Всеобщая история 23 страница

Судьи-рахинбурги принимали на себя перед каждым процессом обязательство следовать доказательствам и «провозглашать право». Истец имел право потребовать от судей высказать решение (т. е. рассмотреть дело); за отказ от этого рахинбургов предписывалось, по Салическому закону, штрафовать. Значительный штраф (примерно равный плате за убийство) угрожал судьям и за неправовое решение, если это будет доказано. На общинные суды можно было принести жалобу в высшую инстанцию — королевский суд. Суд был единичным, именно королевским: здесь председательствовал или сам король, или его майордом во главе своих дворцовых совет­ников и слуг. Позднее, при Каролингах руководителем дворцового суда стал пфальцграф (впрочем, дела знатных обязан был разбирать сам король). В эпоху Салического закона сотенный суд, как традиционный, считался как бы приоритетным: это был истинно Народный суд. При Каролингах значение королевского суда возросло. Помимо этого, имелись также вотчинные суды, где судил крупный землевладелец, и церковные суды.

Процесс по всем делам был исковым, возбуждение жалобы или обвинения было частной инициативой общинника. Вызов в суд про­исходил при свидетелях. За отказ от явки угрожал штраф. Впрочем, неявка была, вероятно, фактом более распространенным: например, Рипуарская правда разрешала повторять вызов до 7 раз. Устанавли­вались и новые определенные сроки для повторной явки. В случаях невыплаты займа в ходу был арест имущества должника семью рахинбургами до судебного рассмотрения. Явка в суд истца и ответчи­ка, обвинителя и обвиняемого должна была быть личной, суть жалобы или обвинения формулировал сам истец (возможно, даже по-; латыни). После возражений ответчика собственно вершился суд. Суд шел в две условные стадии: вначале рахинбурги провозглашали обычаи (право) к делу, потом выносили суждение (приговор или ре­шение). На суждение можно было возражать, но тотчас, «не пере­миная ноги». Собрание народа подтверждало криком суждение. Предполагалось, что это должно быть единогласно, но, разумеется, недовольное меньшинство заставляли умолкнуть.

Наличие или отсутствие реальных доказательств существенно влияло на ход разбирательства. Были безусловные доказательства, которые не подлежали оспариванию (поличное или королевская грамота при земельных спорах). Вору, застигнутому с поличным, привязывали украденное на спину и так вели на суд. Только в 560 г. преступникам, взятым на месте преступления, стали предоставлять слово в суде, до того их предписывалось умертвлять (если речь шла о тяжких действиях) без возражений. Были условно-объективные доказательства: жребий или присяга (соприсяжничество). По жребию определялись те, кто подлежал наказанию в случае массовых преступлений (если кого-то убили во время драки, бунта и т. п.). По Салическому закону кол­лективное вменение ограничивалось «скопищем» до 7 человек, вина остальных должна была быть конкретно доказана. Присягой можно было подтвердить или отвергнуть самые разные, но не очень значи­тельные обвинения; наилучшим выходом было совместное сопри­сяжничество сородичей или общинников в «доброй славе и имени» обвиненного. В делах против несвободных или рабов доказательства исчерпывались показаниями под допросом (пыткой). Одним из распространеннейших доказательств был Божий суд — главным образом в виде ордалий. За отсутствием реальных доказательств для выяснения правоты того или другого участника прибегали к испытанию огнем, водой и др., считая, что Бог косвенно укажет на правого или виноватого. Германцы (не только салические франки) применяли ордалии нескольких видов: 1) «котелок» (когда испытуемому полагалось вынуть камень или кольцо из кипящего котла); от испытания можно было и откупиться за 1/5 положенного штрафа; 2) огнем (сунуть руку в огонь, пройти по раскаленным ле­мехам, взять кус железа в руки, для женщин — пройти в одной ру­бахе сквозь костер; по характеру ран судили о «вине»); 3) холодной водой (испытуемого опускали на веревке в чан или реку, если тонул — виноват); 4) крестом (вытянуть руку на богослужении, если, устав, опустил — значит, Бог не пожелал укрепить силы); 5) хле­бом и сыром (втыкали обличенному в рот ячменный хлеб с сыром, если давился — виноват); последние два вида применялись в обвинениях против духовных лиц, особенно монахинь. Характер обращения к Божьему суду имел и судебный поединок. Салический закон его не упоминает, но в Бургундском он описан особо. Биться следовало лично, только женщины и старики могли выста­вить наймита, вначале только с щитом и батогом, позднее вошло в обиход и оружие. С IX в. знать стала биться на конях. Поединок шел до захода солнца, проигравший или убитый объявлялся винов­ным и подлежал наказанию. Наконец, важное место занимали свидетельские показания. Свидетели делились на слу­чайных (т. е. судебных — свидетелей преступления или нарушения) и свидетелей факта, которых приглашали в расчете на будущее под­твердить заключение сделки, займа и т. д. (например, в Рипуарском законе, если сделку не заключали письменно, следовало пригласить 6 или 12 свидетелей — мальчиков, которым «для памяти» надрать уши). Свидетельствование считалось общественным долгом. За лжесвидетельство, за уклонение от участия в судопроизводстве на свидетелей мог быть наложен штраф. В случае же намеренного от­каза от дачи показаний, помимо штрафа, свидетель объявлялся вне закона и, видимо, изгонялся из общины.

Исполнение судебного решения было делом истца. В случае от­каза виноватого добровольно исполнить постановленное судом, мож­но было обратиться к помощи короля. Крайним средством принуж­дения было лишение виноватого «королевского покровительства»: тогда каждому, кто давал осужденному кров и пропитание, угрожал большой штраф. Решения по имущественным делам (изъятие вещи и т. п.) исполнялись графами, которые также несли личную ответст­венность за справедливость исполнения.

Преступления и наказания

Салический закон, как большинство иных варварских правд, был прежде всего сводом уголовных наказаний. Наказание по варварскому праву преследовало двоякую цель, что соответствовало двойному ха­рактеру предписаний и запрещений уголовного характера в законах: оно должно было искупить вину преступника в удовлетворение сородичей потерпевшего (чтобы предотвратить нескончаемую кровную месть или саморасправу, также оно должно охранить соблю­дение «королевского мира», т. е. установленного и признанного вла­стью общественного порядка. Поэтому главенствующим видом нака­зания становился выкуп (определенный как судебный штраф). Этот выкуп был больше или меньше по размеру в зависимости от обще­ственной оценки значимости преступления: его характера, его по­следствий. Особый смысл заключался в назначении выкупа за убий­ство — он носил специфическое название вергельд. Вергельд выплачивался уже не самому потерпевшему, а его детям и боковым родственникам, а в случае отсутствия последних часть отходила в королевскую казну. К выплате штрафов (вергельда) мог быть осужден только полноправный свободный франк. В отношении несвобод­ного населения (рабов, литов) применялись другие наказания: смертная казнь, кастрирование, битье плетьми и пытка. Но если и свободный общинник оказывался настолько беден, что не мог запла­тить присужденного ему (а родственники не ручались за него и не помогали ему в выплате вергельда), то и франков предписывалось казнить смертью (видимо, через повешение). В чисто королевском праве в ходу были и другие, более жестокие наказания: «снять голо­ву за неповиновение», выколоть глаза и т. п.

Уголовные предписания и описания отдельных преступлений в варварских правдах в особенности отмечены казуистическими под­робностями, вероятно, важными для оценки совершенного судом. Например, при повреждении черепа описывалось, что тот «распадется на три части» или какая-то черепная кость упадет на щит так, что будет слышно через дорогу. Так же подробно и со спецификацией фиксировались разного рода побои и кражи. Это характеризует не только недостаточное развитие правового языка или абстрактных оценок в законах, но и особый подход к уяснению того, в чем же состояло преступление и, затем уже, степень его злостности, опасно­сти. Так, нанесение одновременно трех смертельных ударов счита­лось за три отдельных убийства и, соответственно, иначе каралось (правило, характерное для ранних шведских законов в наибольшей мере). В общественной оценке преступлений был и еще один важный мотив: нарушение свободным некоего условного уровня поведения, признаваемого за достойное и честное, пусть и повлекшего преступ­ление. Поэтому, например, за преступления в отношении детей или женщин назначались более высокие штрафы, чем за мужчин. Поэтому строже каралась всякая чрезмерность в преступлении, неестественность, разного рода сговор, особенно с рабами: «Позорно и ни с чем не сообразно, чтобы свободный человек вмешивался в чью-либо; кражу или давал на нее свое согласие» (из Эдикта Ротари — 643 г.).

Возможные отношения с государственной властью еще не были объектом уголовно-правовой охраны. Салический закон вообще не знает таких преступлений, в Рипуарском измена королю влекла уплату высшего вергельда или смертную казнь. В Салическом законе наивысшая расплата ждала только за злоупотребление государств венной должностью (лихоимцу графу грозила смерть) — это был, единственный пример государственных преступлений. Все остальные карались штрафами.

Наиболее тяжким из прочих преступлений считалось разбойное нападение банды на дом (усадьбу), повлекшее убийство — оно наказывалось самым большим известным Салическому закону штрафом в 1800 золотых солидов[39]. Штраф уменьшался в за­висимости от социально-правового статуса потерпевшего. Вторым на лестнице штрафов преступлением стояло убийство. Штрафы за него различались в зависимости от статуса убитого (наивысший полагался за королевского дружинника — в 600 солидов, за просто­го франка — 200 солидов) или от других обстоятельств: «Каждый человек должен оплачиваться большим или меньшим вергельдом». Этими другими обстоятельствами были такие факты, которые пока­зывали в глазах общества как бы особую злостность сделанного, же­лание скрыть преступление (бросить труп в колодец и т. п.), либо нечестность намерения (убийство женщины, ребенка); в таких слу­чаях вергельд утраивался опять-таки в зависимости от статуса по­терпевшего. Отягчающим обстоятельством считалось и убийство коллективное — «скопищем». Наказывалось и несвершившееся по­кушение на убийство.

К числу преступлений, в которых объектом преступного посяга­тельства была личность свободного франка, относились члено­вредительство, избиение, оскорбление — все они штрафовались в зависимости от последствий. Предполагалось, что особо обидны такие действия, в которых ставилось под сомнение че­стное имя свободного среди соплеменников (обычное «обзывание» наказывалось штрафом в 3 солида, но обвинение франка в дезертир­стве или женщины в непристойном поведении — не доказанные — стоило десятикратно дороже).

Среди имущественных преступлений основное место занимала кража. Штрафы здесь зависели от значимости украденного, но также и от того, из закрытого или открытого помещения было укра­дено, со взломом или без, в сообществе или нет. Все это как бы определяло потенциальный злой умысел или его отсутствие. Специальные штрафы назначались за грабеж — неожиданное нападе­ние и отнятие имущества. Грабеж дома приравнивался по штрафу к убийству. Наравне с грабежами преследовался и поджог, на том же уровне стояло и конокрадство (как особо опасное для во­енного ополчения преступление). Преступлением считалось и не­законное вторжение в чужое «огороженное место» или Дом, заход на чужой луг или поле, покушение на кражу там. Закон­ченное преступление (унес или увез украденное к себе домой) так­же утраивало штрафы. Помимо этого, во всех случаях предписыва­лось возмещать стоимость украденного или поврежденного имуще­ства: винограда, скошенной травы и т. п. Таким образом Салический закон предусматривал одновременно и гражданско-имущественную, и уголовную ответственность. Особой квалификации под­верглась кража чужих рабов и даже простое их сманивание.

Своеобразной чертой Салического закона было присутствие наказаний за преступления против нравов (хотя влияние церкви было еще слабо). Не только изнасилование, но и обычное прелюбодеяние «по обоюдному согласию» наказывалось существенными штрафами, сопоставимыми со штрафами за убийство римлянина или конокрад­ство. Даже сожительство с рабыней каралось уплатой штрафа ее господину. Кроме того, вступление в явный брак с рабом или рабы­ней влекло потерю свободы. Несвободных за такие преступления, кроме малых штрафов, кастрировали.

Отдельное место занимали преступления против правосудия, которые рассматривались как посягательства на основы общинного общежития и взаимной честности. Незаслуженное обвинение перед королевским судом, особенно в важных преступлениях, наказыва­лось наравне с покушением на жизнь. В этом же ряду стояло и под­стрекательство к преступлениям, подкуп других для совершения те­ми злодейств. Наказывалось также пренебрежение правосудием: неявка по вызову истца, лжесвидетельство. В преследовании подобных преступлений, и особенно в мере наказуемости, с очевидностью проявилось стремление закона оградить не только реальные интересы людей, но и особые ценности общинной этики, которые варварским обществом ставились на высшее правовое место.

К концу правления Каролингов варварские правды постепенно вышли из правового обихода. Их заменило разветвленное королевское законодательство, ориентированное уже в большей степени на государственный суд. Однако правовые основы правд сохранились и легли в основание позднейшего права Франции и дру­гих стран под условным наименованием салического закона, требования которого (например, отстранение женщин от наследования) стали отправными началами даже будущего публичного права.

§ 24. Формирование правовых институтов феодального строя

Социальная сущность феодализма

В эпоху существования варварских государств у большинства европейских народов завершилось формирование нового социально-правового строя — феодализма. Большая или меньшая степень исторической продвинутости феодальных отношений (в зависимости от условий хозяйствования, общих исторических традиций, социальной обстановки разных народов) находили свое соответствие в уровне развития новых государственных форме Развитие новой государственности и укрепление феодального уклада были более взаимосвязанными процессами, чем это было истори­чески при становлении древневосточного или античного общества, феодальный уклад был в такой же степени порождением новых соб­ственнических отношений в обществе, как и особых социально-политических связей, установленных государством, — частью в закрепление правопорядка, частью в собственных политических интересах. Поэтому начало эпохи феодализма стало особо значимым ис­торическим шагом в жизни общества: право-государственный уклад становился действительно неразрывен со всеми иными формами со­циальных связей. Несравнимо большую роль в становлении нового уклада сыграли новые правовые институты. Они появились, с одной стороны, как историческое продолжение институтов и форм права, переданных эпохой Римской империи, с другой — как отражение новых явлений жизни. Становление феодализма — и как социально-правового уклада, и как государственного строя — в Европе не было еще одним вариантом самостоятельного исторического перехо­да от догосударственного быта к государственности: оно проходило на основе исторического наследия Римской империи и выработанных ею государственных и правовых институтов, под мощным влия­нием этих институтов и форм, а возможно, было бы недостижимо без этого наследия и этого влияния.

Новые общественные, феодальные связи имели два своего рода уровня. Это (1) связи между лицами, занимающими каждый свое место в социальной иерархии, и это (2) связи между лицами и вещами, прежде всего по поводу основ­ного богатства общества на той стадии развития — земли. Феода­лизм — это не только особый аграрный порядок (связанный со спе­цифическими отношениями собственности, формами организации хозяйства и отчуждения феодальной ренты). И не только особое пе­реплетение государственных и собственнических связей (когда страна как бы составлена из своего рода мини-государств, в которых владельцу принадлежит значительная часть государственных по смыслу полномочий в отношении подвластных ему людей). Феодализм — это еще и особые отношения между людьми, вырастающие до уровня государственных связей. Причем исторически вышло так, что формирование таких особых отношений между людьми пред­шествовало новым собственническим отношениям. На протя­жении второй половины I тыс. (когда возникли варварские государ­ства в Европе и в их государственных рамках шло становление но­вого строя} особые феодальные связи между людьми были к тому же важнее в общественном смысле, чем место человека в аграрном порядке и в иерархии собственнических отношений. И только к XI в. (времени формирования новых государственных традиций) связи между людьми и связи по поводу собственности соединяются в Уклад зрелого феодального строя.

Место людей в аграрных отношениях могло быть задано и другими внешними факторами: военной службой государству и ее обеспечением (особенно важной в ту эпоху, когда едва ли не все проявле­ния государственной деятельности в стране сводились к организации армии, сбору налогов и поддержке правильной юстиции), причаст­ностью к распределению общегосударственных ресурсов, принадлежностью, наконец, к особым слоям общества — духовенству, церковнослужителям. В повседневной жизни вся эта множественность неизбежно принимала формы определенных, иногда даже единич­ных по значимости правовых установлений, связывающих ограни­ченное число субъектов — подчас даже только двух конкретных людей. И из этих конкретных правовых форм — через их воспроизве­дение во времени и повторение — постепенно рождался новый соци­ально-правовой строй. Новые правовые формы и институты, рож­давшиеся не только традициями юридической практики Римской империи, но порой и совершенно случайными жизненными обстоя­тельствами, стали теми кристалликами, которые скрепили порядки новой эпохи.

Вотчинный уклад и новые виды зависимости

Основа аграрного порядка будущего феодализма — вотчина-поместье (имея в виду не только территориальную единицу, но и всю совокупность производственных и непроизводственных отношений, с нею связанных) была сформирована в поздней Римской империи (villa) и передана общественному быту эпохи варварских государств практически в неприкосновенности. Помимо владельца виллы-поместья, его ближайших домочадцев, население ее составляли три различные правовые группы: рабы, вольноотпущенники и колоны. Рабы продолжали еще долгое время составлять количественно важную категорию населения поместий, причем к числу значимых источников рабства в эпоху варварских государств, помимо классических — войны и торговли, прибавилось рабство вследствие уголовного осуждения (при реальной невозможности выплатить огромные штрафы, или композиции, на ко­торые ориентировалось варварское право). Возросло значение ка­бального рабства, самопродажи (по различным, и далеко не всегда чисто экономическим причинам); к рабскому состоянию, как правило, приводило и поступление в услужение. К V — VI вв. чисто рабский труд в поместьях практически исчез в странах Западной Евро­пы (в абсолютно чистом виде его не было и в Римской империи). Рабов отпускали на волю, переводя их на положение работников, получивших от хозяина участок земли под условием выполнения тех или других повинностей и, что не менее важно, личных обязан­ностей. Вольноотпущенники (как и в Римской империи) не превращались безусловно в полноправное население. (Хотя были и такие, кто признавался вполне свободным и независимым, но для этого процедура отпуска на волю должна была проходить перед ли­цом короля и в виде так называемого символического выкупа «за денарий».) Они должны были сохранять особого рода отношения с бившим хозяином, сродни бывшему римскому патронату: вы­полнять бесплатно некоторые работы, предоставлять имуществен­ную и финансовую помощь, в юридических вопросах или в общении с государственной администрацией они не могли действовать без по­кровительственного посредничества бывшего хозяина. Конечно, и со стороны бывшего хозяина предполагались некоторые обязанности, прежде всего в защите и в покровительстве своему бывшему подвла­стному. Еще более прочную основу такие отношения приобретали, когда вольноотпущенник получал землю в поместье бывшего хозяи­на: к зависимости материальной прибавлялась иная, основанная на обычаях и на юридических традициях. Статус вольноотпущенника был наследственным, и это означало, что создавалась особая проме­жуточная категория населения между рабством и свободой, связан­ная особого свойства чисто личностно-правовыми отно­шениями, причем со взаимными (хотя и неравнозначными) правами и обязанностями. Поддержание этих взаимных прав и обязанностей было в меньшей степени предметом внимания центральной государственной власти, нежели местной юстиции, в большинстве находив­шейся под контролем больших или малых владельцев поместий. На аналогичном с вольноотпущенниками положении находились и колоны, которые составляли значительную массу зависимого сель­ского населения со времени поздней Римской империи. В силу несколько большей свободы, которую предоставляли отношения коло­ната, они были распространены повсеместно в бывшей Римской Галлии, центральной Европе, на территориях соприкосновения импе­рии с германскими народами. Самый статус колонов изначально оп­ределял их подвластность и правовую подчиненность владельцам земель, от которых они держали свои наделы.

В результате к VII — VIII вв. поместье-вилла уже стабильно распадалось на две условные части. Одна — хозяйская (Dominicum) — остававшаяся в нераздельном пользовании на осно­ве прямого собственнического права, другая — разделенная на наделы (mansi) — переданная под условиями самых разных обязанностей или повинностей рабам, вольноотпущенникам и колонам. Наделы почти одновременно с процессом раздвоения поместья превращались в наследственные держания. Условия сохранения за собою этих наделов для разных категорий населения несколько различались: колоны у франков чаще платили работою, поскольку выплата оброка принижала статус, вольноотпущенники и рабы в большей степени обязывались к натуральным оброкам, по возможности и к Денежным выплатам. Так сформировались новые личностно-правовые связи, оформленные индивидуальными соглашениями, феодаль­ными обычаями, которые спустя некоторое время получат название серважа (от serve — подневольный), но которые значительно отли­чались от исторического рабства. «В этом состоянии, — обобщил правовые обычаи французский правовед XIII в. Бомануар, — не все люди находятся в одинаковом положении: имеются разные условия серважа. Ибо одни из подневольных так подчинены своим господам, что они могут распоряжаться всем их имуществом, имеют над ними право жизни и смерти, могут держать их взаперти как им будет угодно — за вину или без вины, — и ни перед кем не несут за них ответственности, кроме как перед Богом. С другими обращаются мягко, ибо при их жизни господа не могут ничего от них требо­вать... кроме их выплат, рент и повинностей, обычно платимых или за серваж».

Поместье-вилла стало общностью не только земель, но и людей; люди были неотделимы от земли. Власть господина, хозяина поместья, была единственно реальной в силу слабости тогдашней государственности, во-первых, и ее невмешательства в эти личностно-правовые отношения внутри поместья, во-вторых.

Коммендация. Ранние формы пожалований

Другие правовые формы приобретал процесс втягивания в правовую орбиту крепнущей феодальной вотчины свободного населения и зависевших поначалу только от государства общин.

Крупное поместье-вилла еще и потому становилось основной ячейкой аграрного строя и правовых отношений, что самостоятель­ное существование мелкого (крестьянского) хозяйства было практи­чески невозможно тогда и по экономическим условиям, и, что более существенно, по условиям правовым и общесоциальным. Государст­венность была слишком слаба, чтобы защищать статус каждого со­члена общества, тем более признаваемых за не вполне полноправ­ных. Социальная значимость лица была тем определенней и защищенней, чем большей собственностью он обладал, чем более людей находилось от него в зависимости.

Под влиянием самых разных жизненных условий мелкие вла­дельцы земель, в том числе еще недавно вполне свободные общин­ники, разорвавшие связь с родом, были вынуждены искать соци­ального покровительства у более значимых — экономически и т правовом отношении — людей. Теми объективно становились или владельцы крупных поместий-вилл, или представители государст­венной власти на местах. Переход под покровительство сопровож­дался оформлением взаимных обязанностей нового господина и ноя вого подвластного. Эта правовая форма получила название коммендации (commendatio — вручение себя). Социально слабый субъект как бы «вручал себя» власти и покровительству сильного, что закреплялось грамотами с типовым содержанием такого рода: «...Всем известно, что я не имею чем кормиться и одеваться. Посему я просил благочестие ваше... отдаться и комментироваться поя ваше покровительство... на условии, чтобы вы помогали мне Я снабжали меня пищею и одеждою, сообразно тому, как я буду служить и угождать вам; и пока я буду жив, должен буду нести вам службу и послушание свободного человека и не буду иметь права выйти из-под вашей власти и покровительства... Если один из нас захочет нарушить данное соглашение, то уплатит другой (столько-то) солидов, и соглашение это навсегда сохранится неизменным» (Турская формула, VIII в.). Коммендация устанавливала вовсе не частноправовой договор, пусть даже и неопределенной длительно­сти и содержания. Покровительство выражалось нередко в том, что господин брал на себя почти все права государствен­ной власти по отношению к подвластному, в том числе и за­щиту его от государства («Чтобы отныне вы имели полную свободу делать со мной все, что вы полномочны делать со своими прирож­денными рабами, а именно: продавать, выменивать, подвергать на­казаниям»). Широкое распространение отношения коммендации получили в VIII — IX вв., видимо, с временным усилением госу­дарственного регулирования на этот счет. В Каролингском королев­стве издан был специальный капитулярий (847 г.), которым пред­писывалось каждому свободному человеку выбрать себе сеньора. В наиболее мощных государствах Британии аналогичные законы (930 г.) предписывали каждому вступить под покровительство знатного — глафорда.

Коммендационные отношения касались не только личной службы или других обязанностей. В том случае, когда основным достоя­нием и богатством коммендирующегося была земля, надел, покро­вительство означало включение подвластного в структуру поместья-виллы путем обратной условной передачи ему его надела в прекарий (precarium — переданный по просьбе). Отдающийся под покровительство отныне был уже не полноправным владельцем сво­его надела, а временным или пожизненным пользователем. Услови­ями этого пользования становились выполнение личных или натуральных повинностей.

Конкретное содержание таких отношений господина (им мог быть и коллективный собственник — монастырь, епископия) и нового подвластного зависело от той или иной формы института прекария. Прекарий данный (p. data) означал закрепление пе­редачи надела (возможно, и небольшого поместья) тому, у кого ра­нее не было его в реальном владении, либо он его лишился, под ус­ловием несения повинностей наравне с прочими несвободными де­ржателями. Такой прекарий следовало возобновлять каждые 5 лет, либо собственник имел право изгнать прекариста с земли. Пре­карий возвращенный (p. oblata) означал закрепление по­винностей и службы за тем, кто сам (вынужденный жизненными об­стоятельствами) передавал надел более крупному владельцу и по­лучал его обратно под обязанность выкупить в течение нескольких лет (обычно семи); если этого не происходило, то он считался пол­ностью и навечно перешедшим во владение крупного собственника. Наконец, прекарий с вознаграждением означал по­лучение большего по размерам, чем свой прежний, надела (на цер­ковных землях обычно втрое, включая собственный) под обязанно­сти традиционного держателя земель, но с гарантией под потерю собственного поместья или надела.

Прекарные отношения создавали особую личностно-правовую связь с крупным владельцем земли и в значительной степени вы­свобождали из-под власти государства. Так, например, в IX в. в Италии распространение прекария стало средством избежать обяза­тельной в империи Каролингов воинской службы свободных: под­властные были от нее освобождены. В правовом отношении прека­рий был завуалированной формой кредиторства под различные ус­ловия. Но главнейшим итогом его становился прочный патро­нат со всеми вытекающими отсюда следствиями в отношении но­вого подвластного.

К несколько меньшей зависимости, не связанной с полной утра­той личных прав и собственного статуса, вело получение земель в бенефиций (в благодеяние) от крупного владельца, обладав­шего не только особым земельным богатством, но и особым право­вым статусом (от короля или епископа, монастыря и т. п.): «Тот, кто получит бенефиций от человека, которому он комментирует себя, должен будет оказывать ему все то повиновение, которое подобает от людей их сеньорам». Это, помимо прочего, был еще один исторический путь правового подчинения мелкой собственно­сти более крупной, включения все большего числа ранее индивиду­ально независимых лиц в орбиту связей поместья-виллы либо — на тех же формальных основаниях патроната — королевского домена.

Сосредоточение мелких владельцев, собственников и зависимого населения вокруг крупных обладателей было обусловлено еще и те­ми особыми правами, которые получали от центральной власти эти магнаты, — неприкосновенностью, административной независимо­стью, иммунитетом.