Процесс формирования государственных структур

Понятие «военной демократии», особенности ее организации

Период разложения первобытнообщинного строя характерен существенными изменениями и в формах общественной органи­зации. Имущественное неравенство порождало и общественное неравенство. Из общей массы членов рода выделяется обособ­ленная группа вождей, военачальников, жрецов.

Появление войн как постоянного промысла способствовало развитию военной техники и военной организации. В этих усло­виях большое значение приобретает военный предводитель. По­началу это был обычный старейшина, но в дальнейшем, как пра­вило, появлялся особый военный вождь племени или союза пле­мен, оттеснявший на задний план других старейшин. Возникла специфическая организация власти, которую Маркс и Энгельс вслед за Морганом назвали военной демократией. Это была пока демократия, потому что еще сохранялись все первобытные де­мократические учреждения: народное собрание, совет старей­шин, племенной вождь. Но, с другой стороны, это была уже иная, военная демократия, потому что народное собрание было собра­нием лишь вооруженных воинов, а военный предводитель, окру­женный и поддерживаемый своей дружиной, приобретал все боль­ше влияния и власти за счет других старейшин. Система военной демократии еще предполагала равенство всех воинов: каждый участник грабительского похода имел право на свою долю добы­чи. Но, с другой стороны, она уже не знала фактического равен­ства: не только военный предводитель, но и его приближенные и дружинники забирали себе большую и лучшую часть награблен­ного. Эти лица, используя общественное положение, обращали в свою собственность лучшие участки земли, приобретали боль­шее количество скота, брали себе большую часть военной добы­чи. Свою власть они использовали для защиты личных интере­сов, для удержания в повиновении рабов и неимущих соплемен­ников. Вошедшее в обычай замещение родовых должностей из определенных семей превращается в почти неоспоримое право этих семей на их занятие. Власть вождей и военачальников ста­новится наследственной и усиливается вследствие постоянных войн. Вокруг вождя группируются его приближенные, образую­щие военную дружину, которая с течением времени выделяется в качестве особой привилегированной общественной группы. Это зародыш постоянного войска.

Старая родовая демократия все более уступает место новой форме общественной власти — военной демократии, по имени которой эпоха распада родового строя получила условное назва­ние эпохи военной демократии. Это была демократия, поскольку, несмотря на имущественное и общественное расслоение, племен­ная верхушка была вынуждена считаться с мнением рядовых чле­нов племени. Наряду с дружиной определенную роль в управле­нии обществом играют все взрослые боеспособные мужчины пле­мени, образующие народное собрание. Сохраняются и другие родовые учреждения: вожди, совет старейшин. Но характер этих учреждений существенно изменяется. Вожди и старейшины, пред­ставляющие богатые патриархальные семьи и опирающиеся на вооруженную дружину, фактически решали все дела. Народное собрание, как правило, лишь выслушивало их решения. Так орга­ны общественной власти все более отрываются от народа и пре­вращаются в органы господства и угнетения, в органы насилия по отношению, как к своему народу, так и к другим племенам. «Вое­начальник, совет, народное собрание,— писал Энгельс,— обра­зуют органы родового общества, развивающегося в военную де­мократию. Военную потому, что война организация для войны становятся теперь регулярными функциями народной жизни».

В свою очередь органы родового строя по мере разложения первобытнообщинного строя, социальной дифференциации пер­вобытного общества в результате дальнейшего разделения труда трансформируются либо в органы «военной демократии», либо в органы политического властвования, характерные уже для ран­неклассового общества. По традиции, идущей от Л.Г. Моргана, генезис институтов военной демократии связывается с тем эта­пом в эволюции родового общества, на котором командование войском стало важнейшей формой управлений, а общинная орга­низация переросла границы рода, фратрии и становится племен­ной. В ряде случаев (как, например, у ирокезов) эта организация разрослась до масштабов конфедерации племен. Единого опреде­ления военной демократии у Моргана нет, он выделяет те или иные ее черты в их конкретно-исторических проявлениях у раз­ных народов. Правда, попытку обобщить эти черты он сделал: «Это была особая организация, не имеющая параллели в совре­менном обществе, и она не может быть описана в терминах, при­нятых для монархических учреждений. Военная демократия с се­натом, народным собранием и назначенным и избранным полко­водцем — таково приблизительное, хотя и не совсем точное, определение этой столь своеобразной формы правления, принад­лежащей исключительно древнему обществу и покоившейся на чисто демократических учреждениях».

Военная демократия обычно связывается с периодом, когда мир­ному состоянию патриархальных общин приходил конец, а веде­ние войн приобретало все большее значение. Для пополнения числа рабов, труд которых начинает использоваться уже в эпоху патриархата (домашнее или семейное рабство), требовались во­енные набеги. Военная добыча играла особую роль в экономике общины, являясь дополнительным (а подчас и основным) источ­ником существования.

Военная организация племени накладывала отпечаток на уч­реждения родовой демократии: «Грабительские войны усиливают власть верховного военачальника, равно как и подчиненных, ему военачальников; установленное обычаем избрание их приемни­ков из одних и тех же семейств мало-помалу, в особенности со времени утверждения отцовского права, переходит в наследствен­ную власть, которую сначала терпят, затем требуют и, наконец, узурпируют...» Разделение военных и гражданских функций уп­равления наступило не сразу, оно произошло, вероятно, уже в период создания конфедераций племен, организуемых в целях обороны или для военных набегов и захвата добычи и рабов.

Однако видеть в войнах единственную причину перестройки организации общественной власти в общинах было бы неверно.

Следует назвать в ряду таких причин усложнение структуры про­изводства, вызванное совершенствованием производительных сил (МО. Косвен особо выделяет развитие металлургии и обработки металлов)'. Это позволяло совершенствовать как орудия плуж­ного земледелия, так и оружие и военное снаряжение. Углубле­ние имущественного неравенства, дифференциация хозяйствен­ной деятельности и имущественных отношений, эксплуатация труда пленников вели к стратификации общества, а вместе с ней к стол­кновению групповых и личных интересов. Появлялась необходи­мость в придании внутренней организации общины большей гиб­кости, не ослабляя при этом дисциплины «осадного положения». Возрастала и роль внешних контактов племени, вынужденного заключать военные союзы с другими племенами, т.е. появлялась функция «внешних отношений».

Решение внутренних споров и претензий переносилось в совет старейшин родов. Вождь становился верховным арбитром племе­ни, хотя роль собрания в решении общих дел отнюдь не падала, а даже возрастала. Но речь шла уже об уровне племени или конфедерации племен, т.е. прежде всего об уровне военной организа­ции. Более того, народное собрание, как совет старейшин, пре­вращалось в постоянный орган управления со своей процедурой. Это собрание «панку» по родовому признаку у хеттов; собрание боеспособных воинов в Древнем Шумере, собрания рядовых сво­бодных граждан «гожень», о которых известно из китайских древ­них источников, народные собрания «сабха» или «самиги», упо­минаемые индийскими хрониками -, народные собрания древних германцев эпохи раннефеодального (варварского) государства, скандинавские тинги, древнерусские вече были, очевидно, пре­емниками давних традиций родовой и военной демократии. Такая преемственность особенно отчетливо прослеживается на класси­ческом примере Древней Греции.

От сходки сородичей времен родовой демократии народное ахей­ское собрание отличалось не только более сложной процедурой своего проведения, но и расширением круга своих полномочий. Оно решало вопросы войны и примирения с соседями, раздела добычи, переселения, изгнания или казни предателей, проведе­ния общественных работ, наконец, оно обсуждало кандидатуру и выбирало вождя. Можно сказать, что если раньше общинники от мала до велика толпились вокруг заседающего совета старейшин, выражая криками согласие или несогласие с его решениями, то теперь собрание превратилось в работающий орган, на который допускались только взрослые воины-мужчины и на котором каж­дый воин имел право высказаться.

В начальный период военной демократии наблюдалось широ­кое участие рядовых общинников во всех сферах жизни общины. Народное собрание, совет и вождь-военачальник были постоян­ными органами управления. «Это была наиболее развитая орга­низация управления, какая вообще могла сложиться при родовом строе; для высшей ступени варварства она была образцовой»,— писал Ф. Энгельс.

Демократические черты «поздней» военной демократии на пер­вый взгляд во многом еще напоминали общественный порядок родовой демократии. Вместе с тем, несмотря на повышение роли собрания, оно уже являлось не собранием всего взрослого насе­ления общины, а собранием только воинов. В мирное время это было собрание свободных общинников-собственников, причем из круга его участников были исключены женщины, пришельцы и рабы. Иными словами, собрание эпохи военной демократии, его решения, уже не совпадали с интересами всего взрослого населения, принадлежащего к данному роду, племени. Присвое­ние большей и лучшей части военной добычи, дани или прибавочного продукта общины родоплеменной верхушкой не могло не вести к постепенному отстранению рядовых общинников от по­вседневного управления общинными делами, к усилению пози­ций племенной аристократии в управлении, проявлявшей тем боль­шую агрессивность и стремление к упрочению своего положе­ния, чем больше война становилась естественным состоянием общественной жизни.

Сели в эпоху родовой демократии ограничения на участие в органах публичной власти носили чаше всего половозрастной характер, то у племен индейцев Северной Америки в эпоху военной демократии ограничения на участие в управлении уже были свя­заны с иными критериями: «Демократические основы политиче­ского управления этих племен постепенно сужались, и власти все больше сосредоточивалась в племенном совете, в заседаниях ко­торого принимали участие четыре класса должностных лиц: 1) мир­ные вожди; 2) военачальники; 3)жрецы — хранители племенных святынь; 4) заслуженные воины, заменившие собой участие воо­руженного народа».

Как ни велика была еще роль народного собрания в жизни племени, основную роль играли племенная знать и вождь. Преж­де их сила заключалась в моральном авторитете, теперь — в бо­гатстве, родовитости, влиянии на рядовых общинников, а вож­дя — и а военных заслугах перед племенем. Возвышению воена­чальника-вождя способствовала формировавшаяся вокруг него группа воинов, живших в основном военным промыслом (дру­жинников). Усиление роли племенной аристократии как самостоятельной социальной силы в управлении жизнью племени проис­ходило и по мере того, как племенная организация получала пре­обладание над родовой и разрушалось кровнородственное единство коллектива. Влияние племенной знати усиливалось и в результа­те сочетания управления отдельным родом с управлением всей общиной как социально цельной единицей.

Свои экономические и социальные привилегии племенная ари­стократия и вождь стремились передать по наследству. В целом происходила борьба демократических и олигархических начал в управлении. Одним из инструментов этой борьбы была постепен­ная сакрализация власти вождя, в которой племенная знать виде­ла важный фактор укрепления и своих позиций, поскольку они охранялись авторитетом этой власти.

Следует отметить, что ученые XIX — начала XX в. в большин­стве своем переоценивали «патерналистские» элементы в общин­ной жизни. В действительности принцип старшинства в роду и родословная служили лишь дополнительным обоснованием пре­тензий племенной верхушки на укрепление своих экономических и социальных позиций в период, когда ее попытки узурпировать власть наталкивались на сопротивление рядовых общинников. В этих же цепях использовались жреческие функции. О разнообра­зии средств, используемых родовой знатью для упрочения своей власти, свидетельствуют исследования этнографов: это и внесе­ние за молодых общинников выкупа за жен, н так называемые «престижные пиры», и проведение расчистки общинных земель за свой счет и т.д. Но за всем этим скрывалось присвоение сово­купного прибавочного продукта общины и использование труда общинников в самых различных формах: подношения с урожая пли удачной охоты; право первого доступа к военной добыче; «доб­ровольная» работа общинников на землях старейшин. К числу упомянутых средств относились и союзы знати (мужские союзы).

В то же время интересы племенной аристократии подчас всту­пали в конфликт и с интересами вождя и дружины. Л. Г. Морган говорил о конфликте гражданской власти в лице совета с военной в лице высшего военного вождя. Соперничество этих двух сил способствовало в течение довольно длительного времени сохране­нию суверенитета народного собрания, поскольку последние мог­ли апеллировать к нему, к примеру, чтобы использовать его право смещать вождей. В повествовании Геродота о скифах показана от­носительно значительная роль народного собрания, несмотря на далеко зашедшее социальное расслоение и образование наслед­ственной родовой и военной аристократии. В данном случае народ­ное собрание можно, на наш взгляд, рассматривать как важный инструмент «равновесия властей» — родоплеменной и военной. В тех же общностях, в которых родоплеменная и военная власть были собраны, образно говоря, в единый кулак и персонифицировались одним вождем-предводителем, иерархизация организации власти и ее обособление от остального населения зашли уже далеко (здесь, видимо, уже имело место «правительство без государства»).

Иерархическое начало, отчетливо выраженное в поздней во­енной демократии, стало со временем основой политической орга­низации формирующегося классового общества и государствен­ности. Следует, однако, уточнить, что военная иерархия местами не получила развития, к примеру, в полинезийских обществах, где власть оставалась в руках родоплеменной знати, или же в обществах тропической Африки, где сакрализация и иерархизация власти шли по пути выдвижения религиозных руководителей общины или «гражданского» вождя. Особые формы приобрело отчуждение управленческой власти в восточных обществах, ха­рактеризовавшихся большими особенностями классообразования. (Выявление этих особенностей, ставших объектом научной дискуссии, — предмет отдельного исследования.) Напротив, у кочевых племен и народов, находившихся в состоянии войны на протяжении веков, военная демократия часто сохранялась как устойчивая форма организации общественной власти.

Исследование процесса иерархизации управления и отчужде­ния функций властвования на поздней стадии военной демокра­тии часто рассматривается современной наукой через призму фе­номена «вождизма» как предтечи отношений классового господ­ства и подчинения и формирования органов политического властвования и государственности.

Период «вождизма» как переходный период от военной демок­ратии к государственности со всеми се признаками выделяется специалистами по истории древности, востоковедами, этногра­фами у различных народов: у индейцев майя и индейцев Север­ной Америки, у народностей Сибири-, Африки', у обитателей ос­тровов Океании, у народов Дальнего Востока.

Большинство исследователей, опираясь на данные историчес­кой науки, этнографии и археологии, на анализ содержания ми­фов и древнейших памятников письменности, считают, что фор­мированию государства предшествовали предгосударственные властные структуры. Некоторые авторы (прежде всего Л. С, Васильев) ввели и научный оборот новое {и пока еще вызывающее споры) понятие протогосударства — чифдом (от англ. chief— вождь), которое охватывает период формирования государства.