Возраст социализации

ОСОБЕННОСТИ СОЦИАЛИЗАЦИИ В СОВРЕМЕННОМ ОБЩЕСТВЕ

4.1. «Потребность в статусе». Социально-исторический фон. «Дедовщина»; шовинизм, расизм.

Проблемная ситуация (точка А) обостряется при следующих обстоятельствах:

— юноша долгое время не может выбрать подходящую профессию;

— в его окружении отсутствуют нужные ему агенты социализации, способные дать оптимальный совет;

— у него отсутствует мотивация на достижение, например на поступление в вуз, и он «плывет по течению»;

— перед ним остро стоит проблема выбора между учебой, к которой он стремится, и работой, которую ему приходится предпочесть ради помощи семье;

— у семьи отсутствуют деньги на обучение ребенка в вузе.

Соответствующая постиндустриальному обществу модель пролонгированного обучения (средняя школа–вуз–аспирантура–защита диссертации) вынуждает большинство людей, независимо от материального достатка и социального происхождения, тратить гораздо больше времени и денег на обучение, чем это происходило в доиндустриальном и индустриальном обществе. Ныне стареющим родителям приходится ожидать своего кормильца гораздо дольше, чем раньше. В 23 года он только еще заканчивает вуз, в 26 лет он еще выходит на защиту диссертации.

Если первое место работы он находит после получения ученой степени, то первые годы этот уже не очень молодой человек тратит на формирование карьеры, часто начиная ее с непристижной и малооплачиваемой работы. К этому времени у него образуется собственная семья, а затем рождаются дети. В результате родители, так и не дождавшись материальной отдачи от повзрослевших детей, сами вынуждены помогать молодой семье.

Если они откладывали деньги на образование детей, отказывая себе в удовлетворении вторичных (а порой, если говорить о нижнем слое среднего класса, и первичных) потребностей, то этот процесс продолжается и с наступлением активного трудового возраста детей. Помогая молодой семье, родители продолжают отказывать себе, ожидая, что по-настоящему отдохнуть и попутешествовать по миру они смогут тогда, когда выйдут на пенсию. Но и пенсия в России – не выход из ситуации. Сокращение продолжительности жизни для большинства населения, крайне низкая пенсия не позволяют осуществиться мечтам.

Ромео — 17 лет, Джульетта — 13

(«Капулетти:

Я повторю, что я уже сказал:

Ведь дочь моя совсем еще ребенок,

Ей нет еще четырнадцати лет.

Еще повремените два годочка,

И мы невестою объявим дочку».)

Владимир Ленский (когда он приехал в деревню) — 18 лет.

(«Он пел поблеклый жизни цвет

Без малого в осьмнадцать лет».)

Наташа Ростова. Первый бал — 18 (1810 г.), грехопадение – 19 (канун войны), замужество — 21.

Наталья Гончарова — замужество 18 лет. (Считалась чуть ли не старой девой)

Евгений Онегин — начало романа 18, убийство Ленского — 26.

(«...украшало кабинет

Философа в осьмнадцать лет»).

«...Онегин (вновь займуся им),

Убив на поединке друга,

Дожив без цели, без трудов

До двадцати шести годов…»

Физиологически и психологически человек готов к вступлению в самостоятельную жизнь к 16—18 годам. Однако условия социального развития постиндустриального общества ломают этот ритм.

Осознание физиологической «взрослости» рождает у индивида потребность в признании социума. Но признание совершается только после того, как он получает возможность содержать самого себя и свою собственную семью.

Сегодня человек вступает в трудовую жизнь после 20, получает полную (социальную) самостоятельность лишь к 30.

Хорошо, когда возраст обретения самостоятельности совпадает с социальным признанием. В середине прошлого века это наступало, когда человек начинал «зарабатывать», т.е. в 15—17 лет. Если человек шел в ремесленное училище, трудовая жизнь начиналась в 14 лет (иногда в 13). Окончивший школу и не имевший около двух лет стажа до армии считался тунеядцем. Можно было поступить в институт, но в случае провала — обязательно трудоустройство. В противном случае во второй раз могут не принять документы.

Можно по-разному относится к этому. Но такой порядок совпадал с основными ритмами жизни. Сегодня же образуется разрыв между возрастом самоощущения самостоятельности и социальным признанием. Поэтому потребность в признании собственной значимости остается неудовлетворенной на протяжении 5—10 лет. Между тем известно, что чем дольше неудовлетворенность, тем болезненней она переносится.

Чем дольше длится разрыв, тем острее и конфликтней заместительные формы внешнего признания. Во многом именно это обстоятельство в армии рождает «дедовщину».

Не следует думать, что это уродливое социальное явление свойственно только современной российской армии. Она махровым цветом расцветала и в императорской, причем не только в армейских, но и в таких привилегированных ее подразделениях, как офицерские училища. Кстати, об армейских (флотских) проявлениях хорошо пишет Новиков-Прибой в своей «Цусиме».

Кн. Трубецкой Владимир Сергеевич. О дедовщине. Записки кирасира [223]

В Николаевском училище <...> Каждый юнкер старшего курса имел своего, так называемого «зверя», то есть юнкера-первокурсника, над которым он куражился и измывался, как хотел. Младший не только должен был тянуться перед старшим, оказывая ему чинопочитание — он обязан был исполнять самые нелепые прихоти и приказания старшего. Спали юнкера в общих дортуарах вместе — и старшие, и младшие. Бывало, если ночью старшему хотелось в уборную, он будил своего «зверя» и верхом на нем отправлялся за своей естественной нуждой. Это никого не удивляло и считалось вполне нормальным. Если старшему не спалось, он нередко будил младшего и развлекался, заставляя последнего рассказать похабный анекдот или же говорил ему: «Молодой, пулей назовите имя моей любимой женщины», или «Молодой, пулей назовите полчок, в который я выйду корнетом». Разбуженный «зверь» обыкновенно отвечал на эти вопросы безошибочно, так как обязан был знать назубок, как имена женщин, любимых старшими, так и полки, в которые старшие намеревались поступить. В случае неправильного ответа старший тут же наказывал «зверя», заставляя его приседать на корточках подряд раз тридцать или сорок, приговаривая: «ать — два, ать — два, ать — два». Особенно любили заставлять приседать в сортире у печки. «Молодой, пулей расскажите мне про бессмертие души рябчика», — командовал старший. И молодой, вытянувшись стрункой, рапортовал: «Душа рябчика становится бессмертной, когда попадает в желудок благородного корнета». Старшие, хотя были всего навсего только юнкерами, однако требовали, чтобы младшие называли их «Господин корнет». Иной раз старшему приходила в голову и такая фантазия: «Молодой! — приказывал он, — ходите за мной и вопите белугой!» И молодой «вопил белугой», неотступно следуя за старшим, куда бы он ни пошел, пока старший не командовал: «Отс-ста-вить!». Бывало, что старшие задавали младшим писать сочинения на самые невероятные темы, например, «Влияние луны на бараний хвост». И молодые беспрекословно исполняли всю эту чепуху, так как ослушаться приказания старшего юнкера не позволяла традиция.

<...>

Своим беспощадным цуком старшие закаливали младших, страшно дисциплинировали их, вырабатывая совсем особую бравую выправку, по которой чуть не за версту всегда можно было узнать николаевца. Училищное начальство и вообще офицерский состав училища относились к цуку скорее одобрительно и, если прямо его и не поощряли, то в лучшем случае смотрели на это сквозь пальцы, ибо сами в большинстве были питомцами этого замечательного училища, из стен которого, как это ни странно, в свое время вышел корнетом знаменитый поэт Лермонтов.

<...>

Как это ни кажется странным, но Николаевские юнкера чрезвычайно любили, даже обожали свое училище, и всякий офицер, выпущенный из его стен, потом еще долгие годы любил смаковать в товарищеской среде свои училищные воспоминания, которые всегда сглаживались тем, что всякий цукаемый первокурсник, на второй год превращался из цукаемого в цукающего. Да, в училище была особая публика — неунывающая, веселая, лихая, а главное — дружно сплоченная.

К слову, существует она и в армиях других стран.

Впрочем, явление «дедовщины» куда более фундаментально и многосторонне, чем это кажется на первый взгляд. Она существовала во все времена; в частности, процветала во всех закрытых учебных заведениях (кстати, и в женских). Всем странам известно явление дворового (уличного) хулиганства, когда старшие подростки обижают младших. И так далее. Все это тоже разновидность «дедовщины», и все эти разновидности порождены одним – органической потребностью в статусе. Просто эта потребность в разных сферах жизни молодого человека принимает разные формы. В глаза же обществу бросаются только самые безобразные, о других оно часто не подозревает.

Но и самую безобразную «дедовщину» сводить только к армейским отношениям неправильно. Заметим, явление «дедовщины» свойственно только молодому человеку. Это кардинальная особенность психологии, которая, главным образом, проявляется в подростковом возрасте, в возрасте так называемого тинэйджера». Но есть основания полагать, что здесь мы имеем дело с фундаментальной потребностью психики не только человека, но стадных животных вообще; именно благодаря ей «социальная организация» стада упорядочивается и кристаллизуется. Человек же наследует многие инстинкты, свойственные его предшественнику. Велика роль такого наследования и здесь. Со временем сама психика входящего в социальный мир подростка начинает требовать статуса, человек начинает испытывать настоятельную потребность в том, чтобы занять высокую рейтинговую позицию, но достичь ее до поры можно только одним путем, а именно: возрастным (а отсюда и физическим) превосходством.

В современном обществе возможность удовлетворить потребность в статусе часто не реализуется и до 30 (иногда и позже). Но в более зрелом возрасте негативные следствия неудовлетворенности принимают другие формы. Не в последнюю очередь именно эта потребность толкает подростка к бандитам: ведь это сразу дает ему известную власть над сверстниками, все они оказываются вынужденными заискивать перед ним, бояться его. Она же – в уже более зрелом возрасте – проявляется в бандитских повадках милиции. К слову, не только российской: скандалы, связанные с внутритюремными отношениями в американской тюрьме для пленных иракцев, – это именно их разновидность. Она же проявляется и в том самом «административном восторге», о котором говорил Достоевский и с проявлениями которого знаком каждый из нас.

Таким образом, межстатусные отношения, к каким относится и «дедовщина», еще требуют своего анализа. Сводить все только к личной распущенности и к каким-то «болезням» социума неправильно. Тем более неправильно видеть здесь следы национальных, расовых особенностей.

Проблемы «потребности в статусе» не исчерпываются только этой панорамой межстатусных отношений, которая развертывается как бы «по горизонтали» социальной жизни. Существует и «вертикальное» измерение, которое прослеживается в историко-культурных особенностях.

Так, например, бытует мнение, что западной цивилизации, в отличие от Востока, не свойствен деспотизм. Вернее свойствен, но в значительно меньшей степени, чем «нецивилизованным» народам. Многие склонны видеть здесь отличительные особенности не только национальных культур, но и «органики» самих наций, т.е. принципиальные, заложенные чуть ли не в генотипе, отличия человека Востока от европейца. Все это чушь. Если бы это было так, то теории, проповедующие превосходство одних наций, рас над другими, даже не претендуя на избыточную достоверность, имели бы под собой известные основания.

Скорее всего, та же склонность к деспотии свойственна и Западу. Просто Запад прошел принципиально иной исторический путь. Греция и Рим, оказались единственными, кто тесно сожительствовал с этнически чуждым элементом. Ни одна цивилизация в мире на протяжении тысячелетий не практиковала тех форм порабощения огромных чужеплеменных контингентов, которые, начиная с Греции и Рима, были органичны Европе.

Раньше мы говорили о том, что стремление к власти свойственно любому человеку вообще – это свойство его природы, проявление его потребности в творчестве. Ведь преобразование всего того, что его окружает, проявляется прежде всего в преобразовании социальной действительности, преобразовании самого человека. А значит, получая власть над другими, мы обретаем какие-то дополнительные возможности. Таким образом, в природе этого стремления нет ничего плохого, напротив, без этого инстинкта творческий потенциал человека едва ли сумел бы раскрыться в полной мере.

Разгадка деспотизма лежит здесь же – в творческих интенциях человека. Разумеется, он свойствен всем и свойствен в одинаковой мере. Просто западноевропейские народы, которые унаследовали культуру Греции и Рима, имели возможность отчасти удовлетворять потребность к власти за счет порабощения других народов, с которыми сожительствовали на одной территории. Гражданин греческого полиса, как и гражданин Рима на протяжении долгих столетий воспитывался как человек совершенно особого статуса, как человек, которому обязаны подчиняться все другие народы. Поэтому крайние формы проявления инстинкта власти по отношению к своим соплеменникам в эпоху античности не могли не смягчаться этим обстоятельством. Общая «сумма» тиранических наклонностей оставалась одной и той же, пусть и разбиваясь на два разных «пакета», оставалась неизменной. Что же касается Востока, то там господствовали другие условия социального общежития, и эти наклонности могли реализоваться лишь в одном «пакете» – только по отношению к своим. Столетия же накопления культурных традиций не могли не сказаться. Но фокусировать взгляд исключительно на достоинствах межстатусных отношений одной разновидности и не замечать пороков другой, значит, не видеть самой сути явлений.

Особенности процесса социализации, которые связаны:

– с инстинктивной потребностью в статусе и одновременно

– с невозможностью удовлетворить,

а также их влияние на развитие общественных институтов, рассмотрим отдельно.

4.2. Влияние особенностей современной социализации на институт семьи

В семье особенности современной социализации порождают обоюдный деспотизм:

— Мужчина, с его неудовлетворенной потребностью в признании собственной значимости пытается отыграть пропущенное в семье и требует особого «уважения» от жены и детей. Не возможность стать к тридцати фигурой, которая почитается обществом, другими словами, признанным специалистом, поколение неудовлетворенных своей социализацией рождает новую «иерархию» реально достигнутых статусов. В ней должность какого-нибудь розничного торговца (Универсам «Июнь»: прямо у эскалаторов на входе сидит холеный тридцатилетний мужик, торгует «электронными сигаретами) гордо именуется «менеджером по сбыту», начальника, в подчинении которого находится около десяти человек — «Генеральным директором».

Надо думать, что в семье они требуют именно такого отношения к себе, которое соответствует статусу крупного управленца.

— Женщина, в свою очередь, пытается наверстать упущенное и начинает играть роль «дамы» дома, требуя от своего мужа все то, что недополучила от социума. В особенности, если муж занимает более низкие статусные позиции, нежели те, на которые (как ей кажется) она сама, в силу своей харизмы, или своей привлекательности, могла бы претендовать.

Затягивающаяся социализация влечет за собой порождение заместительных компенсаторных форм общественного признания:

— завышение требований к избраннику (избраннице). Избранник (избранница) определяются не чувством, но статусными позициями; при этом часть последних как бы передается партнеру;

— ужесточение требований к церемониальной стороне ухаживания.

В свою очередь, завышенные требования порождают:

— род «комплекса неполноценности» партнеров: каждый боится собственного несоответствия. Как следствие — рост числа не вступавших в брак, а также одиноких людей, для которых недосягаема интимная сторона жизни.

— рост числа разводов вследствие несовпадения реальности и ожиданий от брака.

Таким образом, затягивающаяся социализация деформирует институт семьи, искажает социальное «Я» индивида, отрицательно сказывается на институте семьи, развитии общества.

4.3. «Женское» воспитание

На развитие института семьи в России оказала большое влияние Великая отечественная война. Она породила неполные семьи, «безотцовщину». Проблемы, порождаемые неполной семьей, хорошо известны. Но и рассмотренные выше препятствуют ее выздоровлению. Ведь распад семьи означает, что дети остаются с матерью, отец, как правило, ею и ее родственниками исключается из процесса социализации.

Между тем до сих пор воспроизводимый недуг семьи способствует своеобразной мутации общества.

4.3.1. Влияние «женского» воспитания на формирование творческого потенциала социума

В силу своей природы, женщина способна привить входящему в мир человеку по преимуществу только те ценности, которые значимы для узкой сферы семьи и близкого окружения. Но, кроме этого существует еще и большой мир социума в целом. Только мужчина, отец, способен подготовить ребенка к полноценному завершению социализацию, ввести его в широкий социальный контекст, и, начиная со школьного возраста, роль отца, мужчины развивается по экспоненте, роль женщины слабеет. Между тем «женской» становится не только семья, но и практически вся школа. А вот это негативным образом сказывается на развитии всего социума.

Следствие деформации общей системы ценностей, которые вызываются женским воспитанием, становятся заметными уже к завершению первичной социализации.

– Не получающий признания своих талантов бунтарь-мальчишка уходит к бандитам, поскольку это один из самых легких способов завоевать так нужный ему авторитет среди своих сверстников.

– Не ставший бандитом и не сумевший добиться признания в школе юноша становится жертвой армейской «дедовщины».

– Подавляющая часть «золотых» и «серебряных» медалистов – это девушки. Студенты многих престижных вузов, формирующих интеллектуальный и творческий потенциал нации, – они же.

Многое объясняется тем, что педагог-женщина самим инстинктом женщины придает излишне большое внимание усидчивости, примерности поведения, послушности, которые присущи девочке, и, напротив, излишне драматизирует непоседливость, бунтарство мальчишки.

Между тем назначение мужчины и назначение женщины не одно и то же. Мужчина призван созидать, женщина – хранить. Это не значит, что женщине в меньшей мере присуще творчество, просто свое творчество есть и в созидании, и в охранении. Но «творчество охранения» без «творчества созидания» способствует лишь застою.

Благодаря специфическому «женскому» воспитанию, которое длится от яслей до аттестата зрелости, развитие способности к созиданию, а следовательно, и тренда непрерывной модернизации общества, сдерживается. Напротив развитие способности к сохранению, а с нею и психологическая склонность к консерватизму, – гипертрофируется.

Разумеется, жизнь со временем берет свое. Но большей частью молодой мужчина начинает осознавать свою ценность (и получает возможность реализовать свои творческие силы) лишь после тридцати, когда он начинает значительно опережать женщину своим развитием в наиболее значимых отраслях общественной жизни. Что же касается женщины, то для нее многие двери открываются значительно раньше. Особенно если она обладает привлекательной внешностью. Сегодня по телевизору мы видим едва достигших тридцатилетия женщин среди заместителей генеральных директоров крупных компаний, полковниц-прокуроров и т.п. Мужчина (если ему не покровительствует никто) достигает этих ступеней карьерной лестницы лишь после сорока. Многие же из тех, чья инициатива и бунтарство подавлялись еще в детском саду и в школе, так и остаются неудачниками или аутистами.

Иммунность современного российского общества к модернизации не в последнюю очередь объясняется еще и этим: особенностями «женского» воспитания.

4.3.2. Отношения полов: деформация ценностей

Задача воспитания состоит, в частности, в том, чтобы привить человеку адекватную реакцию на ожидания не только социума в целом, но и противоположного пола. Между тем деформация семьи и преимущественно «женское» воспитание приводят к тому, что эта реакция претерпевает изменения.

Ведущая позиция женщины в социализации человека приводит к тому, что ребенку прививаются односторонние ценности; детям обоего пола открывают преимущественно «женские» ожидания, в каждом воспитывается ответ прежде всего на них. В конечном счете это проявляется в том, что уже ребенок, тем более подросток, тем более взрослый человек получает довольно развитое представление о долге мужчины перед женщиной, и самые туманные сведения об обратном. Любой мальчик, может сказать, что в обязанности мужчины входит оберегать, защищать женщину, во всем помогать ей, уступать ей место, открывать двери, подавать пальто, подавать руку и так далее, и так далее, и так далее… В свою очередь, любая девочка способна расширить любой, сколь угодно широкий перечень. Но никто из нас, ни мальчик, ни девочка, ни женщина, ни даже взрослый мужчина не знают практически ничего о составе встречных долженствований, то есть об обязанностях женщины перед представителем сильного пола.

В результате женщина вырастает в твердой уверенности в том, что вся мужская половина человечества в неоплатном долгу перед ней, в то время как она свободна от любых обязанностей. Брюсовское

…Ты — женщина, и этим ты права.

От века убрана короной звездной,

Ты — в наших безднах образ божества!

Мы для тебя влечем ярем железный,

Тебе мы служим, тверди гор дробя,

И молимся — от века — на тебя!

начинает пониматься ею чуть ли не буквально. Часто девушка и уж тем более познавшая власть своего пола молодая женщина не считает нужным уступать место, дорогу и т.п. даже пожилому человеку. Считающая вполне естественным и закономерным выказывать все знаки уважения своему отцу, вне дома она начинает претендовать на знаки внимания и заботы к самой себе, ждет его уступок для себя. И это при том, что вырабатывавшиеся тысячелетиями нормы общежития диктуют необходимость особых отношений между людьми, разделенными барьером поколений, независимо от пола.

Впрочем, здесь не только нормы общежития, но и императивы культуры. Не следует забывать, что все церемониальные танцы вокруг противоположного пола ведут свое начало от брачного ритуала. Знаки внимания, равно как их принятие (или, напротив, их отвержение) читаются еще и на подсознательном уровне. В конечном счете и то и другое служит сигналом готовности (или отказа) разделить постель. Но если культурная традиция ничем не пятнает мужчину, оказывающему знаки внимания той, кто годится ему в дочери, то на молодую женщину, которая принимает такое ухаживание, ложится тень компрометации. Неслучайно в старое время готовящихся к выходу в свет барышень специально учили тому, что можно и что нельзя принимать от мужчины.

Известно, что мужчина ощущает острую потребность в романтизации женщины; в его крови — совершать ради нее безумства, приносить дары, служить ей. Стихи Валерия Брюсова говорят именно (и только) об этом, а вовсе не о буквальном ранжировании полов. Но гармония отношений между ними может существовать только там, где все это является свободным даром сильного и благородного человека, поступком рыцаря. Между тем одностороннее воспитание подрастающего поколения приводит к тому, что женщина начинает видеть дар только там, где мужское приношение принимает какие-то экзотические формы или превышает «стандартные» размеры. Все обычное в отношениях между ними ощущается ею как должное, как некая дань, как регулярный налог, как обязательная плата за ее «неземную» красоту и столь же «неземную» природу.

Такое отношение не может не передаваться мужчине: и в его подсознании первичное возвышающее его же самого представление о нравственном долге перед женщиной постепенно трансформируется в оскорбительное представление о чем-то вульгарном — о плате. Поэтому нет ничего удивительного, что там, где снижается охранительное действие культуры, образ сошедшего ли в дольний мир ангела, сказочной ли принцессы, которым можно отдать свою жизнь, блекнет и сменяется абстракцией обыкновенного ширпотреба, товара, который становится доступным тотчас же по внесению в кассу установленного тарифа.

Здесь, в отличие от классической трагедии, гибнут не только герои,— рушится всё. Женщина, не желающая замечать в рутинном служении мужчины ничего рыцарственного, разочаровывается в любви. Но и в мужчине, вдруг сознающем, что его избранница привыкает видеть в нем простого данника, достоинства которого могут быть легко превзойдены (материальными ли возможностями, особенностями ли темперамента кого-то другого), происходят не менее драматичные перемены. Сходящие на землю ангелы видятся лишь искренне верующим в них, сказочные принцессы существуют только в окружении таких же сказочных рыцарей, а значит, там, где исчезают одни, превращаются в обыкновенных судомоек и другие. В итоге в «на небесах» заключавшемся союзе постепенно проступают черты какой-то нечистоплотной сделки, в которой одной стороне видится не вполне кондиционный товар, другой — оплата неполновесной монетой.

Словом, не в последнюю очередь именно вследствие этого воспитания никого ни к чему не обязывающие фольклорные откровения, вроде «все мужики сволочи», «хорошую вещь браком не назовут»… для все больших и больших масс разочарованных становятся чем-то нормативным, нередко же — обязывающим к ответному действию императивом.