Франция 1793-1800. 2 страница

патронов, а в его "лежке", то есть там, где он устраивал засаду, - упаковка

пива и два блока сигарет. Рассказывая, Палыч накрывал стол: резал хлеб,

открывал тушенку, сгущенку, невесть откуда взявшиеся салаты, маринованные

помидоры и огурцы. Наконец поставил на импровизированный стол бутылку водки.

Я тем временем пересчитал зарубки на прикладе: выходило тридцать две.

Тридцать две оборванные наши жизни. Как работали снайперы, мы все не

понаслышке знали. Когда по старым, чуть ли не довоенным, картам мы ночью

входили в город - они нас встречали. И хотя мы мчались, разбивая головы

внутри БМП, дробя зубы от бешеной езды и кляня всех и вся, снайпера

умудрялись отстреливать у проезжавшей мимо техники мотающиеся туда-сюда

антенны, да еще и ночью, в клубах пыли. А когда наши оставались без связи и

командиры посылали бойцов посмотреть, что за ерунда, - тут их и убивал

снайпер. А еще у духовских стрелков такая хитрость: не убивают человека, а

ранят - бьют по ногам, чтобы не уполз, и ждут. Раненые кричат, а те

расстреливают спешащих на помощь, как цыплят. Таким образом около тридцати

человек потеряла бригада на снайперах, и к ним у нас особый счет. Еще

удивительно, что бойцы этого гада живым взяли.

Во втором батальоне на днях обнаружили лежку, по всем признакам -

женщины. Все как обычно: диван или кресло, безалкогольные, в отличие от

мужчин-снайперов, напитки и какая-то мягкая игрушка. Неподалеку спрятана

винтовка. День бойцы в засаде прождали, не шевелясь. Ни в туалет сходить, ни

покурить. И дождались. Что там было - никому не ведомо, но чеченка вылетела

птичкой с крыши девятиэтажного дома, а по дороге к земле ее разнес взрыв

гранаты. Бойцы потом торжественно клялись, что она почувствовала запах их

немытых тел и рванула на крышу, а оттуда и сиганула вниз. Все, конечно,

сочувственно кивали головой и жалели, что не приложили руку к ее полету.

Никто не поверил, что в последний полет с гранатой она отправилась сама.

Чеченцы, насколько я помню, не кончали жизнь самоубийством, это наша черта -

страх перед пленом, бесчестием, пытками. После того случая комбат второго

батальона произнес фразу, ставшую девизом нашей бригады: "Сибиряки в плен не

сдаются, но и в плен не берут".

Комбат тем временем разлил водку, и мы с Иваном присели. Если кто

говорит, что воевали пьяные, - плюнь ему в рожу. На войне пьют для

дезинфекции, не всегда вскипятишь воду, руки хорошо помоешь. "Красные глаза

не желтеют" - девиз фронтовых медиков. Воду для пищи, питья, умывания

приходилось брать в Сунже - такая небольшая речушка, которая протекает через

всю Чечню, в том числе и через Грозный. Но в ней столько трупов людей и

животных плавало, что о гигиене и думать не приходилось. Нет, напиваться на

войне никто не будет - верная смерть. Да и товарищи не позволят - что там у

пьяного с оружием на уме?

Подняли пластиковые белые стаканчики - мы их в аэропорту "Северный"

много набрали - и сдвинули. Получилось не чоканье, а шелест, "чтобы замполит

не слышал", шутили офицеры.

- За удачу, мужики, - произнес комбат и, выдохнув воздух из легких,

опрокинул полстакана водки.

- За нее, окаянную, - подхватил я и тоже выпил. В горле сразу стало

горячо, теплая волна покатилась внутрь и остановилась в желудке. По телу

разлилась истома. Все набросились на еду, когда еще удастся вот так спокойно

поесть. Хлеб, тушенка, огурцы, помидоры, все полетело в желудок. Теперь уже

Иван разлил водку, и мы выпили, молча прошелестев стаканчиками. Закурили. Я

достал было свои, привезенные еще из дома "ТУ-134", но, увидев у комбата и у

Ивана "Мальборо", убрал обратно.

- Снайперские? - поинтересовался я, угощаясь из протянутых обоими

пачек.

- Оттуда, - ответил комбат.

- Как второй батальон? - спросил Иван, глубоко затягиваясь.

- Берет гостиницу "Кавказ", сейчас в помощь им кинем третий бат и

танкистов. Духи засели и крепко сидят, держатся за неё. Ульяновцы и морпех

штурмуют Минутку и дворец Дудаева. Но только людей теряют, а толку мало.

- Значит, и нас скоро пошлют им на помощь, - встрял в разговор комбат.

- Это тебе не бутылки о голову колотить, тут думать надо, как людей сберечь

и задачу выполнить. Никогда не понимал десантников, это ж надо добровольно,

в трезвом состоянии выпрыгнуть из самолета, а? - беззлобно пошутил Палыч.

- А я никогда не понимал пограничников, - подхватил Иван, - четыре года

в училище их учили смотреть в бинокль и ходить рядом с собакой. Чует мое

сердце, будем грызть асфальт на этой долбаной площади.

Про себя я уже решил, что не довезу этого снайпера до штаба бригады.

Умрет он, сука, при попадании шальняка или при "попытке к бегству". Один

черт, все, что он мог рассказать, он уже рассказал.

Это в кино психологически убеждают "языка" в необходимости рассказать

известные ему сведения, ломают его идеологически. В реальной жизни все

проще. Все зависит от фантазии, злости и времени. Если время и желание есть,

то можно снимать эмаль у него с зубов с помощью напильника, убеждать

посредством полевого телефона. Такая коричневая коробочка с ручкой сбоку.

Цепляешь два провода к собеседнику и покручиваешь ручку, предварительно

задав пару-тройку вопросов. Но это делается в комфортных условиях и если его

предстоит отдавать в руки прокурорских работников. Следов не остается.

Желательно предварительно окатить его водой. А чтобы не было слышно криков,

заводишь рядышком тяжелую бронетехнику. Но это для эстетов.

На боевых позициях все гораздо проще - из автомата отстреливают по

очереди пальцы на ногах. Нет ни одного человека, кто бы выдержал подобное.

Расскажешь, что знал и что помнил. Что, читатель, воротит? А ты в это время

праздновал Новый год, ходил в гости, катался с детишками полупьяный с горки,

а не шел на площадь и не митинговал с требованием спасти наших бойцов, не

собирал теплые вещи, не давал деньги тем русским, которые бежали из Чечни,

не отдавал часть пропитых тобой денег на сигареты для солдат. Так что не

вороти нос, а слушай сермяжную правду войны.

- Ладно, давай третью, и пошли смотреть на вашего стрелка, - сказал я,

разливая остатки водки по стаканам.

Мы встали, взяли стаканы, помолчали несколько секунд и молча, не

чокаясь, выпили. Третий тост - он самый главный у военных. Если у штатских

это тост за "любовь", у студентов еще за что-то, то у военных это тост "за

погибших", и пьют его стоя и молча, не чокаясь, и каждый пропускает перед

своим мысленным взором тех, кого он потерял. Страшный тост, но, с другой

стороны, ты знаешь, что если погибнешь, то и через пять, и через двадцать

пять лет какой-нибудь сопливый лейтенант в забытом Богом дальневосточном

гарнизоне или обрюзгший полковник в штабе престижного округа поднимут третий

тост - и выпьют за тебя.

Мы выпили, я кинул в рот кусок тушенки, пару зубков чеснока, кусок

"офицерского лимона" - лука репчатого. Никаких витаминов на войне нет,

организм их постоянно требует, вот и прозвали лук офицерским лимоном. Едят

его на войне всегда и везде, запах, правда, ужасный, но женщин у нас нет, а

к запаху привыкаешь и не замечаешь, тем более, что он хоть немного, но

отшибает везде преследующий тошнотворный, выворачивающий наизнанку запах

разлагающейся человеческой плоти. Съев закуску, запил ее прямо из банки

сгущенным молоком, взял из лежавшей на столе комбатовской пачки сигарету и

пошел первым на выход.

Следом за мной потянулись комбат и Иван Ильин. Метрах в тридцати от

входа в подвал вокруг танка стояли плотной стеной бойцы и что-то громко

обсуждали. Я обратил внимание, что ствол пушки танка как-то неестественно

задран вверх. Подойдя поближе, мы увидели, что со ствола свисает натянутая

веревка.

Бойцы, завидев нас, расступились. Картина, конечно, колоритная, но

страшная: на конце этой веревки висел человек, лицо его было распухшим от

побоев, глаза полуоткрыты, язык вывалился, руки связаны сзади. Хоть и

насмотрелся я за последнее время на трупы, но не нравятся они мне, не

нравятся, что поделаешь.

Комбат начал орать на бойцов:

- Кто это сделал?! Кто, суки, желудки недорезанные?! (Остальные эпитеты

я приводить не буду, попроси у любого строевого военного, прослужившего не

менее десяти лет в армии, поругаться - значительно увеличишь свой словарный

запас разными речевыми оборотами).

Комбат продолжал бушевать, допытываясь правды, хотя по выражению его

хитрой рожи я понимал, что он не осуждает своих бойцов. Жалеет, конечно, что

не сам повесил, но надо же перед офицером из штаба "картину прогнать". И я,

и бойцы это прекрасно понимаем. Также мы понимаем, что никто из командиров

не подаст документы в военную прокуратуру за подобное. Все это пронеслось у

меня в голове, пока я прикуривал комбатовскую сигарету. Забавно, всего

несколько часов назад эти сигареты принадлежали вот этому висельнику, чьи

ноги раскачиваются неподалеку на уровне моего лица, затем орущему комбату, а

я ее выкуриваю, наблюдая за этим спектаклем.

Мне надоел этот затянувшийся цирк, и я спросил, обращаясь к окружившим

бойцам, среди которых я заметил и Семена с Клеем:

- Что он сказал перед тем, как помер?

И тут бойцов как прорвало. Перебивая друг друга, они рассказывали, что

"эта сука" (самый мягкий эпитет) кричал, что жалеет, мол, что удалось

завалить только тридцать два "ваших".

Бойцы особенно напирали на слово "ваших". Я понял, что говорят они

правду, и если бы он не произнес своей исторической фразы, то, может быть,

какое-то время еще и жил бы.

Тут один из бойцов произнес, развеселив всех:

- Он, товарищ капитан, сам удавился.

- Со связанными руками он затянул петельку на поднятом стволе и сиганул

с брони, так, что ли? - спросил я, давясь смехом.

Потом повернулся к комбату:

- Ладно, снимай своего висельника, запишем в боевом донесении, что

покончил свою жизнь самоубийством, не вынеся мук совести, - я выплюнул

окурок и размазал его каблуком. - Но винтовочку я себе заберу.

- Николаич, - впервые по отчеству ко мне обратился комбат, - оставь

винтовку, я как посмотрю на нее, так меня всего переворачивает.

Посмотрев в его умоляющие глаза, я понял, что бесполезно забирать

винтовку.

- Будешь должен, а ты, - обращаясь к Ивану, - будешь свидетелем.

- Ну, Николаич, спасибо, - с жаром тряс мою руку Палыч.

- Из-за этого идиота мне пришлось тащиться под обстрелом, а теперь еще

обратно топать.

- Так забери его с собой, скажешь, что погиб при обстреле, - пошутил

Иван.

- Пошел на хрен, - беззлобно ответил я. - Сам бери и тащи этого

мертвяка. И если вы будете иметь неосторожность брать еще кого-нибудь в

плен, то либо сами тащите его в штаб бригады, либо кончайте его без шума на

месте. А бойцов, которые его взяли, как-нибудь поощрите. Все, мы уходим.

Дайте команду, чтобы нас пару кварталов проводили.

Мы пожали друг другу руки, комбат, сопя, полез во внутренний карман

бушлата и вытащил на свет нераспечатанную пачку "Мальборо". Я поблагодарил и

окликнул своих бойцов:

- Семен, Клей, уходим.

Они подошли, поправляя оружие.

- Готовы? Вас хоть покормили?

- Покормили и сто грамм налили, - ответил Семен. - Патроны и

подствольники пополнили.

- Ладно, мужики, идем, нам засветло добраться до своих надо, -

пробормотал я, застегиваясь на ходу, и пристегнул новый рожок к автомату.

Рожок у меня был знатный: достал два магазина от ручного пулемета

Калашникова. Емкостью они на пятнадцать патронов больше, чем автоматные, -

45 штук помещается в каждом. Сложил их "валетом", смотал изолентой, вот тебе

и 90 патронов постоянно под рукой. Жаль только, что автомат калибра 5,45, а

не 7,62, как раньше. У 5,45 большой рикошет и пуля "гуляет", а 7,62 как

приложил, так уж приложил. Бытует такая байка - якобы американцы во время

войны во Вьетнаме пожаловались своим оружейникам, что от их винтовки М-16

много раненых, но мало убитых (так, впрочем, и с нашим автоматом АК-47 и

АКМ). Вот и приехали оружейники к своим войскам на поле боя.

Поглядели-посмотрели и прямо на месте начали эксперименты - рассверливали на

острие пули отверстие и в него впаивали иголку. От этих операций центр пули

смещался и она, хоть и становилась менее устойчива при полете и давала

больше рикошета, чем прежняя, но при попадании в человека наворачивала на

себя чуть ли не все его кишки. Меньше ранений стало у противника, больше

смертельных исходов.

Наши ничего оригинальнее не нашли, как пойти вслед за американцами, и в

Афгане заменили Калашниковы калибра 7,62 на пять сорок пятый калибр. Может,

кому он и нравится, но только не мне.

Застегнувшись, взяв в руки оружие, мы попрыгали и осмотрели друг друга.

- С Богом, - произнес я, обернулся, увидел пятерых бойцов, которые

проделывали те же операции, что и мы, и были готовы нас сопровождать.

Я посмотрел еще раз на повешенного снайпера, но ствол пушки танка

находился под обычным для него углом, и веревки с покойником уже не было на

нем.

- Все, пошли, - скомандовал я и кивком головы показал, чтобы бойцы из

первого батальона шли первыми.

Зная окружающую местность, они не пошли, как мы, поверху, а, нырнув в

подвал, повели нас через завалы и щели. Где-то мы спускались в канализацию,

затем где-то вылезали. Я совершенно потерял ориентацию и только по наручному

компасу сверялся с маршрутом движения. Выходило, что верной дорогой идем.

Спустя где-то тридцать минут сержант, возглавлявший наш переход, остановился

и стал искать сигареты. Мы все закурили. Потом он сказал:

- Все, теперь до ваших коробочек осталось пять-семь кварталов, не

больше, но подвалами дороги больше нет. Придется вам дальше самостоятельно

поверху добираться.

Докурив, я протянул руку сержанту, затем попрощался с каждым из

сопровождавших нас бойцов и произнес:

- Удачи! Нам всем нужна удача.

- Вы идите вперед, а мы послушаем минут десять, - сказал сержант.

- Давай, - обращаясь и к Семену, и к Клею, приказал я, показывая рукой

направление движения. И первым выскочил из разбитого подвала, упал,

перекатился и начал осматриваться, поводя стволом автомата. Не заметив

ничего подозрительного, махнул своим. Первым выскочил Семен, за ним с

радиостанцией Клей.

Вот таким макаром мы передвигались еще в течение сорока минут, пока не

встретились со своими "коробочками". Как только мы начали движение, на нас

обрушился шквальный огонь с верхних этажей.

Головную машину, на которой я ехал, занесло влево, ударило об угол.

Скорость сначала упала, а затем БМП и вовсе остановилась. Мы как сидели на

броне сверху, так и заматерились, открывая огонь.

- Трахнутый по голове, механик, ты что, твою мать, уматываем скорее, -

гудел я в горловину люка. Затем, обращаясь уже к сидевшим бойцам рядом со

мной:

- Ставь дымовую завесу!

- Гусеницу сорвало! - заорал механик, выскакивая из БМП.

- Твою мать, все с брони! Четверо натягивают гусеницу, остальные - в

оборону, два подствольника к бою, остальные - автоматы, вторая машина -

пушку. Все, ребята, начали, поехали!

Азарт боя вновь охватил меня. Страх - первое чувство, но знаешь - когда

переборешь его, чувствуешь привкус крови во рту, ощущаешь себя спокойным и

могучим, органы чувств обострены. Замечаешь все, мозг работает как хороший

компьютер, мгновенно выдает правильные решения, кучу вариаций и комбинаций.

Мгновенно скатился с брони, перекат, и вот я уже за обломком бетонной стены.

Судорожно ищу цель, что-то пока не видать, откуда нас долбят. Так,

вдох-выдох, вдох и медленный выдох, все - я готов, поехали, славяне, натянем

глаз на черную задницу! Адреналин вновь бушует в крови, и веселый азарт

опять закипает во мне.

Бойцам дважды приказывать не пришлось. Быстро, сноровисто они выдернули

кольца из коробок с генераторами дыма, и наша машина окуталась разноцветными

клубами. Российский солдат запаслив и на всякий пожарный случай тащит все,

что плохо лежит. Вот, когда брали аэропорт "Северный", ребята и набрали

всевозможных дымов. Во второй машине, увидев наш маневр, повторили фокус с

дымами. И вовремя, так как духи, видимо, поняв, что наугад не удастся

выкосить пехоту с брони, начали обстреливать нас из РПГ.

Что такое РПГ? Обычный гранатомет, премилая игрушка, есть у него еще и

сестричка, "муха" называется, представляют они из себя трубу, первые

модификации были раздвижные. Оба предназначены для уничтожения бронетехники

и пехоты. Когда граната встречается с препятствием (как правило, это

бронированные листы), так мгновенно выпускает огненную струю толщиной с

иголку, которая прожигает металл и создает внутри бронеобъекта высокое

избыточное давление и веселенькую температуру градусов этак тысячи в три.

Естественно, что БК (боекомплект) начинает взрываться. Таким страшным

взрывом у танков отрывает и откидывает метров на тридцать многотонные башни,

разрывает в клочья экипаж, десант. А сколько пехоты погибло, когда ребята

вот так сидели внутри железных ловушек. Правда, были случаи, когда механик

или наводчик сидели с распахнутыми люками, и взрывом их просто выбрасывало,

немножко ломало, немножко глушило, но - живые и не инвалиды.

И вот эти сукины дети - духи - начали нас долбить из РПГ, да еще из

"шмелей" вдобавок, но ни нас не было видно противнику, ни нам его. Надо

отметить, что картину мы собой представляли забавную. Окутанные тяжелым,

черным - штатным - дымом, из которого, как гейзеры, в небо весело

поднимались разноцветные авиационные дымы: синий, красный, желтый. Они

переплетались между собой, смешиваясь, затем вновь расходясь, отвлекая

противника.

На второй БМП заговорила пушка, стреляя наугад в сторону, откуда

раздавались залпы из гранатометов. И тут раздался взрыв в той стороне,

откуда велся по нам огонь. То ли мы попали, то ли просто гранатометчик

сгоряча ошибся. Что "шмель", что "муха" - труба она и есть труба, только для

совсем уж идиотов имеется надпись со стрелкой "направление стрельбы". Кто

его знает, что там произошло, но сегодня Бог был на нашей стороне. Услышав,

что стрельба со стороны духов стихла, бойцы радостно завопили, в основном

это были маты и междометия, понятные, наверное, всем воинам в мире.

- Не звиздеть! - рявкнул я. - Натягивать гусеницу, вторая машина - на

охрану.

Встал и осторожно начал разминать затекшие ноги и спину, ни на секунду

не расслабляясь и вглядываясь сквозь начавший рассеиваться дым в здание,

откуда велась стрельба.

Судя по углу огня, это был этаж третий. В суматохе боя и из-за дымов я

даже толком и не рассмотрел, откуда палили по нам. И вот сейчас сквозь дым

увидел, что на третьем этаже зияет огромная дыра, вывороченная взрывом, и из

нее валит черный дым.

Семен, который весь бой был рядом со мной, показывая на отверстие в

стене, радостно произнес:

- Спеклись суки! Вячеслав Николаевич, может, проверим?

В его глазах светилась такая мольба, как будто там ждала его невеста. У

меня самого чесались руки.

- Сейчас, подожди, - сказал я и, обращаясь к механикам, возившимся

возле бронемашины: - Долго еще будете сношаться с этой гусеницей?

- Сейчас, товарищ капитан, еще пяток минут, - прохрипел один из бойцов,

помогая натягивать гусеницу на ведущую шестерню.

- Семен, Клей, Мазур, Американец, Пикассо - со мной. Остальные чинят

ходовую и прикрывают нас. Если мы не возвращаемся через полчаса, уходите на

два квартала на север. Там ждете еще полчаса, затем идете в штаб бригады. На

время моего отсутствия старший - сержант Сергеев. Позывные те же. Все.

И уже тем бойцам, которые идут со мной:

- Вражьи дети, идем. Пикассо впереди, замыкающий - Клей, Семен - правая

сторона, Мазур - левая сторона. Приготовить гранаты.

- А я? - подал голос щупленький, но обладающий внешним обаянием боец,

имевший первый спортивный разряд по скалолазанию и прозванный Американцем за

то, что призывался в армию в шортах, расписанных под американский флаг.

- А ты пойдешь рядом и не будешь щелкать хлебалом, - беззлобно ответил

я. - Пошли, зачистим духов.

Все прекрасно понимали, что значит "зачистить", это означало в плен не

брать. "Хороший индеец - мертвый индеец", - девиз конквистадоров подходил

как нельзя лучше к нашему случаю. Что мог нам дать живой дух, тем более

какой-то пехотинец? Да ничего, ни карт, ни складов, ни систем связи -

ни-че-го. А если он, сука, раненый, тогда еще и возись с ним, выставляй пост

охраны. А он может и пакость какую-нибудь устроить, диверсию, например.

Обменять его тоже не удастся. Прикончим, и все тут. Да ему и самому лучше -

хоть пытать не будем.

Со всеми предосторожностями мы поднялись на третий этаж. В двух

соседних квартирах были оборудованы огневые позиции. В одной квартире лежал

гранатометчик, в другой - два стрелка с пулеметами Калашникова. Но самое

поразительное, что это были пацаны лет по 13-15. Один из стрелков был еще

жив и, находясь без сознания, тихо стонал. Судя по обильно кровоточащей

культе на месте оторванной ноги, ему не выжить. Снаряд из пушки попал в

комнату к гранатометчику и, видимо, разнес его склад. Я еще раз огляделся,

хорошее настроение в момент улетучилось. Конечно, это духи, и они стреляли в

нас, и они жаждали нашей смерти, но... Но они пацаны. Дрянь. Я сплюнул в

сторону и приказал стоявшим рядом бойцам: "Добейте его и потом прочешите

весь подъезд, может, кто еще и уполз". Хотя сам сомневался в этом.

Раздались очереди из трех автоматов - это Семен, Клей и Пикассо

выпустили по короткой очереди в израненное тело. Пацана всего выгнуло, пули

разорвали грудную клетку, кто-то попал в голову - она треснула, обрызгав

пол.... Я спокойно смотрел на это убийство. Затем отвернулся от трупа, нет,

все-таки не люблю я покойников, а может, это естественная реакция

нормального, здорового организма? Кто знает. Достал пачку снайперского

"Мальборо", угостил бойцов.

- Я же русским языком сказал: "Прочесать подъезд". Кому не понятно? -

затянувшись сигаретой, сказал я. Бойцы, забубнив что-то под нос, пошли

выполнять приказ. Тем временем я, сдерживая позывы рвоты, окуривая себя

сигаретным дымом, принялся ощупывать карманы убитых.

Ого! Никак военный билет, да еще и не один. Так, смотрим: Семенов

Алексей Павлович, 1975 г. рождения. Семенов, Семенов, Семенов. Что-то в

памяти у меня зашевелилось. Не тот ли это Семенов из инженерно-саперного

батальона, который пропал без вести после штурма аэропорта "Северный"?

Отправили его принести огнепроводный шнур для разминирования, и пропал

пацан. А не он ли это и стрелял в нас? Я внимательно осмотрел лица духов,

сравнивая с плохой фотографией на военном билете, заглянул в пролом стены,

глянул на гранатометчика. Нет, слава Богу, нет. Начал листать дальше билет.

Бля! Наша часть, наш Семенов. Спасла вас, сволочей, смерть, а то бы лютая

кончина была вам уготована. Сам бы побеседовал, за время войн на территории

бывшего Союза я научился развязывать языки, да так, чтобы долго жили и не

сходили с ума.

Вмиг прошло сожаление о пацанах, об их загубленных душах, и только

злость, злость такая, что зубы свело судорогой. Если надо, за своего бойца,

русского, многих своей рукой сокрушу и своей жизни не пожалею, лишь бы

только вернуть его, балбеса, домой, живым и невредимым.

Тут с лестницы донеслись крики моих бойцов.

- Товарищ капитан, товарищ капитан, кого-то нашего нашли, там, на

крыше! - захлебываясь, кричал Американец.

Я стрелой вбежал по лестнице, и не было никакой одышки. На крыше,

прибитый гвоздями, как Иисус, на кресте лежал наш боец. В рот ему был

вставлен его же отрезанный половой член. И даже несмотря на покрытое коркой

грязи разбитое лицо, я опознал его по фотографии: он, он - Семенов. И хоть

я, может, и видел его всего раз десять, и даже не общался с ним, ком

подкатился к горлу, на глаза навернулись слезы, защипало в носу. Я пожалел,

что не знал его раньше: по-моему, он вообще был прикомандирован к нашей

бригаде прямо накануне отправки в Чечню из Абакана.

- Они его приколотили к кресту и поставили на крыше, видимо, взрывом

его опрокинуло, поэтому мы и не заметили, - начал объяснять Пикассо,

почему-то ему было неловко, что не сразу обнаружили парня.

- Наш это солдат, - с трудом прорывая комок в горле, сдерживая крик и

маты, как можно спокойней произнес я, - Семенов из саперов, пропал в

"Северном" на разминировании. Нашел его военный билет на одном из стрелков.

Бойцов как током ударило, они начали суетиться вокруг Семенова, бережно

снимать с креста, при этом старались не повредить его, обращались как с

живым, перешептывались, чтобы не разбудить, а у самих слезы капали и капали,

мешая работать. Я отвернулся, достал пачку сигарет, закурил, жадно

затягиваясь, загоняя клубок дальше внутрь. Искоса посматривал, как

продвигаются дела. Когда сняли Семенова с креста и из валявшихся рядом

тряпок и досок соорудили что-то вроде носилок, уложив на него мученика, я

сказал:

- Клей, выходи на "коробочки", пусть подъедут поближе, передай, что

несем "груз 200"... Наш "груз 200".

Я пошел впереди, проверяя дорогу. Бойцы осторожно, обращаясь как с

раненым, несли Семенова на носилках. Замыкал шествие Клей, нагруженный

радиостанцией и остатками того оружия, которое мы обнаружили у духов.

Выйдя из подъезда, мы погрузили тело в отсек для десанта и поехали. По

себе я чувствовал, что сейчас горе тому духу, кто попробует высунуть нос на

нашем пути. Для подтверждения своих мыслей я оглянулся и увидел у бойцов

такие же страшные пустые глаза, как и у меня самого, только пылает внутри

огонь мщения и ничего больше - ни одной мысли, пустота. Крови, крови, крови

хочу, чтобы излить свою ярость, чтобы под прикладом треснул череп, под

ботинком хрустнули ребра. Костяшками пальцев пробивать и рвать артерии,

заглянуть в глаза перед смертью и спросить его, ее, их: "Зачем ты, падаль,

стрелял в русских?"

Ну, держитесь, суки, не будет вам пощады, никому не будет, ни старикам,

ни детям, ни женщинам - никому. Правы были Ермолов и Сталин - данная

народность не подлежит перевоспитанию, лишь уничтожению.

БМП, как бы чувствуя наше настроение, рвались вперед, двигатели

работали ровно, без перебоев, периодически окатывая нас жирными выхлопами

несгоревшей солярки, добавляя к нашему черному виду некий щегольской глянец.

Но глаза не переставая пылали безумным огнем, требуя мести, и не было в этот

момент в душе места для трусости, не было желания убежать. Наверное, именно

в этом состоянии человек ложится на амбразуру, чтобы своей жизнью спасти

другие. Желание мести перерастает в заботу о ближнем, находящемся рядом с

собой, появляется чувство самопожертвования ради других.

Кося одним глазом на окружающую обстановку, я кожей чувствовал

шевеление в развалинах домов. Положив автомат на локтевой сгиб, пошарив в

кармане, извлек остальные военные билеты, забранные у мертвого духа, и начал

читать. Петров Андрей Александрович, так - Майкопская бригада. Елизарьев

Евгений Анатольевич - внутренние войска (у внутренних войск и пограничников

номера частей четырехзначные, в армии - пятизначные). Всего восемь билетов.

Всего восемь жизней. Где вы, парни? Видимо, об этом никто никогда не узнает,