double arrow

Эпосы Средней Азии и Кавказа 22 страница

Если исходить из немецких масштабов, то следует признать, что немецкая драма XVI в. достигла определенных успехов. Причем это относится не только к пьесам светского характера (Фришлин и др.), но и к библейским драмам, не лишенным подчас бытовых черт, житейской непосредственности. Несомненной живостью отмечена, например, пьеса Буркарда Вальдиса «Притча о блудном сыне» (1527), содержащая ряд выразительных сцен, рисующих веселую жизнь молодого вертопраха, наделенного характерными чертами немецкого бюргера XVI в.

К дидактическим жанрам, наиболее популярным в XVI в., относится также басня. В бюргерской литературе она с давних пор занимала видное место. Эпоха Реформации вдохнула в нее новую жизнь. В роли баснописца выступал сам Лютер («Эзоповы басни», 1530, изд. 1557). Одаренными баснописцами были лютеранские пасторы Эразм Альбер (ок. 1500—1553) и вышеупомянутый Буркард Вальдис (ок. 1490—1556). В 1534 г. вышел из печати первый сборник Альбера, включавший 17 басен. В 1550 г. появилась окончательная редакция сборника под названием «Книга о добродетели и мудрости, содержащая 49 басен, большею частью заимствованных из Эзопа и украшенных рифмами». В 1548 г. увидел свет «Обновленный Эзоп, переложенный в стихи» Б. Вальдиса. Поэты смотрят на басню, как на испытанное средство вразумления «легкомысленных людей»,

194

до которых не доходят строгие слова проповедника.

Понятно, что у обоих поэтов, ревностных лютеран, встречаются выпады против папства и католического клира. В басне Э. Альбера об осле в львиной шкуре осел обозначает римского папу, стремящегося к земному господству, а М. Лютер показывает всем ослиные уши этого мнимого льва. Однако чаще всего баснописцы касаются нравственных изъянов, не выходя за пределы повседневных житейских явлений. Их идеалы подчас окрашены в филистерские тона. В басне «О двух братьях» Вальдис противопоставляет гуляке и моту, расточающему отцовское наследство, рачительного хозяина, умеющего умножать добро. В басне «О лягушке и быке» поэт советует людям отказаться от несбыточных мечтаний и понять, что глупо «выступать против более сильного». Но есть в баснях бюргерских поэтов отзвуки народной мудрости, привлекательная живость и естественность в изображении немецкой жизни. Сельский пастор Альбер охотно касается деревенского быта, в то время как горожанин Вальдис обнаруживает превосходное знание быта городского. Нередко басни Вальдиса превращаются в веселые шванки. Вместо зверей в них выступают обыкновенные люди. Одна колоритная жанровая сценка следует за другой. Тут и находчивые простолюдины, оставляющие в дураках алчного попа, и распутные монахи, и вороватые портные, и ярмарочные шарлатаны, и смышленые школяры, ловко надувающие доверчивых поселян («О школяре и мельнике»).

Многие немецкие писатели XVI в. питали склонность к шванку. Этот старинный жанр именно в XVI в. достиг расцвета. Вначале он был довольно тесно связан с традициями Средних веков. Это чувствуется хотя бы в книге францисканского проповедника Иоганнеса Паули (ок. 1455 — ок. 1530) «И в шутку, и всерьез» (1522), состоящей из небольших рассказов назидательного характера, почерпнутых из различных источников. К таким «прикладам», то серьезным, то забавным, охотно обращались проповедники, стремившиеся сделать проповеди более наглядными и привлекательными. Шванки Паули сродни анекдотам, повествовательный элемент в них сведен к минимуму, зато дидактическая тенденция выражена ясно. Со временем шванки становятся более «литературными», свободными, далекими от проповеднической кафедры. Впрочем, уже с самого начала в них жил озорной дух карнавала, они были связаны с шутовскими сказами и веселым народным острословием. В суровые годы Реформации шванк уступил место публицистическим жанрам, более соответствовавшим требованиям религиозной и социальной борьбы. Зато с середины XVI в. шванки буквально наводняют немецкую литературу. Утомленные конфессиональной полемикой, читатели с жадностью набрасываются на сборники шванков. В 1555 г. появилась «Дорожная книжечка» одаренного прозаика и поэта Иорга Викрама (ок. 1505 — ок. 1562). За ней последовала вереница книг, написанных разными авторами: «Общество в саду» (1556) Якоба Фрея, «Развлечение в пути» (1557) и «Вторая часть Общества в саду» (ок. 1560) Мартина Монтана, «Книжечка отдыхающих» и «Катципори» (1558) Михаэля Линденера, «Книжечка для чтения на ночь» (1558) Валентина Шумана, «На карауле» (1560) Бернгарда Герцога и, наконец, семитомный сборник шванков «Средство от тоски» (1563—1603) Ганса Вильгельма Кирхгофа.

Если благочестивый Паули видел свою задачу в «исправлении людей», то авторы шванков середины и второй половины XVI в. больше заботились об их развлечении. Викрам, например, заявлял, что его книжечка «выпущена в свет исключительно ради забавы, а не ради того, чтобы кого-то поучать и наставлять либо выставлять на позор, подвергать глумлению и насмешке». Вниманию читателей предлагалось немало «хороших шванков и историй, какие обычно от нечего делать рассказываются во время путешествий по воде и по суше, а также в цирюльне и банях, дабы развеселить тех, чей дух охвачен тягостной меланхолией».

Нельзя сказать, что шванки вовсе лишены сатирических тенденций. Их авторы охотно посмеиваются над распутством и невежеством католического клира. М. Монтан, например, протестовал против самоуправства господ, выжимающих последние соки из бедных тружеников, а Кирхгоф осуждал князей, ввергающих страну в пучину междоусобных войн. У Кирхгофа, писавшего в период усилившейся католической реакции, эта насмешка даже превращается в злую издевку. Встречаются среди шванков и грустные, и даже трагические истории, почерпнутые из немецкой повседневной жизни или итальянских новелл (например, у Викрама). Но в основном шванки наполняет смех, веселый, лишенный желчи и яда. Авторы любят порассказать о забавных проделках. Ловкий мошенник, чтобы не платить долгов, притворяется умершим от чумы (Викрам). Изобретательные студенты оплачивают пирушку какой-нибудь лживой историей (Шуман). Шванки тяготеют к анекдоту, к фарсовым ситуациям. Немалое место занимают соленые шутки, потасовки, грубые забавы,

195

связанные с физиологическими отправлениями человека. Этот площадной комизм, далекий от сумрачного церковного ригоризма, был связан с народным жизнелюбием. Но проскальзывали в нем также черты того «грубианизма», о котором К. Маркс в статье «Морализирующая критика и критизирующая мораль» писал, как о проявлении «честного сознания самодовольного добродетельного обывателя» XVI в. (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 4, с. 292).

К XVI в. относится возникновение прозаического бюргерского романа. Правда, еще не совсем ясны границы, отделяющие его от народных книг. Черты бюргерского романа присущи, например, народной книге «О Фортунате и его кошельке» (1509). Книга повествует о сыне разорившегося бюргера Фортунате, который мудрости предпочел богатство и тем самым обрек себя и своих близких на трагические испытания и злоключения. Волшебные мотивы переплетаются с выразительными бытовыми зарисовками, знакомящими читателя с жизнью различных социальных слоев. Традиции народных книг, особенно тех, которые были связаны с куртуазными повествованиями Средних веков, проступают в бюргерском романе Иорга Викрама «Золотая нить» (1557). Героем романа является сын бедного пастуха Лейфрид. Автор делает все, чтобы как можно выше поднять в глазах читателей молодого простолюдина. Фортуна благоволит к герою романа. За подвиг, решивший исход войны, король возводит его в рыцарский сан, после чего Лейфрид сочетается браком с прекрасной Англианой, дочерью могущественного графа, и сам вскоре становится графом. Так по воле автора награждены достоинства крестьянского сына, который на вершине могущества не забывает о родителях. Мудрого купца Германа, воспитавшего его как родного сына, Лейфрид делает своим первым советником, хорошо зная, что тот станет подлинным отцом бедняков.

В этом раннем бюргерском романе личные достоинства человека торжествуют над сословными прерогативами. Даже суровый граф, решивший первоначально убить Лейфрида, чтобы предотвратить неравный брак, позорящий его феодальную честь, высказывает суждения, оправдывающие любовь молодых людей: «Ведь и Давид был низкого происхождения, а Саул ему все-таки отдал свою дочь». Ведущая тема романа — любовь — раскрывалась как тема естественного равенства людей. Чувство Лейфрида не уступало в глубине и благородстве любви графини Англианы. Влюбленная девушка не искала в Лейфриде знатности, богатства и высокого положения. Она полагала, что Лейфрид такой, какой он есть, «вполне достоин королевы». Человеческое перевешивает в романе сословное. И в этом заключалась его привлекательность для широких читательских кругов (до конца XVII в. роман выдержал десять изданий).

Стремление изобразить в «Золотой нити» идеальные чувства связано с поисками более «идеальной» формы. Герои Викрама изливают свои чувства в изысканных монологах и письмах. Их украшенная речь далека от грубоватой речи шванков, пересыпанной забористыми словечками. Красноречие автора проявляется в пристрастии к блесткам гуманистической риторики, в плавных ритмах округленных периодов. В бюргерской литературе XVI в. появилось произведение, которое не только сохраняло некоторые черты куртуазной литературы Средних веков, но и прокладывало пути повествовательной прозе XVII в.

С середины XVI в. начали выходить новые народные книги. В них снова зазвучал веселый площадной смех, заглохший было в первые годы Реформации. Среди книг комического содержания выделяется народная книга о шильдбюргерах (1598), приобретшая огромную популярность. Ф. Энгельс писал об этом произведении: «У кого из современных авторов хватило бы достаточно выдумки, чтобы создать такую книгу, как «Шильдбюргеры»» (Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956, с. 348). Это произведение связано с народной традицией анекдотов о «глупых» селениях, племенах и т. п. Повествуя о мещанском тупоумии и самодурстве жителей саксонского городка Шильды, народная книга вновь возвращается к теме торжествующей глупости, которая так занимала писателей-сатириков во времена Себастиана Бранта и Эразма Роттердамского. Но есть тут и существенная разница. Для сатириков кануна Реформации неразумие было синонимом всеобщего неустройства, универсальным состоянием мира, ждущего обновления. Насмешка народной книги лишена такого размаха. Ее острие направлено против узкого, будничного мирка мещан, комическим олицетворением которого является Шильда в «Миснопотамии, что позади Утопии». Упоминание идеального государства Томаса Мора усугубляет комический эффект книги. Шильда — это, так сказать, Утопия наизнанку. В Утопии, согласно представлениям автора, все разумно и целесообразно. В Шильде все глупо и нелепо. Каждое начинание шильдбюргеров поражает своей несообразностью. Ради сохранения своего домашнего уюта бюргеры Шильды решили отречься от мудрости и превратиться в глупцов. Это удалось им в полной мере. Книга представляет

196

собой забавную летопись несуразных «деяний» самоуверенных бюргеров. Они носят в новую ратушу, построенную без окон, солнечный свет в мешках, прилежно сеют соль, принимают решение утопить рака в реке и т. п. Слава об их беспримерной дурости распространяется по свету. Свое личное благополучие поставили они выше мудрости, приносившей пользу многим людям. Но глупость, воцарившаяся в Шильде, довела ее до гибели. Пожар уничтожил город глупцов. Все, ради чего шильдбюргеры отреклись от мудрости, превратилось в груду пепла. Дымом стали их мещанские идеалы. Эта забавная книга, осмеивающая мещанское скудоумие, по сей день привлекает читателей. В XVIII в. К. М. Виланд использовал мотивы «Шильдбюргеров» в сатирическом романе «История абдеритов», направленном против немецкого филистерства.

Наряду с народными книгами комического содержания, в конце XVI и начале XVII в. увидели свет книги, в основе которых лежат исполненные силы и драматизма сказания, принадлежащие, по словам Энгельса, «к самым глубоким творениям народной поэзии всех народов» (Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений, с. 347). Энгельс имеет в виду сказания о докторе Фаусте и Агасфере — Вечном Жиде.

Иоганн или Георг Фауст не был вымышленной фигурой. Он жил в первой половине XVI в. По словам современников, был он хвастуном и шарлатаном, выдававшим себя за великого ученого. Кичился он своими познаниями в области нигромантии, хиромантии и прочих «тайных» наук. Все это, видимо, и послужило поводом для возникновения легенды, согласно которой доктор Фауст, ради приобретения великого познания, продал душу дьяволу. Такая легенда не случайно, конечно, возникла в эпоху Возрождения, когда еще давали о себе знать вековые предрассудки и в то же время раскрепощенная человеческая мысль одерживала одну победу за другой. У фаустовской легенды было героическое основание. Человек ради земного знания жертвует небесным блаженством. Подобная легенда овеяна дерзновенным духом эпохи, которая нуждалась в титанах и порождала титанов.

Следует, однако, заметить, что первая литературная обработка легенды, напечатанная в 1587 г. книгоиздателем И. Шписом и озаглавленная «История о докторе Иоганне Фаусте, знаменитом чародее и чернокнижнике», весьма далека от ренессансных устремлений. Автором ее, вероятно, был лютеранский пастор или, во всяком случае, лютеранин, враждебно относившийся к гуманистическому вольномыслию. Свою задачу он видел прежде всего в том, чтобы развенчать Фауста, который «захотел проникнуть и изучить все основания неба и земли». В книге осуждался «греховный» порыв Фауста, доведший его до гибели. При этом благочестивый автор намеренно наделяет доктора Фауста чертами ученого гуманиста. Это особенно заметно в издании 1589 г., пополненном рядом новых эпизодов. В противоположность Лютеру, отвергшему языческую древность, Фауст питает к ней «предосудительное» пристрастие, даже чувствует себя в древнем мире, как дома. В Эрфуртском университете он читает лекции о Гомере, показывает не в меру любопытным студентам героев Троянской войны, цитирует утраченные комедии Плавта и Теренция. По просьбе императора Карла V он вызывает Александра Македонского с супругой, а виттенбергским студентам предоставляет возможность взглянуть на Елену Прекрасную. Прославленная красавица древнего мира становится его наложницей и даже рожает ему сына Юста Фауста. Желая окончательно скомпрометировать языческое суемудрие, автор заставляет беса Мефистофеля, служащего Фаусту, высказать материалистическое суждение Аристотеля о вечности мира, который «никогда не рождался и никогда не умрет». Негодующий автор замечает по этому поводу: «Дьявол, ты лжешь, божье слово учит иначе».

Продавая душу дьяволу, Фауст надеялся познать «первопричины всех вещей». Но бесы не могли ему дать подлинного знания. Правда, с помощью Мефистофеля Фауст совершил увлекательное путешествие по многим странам Европы, Азии и Африки. Однако в тайны мироздания он так и не проник. Поэтому Фаусту не оставалось ничего иного, как поражать людей магическим искусством либо потешаться над ними. Заключительная часть книги почти целиком состоит из волшебных шванков. Одному рыцарю знаменитый чернокнижник наколдовал оленьи рога; у крестьянина, не пожелавшего уступить ему дорогу, сожрал воз сена вместе с телегой и лошадью; на бочке выехал из винного погреба и т. п. Когда же приблизился срок неминуемой расплаты, Фауст впал в глубокую душевную тоску, сетовал, каялся, но было уже поздно. И автор с видимым удовольствием повествует об ужасной, устрашающей кончине «великого грешника», которая должна «послужить зеркалом и предостережением для каждого христианина».

Автор народной книги хотел развенчать в лице доктора Фауста человеческое дерзание. Но ему все-таки не удалось до конца вытравить

197

из легенды о Фаусте ее героического ренессансного духа. При всем своем религиозном ригоризме именно народная книга сделала «исполненную силы» легенду о дерзком искателе истины достоянием мировой литературы. Опираясь на народную книгу, вскоре переведенную на английский язык, выдающийся предшественник Шекспира Кристофер Марло написал свою «Трагическую историю доктора Фауста» (изд. 1604). За трагедией Марло последовали творения Лессинга, Гете, М. Клингера и др.

Религиозно-дидактические тенденции присущи также народной книге об Агасфере, изданной в 1602 г. под заглавием «Краткое повествование о неком иудее из Иерусалима по имени Агасфер, который самолично присутствовал при распятии Христа, а также кричал вместе с другими: «распни его!» — и взывал о Варраве». Книга описывает встречу шлезвигского епископа Эйцина с Агасфером, якобы имевшую место в 1542 г. Агасфер рассказывает епископу о том, как шедший на Голгофу Христос, которому Агасфер не разрешил отдохнуть около своего дома, обрек его на вечные скитания. В основе книги лежат апокрифические сказания. По словам М. Горького, «эта легенда искусно соединяет в себе и заветную мечту о бессмертии, и страх бессмертия, вызываемый тяжкими мучениями жизни». Подобно легенде о Фаусте, легенда об Агасфере не раз привлекала к себе внимание позднейших писателей (Шубарт, Гёте, Ленау, Э. Кинэ, Э. Сю, В. Кюхельбекер, К. Павлова и др.).

197

ГАНС САКС

Наиболее значительным бюргерским поэтом Германии XVI в. был Ганс Сакс (1494—1576). Трудолюбивый башмачник и не менее трудолюбивый поэт, он почти всю свою долгую жизнь провел в Нюрнберге, который был одним из центров немецкой бюргерской культуры. Сакс гордился тем, что является гражданином вольного города, изобилующего выдающимися мастерами искусств и неутомимыми ремесленниками. В пространном стихотворении «Похвальное слово городу Нюрнбергу» (1530) он со свойственной ему обстоятельностью описал родной город, стараясь ничего не упустить из его достопримечательностей и достойных внимания установлений. Много времени и сил уделял он «благородному искусству» мейстерзанга, почитаемому в кругах нюрнбергских ремесленников. Саксу удалось значительно расширить поэтический диапазон этого искусства, опиравшегося на строгие правила, записанные в специальных руководствах (табулатурах). В отличие от ранних мейстерзингеров, не выходивших обычно за пределы религиозных тем, Сакс охотно обращался к разнообразным темам светского, в том числе шванкового, характера.

Реформационное движение увлекло Сакса. В аллегорическом стихотворении «Виттенбергский соловей» (1523) он приветствовал выступление Лютера.

Полемическим задором наполнены прозаические диалоги Сакса «Спор между каноником и башмачником» (1524), обличающие невежество католического клира. Резкие выпады против католической церкви содержались также в стихотворных подписях к циклу гравюр, клеймивших злодеяния папства и предрекавших ему гибель («Чудесное пророчество о папе», 1527). С годами, однако, Сакс убеждался, что неустройство, царящее в Германии, не может быть всецело отнесено к проискам папистов. Он видел, что империю раздирают смуты князей, вражда сословий. Германия напоминала ему Древний Рим периода упадка, шедший навстречу гибели. Беда, по мнению Сакса, заключалась в том, что немцы забыли об общей пользе, каждый заботится только о себе. К этому выводу поэт приходит в стихотворении «Разговор богов о смутах в священной Римской империи» (1544). Но вернется ли в Германию Общая Польза? Уступит ли ей дорогу Корысть? Ганс Сакс не слишком в этом уверен. Ведь эгоизм представляется Гансу Саксу самым цепким и разрушительным пороком. Корыстолюбие делает человека бессердечным и лживым. А там, где торжествует эгоизм, нет места для верности и правды (аллегорическое стихотворение «Корыстолюбие — ужасный зверь», 1527).

Как и другие бюргерские поэты, Сакс склонен к дидактизму; даже веселые шванки имеют у него, как правило, назидательную концовку. Той же задаче служат любимые поэтом аллегорические композиции.

Ганс Сакс искренне жалел бедных и угнетенных и желал, чтобы большие господа и богатеи не доводили трудовой люд до сумы и тюремной решетки. Он любил свою отчизну и хотел видеть ее единой, мирной и процветающей. Но на сословную структуру общества он не посягал, полагая, что, хотя все люди и равны перед богом, они самим творцом предназначены для выполнения разных обязанностей. И в своих нравственных воззрениях Сакс обычно не выходил за пределы бюргерской морали. Он ратовал за трудолюбие и честность, за дружную семью, не знающую раздоров и своеволия. Каждый труженик обязан соизмерять свои расходы о доходами.

198

Иллюстрация:

«Пляска носов... »

Текст Ганса Сакса, гравюра Г.-З. Бехама, 1534 г.

Домашний очаг был для Сакса эмблемой благополучия, олицетворением прочности земных связей. В будничном мире таилась для него уйма поэзии. В стихотворении «Вся домашняя утварь, числом триста предметов» (1544) обстоятельно и не без наивного пафоса описал он окружающий его мир вещей Каждая деталь этого натюрморта дорога автору. И дорога потому, что любой названый в стихотворении предмет, изготовленный искусными руками взыскательного мастера, прославляет полезный человеческий труд. А Ганс Сакс, непосредственно связанный с ремесленной средой, умел ценить труд и видел в нем основу земного бытия.

Не следует, однако, думать, что прилежный башмачник, на досуге сочинявший стихи, знал только свою мастерскую да нюрнбергских ремесленников, о которых он столь лестно отзывался в «Похвальном слове городу Нюрнбергу». Ганс Сакс много читал, о многом размышлял. Ему были известны произведения античных, средневековых и ренессансных авторов, будь то «Декамерон» Боккаччо, шванки, народные книги или «Энеида» Вергилия, будь то труды историков, естествоиспытателей. И он охотно делился с читателями познаниями. Так возник ряд дидактических стихотворений Ганса Сакса: «Описание всех сословий и профессий» (1568) и «О различных красивых платьях и одеждах» (1588) с гравюрами Иоста Аммана, «О возникновении Богемской земли и королевства» (1537), «О разрушении могущественного города Трои» (1545), шпрух «О животных, с описанием их породы и свойств» (1545) и др.

Но лучше всего у Ганса Сакса получались шванки и фастнахтшпили, связанные с народной традицией. Есть у них общее с лубочными картинками: они также шероховаты и немного топорны и также подкупают своей демократической непосредственностью и почти детской наивностью. Как в сказке, земное в них причудливо переплетается с небесным («Святой Петр и ландскнехты», 1556; «Сатана не пускает в ад ландскнехтов», 1556, «Портной с флагом», 1563; «Святой Петр и коза», 1559). Из народной сказки вырастает популярное стихотворение Ганса Сакса «Страна лентяев» (1530). В безмятежной Шларафии никто не обременяет себя трудом. Там летают жареные куры, гуси и голуби, попадая прямо в рот ленивцу.

В Шларафии тунеядцы в почете. «Глупцы, невежды и болваны» получают там «титулы и саны», в то время как честному и умному человеку нет места. Поэт осуждает порядки, при которых наиболее ничтожные и бесполезные поднимаются особенно высоко. И хотя речь в стихотворении идет о сказочной стране, в нем, конечно, встречаются намеки на обычаи феодально-германской империи.

В шванках Ганса Сакса хорошо видна Германия XVI в с ее людом. Поэт входит в гущу повседневной жизни. И о ней Ганс Сакс, превосходно зная слабости соотечественников, их повадки, манеру говорить, пишет очень живо, с юмором и с той отчетливостью, которая характерна для немецких ксилографий XVI в.

Немало потрудился Ганс Сакс и как драматург. Правда, его назидательные, как он их называл, «комедии» и «трагедии» (например, «Жалостная история о Елизавете, купеческой дочери», 1548), лишенные подлинного драматизма, не оставили заметного следа в истории немецкой драмы. Зато веселые фастнахтшпили (масленичные представления), бесспорно, могут быть отнесены к числу самых ярких образцов этого демократического жанра, распространенного в Германии в XV и XVI вв. В основе их, как и в основе шванков, лежит какое-нибудь забавное происшествие из жизни горожан, крестьян или клириков. Впрочем, к крестьянам Ганс Сакс, подобно другим бюргерским авторам, относится немного свысока. Он охотно изображает их неотесанными, придурковатыми увальнями, по своей вине попадающими впросак. Так, в фастнахтшпиле

199

«Фюнзингенский конокрад и вороватые крестьяне» (1553) ловкий вор оставляет в дураках алчных сельских простофиль, кичившихся своим хитроумием. Ганс Сакс ценит смекалку и расторопность, но, изображая проделки находчивых проныр, он в то же время как бы говорит зрителям: не будьте ротозеями и дурнями, не верьте на слово первому встречному, готовому вас облапошить. Яркий пример такой дурацкой доверчивости приведен в популярном фастнахтшпиле «Школяр в раю» (1550). Простоватая крестьянка, приняв странствующего школьника за небожителя, просит его навестить в раю ее покойного первого мужа и передать ему деньги и узел с одеждой, чтобы умерший на том свете ни в чем не терпел нужды. Оборотистый школяр охотно соглашается выполнить просьбу женщины, а затем надувает и ее второго мужа, отправившегося на поиски мошенника.

Осмеивает Ганс Сакс ханжество и распутство попов («Старая сводня и поп», 1551; «Слепой пономарь, поп и пономариха», 1557), лукавство неверных жен («Испытание каленым железом», 1551) либо крайнее простодушие («Высиживание теленка», 1551). Подобно шванкам, фастнахтшпили Ганса Сакса тяготеют к повседневному быту, к изображению семейных неполадок или иных обыденных проявлений человеческого «неразумия». Иногда, правда, в этот обыденный мир врываются яркие карнавальные маски («Пляска носов», 1550), подчас связанные с традицией литературы о дураках. В этом отношении примечателен фастнахтшпиль «Извлечение дураков» (1536), в котором изображено забавное врачевание занемогшего «глупца», распухшего от всевозможных пороков. Из его огромного брюха врач извлекает множество «дураков», олицетворяющих тщеславие, алчность, зависть, распутство, — короче говоря, всех тех, «кого доктор Себастиан Брант поместил на своем корабле».

Широко используя приемы площадного комизма с его потасовками, перебранками и солеными словечками, восходящие к традициям нюрнбергского фастнахтшпиля XV в., Ганс Сакс не упускает из виду назидательных целей, пересыпает речь персонажей поучительными сентенциями и предостережениями, подчас прямо обращенными к зрителю. Со старинным фастнахтшпилем связывает Сакса также преобладание повествовательного элемента над сценическим действием. При всем том лучшим пьесам Сакса присущи живость и непосредственность, веселый задор и масленичное балагурство. Недаром молодой Гете подражал нюрнбергскому поэту в своих «масленичных фарсах». Вспоминая о творческих исканиях бюргерской молодежи в период «Бури и натиска», он писал в «Поэзии и правде» (кн. 18): «Ганс Сакс, настоящий мастер поэзии, был к нам всех ближе. Это был истинный талант, правда, не рыцарь и не придворный, как те (т. е. миннезингеры. — Б. П.), а простой бюргер, чем могли похвалиться и мы. Его дидактический реализм был нам по вкусу, и мы нередко пользовались его легким ритмом, его удобной рифмой».

199

ИОГАНН ФИШАРТ
И НЕМЕЦКАЯ САТИРА КОНЦА XVI в.

На исходе XVI в. вновь обострилась религиозная полемика, на этот раз связанная с наступлением Контрреформации. Католическая церковь укрепляла и перестраивала свои ряды. Протестанты обрушивали на папистов памфлеты, сатиры, песни и пародии. Как правило, сочувствие широких общественных кругов было на их стороне. Ведущим жанром бюргерско-демократической литературы вновь становится сатира. Оживают традиции Бранта и Гуттена.

К концу XVI в. относится творчество одного из значительных сатириков и публицистов эпохи Реформации — Иоганна Фишарта (1546—1590). Ученик Каспара Шейта, автора сатирико-дидактической книги «Гробиан» (1551), осмеивавшей дурные манеры и нравы, Фишарт — разносторонне образованный писатель, с широким кругом интересов, знаток древних и новых языков — тесно связан с традицией гуманистической культуры. Противник папского Рима и особенно иезуитов, он вместе с тем не был ортодоксальным лютеранином.

Уже ранние произведения Фишарта («Ночной ворон», 1570; «Житие святых Доминика и Франциска», 1571) направлены против лагеря католической реакции. Как автор листовок и «ведомостей», заменявших в то время газетную информацию, он знакомил читателей со значительными событиями европейской общественной жизни, преимущественное внимание уделяя борьбе французских, нидерландских и швейцарских протестантов. Ужасная резня Варфоломеевской ночи (1572), равно как и другие кровавые выступления папистов, усиливали ненависть Фишарта. С годами его антикатолические сатиры и памфлеты становятся все более негодующими. Папский Рим рисовался ему чудовищной головой Горгоны, умерщвляющей все, на что направлен ее страшный взгляд («Голова Горгоны Медузы», 1577). В написанной прозой и стихами сатире «Улей святого римского пчелиного роя» (1579), представляющей

200

собой вольное переложение одноименной антикатолической сатиры (1569) нидерландского кальвиниста Ф. Марникса, воинствующая католическая церковь выступает как средоточие пороков и злодеяний, не совместимых с предначертаниями Евангелия.

Иллюстрация:

Портрет Фишарта

Гравюра работы Н. Ройснера, 1587 г.

Самой злой и яркой сатирой Фишарта была стихотворная «Легенда о происхождении четырехрогой иезуитской шапочки» (1580). Фишарт осыпает сатирическими стрелами всю многоярусную иерархию католической церкви, вполне в духе времени клеймя ее сатанинской печатью. Желая восстановить свою власть над людьми, сломленную пришествием Христа, Люцифер решает неприметно воздвигнуть на земле рог — символ ада. С этой целью бесы шьют однорогий монашеский капюшон. Потом появляется двурогий епископский клобук, сшитый из духовного тщеславия иглой властолюбия и нитками обирания верующих. За ним следует трехрогая папская тиара, которую изготовляют из мошны Иуды, симонии, мстительности, любострастия, вероломства, содомии и колдовства и украшают мнимым даром Константина, торговлей индульгенциями и пр. И наконец, как верх дьявольской изобретательности, появляется четырехрогая шапочка иезуитов, соединяющих в себе все зло, которое ад несет людям: обман, лукавство, мстительность, зависть, кровавые преступления, раздор, ложь и т. п.


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: