Типичной чертой «нового слога» становятся перифразы. Подобное стилистическое явление возникло во французском литературном языке конца XVII в.
Манерная перифрастическая фразеология была неотъемлемым признаком литературного языка конца XVIII в. Например: дневное светило, светило дня – «солнце», утро года – «весна», утро лет, весна жизни – «юность», барды пения – «поэты», зеркало души, рай души – «глаза», врата мозга – «нос», верная подруга мертвых и живых – «рубашка», смиренный ремесленник – «сапожник», губительная сталь – «сабля». Такие перифрастические обороты были рассчитаны на изысканный вкус читателя.
Нередко к многословным и затейливым перифразам давался как бы краткий перевод на обыкновенный русский язык: «Грозная царица хлада воссела на ледяной престол свой и дохнула вьюгами на Русское царство, то есть зима наступила».
В стилистической системе «нового слога» перифразам принадлежит заметное место. У Карамзина употребляются такие перифразы как магазин человеческой памяти, картинная галерея моего воображения, вечер своей жизни.
|
|
В составе речевых средств, используемых Карамзиным, важное место занимают употребленные в переносно-фигуральном значении общеизвестные русские слова: # море неописанного блаженства, море страшных огорчений, океан неизвестности; весна жизни; змея сердечных горестей; рыцарь чувств, рыцарь печального образа, рыцарь нашего времени, рыцарь зеленого поля («картежник»); на горизонте большого света; луч надежды, луч утешения, мрак скорби; огонь жизни; плоды просвещения; крылья вдохновения; талисман мужества; венец счастья; летопись злословия.
Карамзинисты использовали общеупотребительные русские слова в переносном фигуральном значении в необычных словосочетаниях. Слова приобретают новые неожиданные значения.
Карамзинисты стремились к чрезмерному украшению слога, они злоупотребляли эпитетами, метафорами, оценочной лексикой, перифразами. Нагнетение перифрастических оборотов затемняло смысл.
А.С. Шишков в «Рассуждении о старом и новом слоге российского языка» приводит примеры «нового слога» и «переводы» новомодных фраз на «правильный» (старый) язык: «Наконец мы думаем быть Оссиянами и Стернами, когда, рассуждая о играющем младенце, вместо: «как приятно смотреть на твою молодость!» говорим: «коль наставительно взирать на тебя в раскрывающейся весне твоей!». Вместо: «луна светит»: «бледная Геката отражает тусклые отсветки». Вместо: «окна заиндевели»: «свирепая старица разрисовала стекла». Вместо: «Машенька и Петруша, премилые дети, тут же с нами сидят и играют»: «Лолота и Фанфан, благороднейшая чета, гармонизируют нам». Вместо: «пленяющий душу Сочинитель сей тем более нравится, чем больше его читаешь»: «элегический автор сей побуждая к чувствительности назидает воображение к вящему участвованию». Вместо: «любуемся его выражениями»: «интересуемся назидательностью его смысла». Вместо: «жаркий солнечный луч, посреди лета, понуждает искать прохладной тени»: «в средоточие лета жгущий луч уклоняет обрести свежесть». Вместо: «око далеко отличает простирающуюся по зеленому лугу пыльную дорогу»: «многоездный тракт в пыли являет контраст зрению». Вместо: «деревенским девкам навстречу идут цыганки»: «пестрые толпы сельских ореад сретаются с смуглыми ватагами пресмыкающихся фараонит». Вместо: «жалкая старушка, на лице у которой были написаны уныние и горесть»: «трогательный предмет сострадания, которого уныло задумчивая физиогномия означала гипохондрию». Вместо: «какой благорастворенный воздух!» – «Что я обоняю в развитии красот вожделеннейшего периода!» и проч.»
|
|
Все примеры «нового слога» почерпнуты из произведения «Утехи Меланхолии», автором которого был литератор-дилетант А.Ф. Обрезков. По своему жанру и содержанию это достаточно характерное для «сентименталистской» эпохи сочинение, составленное из бессюжетных фрагментов, призванных запечатлеть различные состояния утонченно-чувствительной натуры сочинителя. В плане фразеологии книжка Обрезкова представляет собой доведенный до пародийного предела «стиль рококо», стиль предреволюционного французского салона, уходящий своими корнями в эпоху маньеризма. Это стиль со своеобразными формами метафоризации, со специфически условными типами перифраз, не поддающихся непосредственной этимологизации и прямому предметному осмыслению, с манерною изысканностью приемов экспрессивного выражения. В лексическом плане Обрезков дает образчики едва ли не всех «чужеземных» форм, которые стали объектом специальных критических разборов и комментариев в трактате Шишкова. У Обрезкова используются лексические и семантические кальки (# трогательный, в средоточие лета, развитие красот, развивать характер, предмет сострадания), прямые лексические заимствования (# тон, гармония, монотония). Другая выразительная черта этой книжки – французско-русские речения контаминируются в ней со славянизмами. У слога Обрезкова два основных источника: (1) язык французской литературы XVIII в. (он читал по-французски Юнга и Томсона). Отсюда черпаются «европейские» слова, обороты, фразеологические конструкции; (2) язык русской переводной прозы второй половины XVIII в.
Шишкову требовались такие образцы «нового слога», порочность которых была бы очевидна с первого взгляда всякому читателю. Ни сам Карамзин, ни его наиболее известные последователи представить таких образцов не могли. Обрезков не был карамзинистом, и его писания имели к «новому слогу» самое отдаленное отношение. Вопиющая эстетическая несостоятельность его книги была очевидна для любого читателя, вне зависимости от его литературных и стилистических пристрастий. Некоторые внешние атрибуты слога Обрезкова (варваризмы и кальки) могли с легкостью проецироваться на внешние же атрибуты «нового слога» и объявляться его порождением. Обильное цитирование Обрезкова создавало «фон» для введения цитат из Карамзина и «настоящих» карамзинистов. Карамзин встраивался в систему, по существу чуждую его литературно-языковым установкам. Шишкову удалось выполнить свою задачу – создать миф о «новом слоге» и манерном карамзинизме.