double arrow

Люди и боги. От Перикла до Еврипида. Что такое комедия? 9 страница

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ
1. Почему автор считает высказывание К.Маркса об эллинской культуре как "детстве человечества" одновременно и справедливым и неудачным? А как считаете вы?
2. Что такое миф, мифология, эпос?
3. Какой миф из встретившихся на этих страницах известен нам из предыдущей книжки "Очерков... "?
4. Какие природные явления отразились в мифе о титаномахии или в других мифах о борьбе богов за владычество над миром?
5. Что такое кифара?
6. Помните ли вы имена и обязанности девяти муз? Назовите их.
7. Пожелание: вспоминайте, пожалуйста, о древнегреческой мифологии на протяжении всего хода наших бесед, используя книги Н.А. Куна и Р. Грейвса, поскольку наша "предыстория", конечно, по необходимости чрезвычайно фрагментарна.

Боги и люди (От Миноса до Эзопа). Солнце античной культуры

Вспомнив содержание, попробуем теперь задуматься над некоторыми особенностями поэм. Тем из вас, кто знаком с произведениями устного народного творчества (былины, песни, сказания, мифы), прежде всего, бросится в глаза схожесть с ними гомеровского эпоса: постоянно повторяющиеся эпитеты ("многошумное море", "хитроумный Одиссей", "быстроногий Ахилл"); бесконечные длинные повторы, напоминающие слушателю, который ведь не мог, как мы с вами, перелистать страницы книги, чтобы вспомнить, что произошло в предыдущей главе (таких повторяющихся строк, кстати, в обеих поэмах насчитывается 9253, что составляет третью часть их общего объема); общая неторопливость, кажущаяся затянутость произведения; достаточно явная зависимость от народных сказаний. Так, например, Одиссей, конечно же, литературным происхождением своим обязан герою сказки о возвращении супруга. Об этом рассказывает А. Боннар: "Муж уехал в длительное путешествие. Останется ли ему верна жена и узнает ли она его по возвращении - таков основной мотив античной сказки, встречающейся одинаково в скандинавских сагах и "Рамаяне". (Древнеиндийская эпическая поэма.) Муж возвращается постаревшим или переодетым, его узнают по трем признакам, удостоверяющим его подлинность. Эти признаки в разных легендах варьируют. (А. Боннар. Греческая цивилизация. Т.1. С. 85.)

А теперь присмотримся повнимательнее, и обнаружим отличия авторского произведения от произведений устного народного творчества. Прежде всего вместе с А. Боннаром закончим разговор о связи "Одиссеи" со сказкой о возвращении супруга. В "Одиссее" можно легко уловить все три признака той версии, которую знал Гомер. Только супруг способен натянуть лук, который ему принадлежал. Лишь он один знает, как было устроено супружеское ложе. И, наконец, у него на теле есть рубец, известный только жене; в легенде этот признак идет в последнюю очередь, потому что по нему супруги окончательно узнают друг друга. Такова вероятная последовательность признаков в легенде, служившей канвой Гомеру. Он их использовал в трех самых драматических сценах поэмы, но переместил их последовательность, изменил значения и несколько переделал обстоятельства. В народных сказках три события обычно следуют одно за другим. Такой троекратный повтор вводится как прием, стимулирующий наивное внимание. Гомер же, вместо того чтобы усилить впечатление от повторения, разнообразит, насколько ему удается, обстоятельства трех признаков. Для того, чтобы супруги узнали друг друга, Гомер прибегает лишь к признаку супружеского ложа, в той восхитительной сцене, где Пенелопа, чтобы рассеять свои последние сомнения, подстраивает Одиссею ловушку. Она приказывает Евриклее вытащить ложе из спальни. Одиссей вздрагивает. Он когда-то сам сооружал брачное ложе и вытесал его из пня маслины, корни которого держатся вземле. Ему поэтому известно, что отданное распоряжение невыполнимо, если только какой-нибудь негодяй не подсек пень у основания. Сказав об этом Пенелопе, он тем самым дает ей возможность окончательно его опознать. Испытание с луком использовано в большой сцене состязания с женихами. Они узнают его после того, как он натягивает лук и направляет его в Антиноя - никто другой не смог этого сделать. После этого он гордо себя называет. Первая из трех по порядку примет - шрам на теле - используется в сцене совершенно неожиданно как для нас, так и для самого Одиссея: по нему его узнаёт старая служанка Евриклея, которая моет ему ноги, - это вызывает большое смятение и грозит опрокинуть весь хитро задуманный план Одиссея. Так искусство Гомера обогащает живыми подробностями, неожиданными и разнообразными, те элементы, которые он получил... из сказки о возвращении супруга. (А. Боннар. Греческая цивилизация. Т. 1. С. 85 - 86.)

В чем еще проявляется художественное мастерство Гомера? Прежде всего, в искусном общем плане поэм и высокой художественной технике их автора, позволяющей даже недостатки превращать в достоинства. Что касается искусного плана поэм, то его отмечал еще Аристотель в своей работе "Поэтика", сообщая, что содержание каждой поэмы сосредоточено не только вокруг одного героя (Ахилла и Одиссея), но и вокруг одного действия. Так, в "Илиаде" все сводится к гневу Ахилла; в "Одиссее" - к преодолению героем гнева Посейдона и возвращению его на родину. В обеих поэмах, действие которых укладывается соответственно в пятьдесят и сорок дней, есть эпизоды, представляющие собой ретроспективный взгляд на предшествующие события. Таковы, например, перечисление сил противоборствующих сторон характеристика главных героев греческого стана и др. ("Илиада"). В "Одиссее" же, как было сказано выше, ретроспектива - главный прием, ибо подробный рассказ о многолетних испытаниях и странствиях главного героя вкладывается в уста самого героя на пиру у царя Алкиноя. В литературоведении существует часто применяющийся к различным шедеврам штамп - "энциклопедия": "Евгений Онегин" - энциклопедия русской жизни", "Гаргантюа и Пантагрюэль" - энциклопедия смеха" и т.п. Поверьте, в этом есть немалая доля истины. Как еще можно охарактеризовать дилогию Гомера, если в ней, как в зеркале, отражена вся жизнь, все сознание древнего человека? "Творение Гомера есть превосходнейшая энциклопедия древности", - писал в своем "Предисловии" к переводу "Илиады" Н.И. Гнедич. И пояснял далее: "Гомер не описывает предмета, но как бы ставит его перед глаза: вы его видите. Это волшебство производят простота и сила рассказа". В чем же это волшебство? В непосредственности восприятия мира, в той, по словам Д.С. Мережковского, совершенной простоте, "которая делает произведения искусства, подобные "Илиаде" Гомера, "Прометею" Эсхила, "Божественной комедии" Данте, завершающим выражением духа народного, как духа всемирного." (Д.С. Мережковский. Л. Толстой и Достоевский. Вечные спутники.- М.: Республика, 1995. С.67.)

Эта-то простота, эта непосредственность, как ни странно, оказываются богаче всякой образованности и усложненности, позволяют, говоря о частном, личном, единичном, о судьбе Ахилла или Одиссея, увидеть в них общее, типическое, человеческое даже там, где действуют Зевсы или Афины. Вот это единство человеческого в сочетании с индивидуальным своеобразием и есть реализм, естественный, стихийный пока еще в отличие от более позднего, сознательного, культивируемого как литературное направление. Гомер ярко и сочно, поэтично и реалистично рассказывает нам о жизни и быте древних: в "Илиаде" главным образом о быте военном, в "Одиссее" - преимущественно о мирном. Реалистичность поэм была подтверждена в XIX - XX веках археологами, среди которых особая слава по праву принадлежит гениальному любителю, Генриху Шлиману (1822 - 1890), разбогатевшему купцу, с детства влюбленному в поэмы Гомера и мечтавшему найти Трою. Шлиман нашел ее и доказал всему миру, считавшему троянскую войну легендарной, что все это - факт истории и что Гомер, следовательно, не гениальный выдумщик, а великий реалистический поэт. Жизнь Шлимана сама по себе - поэма. О нем написано множество научных трудов и художественных книг. Одну из наиболее интересных и доступных, книгу немецкого писателя Г. Штоля "Генрих Шлиман: Мечта о Трое", я настоятельно рекомендую прочитать всем, кого заинтересовал наш разговор. (Серия "Жизнь замечательных людей", издательство "Молодая гвардия", М., 1991.)

Итак, Гомер поэтично и правдиво рассказывает нам о жизни древних. О чем же узнаём мы из его рассказа? Об очень и очень многом: о том, какими представляли себе богов древние, о том, какое носили оружие, как пировали и женились, как воспитывали детей и как умирали, какой была мебель, посуда, даже о том, как назывались их города и поселения, ведь, как пишет в цитировавшейся уже статье В.Н. Ярхо, "из упоминаемых в каталоге кораблей 164 географических названий почти девять десятых могут быть соотнесены с городами и поселениями микенской Греции".

Узнаём мы в поэмах Гомера и некоторых старых знакомых. Ну разве не напоминает нам Ахилл Гильгамеша и своей статью, и непобедимостью, и буйством своим, и наконец, своей дружеской одержимостью к Патроклу? Странствия Одиссея тоже имеют свой прототип в еще более древней литературной традиции - в древнеегипетском рассказе "Потерпевший кораблекрушение". Все сказанное, впрочем, вовсе не означает, что Гомер знал произведения своих предшественников. Дело здесь опять-таки в типичности, в том, что литература есть зеркало действительности, а в действительности с древнейших времен и до наших дней не так уж много изменилось. Во всяком случае, в человеческих поступках, в коренных мотивах его поведения. В то же время, рассказывая вечное и уже знакомое нам, Гомер многое видоизменяет. Прежде всего, несмотря на обилие богов и их поступков (чаще хотелось бы сказать - проступков), в поэмах Гомера заметно стремление разделить божественное и человеческое, устранить сказочные, мифологические черты из рассказа о действиях героя. Или, по крайней мере, сделать их как бы параллельными. Ведь в самом деле, можно объяснить историю с троянским конем вмешательством Афины, а можно и природным умом и хитростью Одиссея и т.д. И если действия Гильгамеша с божественным промыслом связаны неизбежно, то действия того же Ахилла (или Одиссея) отличаются уже гораздо большей самостоятельностью. Да, боги несомненно еще очень много значат в судьбах древнегреческих героев, но еще больше, пожалуй, значит для них судьба, или точнее доля (мойра), "выделенная в жизни каждому человеку, появившемуся на свет и вынужденному рано или поздно его покинуть". (История всемирной литературы. Т.1, с. 321.)

Обратимся вновь к статье В.Н. Ярхо. Вот что говорит он об отношениях между героями и богами у Гомера и как он объясняет первые ростки психологизма в эпических поэмах: Гомеровскому мировоззрению еще совершенно чуждо представление о богах как высшей силе, призванной судить и карать человека за преступления против нравственности. Гомеровские боги отличаются от человека только бессмертием и физической силой, в отношениях же между собой и с людьми руководствуются отнюдь не требованиями справедливости, а личными симпатиями и антипатиями. Гнев бога, оскорбленного похвальбой или неповиновением смертного, опасен, но в остальном срок жизни человека на земле, предопределенный безучастной судьбой, не зависит от его поведения. Только в более поздней "Одиссее" наблюдаются зародыши религиозно-этической проблематики: боги, хотя и не вмешиваются непосредственно в судьбу спутников Одиссея или женихов Пенелопы, стараются все же предостеречь их от позорных, нечестивых поступков, а гибель женихов расценивается в поэме отчасти как божественная кара за нарушение ими древнего закона гостеприимства и оскорбление домашнего очага Одиссея. Относительная неразвитость общественных отношений порождает еще одну форму божественного вмешательства в поведение героев: с его помощью объясняется внутреннее состояние человека. Так... Ахилл, раздраженный нападками Агамемнона, готов уже броситься на него с обнаженным мечом, как вдруг спустившаяся с Олимпа и видимая только одному Ахиллу Афина хватает его сзади за кудри и передает ему желение богов: он может как угодно бранить Агамемнона, но поединка между ахейскими героями не желают сочувствующие им боги. Легко понять смысл этого эпизода и без вмешательства Афины: разгневанный Ахилл в последнюю минуту видит, каковы могут быть последствия его поступка и, смиряя себя, опускает меч в ножны. Однако эпическому певцу еще недоступно изображение такого сложного психического акта, каким является борьба между аффектом и расудком; в эпосе нет еще даже понятия, обозначающего совокупность психических свойств и проявлений индивида ("души") как единое целое. Больше того, психические свойства нередко трактуются как нечто отдельное от человека, существующее в нем самостоятельно и потому открытое для воздействия внешних сил, в частности богов, которые могут "вложить" в "дух" человека отвагу, мужество, желание, а могут "погубить", "повредить", "изъять" у него разум. Воздействие богов на человека есть, таким образом, не что иное, как передача через внешнее внутреннего состояния героя: Гомер не изображает аффект как психический акт, он стремится объяснить его внешним, чаще всего божественным вмешательством. С этой особенностью художественного мышления эпического автора связано и преобладание в передаче психического состояния человека внешней симптоматики: при волнении или страхе у гомеровского героя дрожат и слабеют ноги, стучат зубы, прерывается голос, дыбом вздымаются волосы, бледнеет лицо и т.д. Тонкая наблюдательность Гомера в изображении внешних проявлений чувств облегчает читателю восприятие характеристики героя. Исторически подобная ограниченность художественных возможностей эпоса вполне объяснима: хотя в эпоху позднего родового строя уже начинается выделение личности из первобытного коллектива, ее обособление еще не достигло того уровня, когда внутренний мир человека мог бы представлять самостоятельный интерес для эстетического сознания. Эта особенность является, однако, источником высокой и своеобразной художественной ценности эпоса древних греков. (Там же. С. 321-322.)

Психологизм, еще не известный Гомеру, или едва-едва прорастающий в сознании древнего автора заменяется высокой степенью типизации и одновременно художественности. Все герои Гомера прекрасны, сильны, отважны. Но каждый прекрасен по-своему, у каждого есть своя неповторимая черта: Ахилл необуздан, прямодушен и честен; Агамемнон - тщеславен; Одиссей осторожен и хитер; Гектор, несмотря на то, что он - вождь противника, справедлив и благороден; Нестор - одновременно мудр и, как многие старики, болтлив; Приам - мягок и сердечен; Телемах (он ко всему обрисован еще и в процессе возмужания, личностного роста) - идеальный юноша, своего рода представитель будущего народа; Андромаха и Пенелопа - образцы верности мужьям, истинные хранительницы домашнего очага. Их противоположность - Елена. Она - участница обеих поэм. И если в "Илиаде" - это сначала женщина, опьяненная страстью, а потом разочаровавшаяся в своей любви, то в "Одиссее" - это уже совсем другой человек, человек, скорбящий о тех тысячах соотечественников, которые погибли из-за ее ошибки. Таковы образы главных героев поэм Гомера, цельные, простые, наивные, глубоко индивидуальные и в то же время типические, даже всечеловеческие, как та же Елена, в которой впоследствии многие поэты будут стремиться отыскать идеал вечной женственности.

"Чтобы оценить гений Гомера, - пишет А. Боннар, - следует прежде всего сказать, что это великий, изумительный творец человеческих характеров... Чтобы создать образ живого человека в поэме, не пользуясь описаниями - а... Гомер никогда не прибегал к описаниям, - поэту "Илиады" достаточно заставить его произнести одно слово, сделать лишь один жест. Так, в битвах "Илиады" падают сраженными сотни воинов, некоторые лица появляются в поэме лишь для того, чтобы умереть. И почти всякий раз тот жест, которым поэт наделяет героя, чтобы вдохнуть в него жизнь в тот самый момент, когда он уже собирается ее отнять, выражает разное отношение к смерти.

...в прах Амаринкид
Грянулся, руки дрожащие к милым друзьям простирая...

Часто ли случалось поэтам создавать образ такими незначительными средствами и на такое мимолетное мгновение? Всего один жест, но нас он трогает до глубины души, ведь он передает великую любовь к жизни...

Но вот несколько более развернутая картина - отображение жизни и смерти:
Он из сынов многочисленных был у Приама юнейший,
Старцев любимейший сын; быстротою всех побеждал он
И, с неразумия детского, ног быстротою тщеславясь,
Рыскал он между передних...

В этот момент его поражает Ахиллес:

Вскрикнув, он пал на колена; глаза его тьма окружила
Черная; внутренность к чреву руками прижал он, поникший.

А вот смерть Гарпалиона. Это мужественный воин, но он не смог удержаться от движения, вызванного инстинктивным страхом:

И обратно к друзьям, чтоб от смерти спастись, побежал он,
Вкруг озираясь, да тела враждебная медь не постигнет.

Но дротик его достал, и на земле он корчится "как червь" - тело его и тут протестует против смерти... Так Гомер всюду видит непосредственно человека. Одним жестом, одной чертой он показывает то, что составляет основу человеческого характера, как бы незначительна ни была роль этого человека в поэме. (А. Боннар. Греческая цивилизация. Т. 1. С. 51-52.)

Отметим еще одну любопытную черту, присущую творческой манере Гомера. Это - ирония. Если вы внимательно прочли поэмы, то заметили, наверное, что герой, стремясь к какой-нибудь цели, не подозревает того, что по своему "неразумию" достигает совершенно обратного. Так, Агамемнон, думая своей речью поднять дух воинов, вызывает их бегство. Нередко воин, убив противника, спешит снять с него доспехи и ограбить; но тут его самого настигает смерть... Агамемнон был полон уверенности, что сумеет обойтись без помощи Ахилла. Но его постигает горькое разочарование, и он кается в своей ошибке, тщетно умоляя через послов о примирении. Однако и сам Ахилл, предавшись необузданному гневу, высказывает полную непримиримость, но, потеряв вследствие этого лучшего друга, уже сам соглашается на примирение и принимает подарки от Агамемнона, проклиная свой гнев. (С.И. Радциг. История древнегреческой литературы. - М.: Высшая школа, 1982. С. 60.)

Этот прием одновременно поддерживает внутреннюю связь между достаточно удаленными друг от другами эпизодами и указывает на единство поэтического замысла, а следовательно, и на несомненную авторскую волю создателя поэм. Следующая наша задача - рассмотреть некоторые главные особенности эпического стиля "Илиады" и "Одиссеи". Вспомним, что мы уже узнали об эпосе, когда читали поэму о Гильгамеше. (См. "Очерки истории зарубежной литературы". Кн.1. С. 24.)

Первое: все древние эпические произведения написаны стихами, поскольку исполнялись в больших народных собраниях певцами-сказителями под аккомпанемент струнного инструмента. Так легче было запомнить эти длинные сказания и одновременно заворожить слушателей чарующим звучанием ритмизованных строк и музыки. Второе: эпопеей называется обширное повествование о выдающихся национально-исторических событиях, корни которых лежат в мифологии, фольклоре, где личность автора либо отсутствует, либо формально до предела устраняется. Как видно, в случае с "Илиадой" и "Одиссеей" происходит то же самое: обе эти большие поэмы написаны великолепными стихами, обе они, прежде чем были записаны, исполнялись в царских дворцах или перед отдыхающими воинами на привалах, в обеих личность автора хоть и наличествует, но не акцентируется. То же самое мы увидим, когда прочтем средневековую французскую "Песнь о Роланде", или скандинавские саги, или карело-финскую "Калевалу", или, наконец, вспомним наши былины.

Обратимся вновь к книге С.И. Радцига "История древнегреческой литературы" и проследим вместе с ученым основные черты эпического стиля. Все произведения такого рода имеют форму больших поэм и повествуют о каких-нибудь событиях далекого прошлого, причем рассказ ведется от лица самого поэта. Получаются, таким образом, две линии: воспоминания о прошлом, приукрашенные фантазией, и отражение современной поэту действительности. Сюжет поэмы имеет возвышенный характер, и действующие лица отличаются величием и силой. Поскольку рассказ относится к далекому прошлому, поэт старается придать и людям и всей окружающей обстановке характер простоты и наивности, соответствующей столь отдаленным временам. В соответствии с этим героический эпос в изобилии пользуется мифическим элементом, который является не столько предметом веры, сколько результатом поэтической традиции, имеющей чисто условное значение. Это выражается и в том, что действие представляется происходящим в двух планах - человеческом и божественном. Таким образом, события происходят как будто по воле и даже при непосредственном участии богов. В своем повествовании поэт сохраняет величавое спокойствие. Вообще изложение его отличается объективностью, он нигде не раскрывает своего лица и не говорит о самом себе. Поэт рассказывает о далеком прошлом и к этому прошлому относится с глубоким сочувствием и любовью. Он изображает его как доброе старое время и не жалеет красок, чтобы показать его в особенно привлекательном виде. Вследствие этого в его рассказе получается нарочитая гиперболичность (т.е. все сознательно преувеличено - В.Р.). Все в обиходе героев блещет золотом и красотой. Даже оружие нередко оказывается золотым. Поэт сознательно архаизирует свой рассказ, окрашивая его чертами глубокой старины. Наибольшее внимание поэт сосредоточивает на изображении своих героев. Они изображаются не как обыкновенные люди, а как богатыри, наделенные исключительной силой. И поэт старается подчеркнуть, что люди его времени никак не могут равняться с ними. Своих героев поэт сближает с богами, называет их "божественными", "богоравными", "питомцами богов" и т.д. Этим он хочет подчеркнуть, что его рассказ относится к тем временам, когда боги еще принимали близкое участие в жизни людей и мало чем отличались от них. Относясь с любовью к своему рассказу, поэт сам как бы любуется им. Каждая мелочь тут ему дорога. Он часто прибегает к подобным описаниям, не смущаясь тем, что они задерживают развитие действия. Вследствие этого получается нарочитая задержка - ретардация, типичная для героического эпоса, и рассказ ищет своеобразного, чисто эпического простора. В этом заключается одно из существенных отличий героического эпоса от поэтических приемов нового времени. Наиболее замечательно описание шрама на ноге Одиссея в XIX песни "Одиссеи". Нянюшка Эвриклея по приказанию Пенелопы начинает мыть ноги нищему, в котором никто не мог узнать вернувшегося в свой дом Одиссея; вдруг она видит на ноге знакомый шрам и по нему узнает героя. Современный читатель рассчитывает сейчас же узнать дальнейшее - что она сделает после своего открытия? Но эпический поэт не торопится и подробно рассказывает о том, как получил этот шрам Одиссей. Рассказ этот занимает 75 стихов. Описание щита Ахилла в "Илиаде" занимает 130 стихов. Случайное обстоятельство, как Гектор заходит в город и хочет повидаться с супругой, превращается в высокохудожественную сцену, которой посвящено 109 стихов. Так у эпического поэта маленькая подробность иногда разрастается в более или менее самостоятельное целое. Это - типичные образцы эпического замедления.

Предназначая свое произведение для слушателей, а не для читателей, эпический поэт старается дать им возможность легко схватить содержание и потому по нескольку раз повторяет одно и то же или описывает однородные явления в одних и тех же выражениях. Получаются типичные для героического эпоса повторения.Такие повторения, в изобилии встречающиеся в эпосе, чужды литературе позднейших периодов и появляются в ней только в виде подражания эпическому стилю. Среди таких повторений особое место занимают некоторые постоянные формулы, которыми обозначаются явления природы и повторяющиеся действия, например, снаряжение колесницы, езда на ней, вооружение героев, описание пира и т.д. Кроме того, в поэмах есть много отдельных трафаретных стихов и выражений. Например, о начале дня:

Лишь розоперстая Эос, рожденная рано, явилась...

Эос в одежде шафранной над всею землей простиралась.

Подобными же формулами вводится начало и конец речи:

И, поднимаясь меж ними, сказал Ахиллес быстроногий.

И, отвечая ему, говорил Одиссей хитроумный.

Многие из этих формул обладают достаточной гибкостью, так что позволяют по мере надобности заменять одни имена другими и вместо "Ахиллес быстроногий" может быть поставлен "Одиссей хитроумный" или "Агамемнон владыка". Особенный интерес представляют украшающие эпитеты, т.е. твердо закрепившиеся за некоторыми героями, богами или предметами определения, которые дают слушателям сразу представление о характерных свойствах предмета или лица. Так, Ахилл постоянно называется "быстроногим", Агамемнон - "владыкой мужей, пастырем народов", Одиссей - "хитроумным", "многострадальным", "разрушителем городов" и т.п. Подсчитано, что Ахиллу присвоено 46 эпитетов, Одиссею - 45. Гектор характеризуется как "славный", "великий", "шлемоблещущий", "мужеубийца". Женщинам присваиваются общие эпитеты: "динноодеждная", "высокоподпоясанная", "белорукая", "прекраснокудрая" и т.д. Точно так же и боги наделяются своими эпитетами, которые восходят к культовым их прозвищам: Зевс - "громовержец", "тучесобиратель", "широкогремящий". Посейдон - "земледержец", "земли колебатель"; Аполлон - "лучезарный", "сребролукий"; Гера - "владычица", "волоокая"; Афина - "Паллада", "несокрушимая", "совоокая" и т.д. Эпитеты прилагаются и к животным, и к неодушевленным предметам. Так, быки называются "криворогими", "широколобыми", "волочащими ноги"; в противоположность этому кони имеют эпитеты "поднимающих ноги" и "быстрых". Корабли называются "черными" (смолеными), "краснобокими". Таким же образом описывается и вся природа: земля - "беспредельная", "кормилица многих", "обширная". Особенно замечательно изображение моря. У греков, как у приморского народа, было много слов, обозначающих море и еще более эпитетов, характеризующих его в самые различные моменты: "божественное", "многошумное", "рыбообильное", "бесплодное", "седое", "виноподобное" (черное), "багряное", "туманное" и т.д. Эти эпитеты воспроизводят разные световые оттенки, которые могла запечатлеть наблюдательность народа, постоянно видевшего море в разных условиях.

Стремясь к наглядности изображения, поэт старается каждое описание как бы перевести на особенно близкий и понятный слушателям язык, приводя параллели из окружающей жизни в виде сравнения. Эти сравнения иногда раскрывают целые картины. Особенно богата ими "Илиада". Так, упорный бой двух воинств у ограды греческого лагеря картинно изображается как столкновение соседей, спорящих из-за межи на общинном поле. Грохот от ударов копий и мечей сравнивается со стуком секир у дровосеков. Бой за обладание трупом убитого уподобляется спору двух львов из-за убитой лани. Сверкание оружия сранивается с блеском отдаленного костра; движение воинов, устанавливающихся по местам, - с остановкой на отдых стаи перелетных птиц; численность войск сравнивается с роями мух; действия предводителей, расставляющих отряды, - с хлопотливостью пастухов, отделяющих своих животных от чужих; наконец, царь Агамемнон уподобляется по виду богам - Зевсу и Посейдону, а когда он выступает впереди войска, - могучему быку, идущему впереди стада. Во всех этих сравнениях, обнаруживающих тонкую наблюдательность поэта, оживает перед нами окружающая его реальность.

По способу соединения отдельных частей техника эпического повествования отличается своеобразной особенностью - хронологической несовместимостью одновременных событий (т.е. последовательным изображением одновременно происходящих действий - В.Р.). Когда поэту приходится описывать события, происходившие одновременно в разных местах, его мысль затрудняется представить их как одновременные. Автор старается как-нибудь обойти эту кажущуюся неправдоподобность. В первой песни "Одиссеи" описывается собрание богов, где принимается решение вернуть Одиссея на родину. Для исполнения этого Гермес должен отправиться к нимфе Калипсо и передать распоряжение отпустить Одиссея, которого она удерживает у себя, а Афина идет в дом Одиссея, чтобы передать Телемаху мысль отправиться на розыски отца. После этого идет рассказ о действиях Телемаха. Только в пятой песни поэт обращается к Гермесу. Но этот момент оказался настолько удаленным от исходного положения, что поэту приходится повторять (с некоторыми изменениями) сцену собрания богов. Эта особенность изложения событий у Гомера напоминает прием, который наблюдается в ранней греческой живописи, известной нам по вазам, и постоянно остается в живописи Древнего Египта. Художник, не знающий еще правил перспективы, не умеет изображать на картине предметы, находящиеся в различных планах, и с примитивной наивностью предметы заднего плана просто помещает над теми, которые должны находиться впереди. (С.И. Радциг. История древнегреческой литературы. - М.: Высшая школа, 1982. С. 67-73.) Великий русский критик Виссарион Белинский назвал Гомера "отцом греческой поэзии". Мы, прочитав поэмы и процитированные фрагменты из книги С.И. Радцига, понимаем, почему. Действительно, Гомер охватил в своих поэмах все: и историю, и современную ему реальность, населил их сотнями богов, героев и простых людей, едва ли не каждому из персонажей придав яркие индивидуальные особенности. А главные герои поэм, Ахилл и Одиссей, по высказыванию того же С.И. Радцига, "являются лучшими выразителями идеалов своей эпохи. Все наиболее совершенное с точки зрения военной доблести воплощено в образе Ахилла; высшая степень практической сметливости и хитрости - в образе Одиссея." Еще Платон считал, что "Гомер воспитал всю Грецию". И все это совершенно справедливо. И становится еще более справедливым, когда мы задумываемся о языке Гомера, о богатейшем, звучном, мерном и величавом его стихе. Стих Гомера, бывший к его времени уже достаточно разработанным другими аэдами, но, наверное, только самим Гомером доведенный до совершенства, называется гекзаметром. Вы, разумеется, знаете о существовании поэтических размеров, таких, как хорей, ямб, дактиль, амфибрахий, анапест. Все эти названия пришли в русскую поэзию из Древней Греции. Размеры отличаются друг от друга количеством слогов в стопе (условной единице для определения размера) и упорядоченным чередованием ударений. Так, например, ямб - двусложный размер с ударением на втором слоге, а анапест - трехсложный с ударением на третьем слоге. Гекзаметр же - это дактилический размер (трехсложный, с ударением на первом слоге), состоящий из шести стоп в строке. Это справедливо, если говорить о русском гекзаметре. Отличие древнегреческого стиха от нашего заключается, главным образом, в том, что в нем...ритм образовывался упорядоченнным чередованием долгих и кратких слогов, а они могли быть таковыми вне зависимости от ударения. Долгий слог стопы - назывался "сильным местом", остальная часть стопы - "слабым местом". Точное звучание античного стиха не может быть передано по-русски, так как долгих и кратких слогов, независимых от ударения, в русском языке нет. Поэтому русские переводчики передают античные ритмы условно, ставя на сильных местах преимущественно ударные слоги, а на слабых безударные. (М.Л. Гаспаров. Стихотворные размеры Катулла. В кн.:Катулл. книга стихотворений. - М.: Наука, 1986. С. 291.)


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: