Церковь и Армия как проводники воли Царя

«Отечество» - «Родовая горизонталь»

(род – народ - природа)

Основные структурные функции «русского Царя»

Первая функция – посредническая или мистико-религиозная. Онавыражается в посреднической роли русского Царя между Небом и землёй, между Богом и своим народом. Царь – проводник воли Божией, и поэтому он отвечает за всё только перед Богом.

Вторая функция − административная – непосредственно вытекает из первой, так как роль единственного посредника между Богом и народом даёт русскому Царю абсолютную власть, порождает единоначалие и самовластие. Из этого самовластия возникает монархическое государство как институт господства одного − богоизбранного «помазанника божия». В руках Царя сосредоточивается вся возможная власть: и государственная, и духовная, и родовая, – ведь он предстаёт как отец своего народа. Самодержавная власть не терпит никакого инакомыслия, никакой самостоятельности подданных (холопов). Главным средством управления своей «землёй» является страх и насильственное принуждение. За счёт централизованного насилия достигается концентрация необходимых материальных ресурсов для выживания в экстремальных природных и геополитических условиях.

Третья функция − спасительная или мессианская прежде всего оправдывает насильственные методы управления своим народом и полный произвол Царя, при опоре на первую функцию. В качестве наместника Бога на земле он мыслится, подобно Христу, спасителем своего православного народа, защитником от внешних врагов и различных происков Сатаны. Для невежественного, наивного народа спасительная функция Царя оказывалась решающей. Ему могли простить всё, главное, чтобы он был настоящим русским Царём − спасителем.

Также нужно отметить, что доминантным отношением «отеческой» властной вертикали является принуждение, основанное на страхе:

- на метафизическом уровне − это страх перед гневом Божьим;

- на государственном уровне – это страх перед гневом Царя;

- и на родовом уровне − это страх перед гневом отца-родителя

Поэтому господство и подчинение, основанное на страхах, будет сопровождаться постоянным напряжением и противоборством. Ослабление чувства страха и насильственного принуждения ведёт к ослаблению всей «отеческой» властной вертикали.

Главными проводниками государственно-самодержавной политики (воли Царя) являлись Церковь и Армия, которые не только были государственными институтами властвования, управления страной, но и выполняли идеологические задачи − формировали и культивировали идеалы, нормы-образцы общественной жизни. Не случайно Николай Бердяев называл их «двумя костылями матушки России»[17].

Церковь задавала прежде всего идеалы «святости» (в основном мученической), а Армия − идеалы жертвенного героизма. Феномен древнерусской святости и ее трагедия подробно рассмотрены в работах Георгия Федотова и его последователей[18].

Становление самодержавной государственности в начале XVI века привело к существенному изменению феномена «святости», а именно превращению её, по словам Клибанова, из начальной формы выражения личностного сознания в идеологический институт самодержавия. В качестве способа воздействия на народное сознание институт святых выполнял две основные функции: воспитательно-поучительную и психотерапевтическую.

Воспитательно-поучительная функция религиознойсвятости заключается в формировании нравственно-религиозных образцов мышления и поведения, которые должны были служить живыми примерами христианского образа жизни («божьи угодники»). Мученичество за веру становится способом подражания Христу. По их примеру можно было надеяться на обретение вечной жизни и вечной славы.

Психотерапевтическая функция святостибылане менее важной, так как усиление политического и экономического насилия, подавление всякого самоволия, т.е. личной свободы и самостоятельности со времён Ивана Грозного вело к росту протестных настроений, недовольства и различных возмущений. Поэтому официальная церковь подчёркивала, что этот мир погряз в грехе, здесь нет ни справедливости, ни правды, здесь сплошное насилие и обман, но есть иной, лучший мир − «небо», путь к которому знают избранные люди − «святые»: они указывают путь к спасению души (стоят на пороге к «небу») и одновременно являются чудотворцами, творят чудеса ради остальных смертных. Вера в чудеса способна замещать и науку, и медицину, и социальную поддержку, а главное − она успокаивала людей, переводя их внимание с этого несправедливого мира на иной мир, на высшие «небесные силы». Многочисленные примеры чудесных спасений, исцелений и противодействий нечистой силе распространялись среди малообразованного и доверчивого населения страны, поддерживая в нём веру в содействие небесных (мистических) сил.

Однако в народном полуязыческом сознании вера в вечное спасение души вполне сочеталась с верой в существование далёкой «святой земли», желанного мира Правды, где тяжелейший труд вознаграждается обильными плодами, где люди свободны, миролюбивы, здоровы и счастливы. Эти народные мечты о «святой земле» воплощались в мифы о «земле обетованной», о «Беловодье» и др.

При этом официальная церковь использовала институт святости для укрепления властной вертикали, для поддержания морального авторитета самодержавия за счет сближения культа святых с народными верованиями в спасительную силу божиих угодников: Ильи, Николая, Георгия и многих других. Разработка иерархии святых, поклонение и почитание их заслуг придавало самой вере более зримый, материальный характер, что очень важно для полуязыческого народного сознания. Без чуда вера ослабевает.

Оправдать властное принуждение и «смягчить» социально-психологические последствия устрашения народа призвана православная вера.По мнению российского историка Л.А. Черной, православная вера имеет три основания, которые вполне вписываются в структуру отеческой вертикали[19].

На метафизическом уровне русский православный человек должен «веровать в святую Троицу и Пречистую Богородицу, поклоняться кресту Христову и святым небесным бесплотным силам, и всем святым».

На земном уровне русский православный человек должен почитать и повиноваться церкви и царю, «покаряться и правдою служить».

На конкретно-социальном уровне русский православный человек должен «чинно устраивать свой дом, семью, хозяйство» в строгом соответствии с установленными церковью и царём правилами − «чинами». Таким образом, будет установлено «благочиние». Начиная со Стоглавого Собора 1551 года и «Домостороя» устанавливается жесткая регламентация всей общественной и личной жизни русских «холопов» от имени божественной власти Царя. Через постоянное устрашение и унижение достоинства подданных, «холопов», достигалась концентрация власти, могущества и материальных ресурсов в одних руках. Главными методами такой концентрации выступали «страх», «запрет», «обуздание», которые были предназначены максимально ослабить всякое «самочиние» или «самовластие» подданных. По словам Черной, «самочинец» отвергал спущенный сверху порядок вещей и создавал новый, основанный на личной позиции, по его воле и разуму. Самочинец порождает бесчинство, а бесчинство ведет к разрушению веры и всей основанной на ней вертикали власти: «самочиние» вело к «самозаконию» и угрожало самодержавной власти царя и благочестию церкви, что вело к подрыву основ деспотического строя.

Схема, отражающая структурные особенности матрицы традиционного сознания, – это открытая схема, которая может дополняться новыми деталями, которые внесут ряд уточнений и конкретизаций в её структуру и функциональные особенности. Так, например, в истории духовно-культурного развития русского общества были и существуют как отголоски рецепции события, которые, несомненно, оказывали трансформирующее воздействие на МТС, внося существенные изменения в ее структуру. Одним из таких сильно действующих факторов является феномен самозванчества, который возник, по всей видимости, одновременно с установлением царской власти и титула царя на Руси. По крайней мере, источники не фиксируют появление самозванцев, присваивавших себе титул и имя князей.

По мнению Б.А. Успенского, в основе психологии самозванца лежит религиозное чувство, связанное именно с сакрализацией царской власти, особенно обострившееся тогда, когда в России был введён обычай, наряду с коронацией, еще и миропомазания, что как бы придаёт царю особый харизматический статус: в качестве помазанника царь уподобляется Христу (Ср.: χριστος – «помазанник») и соответственно с начала XVIII в. царь мог даже именоваться «христом»[20].

Слово «царь» носило неконвенциональный характер по отношению к языковому знаку, отмечает исследователь, и называние себя царем не могло быть произвольным, чисто волюнтаристским действием. Иностранцы, посещавшие «Московию» при первых царях, указывают на то, что русские считают своего царя «земным богом» (пастор Одерборн, 1588 г.; Исаак Масса, 1612). Эта формула имеет византийское происхождение, и в отечественных источниках она отмечается только с XVIII в[21]. Подробное описание случаев словоупотребления по отношению к титулу у русских содержится в записках капитана Маржерета (1607 г.): «В рассуждении титула русские думают, что слово царь, употребляемое русскими государями, важнее всех титулов на свете. Императора Римского они именуют цесарем, производя это имя от Цезаря; прочих же государей королями, подражая полякам; владетеля персидского называют кизель баша, а турецкого великий господарь Турский, т.е. великий господин турецкий. Слово царь, по их мнению, находится в Св. Писании…»[22]. Таким образом, заключает Успенский, имя царя имеет не человеческое, но божественное происхождение, «еще более существенно, что данное слово применяется к самому Богу; в богослужебных текстах Бог часто именуется Царем, и отсюда устанавливается характерный параллелизм царя и Бога, как бы исходно заданный христианскому религиозному сознанию»[23].

Религиозный характер самозванчества выражался не только в присвоении себе сакрального имени царя, но и имени некоторых святых и даже Христа и Богородицы. В среде русских хлыстов и скопцов параллелизм божественного и земного «царя» выражался очень четко: так, например, скопческая «богородица» Акулина Ивановна, наряду с этим «титулом», почиталась и как императрица Елизавета Петровна.

Разделение царей на праведных и неправедных в России XVII в. соответствовало дихотомии «правильных» (подлинных) и неправильных (неподлинных); «истинных» (природных) и «не сущих», «чрез подобство наскакивающих на царство» («Временник» Ивана Тимофеева)[24].

У древнерусских книжников не содержится инструкций по различению истинных царей от неистинных, но важно обратить внимание на тот факт, который отмечается в цитированном исследовании, что ни захват престола, ни соблюдение чина венчания на царство не могут сделать узурпатора царем настоящим. Истинный царь предназначается к своей миссии зачастую задолго до своего рождения, и в случае с Михаилом Федоровичем Земский Собор только «угадал» божественное предначертание. Подлинный царь может быть и жестоким тираном, но это его подлинности не умаляет, поскольку он «богоизбранный» царь. Совсем иное дело – царь по названию: у первого власть от Бога, тогда как у второго – от дьявола.

Можно констатировать следующее: в МТС элементы вертикали «Царя» подверглись деформации и трансформации одновременно с появлением феномена, известного на Западе как цезаропапизм, в России же как «царь – земной бог». Самозванцы появлялись в ту пору, когда возникали сбои в «естественном» порядке престолонаследия.

В народных верованиях царь обязательно должен был иметь на теле особенные отметины, «царские знаки». Известно, что в виде таковых демонстрировал свои шрамы Е.И. Пугачев, а в 1822 г. – некий человек, имевший «между лопатками возложенный крест» и выдававший себя за Павла I; в 1844 г. – кто-то, обладавший крестообразным волосяным покровом на груди и назвавшийся Константином Павловичем и т.п. Вывод автора о том, что эти «знаки» надо понимать не в качестве простой мистификации, а как уверенность самих самозванцев в своем избранничестве, представляется вполне обоснованным.

Расшатыванию устоев царской власти естественно старались противостоять и сами цари. Так, например, известно, насколько для Ивана Грозного было важно подчеркнуть безосновательность очередного претендента, мнимого или истинного, на престол. Распространённая среди простого народа и крамольная игра «в цари», заканчивавшаяся по доносам жестокими наказаниями, в «обороченном» виде предпринималась Грозным для разоблачения псевдоцаря и также приводила чаще всего к трагическому концу. Так, заподозрив своего конюшего боярина И.П. Федорова в заговоре, царь велел переодеть его в свое облачение и, посадив на трон, после воздания почестей собственноручно убивает ножом, демонстрируя его «самозванство» и подлинность своей власти. В истории же с Симеоном Бекбулатовичем, потомком последнего хана Золотой Орды, преобладает, по-видимому, более глубокий мотив: ордынские ханы – «неподлинные цари», хотя их и именовали таковыми на Руси в ордынские времена. Параллель с игрой в ряженые напрашивается и в назначении Петром I Ф.Ю. Ромодановского «князь-кесарем». В последнем случае, как отмечал Б.А. Успенский, происходило «пародирование традиционного облика русского царя», которое по времени предшествовало принятию Петром императорского титула[25]. Здесь наступает время сосуществования в идеологической парадигме «царя» старого и нового аспектов, что не могло не вызвать трансформирующего воздействия на МТС.

Стоит заметить, что глубина и масштабы проникновения тех или иных влияний на разные уровни матрицы в каждом особенном случае могут определяться конкретными исследованиями, проведенными в соответствующих дисциплинарных профилях. Так, например, уровень массовой психологии может исследоваться как циклом психологических дисциплин, так и смежными, междисциплинарными «зондами».

Этико-религиозные атрибуты МТС в своей номинальной части оказывались инвариантными, однако в содержательном плане они претерпевали значительные изменения. Показательно, что в связи с ненаступлением конца света в 1492 г., когда русские и греческие пасхалии были составлены только до этой даты, необходимо было предпринять официальное церковное объяснение, дабы не уронить авторитет отцов церкви, настаивавших именно на этой дате – 7 тысяч лет от сотворения мира. Сочинения архиепископа Геннадия и Иосифа Волоцкого переводили обыденные числовые значения в высший сакральный план, задавая им глубину тайн божественного духа [26].

Самозванчество выражалось и в ряде самоотождествлений с библейскими персонажами и в отождествлении с ними царей: Михаил Федорович – Михаил Архангел – библейский князь Михаил. В 1682 г. старообрядец Мартын Кузьмин сын под пыткой показывал: «когда царствовал царь Михаил Федорович, то царствовал не он, а Михаил Архангел». По мнению Н.Н. Покровского, на которого ссылался Успенский, легенда о царе Михаиле «обрушивает на голову правящего царя (а подчас и всей династии, после Алексея Михайловича) огромный пласт эсхатологических воззрений, веками наращиваемый в народном сознании»[27].

Совершенно особую роль в трансформациях и распаде МТС играет эсхатологическая, апокалиптическая составляющая. Науке почти ничего не известно конкретного по поводу языческой эсхатологии древних славян; скорее всего, она носила, как и у греков, темпоральный характер и связывалась с представлением о циклическом времени с чередованием исчезновения и возникновения мира. Не уставая повторять тезис о том, что в народном сознании до сих пор сосуществуют в причудливом сочетании языческие и христианские представления, мы все-таки не можем не указать на победу христианского отношения к судьбе мира при всем учете давящей массы суеверий.

XVII век в истории России считается веком великих потрясений. «Эсхатологические сюжеты разворачивались, – пишет М.Б. Плюханова, – в XVII в. независимо от конкретных предуказанных дат. В выголексинской традиции временем начала Антихристова царства считался 1666 год. Старообрядческий собор 1694 г. в Новгороде принял догмат о наступлении царства духовного Антихриста в 1688 г. Прения о том, кого собственно следует считать Антихристом или предтечей Антихриста и как нужно жить в наступившие Антихристовы времена, начались уже в середине века. Эти проблемы сохраняли актуальность не только в XVII, но XVIII в. и даже позднее. В течение двух столетий являлись и исчезали разнообразные антихристы, мессии, избавители, менялись признаки последних времен, то обостряясь в периоды войн и реформ, то почти стираясь. Неизменным оставалось представление о том, что жизнь происходит на краю времени»[28].

Жизнь «на краю времени» выступает как характерная черта российского народного сознания, что также оказывало трансформирующее воздействие на известный «паттерн», тем не менее не вызывая его окончательной деструкции. Но ценностная система времени оказывалась подорванной в самой своей человеческой основе – времени индивидуальной жизни.

Исторически очень хорошо различимы два уровня народного самосознания в сопоставлении переживания двух дат конца света – 7000 (1492 г.) и 1666 г. Если первая, относящаяся еще к русскому средневековью, вовсе не предполагала непосредственного индивидуального влияния на сакральные события ввиду их недосягаемости, запредельности, как и «новозаветного сюжета крестной смерти и воскресения», то «В XVII в. в России эсхатология получила совершенно новую функцию. Эсхатологические предсказания обнаружили способность характеризовать собой события текущего времени»[29].

Автор цитируемой статьи подчеркивает, что в XVII в. происходит становление личностного сознания, которое начинало с идеи сакрализации человека как творения Божия, с осмысления чувства личной ответственности за происходящее вокруг. Таким образом, налицо процесс волнообразного возбуждения и затухания тех или иных свойств паттерна, в нашем случае – МТС.

В первой четверти XVII столетия появляется беспрецедентная капитоновская ересь, основатель которой Капитон отказался признавать церковную иерархию, считая Св. Писание единственным авторитетным источником божественных установлений. Он начал толковать текст самобытно, произвольно, определив путь спасения через такую степень аскезы, которая была не по плечу многим из отвергаемых им монашествующих: «Если древнерусский монашеский аскетизм, как бы глубок он ни бывал, всегда оставался формой жизни, то ересь “капитонов” была неупорядоченным балансированием на грани жизни и смерти»[30]. И было от чего: если сам Капитон спал, подвесив свое тело за крюк, то его последователи заменяли сон в сидячем положении сном стоя; железные вериги – каменными; скудную пищу – полным отказом от нее. Если проповедь античного «учителя смерти» – Гегесия – велась на философской основе и сам он просто изгонялся за это из владений Птолемеев, то капитоновская ересь носила религиозный характер и, поскольку «капитоны» не были замкнутой сектой, они заразили многих крестьян, и власти приняли «простое» решение: сжечь главных столпов капитоновщины, которые перешли к широкой проповеди самоубийства. Интересно правительственная реакция на деятельность учеников Капитона и его собственную позицию, которая в 30-х гг. XVII в. определена в официальном документе следующим образом: «неистовство». Здесь невольно возникает ассоциация с «неистовым Виссарионом» – В.Г. Белинским, а затем и с кровавым неистовством Иосифа Виссарионовича; эти два неистовства далеки по результатам, но весьма близки по самому духу разрушения материальной и нравственной традиции.

Завершающим структурным элементом отеческой властной вертикали становится родной отец, предстающий в традиционном сознании как глава рода, кормилец, имеющий абсолютную (деспотическую) власть в своём доме и в своей семье. В структуре властной вертикали он выступает прежде всего как защитник отечества, т.е. государственного порядка, а затем уже как защитник своей семьи. Поэтому родной отец часто оторван от родной семьи и находится или в подчинении государственной власти (на воинской службе, на каторге), или на вынужденных заработках. Высокая смертность мужского населения в России приводила к тому, что основные тяготы по воспитанию- прокормлению детей ложились на материнские плечи и, в целом, на общину.

В тяжёлых природных, экономических и политических условиях власть отца над своей семьёй по сути воспроизводила безграничную власть царя над своими подданными, которая была основана на страхе перед узаконенным насилием. У родного отца есть право наказывать членов своей семьи, вплоть до лишения жизни. Как тут не вспомнить гоголевского Тараса Бульбу: «Я тебя породил, я тебя и убью». Поэтому традиционное отношение к отцу и к матери существенно отличаются друг от друга: родную мать любят, а родного отца боятся. Но так как страх подавляет личностное сознание и является негативной эмоцией, то он периодически вызывает естественный протест и возмущение. Поэтому конфликты «Детей» с «Отцами» небесными, земными и родными являются главными точками «разрывов» матрицы традиционного сознания. Это прежде всего конфликты, связанные с верой в абсолютную, священную, сакральную власть «Отцов».

Основные «разрывы» в структуре Матрицы, их причины и последствия

Как отмечают известные современные социологии Р. Инглхарт и К. Вельцель, для традиционного общества властные отношения (т.е. отношения господства и подчинения) являются системообразующими, т.к. они составляют структурную основу организации жизни традиционного социума[31]. Именно поэтому «отеческая вертикаль» Матрицы традиционного сознания оказывается наиболее «ответственной» за любые общественные трансформации. Эта «вертикаль принуждения» в России, по словам И. Яковенко, становится «репрессивной вертикалью», подавляющей любое личностное проявление, не согласное с интересами государственной системы, а также утверждает неравенство между людьми[32]. Она постоянно находится под огромным напряжением человеческих волеизъявлений, сопротивляющихся внешнему властному принуждению со стороны общины, государства или церкви. Поэтому именно в «отеческой» вертикали традиционного сознания возможны так называемые «разрывы» или радикальные изменения в способе мышления людей[33]. По мнению Инглхарта и Венцеля, переход от аграрного, традиционного общества к индустриальному приводит к «секуляризации власти»[34], т.е. к её десакрализации, рационально-прагматическому осмыслению происхождения и назначения различных властных институтов[35].

Применительно к матрице русского традиционного сознания, мы обращаем внимание на глубоко мистический характер веры русского народа в своего идеального Царя-Спасителя и в божественное всемогущество. Без этой веры было практически невозможно выжить в условиях очень высокой неопределённости жизни в России (прежде всего, природно-климатической и военно-политической). Именно поэтому основные «разрывы» в функционировании Матрицы происходят между «народом и Царём» и «Царём и Богом».

Бог

/

/ - второй «разрыв»

Царь

/

/ - первый «разрыв»

Народ

Первый «разрыв» возможен в том случае, если народ заподозрит не подлинность царской власти («Царь не настоящий»), и это грозит временной смутой и приходом настоящего «Царя». Более серьёзный разрыв возможен при появлении принципиального недоверия со стороны народа к самому институту царской (самодержавной) власти, что собственно и произошло после отречения Николая II. Падение авторитета самодержавия могло компенсироваться только установлением выборных органов власти, которыми оказались «Советы народных депутатов». Но и их централизация привела к сохранению структуры властной вертикали. Недавним примером такого «разрыва» стали лозунги украинских феминисток «Боже – царя гони!» или российских феминисток «Богородица, Путина прогони!».

Отказ от «Царя» как высшего источника и символа верховной власти, т.е. высшей правды и справедливости на земле − это существенное потрясение, ломка традиционного сознания, которую можно назвать началом «революции в способе мышления». Один лишь отказ от привычного высшего источника правды и справедливости может вести и к полному нигилизму, к состоянию «без Царя в голове», которое ведёт к деструкции, к разрушению всего порядка жизни, к разгулу страстей и человеческого произвола. Вместе с таким отказом, должен устанавливаться альтернативный источник правды и справедливости.

Второй «разрыв» возможен в том случае, если ставится под сомнение божественное происхождение царской власти и правитель государства перестаёт мыслиться «наместником Бога на земле». Более радикальным способом этот разрыв достигается полным отрицанием существования Бога или атеизмом. Умеренным вариантом является деизм, который отрицает свойство Бога быть правителем этого мира или его вседержителем. Так, например, философский деизм (Ньютон, Юм, Кант) признаёт существование разумной первопричины этого мира, но отказывается принимать его личное участие в делах природы и человека. Примером может служить мысль о том, что Богу не до нас, у него свои заботы, а на земле разбирайтесь сами.

Этот «разрыв» является по существу результатом десакрализации власти, и первоначально он происходит в узких кругах интеллектуалов, а затем уже распространяется на большую часть общества. Например, великие русские поэты А.С. Пушкин и М.Ю. Лермонтов уже в первой половине XIX века пытались разоблачить самодержавие и всю феодально-крепостническую систему как бесчеловечную социальную практику, основанную на насилии.

Главными побудителями отмеченных «разрывов» властной вертикали в России являются социально-экономические, военно-политические, научно-технологические и природно-климатические факторы. Как отмечают многие историки, потеря веры в доброго и справедливого Царя-батюшку произошла в России в начале ХХ века под воздействием многих факторов: нерешённость аграрного вопроса, поражение в Русско-Японской войне 1904 года из-за социально-экономического и технологического отставания, неурожайные годы в 1905 и 1906 годах, непоследовательный и насильственный характер столыпинской реформы, поражение в Первой мировой войне, отречение Николая II и др.[36].

Воинствующий атеизм советского времени должен был заменить прежние религиозно-метафизические представления о божественном творце мира и Богом установленном порядке новыми идеологическими схемами о неминуемой победе коммунизма и абсолютно истинном учении о коммунизме. Чтобы разорвать с религиозным прошлым и соответствующими стереотипами сознания необходимо было выстроить новую систему воспитания и образования, основанную на материалистическом мировоззрении. Однако теория коммунизма не смогла подтвердить свою объективность.

Итак, мы выяснили, что фундаментальные потрясения традиционного сознания происходят в «отеческой» властной вертикали, так как она задаёт основные параметры жизни доиндустриального общества. Что же происходит с «материнской вертикалью»? Возможны ли «разрывы» в ней?

Так как «материнская» вертикаль − это вертикаль естественной любви и естественной религии, то в ней мы не находим радикальных разрывов как в «отеческой» вертикали принуждения. Допустимо говорить об ослаблении естественных связей, отношений, в том числе естественной веры, которое возможно через доминирование искусственного, рационального, через разрушение естественной основы − крестьянской общины и родового уклада жизни. Материнская вертикаль является более прочной, устойчивой, несмотря на радикальные изменения в экономике и политике, сохраняющей своё влияние на многие поколения россиян. Особенно в кризисные периоды общественной жизни материнская вертикаль оказывается единственным «стержнем», удерживающим общество от распада.

Николай Бердяев интуитивно очень точно выразил структуру материнской вертикали в работе «Душа России»: «Русская религиозность - женственная религиозность, − религиозность коллективной биологической теплоты, переживаемой, как теплота мистическая. В ней слабо развито личное религиозное начало; она боится выхода из коллективного тепла в холод и огонь личной религиозности. Такая религиозность отказывается от мужественного, активного духовного пути. Это не столько религия Христа, сколько религия Богородицы, религия матери-земли, женского божества, освещающего плотский быт (выделено мной − А.М.)»[37].

Не «разрывы», а «ослабления» материнской вертикали: