2014-02-17
398
180
движения сыграла деятельность Цельтиса в Венском университете, где он обучал поэтике и риторике и объединял вокруг себя местных ученых и поэтов. В качестве приложения к изданной им «Германии» Тацита Цельтис обнародовал план обширного труда «Германия в образах», в котором намеревался изложить историю Германии, описать ее природу, а также обычаи жителей. Этот патриотический замысел оказал определенное воздействие на труды более поздних ученых («Космография» С. Мюнстера, 1543, и др.). Интересовался Цельтис и прошлым немецкой культуры; в одном из монастырей он нашел рукопись забытых в то время латинских драм немецкой монахини X в. Хротсвиты и издал их (1501).
Как поэт Конрад Цельтис превосходит современников пылким лиризмом. Нельзя сказать, что религиозные мотивы были ему совершенно чужды. Но, пожалуй, никто из немецких гуманистов не был в такой мере «язычником», как Конрад Цельтис. Гораций и Овидий являлись его наставниками. Даже собранию своих стихотворений дает он заимствованное у Овидия название «Amores» (1502). Узы прописной морали разрывает он с такой же решительностью, как и узы схоластики. Его вольномыслие тесно переплелось с жизнелюбием. И хотя в стихах поэта подчас ощущается груз эрудиции, в них много непосредственности и человеческой теплоты. Любовь — не единственная тема Цельтиса. Гуманист прославлял подвиг поэтов, озаряющих мир светом новых идей, призывал философов проникать в природу вещей, осуждал пороки католического клира, алчность курии, грабящей Германию, и молил бога положить конец разрушающему государство самоуправству князей, которые, «прикрываясь религией, полагают, что им все дозволено». Новые пути пытался Цельтис проложить и в области драматургической поэзии. В 1501 г. в присутствии императора Максимилиана была представлена сочиненная Цельтисом мифологическая пьеса о Диане «Ludus Dianae», очень нарядная и красочная, обильно насыщенная музыкой, пением и танцами. Императору Максимилиану была посвящена также разыгранная в Вене ренессансная аллегория, в которой Феб, Музы, Меркурий и Вакх слагают хвалу императору.
Примерно с конца XV в. в связи с ростом освободительного движения немецкий гуманизм приобрел характер решительный, подчас даже воинственный. Гуманисты все чаще откликаются на злобу дня. Сатира овладевает как прозой, так и поэзией. Талантливым поэтом-сатириком был, например, Эвриций Корд (ок. 1486—1535), врач и физиолог. Выходец из крестьянской среды, он в своих эклогах (1514) с негодованием изображал долю гессенских крестьян, угнетаемых господствующими сословиями, а в многочисленных эпиграммах (1517) осмеивал распутных клириков, лукавых астрологов, ханжей, лицемерно осуждавших нескромность античной поэзии, или ратовал за освобождение Германии от власти папского Рима.
Сатирическую поэму «Триумф Венеры» (1502) написал латинскими гексаметрами поэт, прозаик и ученый Генрих Бебель (1472—1518), сын бедного швабского крестьянина, с 1497 г. занимавший должность профессора поэзии и красноречия в Тюбингенском университете. В поэме, осмеивающей современные нравы, больше всего достается католическому клиру. С особенным рвением служат Венере церковники, начиная с папы и кончая монахами и монахинями. Силен сатирический элемент и в наиболее известном произведении Бебеля — «Сборнике очень веселых фацеций» (две первые книги — 1508, третья книга — 1512), содержащем много забавных анекдотов и историй. Хотя фацеции Бебеля написаны по образцу Поджо на латинском языке, они лишены изящества, которое присуще итальянскому автору. По манере и по духу они ближе к тяжеловесным немецким шванкам, чем к отточенным миниатюрам итальянца. В книгах Бебеля оживают различные слои немецкого общества. Здесь и горожане, и крестьяне, и феодальная знать, и духовенство. У всех свои недостатки, свои смешные стороны. Есть над чем посмеяться и у мужичков, из среды которых вышел автор. Пороки господствующих сословий не столь безобидны: епископы торгуют церковными должностями, в Риме царят плутовство и обман. Грабят бедняков и клирики, и рыцари, и знатные феодалы. При княжеских дворах процветают глупость, лесть и корысть, да и сами князья нередко грубостью и невежеством напоминают тупых ландскнехтов. Как и других гуманистов, Бебеля огорчало политическое неустройство Германии.
О том, с каким вниманием относится этот ученый латинист к народной культуре, свидетельствует его перевод на латынь немецких пословиц и поговорок (1508).
Не прошел мимо сатиры и Виллибальд Пиркхеймер (1470—1530), блестящий нюрнбергский патриций, человек высокообразованный (в 1488—1495 гг. он учился в Италии), покровитель наук и искусств, друг Дюрера, создавшего его портрет. Владея древнегреческим языком, особое внимание Пиркхеймер уделял популяризации эллинской философии и литературы. Творения Платона, Ксенофонта, Плутарха и Лукиана переводил он на латинский язык.
181
Немецкий перевод «Характеров» Теофраста посвятил он Дюреру. Смерть великого немецкого художника Пиркхеймер оплакал в проникновенной «Элегии на кончину Альбрехта Дюрера». Соревнуясь с Лукианом и Эразмом Роттердамским, оказавшим огромное влияние на многих гуманистов, написал он ироническую «Защиту и похвалу подагре» (1522), этой «болезни высших кругов». Когда обскуранты начали травлю Рейхлина, Пиркхеймер решительно выступил на защиту выдающегося гуманиста. Современники приписывали ему сатиру «Обструганный Экк» (1520), направленную против врага гуманистов — ингольштадтского богослова Иоганна Экка. Сатира изображает «врачевание» занемогшего богослова, которого сперва нещадно бьют, затем стригут, освобождая его голову от схоластического вздора, и, наконец, оперируют, извлекая из его нутра лицемерие, невоздержанность и прочие пороки.
Иллюстрация:
Альбрехт Дюрер.
Чертеж из трактата «Руководство к измерению»
Нюрнберг, 1525 г.
Даже Иоганн Рейхлин (1455—1522) — человек, всецело погруженный в науку, нашел время, чтобы написать по-латыни две сатирические комедии, из которых одна («Сергий, или Череп», 1496) разоблачала проделки монаха, обманывающего простоватых верующих, а другая, напоминающая французский фарс об адвокате Патлене («Хенно», 1497), осмеивала немецкие судебные порядки. Подобно Пиркхеймеру и другим видным гуманистам, Рейхлин отличался широтой научных интересов, переводил на латинский язык древнегреческие тексты, в том числе «Диалоги» Лукиана и «Батрахомиомахию». Его религиозно-философские взгляды, не укладывавшиеся в рамки католической догматики, тяготели к неоплатонизму. Полагая, что божественное следует искать в самом человеке, Рейхлин вслед за Николаем Кузанским видел своих соратников по вере и в античных философах, и в последователях мистического кабалистического учения. Когда же реакционные католические круги обрушились на старинные еврейские священные книги, требуя их уничтожения, Рейхлин смело выступил против церковных фанатиков, ратуя за свободу мысли и уважение к культурным ценностям (памфлет «Глазное зерцало», 1511, и др.).
Так разгорелся спор, взбудораживший всю страну и даже вышедший за ее пределы. Против Рейхлина были все, кто ненавидел свободную гуманистическую мысль. С особым рвением травили Рейхлина и его единомышленников профессора Кельнского университета Арнольд Тонгрский и Ортуин Граций. Кельнский инквизитор старательно добивался осуждения Рейхлина как еретика. Зато немецкого ученого поддерживали выдающиеся гуманисты многих стран. «Теперь весь мир, — писал гуманист Муциан Руф, — разделился на две партии: одни — за глупцов, другие — за Рейхлина». Как ни старались обскуранты, они не могли заглушить голосов, осуждавших тупой церковный фанатизм и все его порождения. Рейхлин стал знаменем передовых людей. На его стороне был весь цвет тогдашней культуры. Это дало Рейхлину возможность опубликовать в 1514 г. «Письма знаменитых людей», книгу, содержащую письма многих видных ученых, писателей
182
и государственных деятелей, разделяющих его взгляды.
Эта победа немецких гуманистов над лагерем обскурантов была во многом подготовлена энергичной деятельностью Эразма Роттердамского, который, хотя и не был собственно немецким писателем (см. о нем в разделе «Нидерландская литература»), сыграл выдающуюся, а в чем-то и решающую роль в развитии немецкого гуманизма. Он жил в ряде немецких городов, близко общался со многими немецкими учеными и писателями. Его огромный авторитет помогал им вести успешную борьбу за новое мировоззрение. Как сатирик он соприкасался с «литературой о дураках», столь характерной для немецкой литературы XV—XVI вв. Его совершенный латинский язык, освобожденный от средневековых варваризмов, служил образцом для немецких гуманистов, предпочитавших писать на языке Древнего Рима. Его обращение к подлинному тексту Евангелия, искаженного в каноническом латинском переводе Вульгаты, а также его богословские штудии, направленные против католического догматизма и внешней церковной обрядности, выдвижение на первый план человека и его нравственного мира сыграли большую роль в идейной подготовке Реформации. Впрочем, среди активных сторонников Рейхлина мы не находим Эразма, высоко ценившего немецкого ученого, но не принявшего участия в горячей схватке враждующих лагерей.
182
«ПИСЬМА ТЕМНЫХ ЛЮДЕЙ»
Борьба была в самом разгаре, когда появилось произведение, нанесшее сокрушительный удар обскурантам. То были остроумные «Письма темных людей» (часть I — 1515, часть II — 1517), сочиненные группой гуманистов в посрамление кельнских теологов и их приспешников. Одним из главных авторов сатиры, видимо, являлся Крот Рубеан (ок. 1480 — ок. 1539), известный ученый, сын бедного тюрингского крестьянина. Ему помогал Герман Буш (1468—1534), ученик видного нидерландского гуманиста Рудольфа Агриколы. В составлении II части «Писем...» деятельное участие принимал Ульрих фон Гуттен. Впрочем, может быть, авторов было и больше.
Сатира задумана как своего рода аналогия «Письмам знаменитых людей», изданным Рейхлином. Различные обскуранты, как действительно существовавшие, так и вымышленные, якобы пишут магистру Ортуину Грацию, духовному вождю противников Рейхлина. Среди них нет людей знаменитых, прославившихся на поприще литературном или научном. Это все люди мелкие, захолустные, рядовые (obscuri viri собственно и означает: неизвестные, рядовые люди). Но эпитет «темные» намекает также на их невежество. Это настоящие обскуранты, питающие лютую ненависть к гуманизму. Гуманисты хорошо знали своих противников. Они столь умело воссоздали их убогий душевный мир, что многие были введены в заблуждение, приняв «Письма» за подлинное творение антигуманистического лагеря. Иные незадачливые обскуранты даже радовались тому, что увидела свет книга, написанная их идейными соратниками.
Между тем «Письма темных людей» — тонкая сатира, один из самых блестящих образцов европейской сатирической литературы эпохи Возрождения. Обобщенные портреты обскурантов не только отталкивающи, они правдивы. Авторы осмеивают интеллектуальное и моральное убожество схоластов. Тупо кичась своими обветшалыми знаниями, они никакого представления не имеют о Гомере, (II, 44), а «Метаморфозы» Овидия по старинке объясняют «четырьмя способами, а именно: натуралистически, литературно, исторически и спиритуалистически, чего все светские поэты не умеют» (I, 28). Гуманистов они ненавидят и боятся. Их страшит реформа университетского образования, и они делают все, чтобы воспрепятствовать проникновению в университеты передовых идей. Их головы забиты уймой церковных текстов, которыми они по любому поводу, а то и без повода пересыпают свою деревянную, топорную речь. Единодушно признавая творения Рейхлина достойными уничтожения, одни обскуранты посылают «Глазное зерцало» на виселицу, другие полагают, что поскольку эта книга еретическая, «а все еретики заслуживают сожжения на костре», то ее следует сжечь (II, 30). И конечно, нет ничего удивительного в том, что у таких наставников становится все меньше и меньше учеников. Мыслящая молодежь предпочитает посещать занятия ученых-гуманистов.
Весьма неприглядна и частная жизнь обскурантов. Крикливые обличители светской морали гуманистов, они скрывают под монашеской рясой различные пороки. Обычны у этих лицемеров и кутежи, и попойки, и любовные похождения. И все это поражает своей пошлостью, мелкотравчатостью, тупостью. При этом магистры чтут папские декреталии, педантично соблюдают церковные обряды и поэтому считают себя образцовыми христианами.
Их письма представляют собой забавную смесь немецкого языка и самой вульгарной, «кухонной» латыни. Они безвкусны решительно во всем: и когда сочиняют жалкие вирши, и когда коряво излагают свои скудные мысли,
183
и когда, желая прослыть людьми утонченными и остроумными, предпосылают письмам пространные обращения, вроде следующих: «Николай Люминтор шлет столько поклонов магистру Ортуину Грацию, сколько в продолжение года родится блох и комаров».
От письма к письму растет толпа темных людей. В чем-то они, конечно, различны, но в своем духовном убожестве похожи один на другого. Они как бы созданы для того, чтобы над ними посмеялись умные сатирики. Но сатира поражала не только схоластов. Порой она сильно ударяла по римско-католической церкви и монашеству, ее главной опоре. Особенно это заметно во II части «Писем...», появившейся в год Реформации. Монахи здесь характеризуются как алчные и сластолюбивые тунеядцы, приносящие большой вред немецкому народу. В письме 63-м II части магистр Иоганн Швейнфуртский говорит ученику гуманиста Вимпфелинга: «Ваш учитель Вимпфелинг очень заблуждается, коли он пишет против монахов, так как монахи знамениты своей ученостью, святостью и приносят много пользы. У церкви нет теперь других столпов, кроме монахов», на что его собеседник задорно отвечает: «Я делаю различие между монахами, так как их можно подразделить на три разряда: во-первых, святые и приносящие пользу, но они теперь уже на небе; во-вторых, не приносящие ни вреда, ни пользы — их изображения в церквах; а в-третьих, те, которые теперь до сих пор живы, — они очень вредны, и, конечно, они не святые, так как они более горды, чем любой мирянин, и вдобавок большие охотники до денег и красивых женщин».
Столь резко и прямо о духовном мракобесии и обскурантизме в Германии не писали ранее. Понятно, что обскуранты всполошились. Сам Ортуин Граций ринулся в бой, опубликовав бесталанные «Сетования темных людей» (1518), еще раз доказавшие, что у «темных людей» ничего не было за душой, кроме злобы и тупой ненависти ко всему передовому. Гуманисты торжествовали. Их противники стали всеобщим посмешищем. Царству воинствующего обскурантизма был нанесен сильный и меткий удар.
183
УЛЬРИХ ФОН ГУТТЕН
Одним из авторов «Писем темных людей» был франконский рыцарь Ульрих фон Гуттен (1488—1523), талантливый сатирик и публицист. Среди немецких гуманистов он выделялся своей кипучей энергией. Непримиримый противник папского Рима и княжеского самодержавия, он всегда готов был броситься в гущу схватки, отстаивать свои идеалы не только пером, но и мечом. В лице Гуттена на смену кабинетному ученому пришел гуманист-трибун и воин. Сам Гуттен любил себя сравнивать с Улиссом, много испытавшим на своем веку. Действительно, жизнь его текла бурно. «Золотая середина», издавна манившая малодушных филистеров, не могла стать его жизненной целью. Зато гордые слова Юлия Цезаря «Jacta est alea» («Жребий брошен») были ему близки и понятны. С 1517 г. эти слова стали его постоянным дивизом. «Ich hab’s gewagt» («Я дерзнул!») — звучали они в переводе на немецкий язык. Таким поэтом-воином, готовым ринуться в битву, и изображен Ульрих фон Гуттен на известной гравюре 1521 г. На нем рыцарские латы, голову его украшает лавровый венок, а правая рука уже готова извлечь меч из ножен.
Гуттен с успехом разрабатывал такие литературные формы, как сатирический диалог, инвективу или эпиграмму. Обращался он также к лирической и дидактической поэзии, особенно в ранние годы, но все эти произведения, в том числе латинская дидактическая поэма «Об искусстве поэзии» (1510), высоко оцененная учеными-гуманистами, в настоящее время почти забыты. Зато обличительные творения Гуттена заняли прочное место в истории мировой литературы. Они и дали основание К. Марксу в известном письме к Лассалю от 19 апреля 1859 г. назвать Гуттена «чертовски остроумным» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 29, с. 484).
Первым значительным публицистическим произведением Гуттена можно считать его пять латинских «Речей» (1515—1519), направленных против герцога Ульриха Вюртембергского, известного жестокостью и тираническими замашками. Поводом к написанию речей явилось вероломное убийство герцогом в 1515 г. своего приближенного Ганса фон Гуттена, двоюродного брата писателя. В дворянских кругах это убийство вызвало взрыв негодования. Как родственник убитого и как представитель оскорбленного рыцарского сословия Ульрих фон Гуттен решительно выступил против вюртембергского князя. Обращаясь ко всем немцам, еще не утратившим «любви к свободе», он требовал примерного наказания коронованного злодея, призывал подданных князя свергнуть с престола тирана, установившего в Вюртемберге «разбойничью систему» гнета и насилия. Под пером Гуттена трагический эпизод, разыгравшийся при Вюртембергском дворе, превращался в событие большого политического значения. Осуждение герцога Ульриха, которого так упорно добивался Гуттен, обращаясь не только к власть имущим, но и к широким общественным кругам, должно было набросить узду на княжеское
184
своеволие и тем самым содействовать консолидации Германии. В «Речах» ощутимо стремление Гуттена выйти на простор большой политики. Тема фамильной беды разрастается в тему беды национальной. Ганс фон Гуттен погиб от руки тирана, но Германия не должна погибнуть от княжеской тирании. В немецкой гуманистической литературе впервые прозвучал голос трибуна, посмевшего бросить вызов одному из могущественных потентатов. К этому следует добавить, что «Речи» явились выдающимся образцом ораторской прозы, заставляющей вспомнить элоквенцию античных ораторов.
Иллюстрация:
У. фон Гуттен. «Фаларизм»
Титульный лист. Майнц, 1517 г.
Другим врагом «немецкой свободы» Гуттен считал римско-католическую церковь; не случайно он был одним из авторов «Писем темных людей». «Господь, всемилостивейший и всемогущий, да сотворит, — писал он в 1518 г., — чтобы сгинули и пропали те, кто встал на пути возрождающихся наук, дабы поднялись, наконец, свежие поросли талантов и добродетелей, которые так много раз вытаптывали эти люди!» И Гуттен радовался, когда видел, что, несмотря на все усилия «темных людей», немецкая гуманистическая культура ширилась и росла. Хорошо известны его слова, воплощающие душевный порыв людей эпохи Возрождения: «Какая радость жить... науки процветают, умы пробуждаются; ты же, варварство, возьми веревку и приготовься к изгнанию!» (Из письма В. Пиркхеймеру от 25 октября 1518 г.). Но Гуттен обрушивался на католическую церковь не только потому, что она противодействовала культурному прогрессу. Он обвинял церковь в том, что она грабила Германию, препятствовала ее политическому укреплению и унижала ее национальное достоинство. А Гуттен был чувствителен ко всему, что, как казалось ему, умаляло национальное величие отчизны. Посетив в 1516 г. папский Рим, который, как и на Лютера, произвел на него самое удручающее впечатление, Гуттен в ряде латинских эпиграмм, обращенных к Кроту Рубеану и императору Максимилиану, заклеймил дела и дни Вечного города. Здесь, где некогда жили Курций и Метелл, все утопает в роскоши и разврате. Пора бы уж Германии понять, что она стала жертвой этих хищных корыстолюбцев!
С годами антикатолическая сатира Гуттена становилась все более беспощадной. В этом отношении примечательны язвительные «Диалоги» (1520), относящиеся уже к началу Реформации.
Ряд диалогов, наиболее остроумных и хлестких, касается непосредственно папской курии и ее клевретов. Так, в диалоге «Лихорадка II» идет речь о конкубинате (т. е. греховном сожительстве католических клириков), этой поповской «лихорадке», сотрясающей духовное сословие. С распутством рука об руку идет алчность. Гуттен уверен, что недалек тот день, когда немцы откажутся тащить на своей спине эти тысячи и тысячи попов — племя праздное и в большинстве своем никчемное, «способное лишь пожинать плоды чужих трудов». Пусть император «обуздает их страсть к роскоши и положит конец позорным нравам и привычкам». Но «сначала надо бы очистить Рим — рассадник этих злых бедствий». Из следующего диалога — «Вадиск, или Римская троица» — читатель узнает, что, собственно, Гуттен имел в виду. Беседу в диалоге ведут Гуттен и Эрнгольд. Оба негодуют по поводу алчности Рима. Из оплота благочестия папский Рим превратился в вертеп разбоя, разврата и других пороков. По словам Вадиска, побывавшего в Риме, насилием, хитростью и лицемерием папство подчиняет себе христианский мир. Тремя вещами торгуют в Риме: Христом, духовными должностями и женщинами. Три вещи приносят из Рима паломники: нечистую совесть, испорченный желудок
185
и пустой кошелек. Тремя вещами владеет Рим: папой, старинными зданиями и безграничной алчностью. Тремя вещами переполнен Рим: шлюхами, попами и писцами — «к величайшему убытку тех, у кого обманом и силою вымогают деньги на содержание этой чумы, этой банды никчемных и прожорливых бездельников». Зато трех вещей боятся больше всего в Риме: единодушия немецких государей, рассудительности народа и того, что обманы папистов «выходят на свет божий». Папы давно отреклись от Евангелия. С наглостью бесчинствуют паписты в Германии, «услаждая себя кровью и по́том немцев». Гуттен исполнен решимости говорить суровую правду: «Будешь говорить ей правду?» — спрашивает его Эрнгольд. «Да, буду, — отвечает Гуттен, — хотя бы мне грозили оружием и самой смертью!»
Завершается книга диалогом «Наблюдатели», в котором осмеивается папский легат Каэтан, прибывший в Германию ради приумножения земных благ римской курии. Он так привык к беспрекословному повиновению, что даже бога Солнца, наблюдавшего с небес за немецкими делами, отлучает от церкви за то, что тот плохо согревал его холеное тело. Попутно Гуттен касается различных сторон тогдашней жизни и с откровенной неприязнью говорит также о купцах, которые наводняют Германию иноземными товарами, прививают вкус к роскоши и изнеженности. Только рыцарство хранит еще заветы вольнолюбивой старины и не утратило былой немецкой честности.
«Диалоги» встретили горячий отклик в оппозиционных кругах. Реформация уже началась. Положение в стране с каждым днем становилось все более напряженным. Гуттен продолжал наносить удары по врагу. «Примитесь за дело, достойные немцы! Настало время, восстаньте, чтобы обрести свободу», — взывал он в стихотворной «Жалобе и предостережении против непомерного нехристианского насилия папы и недуховного духовенства» (1520). Стихотворение это Гуттен написал на немецком языке: он хотел, чтобы голос его был услышан всей страной. С этой целью он перевел на немецкий язык свои диалоги и писал по-немецки новые произведения, в том числе мужественную «Новую песню» (1521).
Иллюстрация:
У. фон Гуттен. «Диалоги»
Титульный лист работы Ганса Бальдунга Грина.
Страсбург, 1521 г.
Когда же в 1522 г. ландауский союз рыцарей под руководством Франца фон Зиккингена поднял восстание против курфюрста архиепископа Трирского, Гуттен принял в нем деятельное участие, надеясь, что инсургенты силой рыцарского меча проведут в Германии имперскую реформу. Но эта реформа была бы в тех исторических условиях утопической и даже реакционной, поскольку на первый план она выдвигала рыцарское сословие, уже сыгравшее свою историческую роль. Чрезвычайно актуальной и прогрессивной была сама идея политической консолидации за счет упразднения власти территориальных князей и освобождения страны от гнета папского Рима. Незадолго до восстания Гуттен опубликовал латинские «Новые диалоги» (1521), в которых выступают Лютер и Зиккинген, говорящие о задачах антипапского освободительного движения. Наиболее ярким диалогом является «Булла, или Крушибул». В нем папская Булла, осуждающая Лютера и его единомышленников, нападает на германскую Свободу; привыкнув считать ее своей рабыней, она и на этот раз прибыла из-за Альп, чтобы ввергнуть германскую Свободу в оковы «и опутать Германию сетями позорного рабства». «Молю вас, германцы! — взывает Свобода. — Не оставьте, сограждане! Спасите несчастную Свободу. Отважится ли кто оказать мне поддержку?» Таким человеком оказывается сам Гуттен. Он вступает в единоборство с Буллой,
186
набитой обманами, хитростями, кознями, интригами, ложью, вероломством, преступлениями и злыми замыслами. Нанося Булле удары, он призывает всех патриотов выступить на защиту отечества, а когда во главе вооруженных рядов появляется Зиккинген, Гуттен выражает уверенность, что правое дело наконец победит. Разве на помощь рыцарю не поспешат «вольные простолюдины и все свободные и отважные люди» империи? «Слава богам! — восклицает он. — Германия опомнилась и хочет быть свободной!»
Но, несмотря на пламенные призывы Гуттена, восставших рыцарей не поддержали ни бюргеры, ни крестьяне. Восстание окончилось неудачей. Зиккинген был смертельно ранен, Гуттен бежал в Швейцарию, где вскоре и умер.
В творчестве Гуттена литература немецкого гуманизма достигла своей вершины. В дальнейшем немецкий гуманизм уже не выдвигал таких ярких и крупных фигур. Более того, он начал угасать, поскольку исторические условия оказались крайне неблагоприятными. Бюргерство, напуганное революционным движением масс, капитулировало перед князьями. Реформация и Контрреформация почти с равным ожесточением преследовали гуманистическое вольномыслие.
186
ЛИТЕРАТУРА НА НЕМЕЦКОМ ЯЗЫКЕ
ПЕРЕД РЕФОРМАЦИЕЙ
Одновременно с литературой, создававшейся гуманистами преимущественно на латинском языке, продолжала развиваться литература на языке немецком. Гуманисты Германии шли по пути, который был проторен бюргерско-демократической словесностью XIV—XV вв. Но они в то же время правильно ощущали «старомодность» современной литературы на немецком языке. Ведь не только в XV, но и в XVI в. немецкая литература сохраняла многие средневековые «готические» черты, как, впрочем, и немецкое изобразительное искусство, что может быть объяснено не только известным консерватизмом, но и желанием опереться на национальные традиции, тесно связанные с культурой городов, достигших в Средние века замечательного расцвета. Впрочем, литература эта вовсе не была однообразной и косной, она откликалась на веяния времени, а ее демократическая непосредственность и лубочная красочность подчас производят большее впечатление, чем сухость иных латинистов.
В немецкой литературе XV и начала XVI в. слышались отзвуки средневекового шпильманского и куртуазного эпоса. Известные и неизвестные нам авторы перекладывали в прозу рыцарский роман, главным образом французского происхождения («Прекрасная Мелузина», 1456; «Понт и Сидония», 1483; «Тристан и Изольда», 1484; «Герцог Эрнст», 1493, и др.) Их переложения получили со временем большое распространение в качестве своего рода «народных книг», пользовавшихся огромной популярностью. Такие книги, как «Прекрасная Мелузина», повествовавшая о принцессе, принимавшей облик наяды, или более поздняя книга о любви провансальского рыцаря Петра Серебряные Ключи и неаполитанской принцессы Магелоны («Прекрасная Магелона», 1535), трогали сердца читателей волнующим рассказом о самоотверженной любви и высокой доблести.
Но, конечно, немецкая повесть, обращавшаяся к рыцарским сюжетам, не могла не испытать на себе воздействие собственно бюргерских взглядов. Так в повести Елизаветы Нассау-Саарбрюкенской «Гуг Шаплер» (изд. 1500), восходящей к французскому источнику, не только осуждался произвол высокомерных феодалов, но и с сочувствием сообщалось, как племянник парижского мясника Гуг Шаплер (Гуго Капет, X в.) стал королем Франции.
Большое значение для последующего развития немецкой литературы имели традиции шванковой и сатирико-дидактической литературы, которые несли с собой неиссякаемые россыпи народного карнавального смеха и неистребимый дух оппозиции. И шванки, и поучительные «зерцала», утвердившиеся в немецкой литературе со времен Гуго Тримбергского, продолжали играть активную роль в немецкой литературе эпохи Возрождения. Даже гуманисты, драпировавшиеся в античные одежды, не были в конце концов чужды этой действительно во многом наивной словесности. Взять хотя бы латинские фацеции Г. Бебеля. По своему характеру они весьма близки к грубоватым, а подчас и топорным немецким шванкам. Старинному карнавальному озорству не чужд и автор «Обструганного Экка». И даже блестящие диалоги Ульриха фон Гуттена перекликаются не только с Лукианом и Плавтом, но и с немецкой сатирой Позднего Средневековья, разрабатывавшей антиклерикальную тему. Шванки и плутовские повести не только охотно читались в народной сфере; безвестные писатели продолжали создавать многочисленные произведения в этом духе. «У немногих народов можно встретить такую коллекцию, — писал молодой Ф. Энгельс о народных книгах шванкового характера. — Это остроумие, эта естественность замысла и исполнения, добродушный юмор, всегда сопровождающий едкую насмешку, чтобы она не стала слишком злой, поразительная комичность положений — все это, по правде сказать,
187
могло бы заткнуть за пояс значительную часть нашей литературы» (Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений М., 1956, с. 348).
Из народных книг этого рода наибольшую известность приобрела «Занимательная книжка о Тиле Эйленшпигеле» (1515). Героем этой «занимательной книжечки», содержащей около ста шванков, является веселый подмастерье Тиль Эйленшпигель (или Уленшпигель), способный перехитрить носителей самодовольной тупости, корысти и несправедливости и посмеяться над ними. Есть основания полагать, что у него был исторический прототип. Предание гласит, что в XIV в. в Германии жил озорной бродяга и подмастерье по имени Тиль, шутовские проделки которого запомнились людям. Со временем история Тиля обросла эпизодами, заимствованными из различных книжных и устных источников. Бюргерская литература питала пристрастие к ловким и смышленым простолюдинам, оставлявшим в дураках больших господ. Все эти ловкачи и плуты ничем не напоминали героев рыцарского романа. Их сила заключалась в изворотливом уме, неукротимой энергии и лукавстве. Героя бюргерской литературы окрыляло веселье и вера в успех.
