Как прагмалингвистическая

Социальный статус собеседников

Основа коммуникации [5]

Под социальным статусом понимается положение человека в социальной системе, включающее его права и обязанности. Социальный статус партнёров, который проявляется при их взаимодействии, обусловливает взаимные ожидания в поведении собеседников. Не случайно, когда представляют друг другу незнакомых людей, то часто называют одну из социальных ролей: профессор Максаков, остальные опознаются по внешнему виду человека или речевому проявлению. Социальный статус реализуется в речевом общении. На социальную идентификацию накладывается и принадлежность личности к определенной социальной, профессиональной группе, конфессиональной среде, возрастной культуре и т.п. Так, например, вопрос Когда у тебя защита будет восприниматься различно в зависимости от социальной принадлежности адресата (студент, аспирант, адвокат). «Социальный стереотип проявляется как в форме стереотипа мышления, так и стереотипа поведения личности. Он возникает на основе спонтанных чувств и эмоций, но определяется все же естественными условиями развития людей, закрепленными в коллективном сознании» [Прохоров, 1996, с. 73].

В начале конкретного коммуникативного акта от собеседников требуется понимание собственной роли и роли партнера. Это необходимо для ориентировки в ситуации и для выбора соответствующей манеры поведения (речевого или неречевого). Приведем пример из книги В. Овчинникова Сакура и дуб. Впечатления и размышления о японцах и англичанах.

«Однажды в Лондоне я наткнулась на два небольших строения, каждое из которых имело по две двери. На одном строении было написано: «Джентльмены – один пенс, мужчины – бесплатно». На другом: «Леди – один пенс. Женщины – бесплатно». Я рассматривала эти таблички так долго, что полицейский подошел ко мне и вполголоса осведомился, не забыла ли я дома кошелек и не дать ли мне взаймы один пенс? Но я уже не могла вынести столько потрясений подряд и заплакала – то ли из благодарности к полицейскому, который с первого взгляда признал во мне леди; то ли от умиления перед сдержанностью и терпеливостью лондонской толпы, которая до сих пор не сожгла дотла эти строения с их оскорбительными надписями; то ли оттого, что Англия настолько демократична, что не побоялась публично объявить разницу между джентльменом и мужчиной, между леди и женщиной, оценив её всего-навсего в один пенс».

К статусу относится и самоосознание личностью своего положения. При этом личность, осознавая свой статус, может менять социальные роли (поведение, предписанное человеку его социальным (возрастным, половым, должностным и т.п.) положением):

«Способный, начитанный, с хорошей памятью, он обращал на себя внимание преподавателей прежде всего прекрасной правильной речью… Любой экзаменатор, услышав первые его фразы, уже настраивался на пятерку…

<…> У товарищей по курсу Олег особой симпатией не пользовался. Внешний блеск и хорошо организованная речь в этом деле мало что значат…

<…> Не скованный узами преподавательского надзора, Олег сразу же отставлял свою изысканную речь и переходил на вульгаризмы. Так он отдыхал» (И. Грекова. Кафедра. С.95–97).

Следует отметить, что важное значение при коммуникативном взаимодействии имеет проявление личностных черт в реализации социального статуса, например:

«Журавлев, его зам, тот и ухом не повел бы, обнимался бы, если ему надо, все привыкли, что у него вечные романы, или, как он называет, «гули-гуленьки». От Морщихина все ждали анекдотов. Тимофеева пускала матом, Горшков время от времени появлялся под хмельком. Но попробовал бы тот же Журавлев выматюгаться или хватануть стопку в рабочее время – все бы возмутились» [Прохоров, 1996, с. 35]. Ср. в этой связи также ожидания в поведении, например,
В. В. Жириновского и бывшего улыбающегося премьер-министра С. Кириенко (последний подтвердил существование этого своего стереотипа, за рамки которого не выходило, например, его право «выпить хоть сколько и где угодно» (телепередача «Школа злословия» 3.06.03).

При межкультурном общении социальный статус говорящего и осознание того, как участник коммуникации оценивает наш собственный статус (позволяя себе использовать те или иные языковые единицы, особенности функциональных стилей и т. п.) мы можем понять, исходя из специфики реализации языковых единиц. Так, например, англичане отмечают, что «единственным основанием, позволяющим судить о том, что эти люди [русские] не являются носителями [английского] языка, была их грамматически безупречная речь… В этом отражается довольно странное понимание «речевого совершенства». Беседа иностранца с носителем языка в подобном ключе звучит так, словно вы обращаетесь не к повседневному собеседнику, а выступаете на публичном митинге… Язык может быть формально правильным, но его форма, безусловно, неуместной, и реакция многих англичан при этом может быть далекой от проявления доброжелательности к тому, кто обращается к собеседнику так, словно перед ним аудитория» [Прохоров, 1996, с. 37]. (То же можно констатировать и в употреблении японского языка иностранцем).

Одной из сфер проявления социального статуса является понятие «индексация стиля жизни». Оно рассматривается прежде всего на уровне «языка вещей и отношения к ним». Например, в обществе 50-х гг. узкие брюки рассматривались как признак особого, «вызывающего» социального поведения. В «Шинели» Н. В. Гоголя прослежен весь путь от нового социального статуса на уровне «языка вещи» и до потери этого статуса.

Изучение индексации стиля жизни в России – малоизученное явление. Обусловлено это, по мнению Ю. Е. Прохорова, с одной стороны, ранее явным «буржуазным» подходом для социалистического общества «социального равенства», а с другой стороны – супердинамичным изменением отношения к «языку вещи» в последнее десятилетие [Прохоров, 1996, с. 38]. Проявлением индексации стиля жизни можно считать анекдоты о новых русских, которые «связаны с ещё существующим в сознании русских стереотипом «несущественности» вещных показателей статусных характеристик [Там же, 1996, с. 39]. Новые русские определяются не количеством денег, не счетами в банке – богатые люди есть во всех странах и у всех народов, а отношением к деньгам, тем, как легко они расстаются со своим богатством. По мнению И. Ильина, корни подобного отношения к богатству следует искать в инстинктивном осознании общего богатства: «Богат вовсе не индивид – Иван или Петр; богаты мы, народ в целом. Богат пространством и землей, лесом и степью, цветами и пчелами, дичью и пушниной, реками и рыбой; богат земными недрами. Тогда русский говорит: «у нас течет молоко и мед», «хватит на всех и еще останется» – это древние изречения народной мудрости» [Ильин, 1996, с. 186].

Именно этим «подсознательно ощущаемым богатством» объясняет
И. Ильин «в русской душе необоснованную беззаботность, легкомысленную и иллюзорную уверенность, выраженную словами, которые едва ли знает какой-либо другой народ: авось, небось и как-нибудь» [Там же,
с. 187]. Ильин считает, что это подсознательное чувство народного благополучия, возможно, и побуждает богатых русских проматывать свое состояние, которое часто или слишком большое, или слишком легко доставшееся, или вовсе неистощимо» [Ильин, 1996, с. 187].

Русский язык с древности изобилует поучениями и пословицами, выражающими отношение к богатству, демонстрирующими его (богатства) непреходящий характер, его бессилие, вредное влияние на человека:

Когда провидишь богатство и славу, вспомни, что тленно все, и тем избежишь крючка жизни сей;

Оплачь же, грешница, в богатстве живущего, ибо судный меч на него готовится

(«Изборник» 1076 г.);

Господине мой! Не лишай же хлеба мудрого нищего, не возноси до небес глупого богатого. Ибо нищий мудр, как золото в грязном сосуде, а богатый красив, да глуп, словно шелковая подушка, соломой набитая

(«Моление» Даниила Заточника, XIII или XIV вв.);

Лучше капля ума, чем вдоволь богатства;

Из богатств выше золота – книги

(«Мудрость Менандра Мудрого», XIVв.);
Богат ждёт пакости, а убог – радости;

Богат мыслит о злате, а убог – о блате (блато – грязь)

(Мудрое слово Древней Руси);

Богатство спеси сродни;

Богатство – вода, пришла и ушла;

Глупому сыну не в помощь богатство;

Не с богатством жить, с человеком;

В аду не быть, богатства не нажить;

Не от скудости (убожества) скупость вышла, от богатства;

Мужик богатый, что бык рогатый (зазнаётся);

Богатый мужик бережёт рожу (в драке), а бедный – одёжу;

Чем богатее (богаче), тем скупее;

На что мне (Не надо мне) богатого, подавай тороватого;

У богатого черт детей качает;

Богатому не спится: богатый вора боится;

Богатому черти деньги куют;

Будешь богат, будешь и скуп

(В.Даль. Толковый словарь живого великорусского языка).

Поскольку процесс социализации есть процесс обретения «я», осознания «я» как части «мы», становления личности путем усвоения, присвоения опыта, накопленного членами данного общества, достижения (духовной и материальной) культуры, то он (процесс социализации) включает не только осознание стереотипов проявления социального статуса «я» в своем «мы», но и выработку определенного стереотипа национальной самоидентификации, национального самосознания. «Под национальным самосознанием понимается не только национальное самоопределение (идентификация), но и представления о своём народе (автостереотип), о его происхождении, историческом прошлом, о языке, о культуре, в том числе традициях, нормах поведения – обычаях, художественной культуре, т. е. то, что мы можем отнести к образу “мы”» [Духовная культура…, 1990, с. 32].

Проявление автостереотипа может касаться и визуальных, и речевых и невербальных характеристик представителей того или иного социума. Вот, например, как выглядят русские глазами русских по результатам ассоциативного эксперимента: «высокий лоб, черные брови вразлет, голубые или карие умные глаза, широкие скулы, прямой нос, большой рот, тонкие алые губы, жемчужные зубы и острый подбородок [Казакова, 1994, с. 73].

Статус личности проявляется в определенных стандартах коммуникации, когда представление о речевом исполнении той или иной роли основывается прежде всего на социальном ее стереотипе [Тарасов, Школьник, 1977]. При отсутствии чётко выраженных условий общения коммуниканты сталкиваются с определенными трудностями в реализации социальных отношений:

«В кафе вошли три советских солдата, три голубых берета с автоматами на плечах и кинжалами у пояса. Конечно, они впервые были в западном кафе и сейчас явно растерялись, явно «поплыли». Подталкивая друг друга и криво усмехаясь, они уже собирались уйти, когда к ним устремился усатый красавец хозяин с распростертыми объятиями. – Братья! Господа! Джентльмены! Чем могу служить? – Все в кафе были радостно потрясены вновь прибывшими, все обратились к ним с таким мощным радушием, что у солдатиков головы закружились. – Дринк, – сказал один из солдат, блондинчик. – Водички можно?...
– Пить хотите, мальчики? – восхитился хозяин. – Пиво «Левиндрау» вас устроит? … – Солдаты маялись, сглатывая слюну, наконец, тот же блондинчик сказал: «Во фирма!» – и все трое тут начали с невероятным наслаждением пить и закусывать… – Приятного аппетита, сказал хозяин. Десантники рты раскрыли, до них только сейчас дошло, что с ними говорят по-русски. – По-нашему, значит, можете? – спросил блондинчик. – Да ведь мы же ваши, – вскричал хозяин. – Мы ваши, а вы наши! У нас здесь все, как у вас! – Солдаты переглянулись и захохотали. – У нас так не бывает! – хохотали они. – У нас по-другому!»
(В. Аксенов. Остров Крым).

Используемые в данном диалоге знаки социальных отношений (на уровне речевого этикета, форм реализации социального статуса) не только не приводят к разрушению стереотипа (стереотипа общения хозяина кафе и посетителей), но и оттеняют его, делают его более выпуклым и определенным (вспомните, что в привычном легче «увидеть» особенное лишь столкнувшись с отличиями восприятия этого привычного в другой культуре).

В межкультурном общении все составляющие понятия социального статуса личности должны рассматриваться, во-первых, как характеристика личности, прошедшей социализацию в определенной национально-культурной общности, а во-вторых, как проявление личности, включенной во вторичную идентификацию – в иной национально-культурной общности. Эти составляющие могут по-разному проявляться в различных ситуациях речевого общения:

а) иностранец может в общении на неродном языке основываться на присущей ему статусной самоидентификации в своей национально-культурной общности. В подтверждение приведем образец делового письма, написанного японским корреспондентом русскому адресату на русском языке:

«Уважаемый господин министр! Сейчас осень. Мы надеемся, что Вы чувствуете себя хорошо. С глубокой радостью я хочу сообщить, что госпожа N, преподаватель русского языка, командированная Вашим министерством, благополучно прибыла в наш университет и начала активно работать. Несмотря на холодный сезон, госпожа N хорошо себя чувствует, и мы все очень этим довольны и спешим Вас обрадовать этим фактом. Позвольте мне в этом письме поблагодарить Вас и сотрудников Вашего министерства, особенно господина Х, который, как я знаю, занимается обменом с нашим университетом, за своевременный приезд госпожи N и выразить надежду на Ваше благосклонное внимание к нам и в дальнейшем. С глубоким уважением, ректор университета (подпись)» [Акишина, Акишина, 1983, с. 187];

б) иностранец может опираться на свое понимание статусных отношений в другой языковой общности и строить свое речевое общение на неродном языке с учётом этого понимания: в этом случае проявление им социального статуса может привести к нарушению общения:

Американский специалист был назначен управляющим в одной французской фирме. Пытаясь установить непринужденные демократические отношения, он устраивает корпоративную вечеринку с дискотекой. К его разочарованию, веселья и расслабленности не получилось. Его подчиненные вели себя неестественно скованно, как будто только выполняя распоряжение нового шефа. Общения не получилось из-за разных стереотипов поведения начальника и подчиненного в разных культурах.

Таким образом, «социальный статус представляет собой определенный, стереотипный для данной культуры набор элементов, реализуемых личностью в рамках своей действительности (культуры)» [Прохоров, 1996, с. 49]. Представитель той или иной культуры не может в полной мере овладеть знаковой природой стереотипов социального статуса участников межкультурного общения. Тем не менее, можно в определённой степени обучить иностранца осознанию и восприятию элементов социального статуса [Прохоров, 1996, с. 48].