Сцена четвертая

Сцена третья

(Те же и Юстиниан) Юстиниан Мне радостно вас видеть вместе. МирВ семействе императора — прообразСвященный государственного мира. Феодора Ну, если так, народ восстал и с ревомБежит по улицам и площадям,Пылают зданья, рушатся дворцы,Под стенами разбойники и волкиДовольные, ища добычи, бродят.Царевна из твоей выходит воли. Зоя Отец, ужели брачная туникаОтравлена? Юстиниан Отравлена. Зоя Зачем? Юстиниан Зачем пылают молнии на небе,Сжигая достоянье поселян,Зачем бывают бури и самумы,Бывают ядовитые цветы?Дитя мое, законы государства,Законы человеческой судьбыЗдесь на земле, которую ГосподьВедет дорогой неисповедимой,Подобны тем, какие управляютИ тварью, и травою, и песчинкой. Зоя Я не хочу, чтоб умер мой жених! Юстиниан Казалось мне, что ты его не любишь. Зоя Я быть его женою не хочу,Но если он умрет, и я погибну! Юстиниан Ты видишь Зоя, так же непонятныМне замыслы твои, твои желанья,Как для тебя мои, затем и создалГосподь голубоглазую покорностьИ веру ясную, чтоб люди жилиВ согласьи там, где быть его не может… Зоя Отец, ты мудрый, знающий, ты Кесарь,Помазанник Господень, для тебяПути добра и зла, страданья, счастьяПереплелись, ведут тебя ко славе,Которую ты примешь в небесах,Тогда как я, я — девочка и только!Позволь мне доброй быть и быть счастливой? Юстиниан Дитя мое, для счастья твоего,В котором я поклялся пред твоеюПокойной матерью, теперь святой,От замыслов своих не отступлю я;Но изменю их. Только злобный бык,Неодолимую преграду встретив,Себя калечит, в бой вступая с нею,А мудрый стороной ее обходитИ достигает цели вожделенной.Царь Трапезондский будет жить, и тыЕго женой не станешь. Пусть по сердцуПеред тобой появится жених.(Входит Евнух)(Те же и Евнух) Евнух Порфирородный! Горе! Горе! Горе!Позволь мне лучше умертвить себя,Чем появиться вестником несчастьяИ затуманить взор царевны Зои! Феодора Опомнись! Скорбь не подобает темЧто предстают перед лицом владыки. Юстиниан Владыка мира — тоже человек,И грустному он не мешает плакать.Скажи мне, что случилось? Евнух ПовстречалЯ Трапе зонде кого царя, когдаИз этой залы выходил он Б полдень,И хоть еще я не касался пищи,Взял за руку меня он и повелОсматривать собор Святой Софии.Молчал он, только раз спросил меня,Закопан ли по скифскому преданьюПод основаньем храма человек,Чтобы незыблемо стояли стеныИ трещины колонн не расщепляли;Перекрестился я и отвечал,Что это суеверье недостойноНи Императора, ни Византии.Он усмехнулся краем губ и сноваНа остальную замолчал дорогу,Ты знаешь этот храм, порфирородный!По узким, шатким лестницам, мосткам,Среди лесов чудовищных, как ребраЛевиафана или Бегемота,Мы поднялись туда, где мыслит зодчийИз глиняных горшков поставите купол.Мой спутник встал на страшной высотеЛицом на юг, позолоченный солнцем,Как некий дух, и начал говорить.Я слушал, уцепившись за перила.Он говорил о том, что этот городИ зданья, и дворцы, и мостовые,Как все слова, желанья и раздумья,Которые владеют человеком,(Наследие живым от мертвецов,Что два есть мира, меж собой неравных:В одном, обширном, гении, герои,Вселенную исполнившие славой,А в малом — мы, их жалкие потомки,Необходимости рабы и рока.Потом сказал, что умереть не страшно,Раз умерли Геракл и Юлий Цезарь,Раз умерли Мария и Христос,И вдруг, произнеся Христово имя,Ступил вперед, за край стены, где воздухПронизан был полуденным пыланьем…И показалось мне, что он стоитНад бездной, победив земную тяжесть;В смятеньи страшном я закрыл глазаНа миг один, на половину мига,Когда же вновь открыл их, пред собой —О, горе! — никого я не увидел.Как я спустился по мосткам, не помню.Там, за стеной, уже шумели люди,Толпясь над грудой мяса и костейБез образа людского и подобья.Суровы наши каменщики: ихЛюбимые забавы — бой звериный,Кулачный бой и пьянство по ночам,Но дрогнули обветренные лица,В глазах угрюмых заблестели слезы,Когда пред ними с плачем я воскликнул,Что это тело — Трапезондский царь.Они его любили за веселостьИ за отвагу, и за красоту,Как я его любил за дух высокийИ за уменье муку выносить.И даже — расскажу ли? — я услышал,Как кое-кто из них шептал проклятья,Смотря на императорский дворец.Они везде подозревают тайну. Юстиниан Немедленно расследовать событьяИ тех, кто это делал, задержать!Мне жаль царя! Теперь за ТрапезондНаверно Персия захочет спорить. Зоя Он умер, живший для меня. И я,Да, только я одна — его убийца. Юстиниан Дитя мое, тоска о женихеТебя лишает, кажется, рассудка. Зоя Убийца! Я ведь видела, что онПеред словами, сказанными мною,Дрожал, как под ударами кинжаловРазбойничьих несчастный пешеход.И неужели я не понимала,Что правда — мерзость, если милосердьеК страдающему с нею несовместно?О, как я оправдаюсь перед Богом,Как Имру объясню мою вину? Феодора Ты говоришь сама и помни, помни,Что я твоей не выдавала тайны! Юстиниан Какая тайна, и причем здесь Имр? Зоя Отец, отец, лишь ты единый можешьМеня понять, утешить и простить.Узнай: царю я предпочла араба,Я сделалась любовницей его.Но как мне стать арабскою царицей,Как наслаждаться счастьем средь фонтановИ пальм в руках возлюбленных, когдаНа мне пятно невинной крови? Юстиниан Ты,Наследница державной Византии,Ты сделалась любовницей бродяги?Позор, позор на голову мою,И горе для тебя, виновной, горе!Остановить немедленно войска,Немедленно колесовать араба! Евнух Порфирородный, поздно! Видел я,Как отплыла последняя галера. Юстиниан Тогда послать надежного гонцаК начальнику с приказом возвратиться. Евнух Иду Феодора Он не послушается. Юстиниан Нет?Тогда… тогда послать ему тунику,Как знак монаршей милости моей,Туника не добрей колесованья. Зоя Отец, а что ты сделаешь со мнойИ с тем, кто жизни мне теперь дороже? Юстиниан Тебе я отвечаю, потому чтоПоследний раз я говорю с тобой.Позора благородной римской кровиРаскаянье простое не омоет.Ты примешь схиму и в своем покоеОстанешься затворницей до смерти.А он наденет бранную тунику,За красоту твою поднимет чашу,Но только чаша выпадет из рук,Уста увлажнит не вино, а пена,Он спросит, что с ним, и ответит самСебе звериным неумолчным ревом,Сухой огонь его испепелит,Ломая кости, разрывая жилы,И в миг последний неизбежной смертиТвое он имя страшно проклянет!(Евнуху)Теперь идем?(Феодоре)А ты останься с той,Кто дочерью была моей, и душуЕе к Припятью схимы приготовь! (Уходит с Евнухом)