Точки пересечения теории речевых актов и теории речевых жанров

В связи с тем, что терминология обеих теорий различна (при том, что о “терминологии” у М.М. Бахтина вообще можно говорить с большой натяжкой), параллели между ними видны не сразу. В то же время бросается в глаза большое сходство между так называемыми первичными речевыми жанрами М.М. Бахтина и рече­выми высказываниями в форме предложения, которые находятся в центре внимания ТРА и обозначаются как речевые акты.

Как в ТРЖ, так и в ТРА^[24] рассматриваются речевые высказывания во взаимодействии между говорящим и слушающим (ср.: [Бахтин 1996: 161-164]). При более детальном рассмотрении данная параллель вполне “укладывается” в концепцию максим речевого общения П. Грайса, которая не напрямую относится к ТРА, но очень близка к ней по своему духу и обычно трактуется вместе с ней. В данной концепции учитывается степень кооперативности между участ­ни­ками речевого взаимодействия и деятельность слушающего по раскрытию речевых импликатур. В рамках собственно ТРА фактор адресата охватывается прежде всего категорией перлокутивных актов. Однако в центре внимания таксономий речевых актов, основанных на интенциональности, находится всё же говорящий (ср.: [Searle 1983; Степанов 1981: 326; Демьянков 1981: 327])^[25].

М.М. Бахтин [1996: 164, 170, 197-198] неоднократно указывал на важность отношений между говорящим и слушающим, сложившихся как результат “turn-taking” в диалоге и определяемых ожиданиями говорящего: “В самом деле, слушающий, воспринимая и понимая значение (языковое) речи, одно­вре­менно занимает по отношению к ней активную ответную позицию...” [там же: 169].

Как в ТРА, так и в ТРЖ учитываются такие факторы, как ситуативный контекст и функциональная ориентация речевого высказывания. М.М. Бахтин рассматривает этот аспект как “сферу деятельности”: “<…> в каждой сфере деятельности вырабатывается целый репертуар речевых жанров, дифференцирующийся и растущий по мере развития и усложнения данной сферы” [там же: 159]. В целом ситуативный кон­текст и функциональность речевых высказываний определяются через стилистическую перспективу, которая понимается М.М. Бахтиным следующим образом: “Всякий стиль неразрывно связан с высказыванием и с типическими формами высказываний, то есть речевыми жанрами” [там же: 162-163]. <…> “Органическая, неразрывная связь стиля с жанром ясно рас­кры­вается и на проблеме языковых или функ­цио­наль­ных стилей. По существу языковые или функ­цио­нальные стили есть не что иное, как жанровые стили определенных сфер человеческой дея­тель­ности и общения” [там же]; “Где стиль, там жанр” [там же: 166].

Функциональный аспект, который М.М. Бахтин рассматривает в связи с понятием стиля, в фундаментальной работе Дж. Л. Остина о речевых актах отражен уже в названии How to Do Things with Words. И М.М. Бахтин, и вышеназванные представители теории речевых актов выдвигают цель / функцию как главный критерий для классификации высказываний. В этом бахтинская теория пересекается также с подходом Пражской школы и концепцией коммуникативной грамматики.

Наряду с этим М.М. Бахтин рассматривает целенаправленность речевых вы­ска­зы­ваний, которая в ТРА, и прежде всего у Дж. Л. Серля [Searle 1983], понимается как “интенциональность” (intentionality): “В каждом высказывании <…> мы охватываем, понимаем, ощущаем речевой замысел или речевую волю говорящего, определяющую целое высказывания, его объем и его гра­ни­цы. Мы представляем себе, что хочет сказать говорящий, и этим речевым замыс­лом, этой речевой волей <…> мы и измеряем завершенность выска­зы­вания. <…> Рече­вая воля говорящего осуществляется прежде всего в выборе определенного речевого жанра” [Бахтин 1996: 179].

Тот факт, что М.М. Бахтин колеблется между “замыслом” и “волей”, является только одним из примеров несовершенства его метаязыка и терминологии, по сравнению с ТРА.