было невозможно без указания премьер-министра, и мы можем предположить, что он приказал заняться этим вопросом самое позднее в середине мая, поскольку эти документы едва ли могли подготовить меньше, чем за неделю. По всей видимости, именно тогда Черчилль, уставший физически, но полностью контролировавший ситуацию, недвусмысленно высказал советскому послу в Лондоне Ф.Т. Гусеву свои сомнения и неудовольствие советской политикой.

В беседе с советским послом Черчилль перечислил столицы тех стран Восточной и Центральной Европы, которые оказались вне контроля западных союзников: Берлин, Варшаву, Прагу, Вену. Черчилль заметил, что война закончилась и складывается новая ситуация. Какую позицию занимает Советский Союз? Возводит железный занавес от Любека до Триеста. «Нам было известно лишь о создании марионеточных правительств, по поводу которых нашим мнением не интересуются и в дела которых мы не имеем права вмешиваться». Он напомнил Гусеву, что армии союзников преднамеренно сдержали свое наступление на Прагу из уважения к чувствам Советского Союза. В ответ им запретили войти в город, в котором Э. Бенеш со страхом размышлял о будущем Чехословакии, в то время как в Сан-Франциско Я. Масарик раздувал по данному поводу шумиху. Все это, продолжал Черчилль, «невозможно понять и невозможно терпеть». Премьер-министр возражал самым активным образом против того, чтобы к Великобритании относились так, будто от нее ничего не зависит в послевоенном мире. Далее он заметил, что из-за стремления предотвратить такое развитие событий заставило отложить демобилизацию Королевских Военно-воздушных сил. Великобритания полна решимости участвовать в обсуждении будущего Европы с позиций той силы, которая у нее имеется. Ее руководители были готовы встретиться с русскими и вести беседу самым дружественным образом, но такое отношение должно быть взаимным. Однако у британской стороны создается впечатление, что русские стремятся закрыть доступ в каждое место, которое они заняли, и отгородить его от всего мира. Этого нельзя допустить. Почему русские не могут удовлетвориться линией Керзона и дать нам возможность узнать, что происходит к западу от нее? Керр отмечал, что Гусев слушал «с напряженным выражением на своем широком лице».