Композиция художественного произведения

И, наконец, в-третьих, сюжеты обнаруживают и впрямую воссоздают жизненные противоречия. Без какого-то конфликта и жизни героев (длительного или кратковременного) трудно представить достаточно выраженный сюжет.

Классическая теория сюжета, в общих чертах сформированная еще в Древней Греции, исходит из того, что основными компонентами сюжетосложения являются событияидействия. Сплетенные в действия события, как считал еще Аристотель, составляют фабулу– основу любого эпического и драматического произведения. Сразу отметим, что термин фабула у Аристотеля не встречается, это результат латинского перевода. У Аристотеля в оригинале миф.

Единство фабулы Аристотель связывал с единством и завершенностью действия, а не героя, другими словами, цельность фабулы обеспечивается не тем,что мы везде встречаем одного персонажа (если говорить о русской литературе, то, например, Чичикова), а тем, что все персонажи втянуты в единое действие. Настаивая на единстве действия, Аристотель выделил завязку и развязку как необходимые элементы фабулы. Напряжение действия, по его мнении, поддерживается несколькими специальными приемами: перипетия (резкий поворот от плохого к хорошему и наоборот), узнавание (в самом широком смысле слова) и связанные с ним ошибки неузнавания, которые Аристотель считал неотъемлемой частью трагедии. Например, в трагедии Софокла «Царь Эдип» интрига сюжета поддерживается неузнаванием Эдипом отца и матери.

Кроме того, античная литература в качестве важнейшего приема построения фабулы часто использовала метаморфозы (превращения). Метаморфозами наполнены сюжеты греческих мифов, такое название имеет и одно из самых значительных произведений античной культуры – цикл поэм знаменитого римского поэта Овидия, представляющий собой поэтическое переложение многих сюжетов греческой мифологии. Метаморфозы сохраняют свое значение и в сюжетах новейшей литературы. Достаточно вспомнить повести Н. В. Гоголя «Шинель» и «Нос», роман М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» и др. Любители современной литературы могут вспомнить роман В. Пелевина «Жизнь насекомых». Во всех этих произведениях момент превращения играет принципиальную роль.

Классическая теория сюжета, развитая и доработанная эстетикой нового времени, сохраняет свою актуальность и сегодня. Другое дело, что время, естественно, внесло в нее свои коррективы. В частности, широкое применение получил термин коллизия, введенный в ХIХ веке Г. Гегелем. Коллизия – это не просто событие; это событие, нарушающее какой-то заведенный порядок. «В основе коллизии, – пишет Гегель, – лежит нарушение, которое не может сохранятся в качестве нарушения, а должно быть устранено». Гегель проницательно заметил, что для формирования сюжета и развития сюжетной динамики необходимо нарушение. Этот тезис, как мы увидим дальше, играет важную роль в новейших теориях сюжета.

Аристотелевская схема «завязка – развязка» получила дальнейшее развитие в немецком литературоведении ХIХ века и, пройдя ряд уточнений и терминологических обработок, получила известную многим со школы классическую схему строения сюжета: экспозиция (фон для начала действия) – завязка (начало основного действия) – развитие действия – кульминация (высшее напряжение) – развязка.

Сегодня любой учитель пользуется этими терминами, получившими название элементы сюжета. Название не очень удачное, поскольку при других подходах в качестве элементов сюжета выступают совсем другие понятия.

К обязательным элементам относятся те, без которых классический сюжет вовсе невозможен: завязка – развитие действия – кульминация – развязка. К необязательным – те, которые в ряде произведений (или во многих) не встречаются. Сюда часто относят экспозицию (хотя не все авторы так считают), пролог, эпилог, послесловие и др. Пролог – это рассказ о событиях, завершившихся до начала основного действия и проливающих свет на все происходящее. Классическая русская литература не очень активно пользовалась прологами, поэтому трудно подобрать известный всем пример. С пролога, например, начинается «Фауст» И. Гете. Основное действие связано с тем, что Мефистофель ведет Фауста по жизни, добиваясь знаменитой фразы «Остановись, мгновенье, ты прекрасно». В прологе речь идет о другом: Бог и Мефистофель заключают пари о человеке. Возможен ли человек, который не отдаст душу ни за какие соблазны? Честный и талантливый Фауст выбирается как предмет этого пари. После этого пролога читателю понятно, почему именно в каморку Фауста постучал Мефистофель, зачем ему нужна душа именно этого человека.

Гораздо более привычен нам эпилог – повествование о судьбе героев после развязки основного действия и / или размышления автора по поводу проблематики произведения. Вспомним «Отцы и дети» И. С. Тургенева, «Войну и мир» Л. Н. Толстого – там мы найдем классические примеры эпилогов.

Не совсем ясной оказывается роль вставных эпизодов, авторских отступлений и т.д. Иногда они включаются в понятие сюжета, чаще выносятся за его границы.

Вообще следует признать, что приведенная сюжетная схема при всей своей популярности имеет немало изъянов. Далеко не все произведения построены согласно этой схеме; во-вторых, она никак не исчерпывает сюжетного анализа. Известный филолог Н. Д. Тамарченко не без иронии заметил: «В действительности такого рода «элементы» сюжета можно вычленить разве что в криминальной литературе».

В то же время в разумных пределах использование этой схемы оправдано, она представляет собой как бы первый взгляд на развитие сюжетной линии. Для многих драматических сюжетов, где развитие конфликта принципиально важно, эта схема тем более применима.

Понимание сюжета как совокупности событий, воссозданных в произведении, зафиксировано еще в отечественном литературоведении XIX в. (работа А.Н. Веселовского «Поэтика сюжетов»). Но в 1920-е годы В. Б. Шкловский и другие представители формальной школы резко изменили привычную терминологию. Б. В. Томашевский писал: «Совокупность событий в их взаимной внутренней связи <...> назовем фабулой (лат. сказание, миф, басня) <...> Художественно построенное распределение событий в произведении именуется сюжетом». С тех пор понимание сути и соотношения сюжета и фабулы – предмет литературоведческих дискуссий.

Будем исходить из позиции, нашедшей свое выражение в академической «Теории литературы» (Кожинов В. В., глава «Сюжет, фабула, композиция»). Смысл ее, во-первых, в том, что сюжет есть реальность художественная, события изображенные, причем в понятие «события» включаются и поступки, и переживания, и высказывания персонажей (например, в драме). Во-вторых, надо разграничить сферы сюжетосложения и композиции. Кожинов рассматривает сюжет как систему действий, включая в это понятие «действие» и внешнее, событийное, и внутреннее, эмоционально-психологическое: «Сюжет – живая последовательность всех многочисленных и многообразных действий, изображенных в произведении» – соответственно он присутствует не только в эпосе или драме, но и лирике: как «последовательность взаимосвязанных внешних и внутренних движений» или как «цепь опредмеченных речью душевных движений». Фабула соответственно – это событийная основа сюжета: «…Мы называем сюжетом действие произведения во всей его полноте, реальную цепь изображенных движений, а фабулой – систему основных событий, которая может быть пересказана…». Фабула в таком понимании становится элементом сюжета.

Итак, фабула – это основной событийный ряд произведения в его условно-жизнеподобной последовательности (то есть герой сначала рождается, потом с ним что-то происходит, наконец, герой умирает). Сюжет – это весь событийный ряд в той последовательности, как он представлен в произведении. «Сюжет.. не может быть пересказан, ибо… произведение и есть наиболее сжатый, не имеющий ничего лишнего, рассказ о сюжете, словесное воплощение сюжета» (Кожинов В. В.). Автор (особенно после ХVIII века) вполне может начать произведение, например, со смерти героя, а затем рассказать о его рождении. Любители английской литературы могут вспомнить известный роман Р. Олдингтона «Смерть героя», который именно так и построен.

Соответственно фабула – это понятие, устанавливающее связь искусства с его предметом – действительностью, отражаемой в произведении, сюжет – это категория самого искусства, т.е. отраженной действительности.

Как видим, в такой трактовке поставлен под сомнение тезис Аристотеля об относительной автономности сюжета от характера. По Аристотелю, фабула определяется событиями, а сами характеры играют в ней в лучшем случае подчиненную роль. Сегодня этот тезис вызывает сомнение. Вот определение действия, данное В. Е. Хализевым: «Действия – это проявления эмоций, мыслей и намерений человека в его поступках, движениях, произносимых словах, жестах, мимике». Ясно, что при таком подходе мы уже никак не разъединим действие и героя. В конечном счете само действие определяется характером.

Это важная смена акцентов, меняющая угол зрения в исследовании сюжета. Чтобы почувствовать это, зададим простой вопрос: «Что является основной пружиной развития действия, например, в «Преступлении и наказании» Ф. М. Достоевского? Интерес к событию преступления вызывает к жизни характер Раскольникова либо, напротив, характер Раскольникова требует именно такого сюжетного раскрытия?»

По Аристотелю, доминирует первый ответ, современные ученые скорее согласятся со вторым. Литература новейшего времени зачастую «скрывает» внешние события, перенося центр тяжести на психологические нюансы, взамен динамики событий доминирует действие внутреннее.

Принципиальным фактором анализа оказываются сюжетно-фабульные несовпадения. Например, в романе М.Ю.Лермонтова «Герой нашего времени» фабульное расположение частей явно не совпадает с сюжетным, что сразу вызывает вопросы: почему так? чего этим добивается автор? и т.п.

Кроме того, еще Б. Томашевский заметил, что в произведении есть события, без которых логика сюжета рушится (связанные мотивы – в его терминологии), а есть такие, которые «можно устранять, не нарушая цельности причинно-временного хода событий» (свободные мотивы). Для фабулы, по Томашевскому, важны только связанные мотивы. Сюжет же, напротив, активно пользуется свободными мотивами, в литературе новейшего времени они играют порой решающую роль. Если мы вспомним рассказ И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско», то легко почувствуем, что фабульных событий там немного (приехал – умер – увезли), а напряжение поддерживается нюансами, эпизодами, которые, как может показаться, не играют решающей роли в логике повествования.

Если вернуться к кожиновскому определению (сюжет – это «последовательность внешних и внутренних движений людей и вещей»), то сюжет есть везде, где чувствуется движение и развитие. При этом мельчайшим «кусочком» сюжета становится жест, а изучение сюжета есть интерпретация системы жестов.

Отношение к этой теории неоднозначное, поскольку, с одной стороны, теория жестов позволяет увидеть неочевидное, с другой – всегда есть опасность слишком «измельчить» сюжет, потерять границы большого и малого. При этом подходе весьма сложно отделить сюжетный анализ от собственно стилевого, поскольку речь фактически идет об анализе словесной ткани произведения.

В то же время изучение жестовой структуры произведения может быть весьма полезной. Под жестом при этом следует понимать любое проявление характера в действии. Сказанное слово, поступок, физический жест – все это становится предметом интерпретации. Жесты могут быть динамическими (то есть собственно действием) или статическими (то есть отсутствие действия на каком-то меняющемся фоне). Во многих случаях именно статический жест наиболее выразителен. Вспомним, например, знаменитую поэму Ахматовой «Реквием». Как известно, биографическим фоном поэмы является арест сына поэтессы Л. Н. Гумилева. Однако этот трагический факт биографии переосмысливается Ахматовой в гораздо большем масштабе: социально-историческом (как обвинение сталинскому режиму) и нравственно-философском (как вечное повторение мотива неправедного суда и материнского горя). Поэтому в поэме постоянно присутствует второй план: драма тридцатых годов двадцатого века «просвечивается» мотивом казни Христа и горя Марии. И тогда рождаются знаменитые строки:

Магдалина билась и рыдала.

Ученик любимый каменел.

А туда, где молча Мать стояла,

Так никто взглянуть и не посмел.

Динамика здесь создается контрастом жестов, из которых самым выразительным является молчание и неподвижность Матери. Ахматова здесь обыгрывает парадокс Библии: ни в одном из Евангелий не описано поведение Марии во время пыток и казни Христа, хотя известно, что она присутствовала при этом. По Ахматовой, Мария молча стояла и смотрела, как мучают ее сына. Но ее молчание было настолько выразительным и жутким, что в ее сторону все боялись взглянуть. Поэтому авторы Евангелий, подробно описав мучения Христовы, не упоминают его матери – это было бы еще страшнее.

Строки Ахматовой являют собой блестящий пример того, насколько глубоким, напряженным и выразительным может оказаться у талантливого художника статический жест

Классификаций сюжетов несколько. Прежде всего, удобно классифицировать по тому, как соотносятся между собой события, составляющие сюжет. В одних случаях на первый план выдвигается какая-то одна жизненная ситуация, произведение строится на одной событийной линии. Таковы в своем большинстве малые эпические, а главное – драматические жанры, для которых характерно единство действия. Сюжетам единого действия (их правомерно назвать концентрическими, или центростремительными) отдавалось предпочтение и в античности, и в эстетике классицизма. Вместе с тем в литературе широко распространены сюжеты, где события рассредоточены и на «равных правах» развертываются независимые один от другого событийные комплексы, имеющие свои «начала» и «концы». Здесь события не имеют между собой причинно-следственных связей и соотнесены друг с другом лишь во времени, как это имеет место, к примеру, в «Одиссее» Гомера, «Дон Кихоте» Сервантеса, «Дон Жуане» Байрона. Подобного рода сюжеты правомерно назвать хроникальными. От сюжетов единого действия принципиально отличны также многолинейные сюжеты, в которых одновременно, параллельно одна другой развертываются несколько событийных линий, связанных с судьбой разных лиц и соприкасающихся лишь эпизодически и внешне. Такова сюжетная организация «Анны Карениной» Л.Н. Толстого и «Трех сестер» А.П. Чехова. Хроникальные и многолинейные сюжеты рисуют событийные панорамы, тогда как сюжеты единого действия воссоздают отдельные событийные узлы. Панорамные сюжеты можно определить как центробежные, или кумулятивные (от лат. cumulatio–увеличение, скопление).

В составе литературного произведения сюжет выполняет существенные функции. Во-первых, событийные ряды (в особенности составляющие единое действие) имеют конструктивное значение: они скрепляют воедино, как бы цементируют изображаемое. Во-вторых, сюжет насущен для воспроизведения персонажей, для обнаружения их характеров. Литературные герои непредставимы вне их погруженности в тот или иной событийный ряд. События создают для персонажей своего рода «поле действия», позволяют им разнопланово и полно раскрыться перед читателем в эмоциональных и умственных откликах на происходящее, главное же – в поведении и поступках. Сюжетная форма особенно благоприятна для яркого, детализированного воссоздания волевого, действенного начала в человеке. Многие произведения с богатым событийным рядом посвящены личностям героическим (вспомним гомеровскую «Илиаду» или гоголевского «Тараса Бульбу»). Остросюжетными, как правило, являются произведения, в центре которых герой, склонный к авантюрам (многие возрожденческие новеллы в духе «Декамерона» Дж. Боккаччо, плутовские романы, комедии П. Бомарше, где блистательно действует Фигаро).

Кроме того, для литературы новейшего времени характерна еще одна оппозиция. Это так называемые моновариантные и моделирующие (поливариантные) сюжетные схемы. Четкой устоявшейся терминологии по этой оппозиции еще нет, поэтому возможны и другие термины, характеризующие два типа сюжетов: традиционный и моделирующий, традиционный и постмодернистский, и т.п. Важно не заучить термины, а понимать, что за этим стоит.

Моновариантный (моно – один) сюжет традиционен. Эта схема предполагает, что каждое событие имело место один раз (представлено в одном варианте). Таковы практически все сюжеты русской классической литературы. Это одно из проявлений жизнеподобия литературы.

Моделирующий (поливариантный, многовариантный) сюжет строится иначе. Художественное произведение воспринимается как модель, которую можно «переигрывать» на глазах читателя. Одно и то же событие существует в разных вариантах, и бессмыслен вопрос: «А как же было на самом деле?» Сам этот вопрос объясняется установкой на жизнеподобие, а как раз оно-то при таком сюжете и нарушается. Многовариантные сюжеты характерны для литературы постмодернизма, хотя истоки их можно найти уже в эпоху романтизма (начало ХIХ в.), например, у Гофмана.

В русской литературе один лишь «намек» на многовариантную схему создал немало проблем интерпретаторам «Евгения Онегина». Речь идет о знаменитой «двойной» потенциальной судьбе Ленского. Помните, Пушкин размышляет о том, как могла бы сложиться судьба Ленского, не будь он убит на дуэли. Поэт предполагает два варианта:

Быть может, он для блага мира

Иль хоть для славы был рожден;

Его умолкнувшая лира

Гремучий, непрерывный звон

В веках поднять могла. Поэта,

Быть может, на ступенях света

Ждала высокая ступень.

Это одна судьба. А вот другая:

А может быть и то: поэта

Обыкновенный ждал удел.

Прошли бы юношества лета:

В нем пыл души бы охладел.

Во многом он бы изменился,

Расстался б с музами, женился,

В деревне, счастлив и рогат,

Носил бы стеганый халат.

Пушкин еще увязывает эту загадку с традиционной логикой сюжета: ведь на самом деле в романе Ленский убит. Но интрига тем не менее сохраняется. Ведь в зависимости от того, кого убил Онегин, мы изменим свое прочтение романа. Одно дело – нелепая ссора, другое – русский Дантес (кстати, М. Ю. Лермонтов в «Смерти поэта» именно так и интерпретировал гибель Ленского). А вот В. Г. Белинский выбрал второй вариант, на чем и построил анализ образа Ленского. Но у Пушкина есть два варианта как равноправные. Более того, сам текст романа дает подтверждение и той, и другой версии (сравним авторский комментарий к сцене дуэли и сон Татьяны).

Таким образом, Пушкин задал загадку, которая будет вечно разгадываться и никогда не будет разгадана. Это, конечно, еще не поливариантный сюжет в современном смысле, однако Пушкин и здесь намного опередил свое время.

Гораздо более отчетливо поливариантный сюжет проявляется, например, в «Мастере и Маргарите» М. Булгакова, где даже события смерти героев различны (задайте себе вопрос, «где на самом деле умерли Мастер и Маргарита», и поймете, что ответить на него нельзя). А в современной постмодернистской литературе (например, в романах В. Пелевина) этот тип сюжета и вовсе доминирует.

Композиция (от лат. compositio — составление, сочинение) - построение художественного произведения, обусловленное его содержанием, характером и назначением и во многом определяющее его восприятие.

Композиция — важнейший организующий компонент художественной формы, придающий произведению единство и цельность, соподчиняющий его элементы друг другу и целому.

Композиция в литературе — организация, расположение и связь разнородных компонентов художественной формы литературного произведения. Композиция включает: а) расстановку и соотнесенность характеров, б) событий и поступков (композиция сюжета), вставных рассказов и лирических отступлений (композиция внесюжетных элементов), способов или ракурсов повествования (собственно повествовательная композиция), подробностей обстановки, поведения, переживаний (композиция деталей).

Приёмы и способы композиции очень разнообразны. Художественно значимыми порой оказываются сопоставления событий, предметов, фактов, деталей, удалённых друг от друга в тексте произведения.

Являя собой "... бесконечный лабиринт сцеплений..." (Л. Н. Толстой), композиция завершает сложное единство и цельность произведения, становясь венцом художественной формы, которая всегда содержательна. "Композиция — это дисциплинирующая сила и организатор произведения. Ей поручено следить за тем, чтобы ничто не вырывалось в сторону, в собственный закон, а именно сопрягалось в целое и поворачивалось в дополнение его мысли… Поэтому она не принимает обычно ни логической выводимости и соподчинения, ни простой жизненной последовательности, хотя и бывает на неё похожа; её цель — расположить все куски так, чтобы они замыкались в полное выражение идеи" ("Теория литературы", [кн. 3], 1965, с. 425).

Каждое произведение сочетает как общие, "типовые" для данного рода, жанра или направления способы К. (например, троекратные повторы в сказках, узнавание и умолчание в драмах "интриги", строгая строфическая форма сонета, ретардация в эпике и драме), так и индивидуальные, свойственные данному писателю или отдельному произведению (так, в повести Л. Н. Толстого "Хаджи-Мурат" ведущий принцип композиции персонажей и их системы — полярность, в том числе нарочито мнимая: Николай I — Шамиль).

В современном литературоведении бытует и более локальное использование термина «композиция». При этом единицей, компонентом композиции выступает такой "отрезок" произведения (текста), в пределах которого сохраняется один способ или ракурс изображения — динамическое повествование или статическое описание, характеристика, диалог, лирическое отступление и т.д. Простейшие единицы слагаются в более сложные компоненты (цельная зарисовка портрета, психического состояния, воспроизведение разговора и т.д.). Еще более крупным и самостоятельным компонентом является сцена (в эпосе, драме). В эпосе она может состоять из ряда форм изображения (описание, повествование, монолог); в неё могут войти портрет, пейзаж, интерьер; но на всём её протяжении сохраняется один ракурс, выдерживается определённая точка зрения — автора или персонажа-участника, или стороннего наблюдателя-расказчика; иначе: каждая сцена "изображается" непременно чьими-то глазами. Именно сочетание форм изложения и определенных "точек зрения", их взаимосвязанность и единство и составляют композицию в этом смысле.