2015-01-30
418
Исторические мифы — неизбежность!
Всякое государство и всякий народ неизбежно создают легенды про самого себя. Так получается даже против собственной воли: события истории истолковываются так, как их бы хотелось увидеть. Желание подтвердить верность своих представлений о мире, своих предрассудков, оказывается сильнее фактов. «Испорченный телефон» исторической памяти отодвигает в тень одно, высвечивает другое, напрочь забывает третье, придумывает четвертое.
Многие примеры таких мифов сами по себе стали уже чуть ли не нарицательными. Напомню хотя бы только выдуманный подвиг Ивана Сусанина. Подвиг, которого не было и который стал символом русского монархизма и патриотизма, своего рода национальным символом.
И это совсем не специфично для России, такие же выдумки легко обнаружить и в истории других народов.
...1745 год. Идет война за Австрийское наследство. Французские войска под командованием Мориса Саксонского осадили крепость Турне (в современной Бельгии). Англо-голландско-ганноверские войска под командованием герцога Камберленда движутся к крепости, хотят выручить ее из осады. Французские войска, не снимая осады, двинулись навстречу союзникам и заняли позиции возле деревушки Фонтенбло. 11 мая 1745 года произошло сражение под Фонтенбло. Погибло 5 тысяч французов и 12 или 14 тысяч союзников. Поле осталось за французами, которые захватили 32 артиллерийских орудия. Крепость Турне осталась в осаде и была взята 10 июня 1745 года.
|
|
|
Вот и все. Вот и все сражение под Фонтенбло — мало что решивший эпизод такой же полузабытой войны за полузабытое Австрийское наследство. Но тут-то и начинается легенда...
В те времена армии шли навстречу друг другу, пока солдаты не могли разглядеть белки глаз противника — тогда имело смысл целиться и стрелять. Тем более 11 мая 1745 года поля под Фонтенуа скрывал туман, солдаты обеих армий долго не видели друг друга.
Во всех английских учебниках по истории написано, что, когда армии сблизились до расстояния прицельного выстрела, командующий английскими гвардейцами милорд Гей закричал:
— Господа французы! Стреляйте первыми!
Эта история прекрасно известна и во Франции, но с одной маленькой поправкой: там «точно знают», что кричал-то вовсе не англичанин, а француз. Кричал мо
сье д'Атерош, капитан королевских гвардейцев, и кричал он, конечно же:
— Господа англичане! Стреляйте первыми!
Скорее всего, на поле Фонтенуа действительно кто-то и что-то в этом духе прокричал: легенды редко возникают совсем уж на пустом месте. В обеих странах соответствующие легенды вошли в учебники, и сомневаться в них знающие люди не советуют. Иностранцу простительно, конечно, но, усомнившись в общепринятой легенде, «своим» он рискует уже не стать. А уж для «своего» по крови такого рода сомнения и вовсе никак не приличны и свидетельствуют о катастрофической нехватке национального, патриотического духа.
|
|
|
Французы отмечают, что французский тогда был международным языком, на нем говорили в высшем английском свете, и крик мосье д'Атероша был прекрасно понятен британцам. Британцы столь же справедливо отмечают, что милорд Гей вполне мог кричать и по-французски — по той же самой причине. Кричал же Мило-радович в 1812 году «Молодцы французы!» по-французски.
Итак, кто-то что-то кричал, и этот крик стал своего рода национальной легендой. Но вот кто именно кричал, что именно и кому именно в этот теплый туманный день 11 мая 1745 года, мы скорее всего никогда уже не узнаем. Единственный надежный способ, насколько я понимаю, — это применить «машину времени».
Исторические мифы возникают, развиваются и растут по таинственным законам жизни выдумок и уходят наконец в небытие. Например, на наших глазах родился и с треском лопнул миф об ангелоподобных «демократах» Фрунзе, Тухачевском и Блюхере, истребленных Сталиным из зависти к их талантам. В одной из последних книг В. Суворова в гроб этого мифа вколочены последние гвозди. Я имею в виду книгу «Очищение». Приводить подробности я не вижу необходимости — все, что я приведу, окажется все равно вырвано из книги Суворова. А тот, кто хочет получить информацию из первоисточника, все равно прочтет саму книгу «Очищение».
А мифы об Иване Сусанине и о Козьме Минине находятся, видимо, в стадии медленного умирания. Никто больше не хочет отдавать жизни ни за царя, ни за огромную империю; а раз так — никто и не ищет в прошлом исторических подтверждений тому, как это хорошо — продавать собственную семью для блага своего безумного государства. Или того, как это славно — принять мученическую смерть от руки оккупантов.
Но только не поймите, ради бога, что в наше время не рождаются новые исторические мифы! Как раз вот сейчас на наших глазах вскипели, возникли из небытия и пока не полностью ушли в прошлое и мифы про дурацкую Россию, которую всегда и все били на полях всех сражений. И мифы про западное общество: про его разумность, щедрость, порядочность, интеллигентность и т.д.
Впрочем, об этих зловредных мифах написана специальная книга [4].
Большой Московский Миф
Каждый народ творит миф о самом себе, переосмысливая историю в духе, «нужном» на данный момент. На этом фоне Большой Московский Миф (БММ) вовсе не исключителен, и только одно вызывает в нем некоторое удивление: очень уж долго существует этот миф и очень уж он всеобщий, грандиозный, пронизывающий все стороны жизни Московии, претворившейся сначала в Российскую империю, потом в СССР.
Этот Большой Московский Миф о России-Московии хорошо известен всем моим читателям-россиянам. Потому что этот миф ложится в основу преподавания истории в школе и в вузе, кричит о себе в сотнях литературных произведений и кинофильмов. Разделяют его не все и в разной степени. Но этот миф исключительно важен. Не думаю, что будет преувеличением сказать:
Большой Московский Миф лежит в основе национального самоопределения русских московитов. Он так важен, этот миф, что вынь его — и зашатается чересчур многое в сознании многих россиян. А сам по себе миф этот прост и коварен.
Невозможно отделаться от мысли, что на просторах Российской империи (а может быть, и гораздо раньше) сформировался некий тип сознания, который может быть представлен в самых различных внешних обличи-ях: от «охранительного» до «революционного» и от «сталинского» до народнического.
В этот тип мироощущения, в этот Большой Московский Миф (БММ) входит несколько положений, которые трудно отчленить друг от друга и которые друг друга превосходно дополняют.
|
|
|
1. Во-первых, это идея четкой и однозначной исторической преемственности от Киевской Руси к Московской. Единственным наследником Киева признается Москва, и только Москва. Остальные русские земли как бы и не имеют права на историческое бытие и являются только периферией то Киева, то Москвы.
Передам слово Сергею Михайловичу Соловьеву, который прекрасно и емко сумел выразить самую суть этой части мифа:
«Вообще движение русской истории с юго-запада на северо-восток было движением из стран лучших в худшие, в условия более неблагоприятные. История выступила из страны, выгодной по своему природному положению, из страны, которая представляла путь из Северной Европы в Южную, из страны, которая поэтому находилась в постоянном общении с европейско-христианскими народами, посредничала между ними в торговом отношении. Но как скоро историческая жизнь отливает на восток в области Верхней Волги, то связь с Европою, с Западом, необходимо ослабевает и порывается... Но Западная Россия, что же с нею сделалось?... Западная Россия, потеряв свое значение, потеряла способы к своему дальнейшему материальному, государственному и нравственному развитию, способы иметь влияние на Восточную Россию результатами своего общения с европейцами....Татары и Литва разорили ее вконец....Запустелая, лишенная сил, раздробленная Юго-Западная Русь подпала под власть князей литовских. Галич, счастливый уголок, где было сосредоточились последние силы Юго-Западной Руси, быстро поднялся и процвел, но скоро и пал вследствие своего уединения от остальной, живой Руси, то есть Великой, ибо Малую Русь в описываемое время нельзя было назвать живою» [5. С. 225].
Ну вот, даже и Галич, как видите, пал (имеется в виду, видимо, его присоединение к Польше, не иначе) — а все от изоляции от «остальной, живой», так сказать, от «настоящей» Руси.
Можно привести еще множество цитат разного масштаба и из авторов прошлого, и из нынешнего века, но из этих цитат мы не получим никакой новой информации, будут крутиться все те же нехитрые идеи.
|
|
|
По существу, и так уже все ясно. Схема проста: Северо-Восток уцелел после нашествия монголов, спасся благодаря своему положению, а Западная Русь разгромлена степняками и Литвой, обнищала и потеряла всякое значение. Единственно, все авторы будут расходиться в частностях, но основная схема приблизительно одинакова у всех: эти земли «отпали от Руси». А при завоевании Москвой опять «стали частью Руси».
Мнения разойдутся по поводу географического фактора — татар и Литвы, но останется нетронутым основное: после нашествия монголов, с XIV столетия, вся Русь, кроме Северо-Восточной, рассматривается как «пропавшая», «выпавшая из истории» до того времени, как Московия включит эти земли в свое государство.
Допустим, Карамзин писал «Историю Государства Российского» и именно поэтому история западных русских земель никак не отразилась в его многотомном труде. Но ведь Соловьев писал уже «Историю России»! А у него — та же самая проблема.
Та же самая идея, та же схема проводится и во всех справочниках, куда бы ни обратился любознательный читатель. Я уже приводил примеры оценок БСЭ, в которых Литва «захватывает» русские земли, а Москва их строго «освобождает». Но эти оценки постоянны, в том числе и в тех статьях, где их, казалось бы, трудно ожидать.
Даже в статье «Украинский язык» приводится следующая эскапада: «...захват западных и юго-западных русских земель Литвой, Польшей и Венгрией привел к расчленению древнерусской народности... Западные и юго-западные русские земли и их население на несколько столетий оказались оторванными от остальных русских земель» [б. С. 169].
Если соотнести общее количество русских людей, живших в «оторванных» землях запада и юго-запада (2—3 миллиона человек, по разным оценкам) и земель северо-запада — так сказать, «основных» русских земель, откуда «оторвались» остальные (несколько сотен тысяч человек), и все станет предельно ясно. Ситуация очень напоминает передовицу в английской «Тайме» за 1801 год: «Сильный туман в Ла-Манше. Континент изолирован». Вот примерно так же, по логике составителей статьи, изолированы русские земли запада и юго-запада от «материнского» северо-востока.
Напомню еще, что статьи про Великое княжество Литовское ни в первом, 1920-х годов, ни во втором выпуске Большой советской энциклопедии нет. Вообще нет. Не было такого государства. Не будь третьего выпуска Большой советской энциклопедии, читатель мог бы узнать о его бытии только по косвенным упоминаниям в разных статьях.
Детская энциклопедия проявляет по поводу Литвы такую же сдержанность: не было такого государства! Упоминается разве что Ягайло, и то в роли «изменника». Не верите? Вот цитата: «В повести рассказывалось, как нечестивый хан Мамай с помощью изменников — рязанского князя Олега и литовского князя Ягайло — готовился к битве с русским войском» [7. С. 246]. Впечатляет? Не менее интересно и совершенно фантастическое сообщение, что «в конце XV — начале XVI века все русские земли окончательно объединились вокруг Москвы» [8. С. 252].
Позиция справочников очень зависит от времени их издания. «Всемирная история», вышедшая в конце 1950-х, сохраняет все «имперские» стереотипы. «Польские феодалы... лелеяли планы порабощения и эксплуатации богатых русских земель, захваченных ранее Литвой» [9. С. 771]. Вот, пожалуй, самая емкая цитата, где сразу всем досталось.
Советская историческая энциклопедия формировалась в годы «разоблачения культа личности» и сообщает немало сведений несравненно более корректно. Но и здесь Литва «захватывает» русские земли. Исключение — статья о Смоленске, который все-таки «входил» в состав Великого княжества Литовского» [10].
Та же самая схема, с небольшими вариациями, воспроизводится во всех школьных учебниках. Хоть в непотопляемом творении Нечкиной, хоть в любом из более современных.
Сейчас учебных пособий известно очень много [11-13].
Приведу цитату из одного такого учебного пособия. Не потому, что оно так уж намного хуже всех остальных, а просто потому, что оно выпущено в моем родном Красноярске, многих его авторов я знаю лично, а сам учебник попался мне вовремя под руку: «Поражением Руси (от монголов. — А.Б.) воспользовались Польша и Литва, которые захватили западные княжества. Зачастую сами князья добровольно принимали литовское подданство, чтобы спастись от более тяжелого монгольского ига» [14. С. 17].
И далее: «После татаро-монгольского нашествия на Русь литовцы сумели захватить многие западные русские княжества. Почти 2/3 территории Литвы состояло из бывших русских земель» [14. С. 21].
Очень любопытна оговорка, которую авторы вряд ли и сами замечают: «...из бывших русских земель». А почему, собственно, из БЫВШИХ? Потому что не в составе Москвы? А когда окажутся опять в составе Московского княжества, сразу же станут опять просто русскими? А не БЫВШИМИ русскими?
Но как мы видим, схема та же самая, и даже стоит русским землям оказаться в составе Литвы, как они становятся «бывшими русскими».
Из этих построений, понятное дело, вытекает представление о полном тождестве понятий России и Московии. То, что не Московия, — это, тем самым, и не Россия (вспомним «бывшие русские земли»). Причем само это тождество для сторонников этой идеи настолько очевидно, что они его даже и не обсуждают, а всем русским-русинам, жившим в разные времена и на разных территориях, приписывается один и тот же тип сознания — причем исключительно москальский.
С этим связана вторая составляющая Большого Московского Мифа.
2. Вторая нехитрая идея из составляющих Большой Московский Миф — России приписываются «исконные свойства русского духа»: антибуржуазность, коллективизм, вражда к Западу.
Разумеется, эти черты приписываются вовсе не одним москалям, а всем русским, включая и западных русских. Ведь, согласно первому пункту БММ, между ними нет и не может быть никакой разницы.
«Россич всегда хотел невозможного. Вечно голодный душой, он жил стремлением. Не жил еще на свете счастливый россич, ибо для себя самого он всегда оставался ниже своей мечты. Потому-то и добивался он многого.
Отстав от своих, затерявшись в толпе себялюбцев, россич казался жалким и глупым. В нем нет умения состязаться в уловках с людьми, убежденными в праве попирать других, жить чужим соком. Взявшись не за свое дело мелкой, личной наживы, россич всегда бывал и обманут, и предан. Таков уж россич, на самого себя он работает плохо, ему скучна такая работа.
Но как только, поняв ошибку, россич сбрасывает чужое обличие, откуда только брались у него и умение, и сила! Он забылся, его не терзают сомнения. Тут все сторонились, как бы случаем не задела ступня исполина.
Таков уж россич от рождения, совершившегося на берегу малой реки, которая течет с запада на восток и впадает в Днепр с правой руки» [15. С. 401].
А ведь как хорошо это сказано! Какое благородство интонации, какой превосходный слог! Какой сильный писатель прокламирует всю эту вредную и опасную чепуху!
А вот еще цитата из того же великолепного писателя, из другого произведения:
«Тем временем потомки Одинца, Гюряты, Тсарга, Изяслава, Доброги, Карислава, Отени, Расту, Тшудда (герои книги «Повести древних лет») и других их братьев из киевских, северских и прочих южных, западных и восточных славянских земель, таких же, как они, по духу, чести и совести, без титулов и гербов, без турниров, без замков и богатых невест, беззвучно гнули спину в работе, страдали, терпели все муки, но с неотвратимой силой стихии осваивали непроходимые и почти безлюдные территории северо-востока и востока, шли в южные степи и выплавляли не порабощением, а трудом и дружбой людей всех племен в государство-монолит на одной части земного шара. Но это — в скобках, как общеизвестное» [16. С. 442—443].
Насчет «государства-монолита», да еще выплавленного строго «трудом и дружбой», можно поступить как хочется — покрутить палец у виска, засмеяться, впасть в скорбь... Как угодно. Автор сих строк лишь отметит, что мы имеем здесь дело с еще одним мифом, и только.
Отмечу, опять же, благородство интонации и высокое искусство автора. Самыми простыми словами, очень легко и просто он умеет вызвать у читателя горделивое чувство причастности и отрешенности от скверны земной. Словно поднимаешься в некие надмирные выси, отрешаясь от мелочи и суеты, в эмпиреи вершения истории... Создать такое ощущение у читателя — несомненно, большое искусство, и автор им владеет в полной мере. Что ж! Тем сильнее воздействие текста, и тем он становится опаснее.
Немаловажно и другое: приведенный текст начинается с «тем временем...» — поскольку выше у В.Д. Иванова многословно описывается, какие гадкие люди — иностранцы и иноземцы (конкретно в этом романе викинги занимают место византийцев, поносимых в «Руси изначальной»).
И это превосходное проявление еще одной составляющей Мифа.
3. Эта составляющая БММ — Западу приписывается маниакальная ненависть к России. От философов прошлого века, Леонтьева и Аксакова, до современных авторов типа учеников Льва Гумилева тянется мысль о том, что европейское сознание проникнуто жизнеотрицанием, ненавистью к жизни. И, конечно же, ненавистью к Руси-России. По мнению Л.Н. Гумилева, это «стереотип поведения» у них такой. Ну, не любят они Руси, что тут поделать!
И по страницам сочинений философов и ученых, и по страницам художественной литературы расхаживают хорошие славяне, гадкие, противные иностранцы. Если автор художественного произведения талантлив, гадкие иностранцы получаются особенно омерзительными.
Как красиво объясняет Л.В. Никулин, до чего же ненавидят Россию европейцы, а особенно англичане! [17].
Как красиво делает то же самое A.M. Борщаговский! Как мерзки у него французы и британцы; как они низки духом, сволочны, эгоистичны, даже внешне непривлекательны! [18].
Впрочем, перечислять долго, и все равно всего не перечислишь.
4. Четвертая составляющая Большого Московского Мифа в наибольшей степени — самостоятельный, автономный миф. Эта идея, в общем-то, почти неприлична... В конце XX века она просто не имеет права на существование, а вот поди ж ты. Один немецкий теолог объяснял своим студентам, как он определяет ценность новой философской идеи: «Надо посмотреть, может ли эта идея оставаться неизменной после Освенцима. Если Освенцим не в силах изменить эту идею — держитесь от нее подальше».
Многое изменилось в мире после Колымы и Освенцима. Идея национальной исключительности «после Освенцима» относится к числу неприличных, и ничего тут не поделать.
А эта четвертая составляющая БММ, которая является самостоятельным мифом, — это идея исключительности России, ее мессианской роли в мире.
«Не заражайтесь бессмыслием Запада — это гадкая помойная яма, от которой, кроме смрада, ничего не услышите. Не верьте западным мудрствованиям, они ни вас и никого к добру не приведут... Не лучше ли красивая молодость России дряхлой гнилой старости Европы? Она 50 лет ищет совершенства и нашла ли его? Тогда как мы спокойны и счастливы под управлением наших государей» [19. С. 156].
Так поучает своих детей шеф корпуса жандармов барон Дубельт. А вот мнение Энгельса о Герцене: «...Герцен, который был социалистом в лучшем случае на словах, увидел в общине новый-предлог для того, чтобы в еще более ярком свете выставить перед гнилым Западом свою «святую» Русь и ее миссию — омолодить и возродить в случае необходимости даже силой оружия этот прогнивший, отживший свой век Запад. То, чего не могут осуществить, несмотря на все свои усилия, одряхлевшие французы и англичане, русские имеют в готовом виде у себя дома» [19. С. 158].
Н.В. Гоголь так объясняет уничтожение второго тома «Мертвых душ», в котором он показывает благородные русские характеры:
«Он (это изобретение) возбудит только одну пустую гордость и хвастовство. Многие у нас и теперь, особенно между молодежью, стали хвастаться не в меру русскими доблестями и думают вовсе не о том, чтобы их углубить и воспитать в себе, а чтобы выставить напоказ и сказать Европе: «Смотрите, немцы: мы лучше вас!» [20. С. 264].
Как видно, у каждого находится своя причина считать Россию «родиной слонов». У монархиста Дубельта — благоденствие под сенью царствующего дома. У «социалиста» Герцена — восхитительная крестьянская община. У Суворова — мощь русского оружия. Со временем найдутся и другие причины, включая привычку спать днем и обычай избивать жен и детей. Было бы интересно поискать — существует хоть одна сторона русской народной жизни (реальная или вымышленная), которая никогда не становилась бы основанием для «какого восторга!» и причиной полагать Россию выше всех остальных стран. Сильно подозреваю, что найти таковой не удастся.
Православие, марксизм, государственническая идеология, народничество во всех его бесчисленных ипостасях — все они очень часто существуют лишь в виде неясных, противоречивых, порой нелепых представлений, главное назначение в народном сознании и состояло в том, чтобы обосновать преимущества России-Московии перед «тлетворным» Западом.
Мифопоэтика Мифа
Большой Московский Миф — это очень удобный Миф. И одновременно — очень практичный для собирания русских земель и для управления русскими. Управления — из Москвы, разумеется. Русский — значит, подданный Москвы или потенциальный подданный.
Тот, кто хотел бы быть подданным, но у него не получается, потому что мешают или местные бояре (плохие, разумеется), или гады-иностранцы. Быть русским, и притом не московитом, попросту невозможно. Ну...
примерно так же, как невозможно быть итальянцем и одновременно не быть католиком.
Разумеется само собой, что все русские должны жить в едином государстве и что они хотят жить в таком государстве. Москва — столица для всех русских. Новгородцы и псковичи правильно отбивались от шведов и немцев. Глубоко верно топили в колодце татарских послов. Но вот с Москвой они воевали глубоко зря. Раз воевали — значит, неправильно понимали историческую необходимость.
Правда, не очень ясен вопрос — а что думали по этому поводу сами жители завоеванных Москвой княжеств? И князья, и народные массы? Жители всех земель, которых мы называем русскими сегодня, не разделяли Большого Московского Мифа. Новгородцы да и твери-чи даже в XV веке с ним бы категорически не согласились.
Но в российской, а затем и в советской историографии такие аспекты истории игнорировались, что называется, напрочь.
Миф придает Москве прелесть древности, некую бла-гословенность более ранней, киевской истории. Ведь Москва — единственный наследник Киево-Новгород-ской Руси. Все остальные наследники —■ «не настоящие».
Большой Московский Миф включает и идею исторической несправедливости. Весь мир несправедлив к русским-москалям, не понимает их, не ценит сделанного ими.
Ведь сами по себе русские были необычайно милы. Русские всегда всем несли свет «более высокой культуры». Если и совершались какие-то преступления или безобразия, например разделы Польши, то такова была историческая необходимость, и вообще во всем виноваты правители. Русские как народ, конечно же, здесь совершенно ни при чем.
Более того — русские постоянно совершали исторические подвиги и всем помогали. А эти услуги почему-то никто не хотел признавать. Например, именно Русь своей грудью защитила Европу от нашествия «мон-голо-татар». А Европа, «как известно», вовсе не пожелала считать себя «спасенной». Европа нахально врала, будто бы «монголо-татар» разбили чешские и немецкие рыцари. Да еще придумывали, будто это Европа защитила принявшие католицизм Волынь и Галичину.
А кроме того, русских все и всегда обижали. Все и всегда пытались оторвать куски от русских земель. Мало того, что русских вечно обижали уже печенеги и половцы. Буйнопомешанные степняки, исключительно из природной подлости, угоняли скот, крали русских красавиц, сжигали села и вытаптывали посевы. Правда, А.С. Пушкин с простотой строителя империи кое-что и инкриминировал Олегу по поводу хазарских сел и нив, а «Слово о полку Игореве» описывает вполне разбойничий поход русских дружин, учиняющих безобразный половецкий погром. Но официальная советская историография ничего не упоминала о подобных ужасах. Речь шла только и исключительно о бесчинствах злых степняков на Руси.
Потом нас обижали татары. Мало того что «они нам», опять же, пожгли города и посевы и угоняли «нас» в Сарай, они еще и оторвали «нас» от Европы и помешали «нам» развиваться, в чем «их» историческая вина.
Потом «нас» обижали поляки, французы, японцы, американцы, англичане и немцы. Американцы, кстати, еще до Гражданской войны обманом оттяпали у «нас» Аляску — тоже все из-за ошибок царского правительства, в которых русский народ, конечно же, никак не виноват. А румыны и те же поляки воспользовались нашей временной слабостью во время Гражданской войны и, опять же, оттяпали у «нас» часть территории.
И мало того! «Нас» вечно недопонимал и славянский мир... Казалось бы, на «братьев-славян» «мы» всегда могли бы положиться. Но вот ведь незадача! Не только чехи и поляки — даже и литовцы, и многие украинцы самым прискорбным образом не хотели жить в составе единого с русскими государстве... Даже «свои» из «своих» — русские, новгородцы, и те «предавали» «нас» так же, как украинцы времен Мазепы!
В школьных учебниках и программах это слово стыдливо не упоминалось, но, вырастая, я узнал, что русских «они» (то есть другие славяне) обзывали нехорошим словом «москаль» и, опять же, всячески обижали. Например, не позволяли бороться за их счастье и вообще упорно считали «нас» дикарями...
В гимназиях Российской империи, затем в советских школах последовательно учили тому, что именно Московия и есть единственный спаситель славян и гарант их счастья и блаженства. Это Русь остановила «немецкие полчища» на льду Чудского озера. Без русских полков «польско-литовские феодалы» никогда бы не смогли выиграть битву под Танненбергом. Богдан Хмельницкий правильно понял, что только Русь может спасти Украину от ужасов пребывания в Речи Посполитой. Этого не мог понять только такой негодяй, такой «предатель», как Мазепа.
После того как мусульманские захватчики обидели южных славян, их единственным защитником стала Русь — Российская империя.
Если человек любит не только историю, но и географию, тем лучше! Знание карты очень наглядно убеждает — от славянского мира враги все время отрывали кусок за куском. Немцы завоевали, истребили и онемечили полабских славян и родственных литовцам пруссов. Плохие польские паны порабощали хороших украинских рабочих и крестьян. Дай им волю, в начале XVII века они завоевали бы и Московию, да их, к счастью, отбили.
Вероломная Европа воспользовалась «нашим» бедственным положением и напала на «нас» — то есть на Псков и Новгород. Причем агрессия Тевтонского ордена рассматривалась как действия «немцев», то есть как агрессия этноса, а не политического института. И этот этнос, получается, попытался завоевать часть «нашей» территории. Почему и в каком смысле она «наша» — никто и никогда не объяснял. «Наша» — потому что там живут русские!
Псковичи и новгородцы перестают быть «нашими» сразу же, как только речь идет о завоевании этих княжеств Москвой. То есть, по официальной формулировке, о «присоединении» этих княжеств к Москве-России.
Точно так же рассматривается «захват» смоленских земель Великим княжеством Литовским. В Смоленской земле, получается, жили «мы». А «они» захватили «нас» и оторвали от Москвы.
Вот Московское княжество никогда и никого не завоевывало. Оно только объединяло русские земли вокруг своего естественного центра. Если в Смоленск, в Новгород или в Псков входили войска московских князей — это было объединение. Если в эти же города входило войско Великого княжества Литовского — это было завоевание. Это... это — наглая агрессия «их» против «нас»! Вот что это такое! И никому почему-то не приходит в голову элементарная мысль — выяснить, что же, собственно, думали об этом жители Смоленска или Пскова?
Впрочем, как раз известно, что думали новгородцы и псковичи — по крайней мере, на берегах Шелони в 1453 году. Но их мнение, конечно же, было исторически неправильным. Оно не отражало исторического тяготения всех русских земель к Москве, желания всех русских людей объединяться в единое государство и было делом глубоко консервативным, противоречащим прогрессу. К тому же в Новгороде и во Пскове всем заправляли бояре, и решения веча, вероятно, отражали только их глубоко ненародное мнение...
Если в моих словах и есть некое преувеличение — право же, очень и очень незначительное. В историографии Российской империи поразительно большое место занимает эта нехитрая идея: идея постоянного хищного давления на Русь-Россию врагов. Россия подобна осажденной крепости. И если пределы «только защищавшейся» страны «почему-то» расширялись всю ее историю, то это только по причине отсутствия на ее границах естественных рубежей да изобилия все новых врагов.
Русь-Россия оказывается «вечно осажденной», а русские — народом, который все не любят и все к нему несправедливы. Французы, англичане и немцы постоянно нагло живут за счет русской крови и русских усилий, а потом отнимают все, что русским причитается по праву. Вроде как в случае с монголо-татарским нашествием. Русских не любят, к русским вечно несправедливы...
Из Большого Московского Мифа вытекают, естественно, некоторые, так сказать, организационные последствия. Попробую систематизировать их и перечислить:
1. Все русские должны быть подданными Москвы. Москва — само собой разумеющаяся столица всех русских. Русские, которые не хотят быть подданными Москвы, — предатели.
2. Русские наивны, добры, терпеливы, трудолюбивы. Их душа очень широка и способна вмещать весь мир. Русские всегда и всем хотели только добра. Иностранцы не понимают замечательных качеств русского народа, особенно его широты, и клевещут на него, обзывая нехорошими словами. Разумеется, иноземцы нагло врут!
А слова Пушкина о том, что «^ы ленивы и нелюбопытны», объясняются тяжкими невзгодами в личной жизни поэта по вине царского правительства, и не более.
3. Завоевания русскими любых стран и подчинение их Москве имело только самые лучшие последствия для тех, кого завоевали. Российское государство никогда не проводило ни политики геноцида, ни политики национального и религиозного угнетения. А русские никогда не были расистами и националистами и всегда всех любили.
4. Все страны и народы всегда ненавидят Россию и русских и стремятся воевать с «нами», отнимать «наши» земли и вообще всячески обижают. В числе прочего иностранцы постоянно отнимают у «нас» «наши» достижения — и все потому, что «мы», по своей детской наивности, не умеем защищать.
Россия — это лагерь, осажденный чудовищами и негодяями. Итак, мифопоэтика принадлежности русских единому централизованному государству. Мифопоэтика осажденного лагеря, внутри которого все хорошие, а снаружи — все плохие.
Эта мифопоэтика пережила века и государства. Судя по множеству признаков, она существовала уже в Московское время — по крайней мере, в XVII веке. Она пережила весь петербургский период нашей истории и весь советский период — так сказать, весь второй период 1922—1991 годов.
На этот комплекс мифов работала почти вся историческая литература — во всяком случае, вся популярная и художественная литература, то есть все, что приходило к массовому читателю.
Гиганты и Большой Московский Миф
Это очень устойчивый миф. Рождаясь еще в эпоху Московского княжества, он, слабо модифицируясь, существует на протяжении и всего петербургского времени, и всего советского. По-видимому, он зачем-то очень нужен и нужен очень многим людям.
Московский Миф — это вовсе не вымыслы маргиналов и не байки упавших со стула. Это комплекс представлений, которые сами по себе очень далеки от действительности, но которые разделяются если и не абсолютно всеми, то подавляющим большинством московитов. В числе всего прочего Большой Московский Миф проявился в творчестве людей, личностно крупных, очень умных и по заслугам знаменитых. Этот миф проявляется в произведениях очень известных, знакомых с детства, проходимых в школе, а часто и читаемых дошколятам. Именно гиганты создают тексты, которые утверждают в сознании народа некие «истины», а попросту говоря, стереотипы и предрассудки.
Нет никакого смысла анализировать слабые произведения посредственных авторов. Анализировать надо вещи как раз сильные, умные, способные произвести впечатление и сформировать отношение к чему-то.
Стихотворение А.С. Пушкина «Клеветникам России» знакомо с детства. Оно входит в школьную программу, его охотно читают; каждый образованный русский человек помнит его если и не полностью, то в отрывках, и уж, конечно, помнит производимое им впечатление горделивого величия, горней высоты, необходимости защищаться от изрыгнутой клеветы, отвращениям к гнусным шавкам-иностранцам, которые тявкают там чего-то, не в силах постичь всего русского (то есть нашего! Моего и твоего!) величия.
Правда, я совсем не уверен, что многие читатели помнят, по какому поводу Александр Сергеевич все это написал... Но это ниже, в свое время.
Пока же приведу стихотворение:
Клеветникам России
О чем шумите вы, народные витии? Зачем анафемой грозите вы России? Что возмутило вас? волнения Литвы? Оставьте: это спор славян между собою, Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою, Вопрос, которого не разрешите вы.
Уже давно между собою
Воюют эти племена;
Не раз клонилась под грозою
То их, то наша сторона.
Кто устоит в неравном споре:
Кичливый лях иль верный росс?
Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? Вот вопрос.
Оставьте нас: вы не читали
Сии кровавые скрижали;
Вам непонятна, вам чужда
Сия семейная вражда;
Для вас безмолвны Кремль и Прага;
Бессмысленно прельщает вас
Борьбы отчаянной отвага —
И ненавидите вы нас...
За что ж? Ответствуйте: за то ли,
Что на развалинах пылающей Москвы
Мы не признали наглой воли
Того, под кем дрожали вы?
За то ль, что в бездну повалили
Мы тяготеющий над царствами кумир
И нашей кровью искупили
Европы вольность, честь и мир?..
Вы грозны на словах — попробуйте на деле!
Иль старый богатырь, покойный на постеле,
Не в силах завинтить свой измаильский штык?
Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?..
Так высылайте к нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов [21. С. 222].
Еще раз отмечу: перед нами — гениальные стихи, одна из вершин русской словесности. Вершин даже для Пушкина — у него немного настолько сильных произведений.
Вот только вопрос — а по какому поводу разразился Александр Сергеевич своим грозным (хотя вряд ли напугавшим кого-то) стихотворением? В школьной программе разъясняется — это иностранцы (чаще всего остается даже неизвестным, кто именно) посмели недружелюбно отозваться о России. Как и полагается по законам этого жанра, остается совершенно неизвестным: кто же именно, что именно и по какому поводу сказал? Анонимные «иностранцы» не только лишены возможности ответить Александру Сергеевичу, но и права произнести то, что вызвало его столь лютый гнев? Чего он размахался оружием?
Для того чтобы понять все и до конца, следует посмотреть — а при каких же все-таки обстоятельствах написано стихотворение? По какому поводу?
А вот по какому: 29 ноября 1830 года началось восстание в Польше. Тайное военное общество в школе подхорунжих в Варшаве мгновенно было поддержано тысячами ремесленников и рабочих Варшавы, овладевших арсеналом. 30 ноября повстанцы овладели Варшавой. В начале декабря войска Российской империи покинули территорию не только Варшавы, но всего Королевства Польского.
В январе Национальное правительство во главе с князем А. Чарторыйским объявило о низложении Николая I с польского престола, провело демонстрацию в память декабристов, выдвинуло лозунг, много раз воспроизводившийся потом, самыми разными силами: «За вашу и нашу свободу!» Весной 1831 года восстание перекинулось в Литву, в Западную Белоруссию и Западную Украину. Начиная с февраля шли бои между повстанческой армией и войсками Российской империи. 26 августа по «старому стилю», 6 сентября по новому, императорская армия взяла Варшаву. В ночь с 7 на 8 сентября была подписана капитуляция. На Польшу обрушились очередные репрессии, а еще до начала октября отряды польских повстанцев бежали из Российской империи в Австрию и Пруссию, тайно переходя границы.
В июле 1831 года Национальное правительство Польши обратилось к правительствам Пруссии и Франции с призывом о помощи, предлагая их монархам «вакантную» польскую корону. Сама ситуация, когда войска Российской империи заливали кровью судорожно пытавшуюся освободиться, поющую под пулями «Еще польска не сгинела» страну, уже могла — и вполне законно — вызвать дебаты в палате депутатов во Франции. А тут еще и это предложение...
Непосредственным предлогом к написанию стихотворения явились речи во французской палате депутатов Лафайета, Могена и других, призывавших к вооруженному вмешательству в русско-польские военные действия.
Написано стихотворение 16 августа 1830 года, то есть еще до взятия Варшавы. Напечатано в сентябре 1830-го, в брошюре «На взятие Варшавы», куда вошли три стихотворения А.С. Пушкина и В.А. Жуковского.
У меня нет никакого сомнения в том, что Александр Сергеевич писал все приведенное выше совершенно честно и с искренним чувством. Об этом говорит и само стихотворение — ни по заказу, ни вымученно такого не напишешь. Блестящие строки, и эмоция автора великолепно передается читателю — в том числе и потому, что чувства эти искренние, честные и очень сильные.
Александр Сергеевич отнюдь не считал себя обязанным тут же поддерживать все, что придумает правительство или что скажет царь. И уж чем-чем, а чувством личного достоинства Господь его ну никак не обидел.
Был случай, когда излишнюю «параллельность» с царем графа Воронцова он скорее сурово осудил:
На Воронцова
Сказали раз царю, что наконец
Мятежный вождь, Риэго, был удавлен.
«Я очень рад, — сказал усердный льстец, —
От одного мерзавца мир избавлен».
Все смолкнули, все потупили взор,
Всех рассмешил проворный приговор.
Риэго был пред Фердинандом грешен, Согласен я. Но он за то повешен. Пристойно ли, скажите, сгоряча Ругаться нам над жертвой палача?
Сам государь такого доброхотства
Не захотел улыбкой наградить:
Льстецы, льстецы! Старайтесь сохранить
И в подлости осанку благородства [22. С. 242].
И это стихотворение написано по вполне конкретному случаю: 1 октября 1823 года, после смотра войск в Тульчине, Александр I давал обед и за обедом огласил только что полученное им письмо министра иностранных дел Франции Шатобриана. Тот сообщал об аресте инсургента Риэго. Граф Воронцов при этом произнес: «Какое счастливое сообщение, Ваше Величество!» Воронцов, по мнению будущего декабриста Басаргина, очень повредил себе этим сообщением, а Государь и впрямь «такого доброхотства не захотел улыбкой наградить».
Это я к тому, что если Пушкин и поддакивал правительствам и царям, то уж никак не из желания выслужиться, а по глубокому нравственному убеждению.
Так что если Александр Сергеевич написал «Клеветникам России», тем более напечатал его в откровенно про-правительственной, охранительной, приветствующей взятие Варашавы брошюрке, — значит, таково было его собственное убеждение. Как* видно, подавление польского восстания — это тот пункт, в котором официальные мнения правительства Российской империи полностью совпадают с мнениями Пушкина и Жуковского.
Впрочем, искренность А.С. Пушкина подтверждается еще и тем, что точно такие же мысли высказывает он и в частном письме к П.А. Вяземскому. В письме, которое вовсе ведь и не предназначалось для печати.
«Ты читал известия о последнем сражении 14 мая? Не знаю, почему не упомянуты некоторые подробности, которые знаю из частных писем и, кажется, от верных людей: Кржнецкий находился в том сражении. Офицеры наши видели, как он прискакал на своей белой лошади, пересел на другую, бурую, и стал командовать — видели, как он, раненный в плечо, выронил палаш и сам свалился с лошади, как вся его свита кинулась к нему и посадила опять на его лошадь. Тогда он запел «Еще польска не сгинела», и свита его начала вторить, но в ту самую минуту другая пуля убила в толпе польского майора, и песни прервались. Все это хорошо в поэтическом отношении. Но все-таки их надобно задушить, и наша медлительность мучительна. Для нас мятеж Польши есть дело семейственное, старинная, наследственная распря: мы не можем судить ее по впечатлениям европейским, каков бы ни был, впрочем, наш образ мыслей. Но для Европы нужны общие предметы внимания и пристрастия, нужны и для народов, и для правительств. Конечно, выгода почти всех правительств... избегать в чужом пиру похмелья; но народы так и рвутся, так и лают. Того и гляди, навяжется на нас Европа» [23].
Начнем с того, что лживо название стихотворения. Никто из людей, вызвавших негодование Пушкина, на Российскую империю не клеветал. Никаких поступков или действий, не совершаемых на самом деле, никто русским не приписывал. Никаких действий русских войск или русского правительства никто превратно не истолковывал. Французские парламентарии обсуждали вовсе не некие «сугубо внутренние» дела Российской империи, а ситуацию, сложившуюся вокруг Польши, обратившейся к иностранным правительствам. Польши, независимой еще полвека назад.
Попытка «запретить» французам обсуждать ситуацию в Польше и предлагать вооруженное вмешательство (из самых благородных побуждений — чтобы не дать огромной империи подавить и растерзать маленькую отважную страну) совершенно восхитительна. Особенно если вспомнить, как бурно, активно реагировала РУССКАЯ общественность на «внутренние дела» других империй. Ну ладно, будем считать, что в дела Оттоманской империи «вмешиваться» даже нужно — для помощи православным, для помощи братьям-славянам.
Правительство предоставляло политическое убежище беглецам от турок и даже помогало вооружать повстанцев. А героини Тургенева выходили замуж за мятежных болгар — к полному удовольствию остального русского общества. Ладно, будем считать, что жестоким туркам так и надо. Будут знать, как обижать славян!
Но русская общественность весьма живо обсуждала и положение негров-рабов. Российская империя принимала самое активное участие в борьбе с работорговлей, и общественность поддерживала свое правительство. Пронзительная история К.М. Станюковича о том, как работорговцы выбросили в океан весь свой «груз», погубили сотни человеческих жизней, а матросы русского парового клипера «Забияка» спасли последнего — негритенка Максимку, стала, как говорят сегодня, «бестселлером». А одновременно замечу, осуждение крепостного права в немецких и французских газетах рассматривалось как проявление русофобии. Все того же «и ненавидите вы нас».
В начале XX века, когда Британская империя начала войну с государствами буров в Южной Африке, шарманщики пели во всех городских двориках песню:
Трасваль, Трансваль, страна моя, Ты вся горишь в огне!
А мальчишки убегали из дому уже не к индейцам, а чтобы помогать бурам против англичан.
Впрочем, примеров слишком много, я привел только самые яркие. Но Александр Сергеевич, с отвращением описавший нравы американских плантаторов (может быть, сказывалось и происхождение; квартерон, то есть негр на восьмую часть, Пушкин подлежал продаже с аукциона в большинстве южных штатов США), вовсе не считает свои высказывания вмешательством в чужие дела. Близко общаясь с людьми по фамилии Ипсиланти и Катакази, он не полагает, будто «разборки» Оттоманской империи с православными греками — семейная распря: «Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою». А вот если французы смеют осуждать жестокость царских войск!!! Если они, страшно подумать, суют свои европейские носы в «не свои» дела!!!
Оставьте... оставьте нас... Повторяет он как заклинание. Как герой «Детства» Льва Толстого кричит: «Ах, оставьте, ах, оставьте, Карл Иваныч!» Эмоция? Несомненно. Александр Сергеевич Пушкин отказывается рационально оценивать происходящее и ударяется в эмоции. Но не только: он еще объединяет русских и поляков в некое единство и категорически отрицает и право поляков не быть в этом единстве, и чье бы то ни было право хоть как-то к этому относиться.
Судя по письму к Вяземскому, Пушкина не меньше депутатов французского парламента «бессмысленно прельщает... борьбы отчаянной отвага». Или если она «прельщает» русского, то уже не «бессмысленно»?
Вопрос этот, увы, задать уже некому. Но скорее всего так и есть, коль скоро Александр Сергеевич постоянно повторяет слова, почти одинаковые по смыслу: непонятна... безмолвны... бессмысленно... повторяет он как заклинание применительно к европейцам.
По Пушкину, получается примерно так: никто не имеет права иметь какие-то суждения о «споре» Польши, Литвы и Российской империи. Нечего «им» и «ихним» ев-ропам соваться в «чужие» раздоры. Нечего тут обсуждать, имеют ли право «их» правительства взять польскую корону ценой ввержения в большую европейскую войну.
Самое возмутительное здесь именно это: «вам чужда сия семейная вражда». В «русское семейство» силой включаются люди, которых начисто лишают права выбора.
А если европейцы смеют не быть в восторге от действий и правительства, и войск Российской империи, то делается замечательный вывод: «и ненавидите вы нас». После чего следует 27 строф из 45 — прямые угрозы Западу, забавные обвинения французам в их трепете перед Наполеоном.
«И ненавидите вы нас...» Во-первых, какое четкое, какое по-фронтовому однозначное размежевание «вас» и «нас»! Причем сразу же ведь видно, что Польша и Литва никак не относятся к «нам». С ними-то депутаты французского парламента воевать никак не собираются. Это только Пушкин считает «разборку» с Польшей делом семейственным. Ни поляки, предлагающие польскую корону любому из европейских государей, ни французские парламентарии так не думают. Но нет! В Российской империи лучше знают, к чему относится Польша!
Во-вторых, откуда взято само утверждение? Речи французов были, уж, во всяком случае, обтекаемы. А Лафайет в своем выступлении очень высоко отозвался о лозунге «За вашу и нашу свободу», то есть о попытках поляков нести свободу народам Российской империи; он даже осудил Наполеона Бонапарта, не объявившего об освобождении от крепостной зависимости крестьянства в Российской империи. По мнению депутата А. Лафайета, русскому народу полезна свобода, он от нее процветет. У Пушкина может быть другое мнение: он может считать, например, что русским жизненно необходимо как раз рабство. Но что обидного сказал Лафайет?! В речах французов нет ни одного враждебного русскому народу неуважительного слова.
Получается примерно так — кто не восхищается, по крайней мере, не изъявляет довольства, кто не согласен с явной несправедливостью '— тот «ненавидит». Странная логика? Но у Пушкина она именно такова. Послушайте, Александр Сергеевич! А если французы не в восторге от крепостного права — это тоже свидетельство «ненависти» к России? Впрочем, мы еще увидим, как маркиза де'Кюстина объявили «первым русофобом».
Последнее восьмистишие «Клеветникам...», честно говоря, будит во мне совсем уж нехорошие ассоциации... Например, с приключениями одного моего ученика. Парня загребли в армию в 1986-м, когда вообще всех гребли, отменив отсрочку для студентов; я посылал ему в письмах копии последних статей, чтобы он совсем уже не оторвался от профессиональной жизни. Так подошел к нему старшина, долго пялил бельма в письмо (по словам моих учеников, вернувшихся из Советской армии, чтение чужих писем — это совершенно обычная практика в армии). И глубокомысленно заметил нечто в духе: «Ты вот в такие тексты врубаешься, а зато я тебе по башке дать могу».
Поразительно. Строй мыслей, мироощущение аристократа и умницы Пушкина, величайшего русского поэта и создателя нашего литературного языка, полностью совпадает с «сильной мыслью» забубённого советского старшины. Пусть там эти европейцы суетятся, орут, руками машут, в какие-то там тексты врубаются... А зато мы им по башке можем дать! Вот ведь сила мысли-то... Вот ведь глубина исторического и политического анализа!
Правда, как Российская империя может «дать по башке» европейцам, не очень понятно. Крымская война показала ее полную неспособность вести большую европейскую войну, и это неудивительно: с 1815 года европейцы работали и учились; сдвинулись целые пласты бытия. А Российская империя все эти годы в основном принимала горделивые позы, тужась быть «жандармом Европы», и совершенно не заботилась о своем развитии.
Естественно, и французы, и немцы все хуже относились к самозваному жандарму, которого, собственно, никто не просил исполнять жандармские функции. А главное — чем сильнее отставала Российская империя, скованная крепостничеством и бюрократизмом, тем меньше возможностей оставалось у нее пребывать в роли диктатора.
И в 1853 году европейские страны дружно пошли против зарвавшегося «жандарма» и наголову разбили его. Не берусь ничего утверждать, но ведь совершенно неизвестно, как пошла бы кампания в несостоявшейся Русско-французской войне 1831 года. Весьма возможно, пришлось бы начать многие реформы на двадцать лет раньше... да и Польшу бы пришлось освободить.
В свете этого все заклинания Александра Сергеевича про то, как «стальной щетиною сверкая... встанет русская земля», выглядят особенно убого.
Проявления и разных сторон БММ, и даже их всех сразу, можно найти в творчестве если не абсолютно всех, то подавляющего большинства крупнейших российских писателей и поэтов. Прорывается он по-разному — то поэтизацией убожества и нищеты:
Эти бедные селенья! Эта скудная природа! Край ты мой долготерпенья! Край ты русского народа! (24);
то образами гнусных поляков, один из которых пожирает целого гуся под наведенным пистолетом Мило-славского [25].
Я даже и пытаться не буду охватить все стороны явления или даже все произведения, в которых БММ хоть как-то прослеживается. Думаю, что принципиально все уже ясно, а это главное.
И при советской власти Большой Московский Миф очень мало изменяется. Разве что проводится еще идея «народности» — то есть носителем идеальных качеств становится, так сказать, «простой народ», а не всякие там графья и буржуи. Вот и все.
Из исторических романов советской эпохи можно привести необъятное количество очень смачных примеров, один другого красочнее. То иноземцы истребляют всех китов в русских морях, а нам самим этого делать не дают. Мало этого, следуют страшные сцены истребления местных жителей, природы Дальнего Востока англосаксами [26].
То описывается кок, который во время полярной экспедиции на затертом льдами корабле заперся в камбузе и никому не дал ни кусочка из нескольких тонн хранящегося там продовольствия.
То шкипер американского судна — грязный предатель и эгоист — берет у ссыльных революционеров песцов — плату за побег, а сам уводит корабль, да еще и доносит в полицию [27. С. 434].
Вообще, всякий раз, когда сталкиваются россиянин и иноземец — европеец или американец (неважно где — от Прибалтики до Русской Америки; неважно когда — от Киевской Руси до XX столетия), россиянин выступает как человек благородный, радеющий об общих интересах, чистый душой. Основная плохая черта россиянина — это его наивность и неумение ловчить и делать подлости (в точности как у Иванова: «Отстав от своих, затерявшись в толпе себялюбцев, россич казался жалким и глупым. В нем нет умения состязаться в уловках с людьми, убежденными в праве попирать других, жить чужим соком»).
А иностранец, разумеется, хитер и напорист, эгоистичен и подловат; он работает только на себя, не гнушаясь никакими средствами, и россиянин очень легко становится его жертвой. В аннотации к «Великому океану» И.Ф. Кратта оговорено: «В романе выразительно написаны и образы международных авантюристов О'Кейля, Даниэля Робертса, ханжи и тайного убийцы Джории Адамса». А что в романе нет буквально ни одного приличного, порядочного англосаксонского шкипера или хотя бы матроса, стоит ли говорить? И так ведь это очевидно.
Схема отрабатывается даже в лучших произведениях этого жанра, которые имеют шансы не оказаться напрочь забытыми в самое ближайшее время. И в «Великом океане» И. Кратта, и в «Русском флаге» A.M. Бор-щаговского. Даже в великолепных «Водителях фрегатов» Н.К. Чуковского выведены карикатурные образы английских и французских моряков — дураков и проходимцев.
Иногда по ходу действия герою произведения предлагают выехать за границу, и тогда происходит сцена, больше всего напоминающая совращение святого Антония. Невыразимо противный иностранец трясет жиром и пачками кредиток, улещивает жратвой, бабами и прочим «раем для нищих и шутов», а Мичурин, Циолковский, Кулибин или иной совращаемый герой сглатывает голодную слюну и остается, конечно же, на неблагодарной, но обожаемой Родине.
При описании путешествий Миклухо-Маклая и Пржевальского вокруг них неизменно появляются англосаксы и французы самого гадостного вида и самого неприличного поведения. Занимаются они, говоря на сталинском новоязе, «вредительством», причем из самых подлых и циничных побуждений, — например, науськивают местных феодалов на экспедиции. Все это вранье, тут слов нет, не было таких «вредителей» — но зато схема становится особенно впечатляющей.
Большая часть этих исторических романов сегодня напрочь забыта — тут тоже нет нужды в словах. Таковы уж их и литературные, и познавательные качества. Это вам не стихи Пушкина и Тютчева, и даже не романы Загоскина. Однако эти произведения были изданы десятками и сотнями тысяч экземпляров; их читали, и они формировали отношение людей к действительности. Так сказать, шло создание общественного мнения.
Что же касается нашей непосредственной темы — Западной Руси, — то позволю себе проиллюстрировать Большой Московский Миф на материале, опять же, далеко не посредственного произведения.
Роман Л.В. Никулина «России верные сыны» построен на реальном материале эпохи наполеоновских войн. Реально существовал даже его главный герой, русский офицер Александр Можайский (хотя в какой степени герой соответствует прототипу, трудно сказать).
По ходу действия романа А. Можайский под именем французского эмигранта де Плесси оказывается в замке польской аристократии и много что там наблюдает. Вот, например, одна из сцен:
«— Друзья мои, — примирительно провозгласил статный, красивый ксендз, сидевший по правую руку князя. — Как бы там ни было, земли, отошедшие к польской короне на Люблинском сейме без малого двести пятьдесят лет назад, — Волынь, Киевщина, Подолия — суть земли короны, а не Руси. И пока в наших жилах хоть капля шляхетской крови, земли по Днепру принадлежат короне. Не будет мира между нами и схизматиками до тех пор, пока москаль не преклонит колено пред вечным статутом Люблинского сейма!
Крики «Да будет так!», гром рукоплесканий на мгновение оглушили Можайского. «Вот оно что... — думал он. — Вот чего хочешь ты, святой отец, вы, доминиканцы, иезуиты и алчная шляхта. И виновники тому — сами же русские дворяне, отдавшие в шестнадцатом веке Киевскую Русь и крестьянство во власть польской короне и фанатикам-ксендзам. Рим сеет вражду между нами и поляками, ты знаешь, чего хочешь — хитрый поп, выученик римский...» [28. С. 60].
Что характерно — нигде в тексте романа не объясняется, что это такое — Люблинский сейм. Кто были эти гадкие русские дворяне, «отдавшие Киевскую Русь польской короне и фанатикам-ксендзам». Не объясняется даже, кто же такие схизматики — кому же противопоставляет себя «статный, красивый ксендз».
В результате какой вывод могут сделать читатели? По крайней мере те, кто узнал о проблеме только из текста?
Глава 3
ВЫПОЛНЕННЫЙ ЗАКАЗ
Господин президент считает, что купил живописца Квадригу. Это ошибка. Он купил халтурщика Квадригу, а живописец протек у него между пальцами и умер.
А и Б. Стругацкие
Наверное, у кого-то уже возник естественный вопрос — что же автор обходит молчанием такой перл, как «Тараса Бульбу»? Не замалчиваю!
Эта повесть слишком близка к тому, о чем мы собирались написать, и заслуживает отдельного разбора. Кроме того, очень уж специфичны обстоятельства, при которых книга появилась на свет, и все они имеют прямое отношение к Большому Московскому Мифу. У меня есть три версии этих «обстоятельств», и я не берусь утверждать, какой вариант достоверен.... И достоверен ли хотя бы один из трех.
Глухие намеки то на одну версию, то на другую прорываются в одной старинной книге [29]. Кое-что рассказывал мне мой родственник, которого я не считаю нужным называть (а он был человек исключительно информированный).
Один вариант очень прост: само русское общество в лице своих активных и уважаемых Гоголем представителей очень просило Николая Васильевича написать нечто подобное «Тарасу Бульбе».
Мол, вы же так любите Малороссию, так хорошо ее знаете! Так напишите роман про то, как Малороссия стала частью Российской империи. Про то, как казаки били своих врагов и врагов Москвы. Вам же для такого романа и все карты в руки...
Вторая версия: просил о том же лично царь Николай I. Очарованный «Вечерами на хуторе близ Дикань-ки», дико хохотавший во время представления «Ревизора», Николай Павлович счел, что полезную патриотическую повесть лучше всего напишет именно Николай Васильевич Гоголь.
Третья версия мало отличается от второй: царь беседовал с Николаем Васильевичем не лично, а через доверенных людей. Те, мол, и передали Гоголю некое мнение, игнорировать которое он и не мог, и не хотел.
В любом случае «Тарас Бульба» — это типичная заказная вещь. Книга, которая написана специально для того, чтобы в художественной форме воспеть Большой Московский Миф, а заодно и присоединение Украины к Российской империи. Вот только выполнил Гоголь заказ очень и очень своеобразно...
Разумеется, любое произведение можно трактовать как угодно и в каком угодно направлении. В том числе можно находить в нем то, о чем и не подозревал сам автор. И то, чего в произведении явно нет. Можно придумать, например, что Гоголь воспел подвиги казачества, проклял и пригвоздил к позорному столбу поляков, возвел на пьедестал самого Тараса Бульбу, вывел Анд-рия как самого мерзкого предателя.
Все это придумать можно, и именно эти выдумки красуются до сих пор в школьной программе. Только вот придуманное нами не становится реальностью по хотению составителей программ и учебников. Выдумки как были, так и останутся только нашими фантазмами. Единственный Способ выяснить, что же именно сказал автор, — это обратиться к самому тексту произведения. Вопрос — что же в нем самом содержится?
В условном времени и пространстве
Вообще, есть в книге некая хронологическая странность... Сам Николай Васильевич называет время действия повести — XV век. Но все польско-казацкие войны относятся к несравненно более позднему времени — к началу и середине XVIII столетия.
В XV веке вся Украина, и в том числе территория Сечи, входила в состав Великого княжества Литовского, и историкам неизвестны какие-либо «волнения» населения Малой, или Юго-Западной, Руси — современной Украины. Более того — и слова-то «Украина» в XV веке не было. Никак не мог никакой Тарас, Бульба или не Бульба, ни осознавать себя, ни объявлять «защитником Украины». Это так же и по той же причине невозможно, как сделать его сторонником Петлюры или создателем первых колхозов.
Разумеется, Н.В. Гоголь никак не мог всего этого не знать, и если допустил эту условность, значит, у него есть какие-то свои основания поместить действие повести в те времена, когда ничего подобного никак не
3 - Буровский
могло произойти. Зачем? Чтобы получить больше права на маневр, на сочинительство, на создание «Украины, какой она должна быть»? Возможно. Но тогда приходится признать, что Николай Васильевич рассказывает историю не реально существующей Украины, а некоей условной территории в условную эпоху. И соответственно, исторические реалии для него только способ рассказать нечто, имеющее к истории довольно косвенное отношение.
Кто такие казаки?
Ну, во-первых, казаки — это вовсе не народ. И не сословие, и не общественный слой. Казаком может стать абсолютно всякий, кому этого захочется.
Существуют, видите ли, реестровые казаки, получающие что-то от казны. А есть — «охочекомонные». Таким, «охочекомонным», казаком может стать любой; более того, время от времени в такие казаки «выкликают», то есть, попросту говоря, вербуют, всяких презренных людишек: «плугарей, гречкосеев, овцепасов, баболюбов».
Если верить Н.В. Гоголю, то от этих призывов немедленно «пахарь ломал свой плуг, бровари и пивовары кидали свои кади и разбивали бочки, ремесленник и торгаш посылал к черту и ремесло, и лавку, бил горшки в доме. И все, что ни было, садилось на коня» [30. С. 232].
В этой эпической картине есть только одно несколько темное место —- мне трудно поверить, что так уж и всякий пахарь немедленно бросал земледелие; что всякий абсолютно ремесленник и торговец тут же «посылал к черту» свое дело и в приступе буйного помешательства бил в доме всю посуду. Вероятно, все же одни убогие «гречкосеи» и «баболюбы» пользовались малейшим случаем, чтобы попасть в «настоящие люди», в «охочекомонные казаки». Другие, вероятно, не очень спешили. Предоставляю читателю самому представить себе типы и тех, и других — тех, кто спешил, и тех, кто не спешил бросить свое полезное занятие.
А вот так встречали явившихся на Сечь (не задавая никаких вопросов о том, кто этот человек и чем занимался раньше):
«— Здравствуй! Что, во Христа веруешь?
— Верую! — отвечал приходивший.
—Ив Троицу Святую веруешь?
— Верую!
—Ив церковь ходишь?
— Хожу!
— А ну, перекрестись! — Пришедший крестился.
— Ну хорошо, — отвечал кошевой, — ступай же сам знаешь в какой курень» [30. С. 248].
Бездна мысли, что и говорить! И какой тщательный, продуманный отбор... Андрия удивляла такая всеядность... Меня в 12 лет — тоже. Тогда я еще не знал, как функционируют разного рода уголовные сообщества. А Андрий, застреленный «отцом», уже и не сможет этого узнать.
Ситуация становится особенно комедийной, если учесть, что «правила приема» вполне распространяются и на «ляхов» — поляков, злейших врагов казачества: ведь они верят в Христа и Троицу, ходят в церковь и умеют креститься.
Не менее забавно и странное презрение казаков к производительному труду и ко всем, кто им занимается. Ну да, минезингер XII- века Бодуэн де Куртенэ радовался, видя «народ голодающим, раздетым, нищим и не-обогретым».
Ну да, он любовался «всадниками, скачущими через поля и через луга, распугивая скот и мужиков».
Но, во-первых, сам французский феодализм вырос из акта завоевания. Французский дворянин относился к мужику не просто как к человеку иного сословия, а как завоеватель — к завоеванному (
