Дневник Анны

Финн

Ф60 Анна и Черный Рыцарь. Дневник Анны / Финн;

пер. с англ. А. Осипова. — М.: Открытый мир, 2007. — 304 с. — (Трилогия Анны).

ISBN 978-5-9743-0062-2(Открытый мир) ISBN 978-5-386-00136-0 (РИПОЛ классик)

«Анна и Черный Рыцарь» — вторая часть трилогии об удивительной девочке Анне и её взаимоотношениях с мистером Богом и со всем окружающим миром. В этом романе мы встретимся с мистером Джоном, ветераном войны и по совместительству школьным учителем, которому суждено было произвести на Анну неизгладимое впечатление. Обладая потрясающим талантом воспринимать все новое, она была полностью открыта миру и всему тому, что он был готов ей подарить.

В это издание также включен полный текст «Дневника Анны» — третьей части трилогии, в которой сохранены ее подлинные стиль и орфография.

УДК 821.111 ББК 84(4Вел)

Книга «Дневник Анны» впервые опубликована

в Великобритании в 1986 г.,

William Collins Sons & Co. Ltd, Лондон

Книга «Анна и Черный Рыцарь» впервые опубликована

в Великобритании в 1990 г.

William Collins Sons & Co. Ltd, Лондон

ISBN 978-5-9743-0062-2

(Открытый мир)

ISBN 978-5-386-00136-0 (РИПОЛ классик)

Компаний «РИПОЛ классик»,

Вступительное слово

книге «Здравствуйте, мистер Бог, это Анна» Финн рассказал о своей дружбе с этой удивительной девочкой, а также о ее взаимоотношениях с мистером Богом и со всем окружающим миром. С тех пор эта полная вневременных истин история продолжает жить в умах и сердцах бесчисленных читателей по всему миру. Но Анна умерла, и от нее осталось очень мало — только воспоминания близких и несколько фрагментов ее собственных рукописей. В «Дневнике Анны» Финн решил поделиться с нами этими сокровищами.

Отношения Анны с орфографией и знаками препинания были похожи на нее саму — такие же неповторимые и искрометные. Кое-где нам пришлось их чуть-чуть изменить — просто для того, чтобы было понятнее, но это нисколько не повлияло на оригинальный букет и аромат Анниного языка.

Издатели

Дневник Анны

Введение

уже рассказал историю Анны в книге «Здравствуйте, мистер Бог, это Анна». Так оно все и было. Мы с Анной нашли друг друга одной из тех густых, будто гороховый суп, туманных ноябрьских ночей, какие бывают только в Лондоне. Не могу вспомнить точную дату, но, по всей вероятности, это был 1935 год. Тогда я почти каждую ночь бродил в районе доков, что в Восточном Лондоне. Это прекрасное тихое место, где можно было спокойно подумать, а такое настроение случалось у меня довольно часто.

Ребенок, шатающийся по улицам в такой поздний час, ничего необычного собой не представлял — в 1930-х годах это было в порядке вещей. Как следует разглядеть ее мне удалось только дома, когда она хорошенько вымыла лицо и руки: передо мной предстала прехорошенькая маленькая девочка с рыжими волосами. Однако, как она потом мне объяснила, «это все было снаружи». Чтобы хорошенько узнать ее изнутри, как она того хотела и требовала, мне понадобилось довольно много времени.

Несколько кратких лет Анниной жизни были окрашены прежде всего неутомимыми поисками красоты. Поначалу довольно странно слышать, что картина хорошо пахнет, но вскоре я к этому привык. Все, что доставляло удовольствие всем чувствам сразу, для Анны было Богом! А при помощи микроскопа его можно было отлично разглядеть.

Анна умудрялась найти Бога в самых неожиданных местах — в трамвайных билетах, в траве, в математике и даже в грязи на руках... И кому только пришло в голову, что их нужно мыть!

Все, что соответствовало Анниным представлениям о красоте, должно было тщательно сохраняться, записываться (с помощью того, кто умел это делать) и складироваться в одной из ее многочисленных обувных коробок. Время от времени эти коробки водружались на кухонный стол, а их содержимое подвергалось тщательному пересмотру и сортировке.

Откуда она взяла саму идею красоты, я понятия не имею. В те годы лондонский Ист-Энд казался большинству людей грязным и довольно мрачным местом, но для Анны он был великолепен. Большая часть сил у нее уходила как раз на то, чтобы превращать гадкое в прекрасное. Очень часто для этого требовалось придумать совершенно новый расклад, в котором такое превращение становилось возможным.

По-настоящему нас сплотила именно красота. Меня всегда зачаровывала математика. На самом деле я бы охотно променял сон или даже обед на парочку уравнений. Старый Джон Ди, который семь лет преподавал у нас математику, как-то дал моей страсти отличное определение. Он назвал ее «погоней за чистой красотой». Словосочетание мне понравилось, но его подлинный смысл дошел до меня только после того, как в моей жизни появилась Анна. Более того, для этого ей понадобилось прожить у нас два года. Как-то раз мы с ней сидели на кухне за столом. Я сражался с обратной дробью от семнадцати, то есть с проблемой, как поделить единицу на семнадцать, что, в свою очередь, должно было дать мне другое число, за которым я, собственно, и охотился.

Чуть погодя Анну угораздило спросить, что получится, если единицу разделить на результат? Мы по уши закопались в новое уравнение, и — подумать только — ответом оказалось семнадцать! С тех пор по вечерам мы часто усаживались за кухонный стол, Анна подбирала под себя ноги и упирала подбородок в ладошки, и мы принимались за свои «разработки».

Как-то раз, после того как мы исписали кучу бумажек, она вдруг выдала: «Это все такие красивые идеи!» Тогда я не вполне врубился в смысл сказанного ею, но зато теперь могу сказать, что вполне согласен с Харди, который считал, что «в мире просто нет места для некрасивой математики»[1].

Несмотря на то что я был заметно старше Анны, эта погоня за чистой красотой сделала нас сообщниками и товарищами по приключениям.

Ее жизнь проходила в поисках знаний и мудрости, а не только красоты. Все, что могло ответить хотя бы на один из ее многочисленных вопросов, адресованных мирозданию, имело особую ценность. Если то был неодушевленный предмет, он тут же обретал свое место в коробочке, а если человек — его строго просили «написать это вот тут большими буквами». Эта просьба «написать большими буквами» означала непрерывное пополнение коллекции бумажек, исписанных разными словами, причем далеко не всегда грамотно, — но это особого значения не имело. Очень часто на бумажках оказывались слова, использовать которые пристало только взрослым. Такие «взрослые» слова в устах шестилетнего ребенка временами ставили нас всех в тупик, но Анна вывела коренной принцип их использования, с которым было не поспорить: «Если слово говорит правильную вещь правильным образом, его надо использовать; если нет — выкидывать на фиг».

Все те годы, что Анна провела со мной, и Ма, и нашими вечно сменяющими друг друга домочадцами, она отважно сражалась со словами и предложениями английского языка, требуя, чтобы они точно соответствовали тому смыслу, который она в них вкладывала. Мне потребовалось довольно много времени, чтобы осознать: хотя мы с ней жили в одном и том же мире, но видели его совершенно по-разному. Для Анны каждая вещь была средством постижения того, «как оно там все устроено». Взрослые называли ее вороненком, попугайчиком, обезьянкой, феей — и она, безусловно, являлась всем этим и еще многим другим, но самое главное — она была ребенком.

Нехождение в церковь и на что похож мистер Бог

тя Анна ходила в церковь и воскресную школу, единственной эмоцией, которую она оттуда выносила, было глубокое раздражение. Ее, кажется, совершенно не волновал тот факт, что бога там провозглашали Создателем, всемогущим, бесконечно любящим и т. д. Для нее бог был чем-то совсем другим. Бог был хорошим не потому, что он любил своих детей и проявлял к ним справедливость. Хорошесть бога заключалась в том, что он был прекрасен. Природой бога была чистая красота.

Поначалу походы с Анной в церковь были для всех нас тяжелым испытанием. Мраморный пол в черную и белую шашечку интересовал ее гораздо больше, чем проповеди священника. Как она однажды объяснила мне про этот пол, «у меня от него везде щекотно», а все, от чего у вас везде щекотно, ближе всего к богу.

Больше всего Анну раздражало в церкви то, что там собиралась куча людей, ждущих чуда. Для Анны чудом было все, что ее окружало, а самым большим чудом — то, что она посреди всего этого жила.

Мне не сильно нравица хадить в ц'рковь я туда и не хажу потомушто я думаю мистьер Бог там не жывет а если бы я была мистьер Бог то я бы точно не жыла.

Люди в ц'ркви все нещастные потомушто они поют нещастные песни и нещастные молитвы и люди делают там из мистера Бога очень большово забияку и хулигана а он не такой потомушто он не хулиган а вовсе даже смишной и любит и добрый и сильный. Когда смотриш на Фина это как смотриш на мистера Бога тока Фин как очень маленкий бэби-Бог а мистер Бог он в сто рас болше такшто не могу сказать какой мистер Бог харошый.

Анна поделила все числа на Числа Человеков и Числа Бога. Числа Человеков были предельно просты для понимания и для работы. Числа Бога, с другой стороны, были еще проще для понимания, но работать с ними иногда было вовсе невозможно.

Анна редко играла в то, что тогда считалось нормальными игрушками. Исключение составляли тряпичные куклы, краски и моя старая железная дорога, состоявшая из паровозика, грузового вагона с углем и восьми товарных вагончиков. С ними она играла где-то с неделю, а потом сложила обратно в коробку и больше не притрагивалась.

Именно тогда на сцене и начали появляться Числа Бога. Как-то раз она спросила, сколькими разными способами можно соединить между собой паровозик, грузовой и товарные вагончики. Я попытался объяснить ей методику вьиислений. Окончательный ответ оказался куда больше, чем она предполагала, и забирался уже в царство Божьих чисел — 3 628 800. Это был простой результат подсчета, сколько может быть вариантов расположения десяти разных предметов на прямой линии. Очень быстро она поняла, что если даже с Человековыми Числами у нас куча проблем, то Божьи просто закопают нас по самую шейку.

Луди говорят мистьер Бог он как король но такой сказошный король вроде Кинг-Джоржа каторый придёт к нам на улицу, тока я бьюс об заклад он не знает хде наша улица и меня он не знает тоже. Но мистьер Бог знает, мистер Бог знает нашу улицу и Фина и Мили и Твинка и Пилюльку и всех плавкинов. Я думаю мистер Бог знает даже какая виснушка у меня хде.

У Анны была куча друзей на соседних улицах. Среди них были маленькая девочка лет четырех по имени Пайлет, которую часто звали Пилюлькой, и ее крошка-брат Уильям, известный узкому кругу друзей как Твинк. Всех прочих детей звали просто «плавкины». Бедноту Ист-Энда часто называли отбросами общества, или «тем-что-не-тонет». Еще два приятеля Анны — Нильс и Генрих — именовали ребят die Kinder [2], и от соединения двух слов и получилось «плавкины».

Из-за всеобщей бедности, царившей в те времена в Ист-Энде, новые игрушки были редкостью. По большей части игры строились на том, что картонные коробки могут чудесным образом превратиться во что угодно. В такие игры по принципу «а давайте как будто...» играли все младшие дети.

Я иногда делал для них всякие вещички. Например, такую штуку для выдувания мыльных пузырей. С ее помощью можно было произвести на свет целую струю очень больших пузырей, за которыми детвора тут же принималась гоняться и хлопать их ладошками, крикетными битами, свернутыми в трубку газетами и т. д. У Твинка было собственное грозное оружие — проволочная мухобойка. Несмотря на то что подобные игры могли продолжаться по часу и по два, некоторые из ребят предпочитали просто рассматривать эти пузыри, наслаждаясь игрой радужных красок. А некоторые, и Анна среди них, видели в них отражения. Мои попытки объяснить Анне, как такое получается, привели к тому, что пришлось купить ей садовый ведьмин шар[3]. Этот шар из посеребренного стекла был примерно восемнадцати дюймов в диаметре[4]. Очень скоро она заметила, что картинки по краям шара получаются, по ее выражению, «сплющенные». А вот чего вообще никогда нельзя было увидеть в этом круглом зеркале, так это отражения того кусочка мира, который располагался непосредственно за шаром. Для Анны это было неопровержимым свидетельством того, что именно там и обитал мистер Бог.

Анна свела воедино идею садового шара, мыльных пузырей, стеклянных шариков, которыми украшали елку на Рождество, и, наконец, гладко отполированных шарикоподшипников, которые на самом деле все исполняли одну и ту же роль, то есть отражали все на свете, за исключением того кусочка, где жил мистер Бог. Для Анны было совершенно естественным, что все, что создал мистер Бог, отлично отражается в маленьком подшипнике, который даже такой маленький, что его можно легко носить с собой в кармане или даже в ухе, правда, Финн?

Я ни пошла в ц'рковь потомушто я ни хатела и Фин павез меня на поезде в балшой лес. Эт был оч'ньхарошый лес и Фин рассказывал мне всякие харошые истории про мистера Бога и это было лутше чем васкресная школа. В ц'ркви луди делают мистьера Бога болшим и болшим и болшим и мистер Бог делаеца таким болшим што я не знаю а Фин делает мистера Бога таким маленким его можно разглядеть.

Дело было в Эппинг-Форест[5].

В лису я видела кроликоф и барсукоф и много птиц и даже оленей и одного мертвово тоже а лудей я не видела потомушто они все были в пивной и кагда я увидела мертвово оленя я немнош-ко плакала а Фин сказал што глупо плакать по мертвой вещи а лутше поплакала бы по лудям в пивной. Фин сказал штобы я потрогала мертвово оленя и я потрогала и он пуфт мне прямо в нос как пудра для литца. Когда он превратица весь в пудру то потом превратица в грязь а потом трава вырастет в ней а потом придет афца и с'ест траву а потом я с'ем афцу и потому я с'ем мертвово оленя и потомушто мистьер Бог сделал фее это я ем мистьера Бога фее время как делают те луди в ц'ркви. Но у меня лутше потомушто я делаю так фее время. Не толко иногда как они там делают а фее время вот.

Одной из главных Анниных проблем было то, что вещи имели тенденцию менять форму: лягушачья икра превращалась в лягушек, гусеницы — в бабочек, и мертвые кролики, которых она видела в Эп-пинг-Форест, тоже превращались во что-то совсем другое. Даже расположенный неподалеку от нас дом с зеленой деревянной резьбой по фасаду, который Анна называла просто «зеленый дом», исподтишка менял свой внешний вид. Анна полагала, что всему на свете нужна форма, в которой можно было бы жить. Если бы я хорошенько попытался, то смог бы, возможно, объяснить ей значение слова «распад», но я не стал этого делать.

Так Анна пришла к выводу, что, когда та или иная вещь превращается во что-то другое, это значит, что она должна еще что-то сделать для мистера Бога. Смерть для Анны была одной из таких вещей — она просто случалась, и все. Смерть была тем моментом, когда приходила пора менять форму. Мы с Анной сидели у постели Бабули Хардинг, когда та умирала. Иногда на превращение требовалось много времени... очень много времени. И даже если Анна не знала, какую новую форму обрела Бабуля Хардинг, кто стал бы с ней спорить? Не я, это уж точно. В конце концов, если мистер Бог так хочет, это должно быть хорошо.

Я спросила Фина куда девалос тело (оленя) потом? И Фин сказал про зеленый дом и Фин сказал потомушто никово внутри нет штобы следить за телом оно начинает отпадатьса потомушто в нево приходят мышы и крыса а они тожы хотят свое тело и они делают дыркы и тогда тело ста-новитса другое тело. Такшто кагда олень уходит из своево тела другие вещы входит в нево чтобы потом получилос другое тело. И оно так получае-ца! Потомушто мы видели мертвово кролика тело и все тело это тело мистера Бога но своево пра-вильново тела у мистера Бога нет. Мистер Бог он как карандаш но не как карандаш который ты ви-диш а как карандаш который ты не видиш такшто ты не видиш какая у нево форма но он может нарисовать фее прочие формы и тело и вот нашто похош мистер Бог. Когда ты вырастеш это тебе будет смишно потомушто ты будеш хотеть штобы у мистера Бога была своя правильная форма вроде как старый дядя и усы и моршынки на лице но мистьер Бог так не выглядит вот.

Кагда Твинк играет в поезд у нево есть такая болшая деревянная каропка. Инокда каропка будет поезд а инокда как дом а инокда как корабл а инокда как машина и инокда ты в ниё штонибуть кладеш и инокда нет а вовсе даже вынимаеш. И вот эта каропка она как мистер Бог. Инокда он выглядит как штонибуть а потом он выглядит как штонибуть другое. Если ты говориш мистер Бог зеленый значит он неможетбыть красный а он может. Если ты говориш мистер Бог он болшой то ты не можеш сказат он маленкий а он да. И если ты говориш мистер Бог толстый то ты не можеш говорить што он тонкий ха! ха! ха! а он и такой тожы. Как ты можеш говорить про мистера Бога потомушто ты не можеш. Но я могу потомушто у миня ест сикретная книга Фин дал мне. Это кар-тиночная книга вся про снижинки и всякая сни-жинка не такая как другая. Если ты смотриш на форму снижинки она нитакая как форма другой снижинки такшто нет такой штуки как правильная форма снижинки как она должна быт. Но ты на-зываеш это снег а не называеш это форма и вот ЭТО КАК МИСТЕР БОГ. Нельзя называть мистера Бога вещ и нельзя называть мистера Бога тело и форма тожы и можно толко называть мистера Бога мистер Бог.

Дорогая Мамочка

гда Анна начала сражаться с идеями и другими важными вещами, которые кому-нибудь из нас время от времени приходилось «писать ей большими буквами», она постепенно взяла моду свивать из них такие небольшие рассказики. Все нужно было тщательно изучить, задать кучу вопросов. Вопросы были про все на свете и грозили затопить нас, как Всемирный потоп. Я прямо-таки лучился от гордости.

Пока она копалась в своих залежах идей, фантазий и клочков бумаги, хранившихся в бесчисленных коробках, я сидел и думал, что воля ваша, но в Анне все-таки есть что-то странное. Нет, у нее не было ни необычных способностей, ни каких-нибудь особенных чувств, ни сверхъестественных сил — ничего такого. На самом деле теперь, спустя полвека после ее смерти, я понимаю, что она обладала одним совершенно уникальным свойством. Она умела ЖДАТЬ. Ждать верного момента, ждать, пока лично для нее все не будет так, как надо.

Я совершенно уверен в том, что Анну никто никогда серьезно не обижал. Ею пренебрегали — да... Так или иначе, но Анна каким-то образом умудрилась сохранить в душе образ совершенной матери.

Аннина «Дорогая Мамочка» была не конкретным человеком, а скорее некой квинтэссенцией всех многочисленных историй, которые она написала про свои идеи. Ее ожидание напоминало кулинарию: смешение разных кусочков и фрагментов давало новое блюдо.

Кагда я иду спат я думаю про Мамочку и вот-што я думаю. Ты кагданибуть видел звезды но-ч'ю кагда мароз? Они вроде так блиско и как бут-то струна от тибя до них и ноги не стоят на земле и ты такой лехкий бутто весу нет вапще и кагда я смотрю Мамочке в глас это тоже бутто весу нет вапще и если бы Мамочка миня не держала так крепко я бы вслетела в восдух как птица.

Ты кагданибуть влетал в паучю сет кагда ни знал или засыпал на прахладной траве или пил гарячий чай кагда прастудилса и устал или гладил утку по жывотику? Вот кагда Мамочка тибя цылует это пахоже. Инокда Мамочкины губы нежные как паучя сет. Инокда прахладныи как трава и слаткие. Инокда гарячие и кусачие как суп и инокда мяхкие как утячий жывотик. И кагда ты иё цылуишь нужно гупки сложит вместе и Мамочка дышыт на тебя и это пахнет как фсе цветы в мири и ты можеш сказать это как любофь пахнет так то вот какая харошая у миня Мамочка.

Кагда ты видиш смишную весч ты смиёшса очен громко но эсли у тибя внутри секрет то нет. Токда у тебя такая асобая улыпка. И это пахоже на цветочный бутон каторый толко хочет распустица ты иво ещо не видиш зато знаеш што он красивый внутри. И вот Мамочкина улыпка такая же и сразу можно видеть все цвиты в мири сразу в то же время. И Мамочка не улыбает фее свои сик-реты сразу и я очен терпиливая патамушто у Мамочки милионы и милионы сикретных улыпок и я иё так люблю.

Инокда Мамочка ложица и закрывает гласа и токда похожа на Марию каторую я вителав ц'ркви где свечи но я не помню хде. Но Мамочка выглядит такой харошей и милой што я начинаю дрожать от щаст'я. Мамочка наверно самое красивое што ест на свете. Но я скажу ещо што-то. Я сказала Нилсу какая у миня харошая Мамочка и Ниле сказал мистеру Генриху и я слышала Ниле сказал што эсли бы Мамочкина красота могла зажигать то вес мир бы поджекся. Ниле гаворит эта камплимент. Но Ниле инокда незнаит. Мамочка миня поджигает тожы вот. И я спрасила Нилса какое самое болшое число можно сказат про то как я лублу Мамочку патамушто я не очен расби-раюс в сложении и Ниле сказал што если я напишу «бесконешно» то это будет самое балшое. Но это не выглядит много а вот милионы и милионы выглядят, но я лублу Мамочку очен сильно и я напишу ещо.

Мамочка не похожа на никово ещо патамушто ей не надо говорить эсли она не хочет. Инокда это здоровово кагда она не говорит а инокда здорово кагда говорит. Патамушто кагда она не говорит Мамочка улыбаецца и это очен харашо. У Мамочки ест такая асобая улыпка и никагда не знаиш кагда она появицца. Инокда она начина-ецца с пальцеф ног а инокда с пальцеф рук а инокда с жывотика а инокда выглядываит ис глазок и с губ и это очен здорово патамушто ты знаиш што она на подходе и ждеш кагда она придет. И она приходит как подарок каторава сафсем не ждеш. И што в Мамочке харашо так это тошто все што она делаит оно как падарок. А кагда ты думаиш о Мамочке это тоже харашо. Кагда ты думаиш о лудях ты можеш думать фсякие плахие и нехаро-шыи вещи про боль и балезни и про другие беды но кагда ты думаиш про Мамочку то не можеш таково думат. И ты можеш думат толко харошие вещи и щасливые как про мистера Бога. И теплые. И как здорово быть мной патамушто если бы я была не мной я бы не знала правда?

Ест столко всяких вещей которые я хатела бы сказать но я не знаю как это сделать патамушто как сказать про любофь с карандашом и бумагой. Но можно попробовать правда веть. Такшто я папробую.

Любофь это очен смишная вещ патамушто ее нельзя увидеть и нельзя услышать и нельзя потрогать когда она у тебя ест. Тогда как ты знаеш што она у тебя ест? Вот я тибе и скажу. Кагда Н иле гаварит мне придстафь што у тибя читыре кан-феты в адной руке и шест в другой то сколко у тибя будет фсиво? И я ему гаварю што у миня нет ни адной патамушто их у миня нет и если я скажу што у миня чевото ест то это будет неправда а это плохо. Кагда ктото гаварит я тибя лублу Анна откуда мне знат што это правда?

Самое-самое первое

У нас дома, разумеется, была Библия — одна из этих огромных томин с медными уголками. Анна иногда читала ее сама, а иногда читали ей. Сидя за кухонным столом, она с боями прокладывала себе путь через особо темные фрагменты священного писания. В школе и в церкви она получала задания, что именно ей прочитать к следующему разу, но дома читала все, что ей заблагорассудится. Это неизбежно приводило к тому, что она время от времени оказывалась в тупике и мне приходилось разъяснять ей прочитанное. Попытки понять, что то, как Адам познал Еву, было совсем не то же самое, как, скажем, Анна знала Финна, и почему именно бог спросил Адама: «Кто сказал тебе, что ты наг?» — доставляли ей массу проблем.

Чем больше она читала, тем больше ее это озадачивало. Нередко она сталкивалась с пассажами, которые, с ее точки зрения, просто не имели смысла, а также с пассажами, которые явно противоречили другим пассажам. К примеру, Лука 2:23 — «Как предписано в законе Господнем, чтобы всякий младенец мужеска пола, разверзающий ложесна, был посвящен Господу». Или тот же Лука 23:29 — «Блаженны неплодные, утробы неродившие, и сосцы непитавшие».

Тогда Анне начинало казаться, что в Библии сплошная путаница и что вопросов в ней куда больше, чем ответов; но, несмотря на все свои недостатки, Библия была прекрасна и в силу своей красоты обладала важностью и значением, а следовательно, не было никаких причин не добавить ей чуточку красоты в своем личном понимании.

Пожалуй, самым потрясающим качеством Анны было то, что она всегда умудрялась, к величайшему собственному удовлетворению, сводить воедино идеи настолько разнородные, что у нормальных учителей просто волосы вставали дыбом.

Как-то раз она, к моему несказанному удовольствию и собственной гордости, непринужденно связала в стройную концепцию тени, математику, бога и еще целый ряд явлений. Вот как это случилось.

Однажды вечером я объяснял Анне, как определять время по солнечным часам. На следующий день с утра пораньше я отвел ее на двор ближайшей церкви, где как раз были солнечные часы, чтобы она могла посмотреть на них в действии.

Я показал ей на вертикальную часть, которая отбрасывает тень, и сказал, что вот она называется «гномон».

Разумеется, мне пришлось написать это слово крупными буквами на листке бумаги. В тот же день мы отыскали его в словаре. Определение гласило: «Это та часть параллелограмма, которая останется, если из него изъять построенный от любого его угла подобный ему параллелограмм меньшего размера».

Эта идея муссировалась в течение года, пока не превратилась в другую, еще более интересную. Больше всего Анну зачаровывало то, что термин произошел от греческого слова, означающего «указатель».

Когда она тщательно записала его на очередном клочке бумаги, ее глаза вдруг натолкнулись на следующее слово в колонке словаря — «гнозис», познание духовных тайн.

Это заставило Анну кинуться на поиски всех слов, которые начинались с букв GN, что, надо признать, является довольно странной комбинацией. Все найденное она тоже с гордостью записала — gnarled, gnash, gnat, gnathic, gnaw, gneiss, gnome, gnomic, gnomon, gnosis, gnu[6].

Анна чувствовала, что все эти странные слова, поголовно начинающиеся на GN, именно в силу такого необычного начала должны иметь между собой нечто общее. И, кроме того, на той же странице было и слово GOD[7]. Я попытался было ей что-то объяснить, но в моем мнении больше не было нужды — она нашла ключ, и все слова на GN обрели смысл.

Интуиция — это искусство случайно делать счастливые и неожиданные открытия.

Еще в один вечер мы с ней снова сидели на кухне и царапали на клочках бумаги всякие числа и прочие потрясающие вещи. Я пытался открыть Анне тайны двоичной системы счисления, задавая ей вопросы типа, какое минимальное количество гирек и какого веса нам потребуется, чтобы взвесить любой предмет весом от 1 фунта до 1000 фунтов; через некоторое время до нее дошло, как это можно было бы сделать:

1, 2, 4, 8,16, 32, 64,128, 256, 512.

Было совершенно ясно, что эти 10 гирек вместе будут весить 1023 фунта. Это оказалось одним из тех потрясающих открытий, которые нужно было обязательно записать и сохранить на будущее.

Все это выглядело очень мило и стройно, но проблема в том, что вещи далеко не всегда согласны стоять по струнке, как вы того от них хотите. Зеленщик на рынке, к примеру, явно имел собственную точку зрения на данное явление. Анна потащила меня на рынок, чтобы продемонстрировать это новое чудо. В процессе своих разработок мы всегда клали предмет, который нужно было взвесить, на левую чашу весов, а гирьки — на правую, но товарищ за прилавком, видимо, придерживался собственной методики, потому что клал гирьки на обе чаши. Все говорило в пользу того, что он жульничает, но мы все же отправились домой, чтобы проверить свои выводы. В первом случае мы клали гирьки только в правую чашку, а во втором их можно было класть хоть в правую, хоть в левую, хоть в обе сразу, и числа, которые мы получили в первом случае, разумеется, не годились для второго, так что мне пришлось объяснить, как вычислить массу гирек для второго случая, и они оказались вот такими: 1, 3, 9, 27, 81, 243, 729[8].

Это история про самое самое первое. Мистер Бог он очен очен старый но очен давно он был маладой а ещо ранше он был ребенком а еще до тово он даже ещо не радился и тогда не было мира и не было звзд и ничево не было.

Но тогда были мистербожьи Мама и Папа. Но их видет было нельзя. И их видет было нельзя патамушто они были очен бальшыи.

Если у тебя ест очен маленкая вещ нужно подойти очен близко штобы ее увидеть а если ты уйдеш софсем далеко то не увидиш. Если у тебя ест гора которая болшая ты не можеш увидеть верхушку если стоиш блиско но ты можеш если уйдеш далеко и вот это как Мама и Папа мистера Бога. Ты не можеш уйти от них далеко штобы их видеть вот ты их и не видиш. Если ты уйдеш слишком далеко ты их увидиш но ты будеш совсем одинокий такшто ты не можеш. Такшто нужно оставаца очен блиско и ты знаеш што они сафсем блиско но не можеш их видеть и вот почему они завели сибе маленково рибенка.

Такшто вот видиш кагда маленкий бэби-БОГ готовилса родится он был в жывоте у своей мамочки это хде всех детей делают. Там очен темно. Кагда бэби-БОГ радилса у него стал свет и Мама и Папа сделали празник для фсех ангелов и они пустили в небеса много и много света и сделали ево красивым и это были звезды. Мама и Папа были очен вежливый и учили маленково БОГА тоже быть вежливым и гаварить «бутьте добры» и «нет спасибо» и думать также. У мален-ково БОГА были фее вещи какие он хотел. Залатая лошка и залатая тарелка и запатой стулчик и фее вапще и потом он захотел мячик штоп играть и тагда Мама взяла много грязи и плюнула туда и скатала мячык и это был мир такшто можеш видеть какой болшой на самом деле БОГ.

Все было очен харашо. А патамушто мален-кий бэби-БОГ был очен вежливый и допрый он хател поделица всеми вещми то он сказал своей Маме и ево Мама сказала я не магу сделать тибе маленково брата или сестричку патамушто наэто нужно так много времени. А маленкий бэби-БОГ сказал «Ох божемой што же мне делать?» А Мама сказала «Уминя ест харошая индея». И она взяла со стола зеркало и сказала «Што ты видиш?» А маленкий БОГ пасматрел и сказал я вижу моё лицо это такое атражение. А Мама сказала «Ты можеш паиграть со сваим атражением?» а маленкий БОГ сказал «Как же я буду дилица всеми ха-рошыми вещами со своим атражением? Я так буду жадный». И так ано и было!

Тагда Мама сказала «Ты знаиш аткуда ты пришол?» а маленкий БОГ сказал «Да я пришол ис твоево жывотика» а Мама улыбнулас бальшой улыпкой и сказала «Да но сначала ты был картинкой в моем серце а картинки из серца становяца настоящими если очен их любиш. А какая картинка у тибя в серце малыш?» И маленкий БОГ сказал «Там картинка людей и жывотных и как я хочу поделица всеми этими харошыми вещами и ты и Папа и все ангелы с жывотными и людми».

Ноч'ю фее картинки ожывают потомушто маленкий БОГ их так очен любит. И фее люди и жывотные появляюца из серца маленково БОГА. А твое серце оно не очен балшое такшто кагда милионы людей и жывотных оттуда выходят они должны быть очен маленкие и такими они ест. Вот и сначала фее были очен щасливые и маленкий БОГ учил людей гаварить и играть музыку и делать разные вещи и фее были щасливы патамуш-то фее люди магли ево видеть.

Но кагда маленкий БОГ вырос он стал такой болшой што нихто не мог ево уже видеть и фее люди взяли красивые вещи и стали гаварить «Вот это мае». Это канешно было не так но так они гаварили и потом они стали жадные и жадные и стали бить друг друга и кидать камни и делать бомбы. Патамушта маленкий БОГ вырос и стал такой балшой што они ево болше не магли видеть и пачти ево забыли.

И паэтаму много людей делают скулптуру БОГА маленкую достатошно штобывидеть ево а другие много людей делают другу скулптуру БОГА и тогда они деруца штобы решить чия скулптура лутше. И они делают бомбы и руж'я и много людей пораняца и это очен глупо патамушто мистер БОГ гараздо болше всех скулптур.

Мистер БОГ очен любит людей и он гаварит «Я знаю што люди не могут миня видеть патамушто я такой бапшой и потому я пошлю своево маленково сыночка какторый нужново размера». И тагда он пасылает своево маленково сыночка каторово зовут Иефер к леди какторую завут Мария штобы она за ним сматрела и мистер БОГ гаварит «Вот тепер харашо Иефер как раз нужново размера». И вы думайте это было фсё да? После фсех проблем у мистера БОГА да? Ох нет. Это было не фсё.

Анна очень редко называла сына бога «Иисус»; она предпочитала имя Иефер, которое нашла в «Полной симфонии» Крудена. Там оно шло сразу за Иисусом в списке имен собственных. Оно означало «того, кто превосходит, или пребывает, или исследует, изучает, а также линию или нить». Больше всего ей понравилась именно идея линии или нити. Мы с ней проводили долгие часы, лежа на палубе какого-нибудь речного судна и слушая, как Нильс объясняет нам про канаты и снасти и зачем они нужны. Тот факт, что у каждой веревки было свое место и свое назначение и что все — и англичане, и французы, и немцы, и вообще матросы любой национальности — прекрасно понимали, где найти ту или иную веревку, сыграл главную роль в переименовании Иисуса в Иефера. Курт, немецкий матрос, сказал Анне, что она wider sinn, то бишь «слегка того».

Когда Иефер был человеком он начал гаварить фсем про мистера Бога но многие люди не хатели слушат патамушто мистер Бог сначала был слишком балшой а патом слишком маленкий и люди теряюца. Они не знают што хотят. А Иефер продолжал гаварить им «Вы далжны стать маленкими а то вы не узнаете». А они хатели быть уже балшими, а ты не можеш патамушто ани рождаюца в полный размер! Потом много людей поймали Иефера и воткнули в нево гвозди и привязали ево к дереву и воткнули в нево мечи и потом он умер. Фсё патамушто он был недостатачна балшой. Некаторые люди знали ево почти но не достатачна и как скулптуры мистера Бога это было неправильно. И у них была еще другая драка и в этот раз ещо хуже это называеца война и в этот раз были танки и аропланы и люди все дралис и дралис патамушто не знали каково они размера и они глупые патамушто мистер Бог и Иефер и Врах и фсе ангелы такие любяшшые. Вот я расскажу одну историю про них.

«Врах» было Анниным личным вариантом произношения еврейского слова «Руах», означающего дух или дыхание, которое использовалось в Ветхом Завете, а потом как-то связалось со Святым Духом Нового. Меня чрезвычайно удивляло, что традиционные имена — Иефер, Руах — значили для нее так много, при том что она все равно искала, по ее собственным словам, свою дорогу в отношениях с мистером Богом.

Если вы не знаете на што пахожы мистер Бог и Иефер и Врах я вам скажу. Теперь я вам раскажу сначала про мистера Бога. Он не выглядит как вы и я тоже. У нево нету рук и нок и лица и тулави-ща как у меня и у вас такшто можно понять што он выглядит падругому но он фее равно выглядит харашо.

Кагда вы идете гулять вы видите много вещей и думаете много вещей у себя в галаве. И одна из этих вещей про пайти дамой. И патом вы думайте што до дома далеко и фее мысли внутри у вас а дом он снаружи у вас. И вот кагда вы идете дамой фее што вы думайте выходит наружу вас а дом идет внутырь вас вот так. Кагда я не с Мамочкой у миня много мыслей в галаве я думаю я хатела бы дер-жаца за мамину руку и хатела бы цыловать Маму и хатела бы Маму потрогать но фее это астаеца у миня в пастели. Но кагда я иду дамой это фее выходит у меня ис галавы патамушто я это делаю. А кагда я делаю Мамочка идет внутырь миня и я иду внутырь Мамочки. Если я не иду внутырь Мамочки как я могу сматреть на сибя патамушто я сматрю ниправильно. Такшто кагда я люблю Мамочку тагда я иду внутырь нее и выглядываю ис ее глазок и вижу миня и я вижу как силно Мама миня любит и это очен харашо и приятно.

Если ктото тибя любит он пазваляит тибе войти внутырь. Но если он тибя не любит то он не пазваляит. И вот мистер Бог он тоже так. Он паз-валяет тибе идти внутырь и видеть тибя но тибе нужно разришить ему войти внутырь тибя тоже патамушто он тоже хочит выглянуть и видеть сибя. Панимаите мистер БОГ ни любит никаких атражений и если он ни выглядываит ис человечиских глас как он будет знать што люди про нево думают? И это только один способ для мистера Бога видеть сибя самово. Если ты пасмотриш в зеркало и увидиш атражение сваево лица и патом падмигнеш сибе правым глазом атражение падмигнет другим а если ты видиш што атражение падмигивает тибе тоже правым глазом то это не атражение а ты.

История Финна

то вот история Фина. Некоторые люди не знают какие Фин и я грусные потому што Фин лутший человек на свете. Фин очен большой и очен сильный но он очен нежный и очен милый. И он может падбросить меня прямо в восдух как мячик и даже поймать. Он как кры-сивый цвиток сделаный из камня.

Фин гаворит если ты живешь в доме и если у тибя окно грязное и забрызганое и если ты выглянишь из окна то получица бутто мир грязный но это не так. Если ты пасмотриш снаружи то внутри тоже фее будет грязное но оно не грязное толко потому што окно грязное. И я еще скажу штото про Фина потому што Фин говорит у фсех людей ест два окна. Фсе люди имеют глазовое окно и сердешное окно. Окно глаза для тово штобы смотреть наружу и видеть вещи а окно серца штобы смотреть внутырь и видеть сибя. Фин говорит когда ты плачеш это штобы вымыть окно штобы ты видел лутше.

Однашды я папросила Фина канфету и Фин сказал нет и я была грусная и плакала немного слес штобы вымыть мое гласное окно потому што мое гласное окно было фсё грязное грязное от жадности к канфетам. А Фин ничево не сказал и Фин взял миня и атнес к зеркалу чтобы видеть атражение моево лица и оно там фсё было как дошть на окне дома. И я даже не могла как следует видеть а потом перестала плакать и увидела атражение лица Фина о оно фсё улыбалос. И я тоже улыбнулас и патом я увидела што мои глаза свиркают потому што я теперь могла видеть харашо. И потом я увидела што Фин сказал нет па-таму што у нево не было денег патаму што он их фсех атдал мисис Баркр штобы купит арахисоф штобы продать штобы выручыть денег штобы купить какуюнибуть еду а я не видела харошева патаму што у меня было грясное окно и оно фсё забрызгано жадной грясью.

Миссис Баркер была маленькая старая леди, которая продавала арахис у дверей кинематографических театров «Колизей» и «Палладиум» на Майл-Энд-роуд. Однажды мы обнаружили, что она осталась совсем без средств, и тогда поехали на трамвае в Алдгейт и купили на три фунта арахису, который тут же привезли ей.

У фсех ест гласное окно и сердешное окно. Фин учит миня как чистить мое гласное окно и сердешное окно. А если ты знаеш Фина то у тибя есть такое спицальное окно для Фина. А это очен здорово когда оно у тибя есть. Если ты принесеш Фину какуюнибуть грясь он про ето скажет и сделает ис нее демоноф а если ты принесеш Фину трамвайный билет он сделает ис нево красивую картину. Фин он очень асобеный и очень красивый но тибе нужно быть немного внутри или ты не увидиш правилно.

Мы с Анной исследовали грязь под микроскопом, на стекле которого все удивительным образом преображалось. Трамвайные билеты все были разных цветов, и их было полно на улице, так что из них складывались отличные картинки или сложные бумажные цепочки и даже рождественские елочные украшения.

В один день Фин был очень грусный потомушто Дэнни убили бальшой острокой (ножом). Патаму я залесла ноч'ю к Фину в пастель. Фин заснул и тагда я увидела слезы у нево на щиках патаму што в комнате был свет с улицы штобы видеть. Я тожы немношко паплакала патому што мне было грусно за Дэнни.

Это одна вещь про Фина. По болшей части у нево в галаве не он а другие люди. А иногда у нево в галаве только он. Мне такое время нравится больше фсево потому што я не хачу видеть никаких вещей больше и у миня внутри много смеха. Я спрсила можно мне иметь другое имя и Фин сказал да мне можно иметь два имени. Одно Мышка патому што Фин сказал я забралас в ево серце и зделала там гниздо. А фторое имя Радост патому што он щаслив кагда со мной и я паэтому очен рада патаму што это очень весело.

Инагда я думаю што Фин ангел. Если вы хати-те знат какая разница между ангелом и челаве-ком я вам скажу. Ангелу просто забраца внутырь а челавеку нет. Каждый кусочик ангела внутри а каждый кусочик челавека нет и большый кусочек челавека снаружы.

Адин человек каторый очень асобеный очень дорогой это Фин. Это как смотреть в самую самую нутырь любви. С Фином фее харашо делать а коешто (некатарые вещи) даже очень здорово и асобено.

Адна такая асобеная вещ это хадить с Фином гулять на кладбишче (клабдище) (кладбище). Тока Фин ево не зовет клабдище. Фин ево зовет сад, патому што мистер Бог приходит туда саби говорит это лехко. Не застривай внутри сибя вы-хади наружу и иди внутырь людей и жывотных и цвитоф и дерев'еф и смотри если ты так делаиш и тибе оттуда нравитса то это харошо и если тибе оттуда не нравитса то это плохо. Если ты притворяишса быть кошкой и ты иё бьеш и ей болно то это плохо. А если вдруг ты иё ударяеш и ей харашо то это харашо. Фин говорит если ты посмотриш на дом снаружы то это дом а если ты пасмотриш на дом снутри то это как у ковото дома. И так с людми. Если ты пасмотриш на нево снаружы то это челавек но если ты пасмотриш на нево снутри то у нево будет настоящее имя. У фсево есть настоящее имя. Даже у мухи и паука. И Фин говорит иногда это трудно выучится видеть внутри вещи. Иногда ты ничево не ска-жеш патому што ц'рковь выглядит как Мусей и как дом и ты снаружы не скажиш и нужно залесть внутырь и это вот што такое быть жывым.

Ох ох ох я люблю Фина очень и я прошу мистера Бога каждую ноч штобы я могла выдти за-муш за Фина и у нас был бы дом и детки тоже. Если мне шест и Фину двацать то я могу выдти за нево замуш кагда мне будет двацать и Фину трицать читыре. Я спрасила Джеки и Сали и Кори если они первые выдут замуш за Фина то можно мне будет тоже и они сказали да.

Патамушто пачти фсе внис по улице гаворят што верх (по улице) фсе плохие но это не так патамушто Фин говорит они не плохие. Пачти фсе говорят они очен злые а они не злые потому што Фин говорит мы так не далжны говорить. Толко мистер Бог может сказать а мистер Бог он очен хорошый.

На верхнем повороте нашей улицы был один дом, по размерам превосходивший все остальные. В этом доме жили Милли, Салли, Кори и еще несколько молодых леди. Поскольку эти молодые леди были по большей части проститутками, дом в просторечии все называли «грязным». У Анны были довольно неопределенные представления о том, что это могло бы означать, но в любом случае это не мешало ей дружить с девушками. Она честно думала, что Милли, известная больше как Винес де Майл Энд[9], была самой красивой девушкой в мире, и я ни за что не стал бы с этим спорить. Невозможно было относиться к Анне с большей нежностью и заботой, чем эти девушки. Я был знаком с ними не один год и знал, что они — прекрасные друзья. Будь обстоятельства другими, все могло бы сложиться иначе, но из-за бедных семей, недостатка образования и почти полного отсутствия денег проституция была единственным известным им способом заработать на жизнь. Я знаю, что эти молодые дамы собрали двести фунтов, чтобы послать страдавшую рахитом крошку Марию в больницу. Это было гораздо больше, чем мог бы сделать, к примеру, я.

Много раз мы с Анной сидели болтали с ними, и речь довольно часто заходила о Боге и религии. С тех пор прошло много лет, и далеко не сразу я осознал, что это были одни из тех редких людей, которые могли честно признаться себе, что грешат, но, с другой стороны, у них имелись семьи, которые нужно было содержать, и они знали только один способ, как это сделать.

Дружба с этими молодыми проститутками многому научила Анну — кто знает, может быть, слишком многому. Я точно знаю, что они всегда были очень осторожны в выражениях, когда поблизости шныряла Анна, но слово не воробей, и Анна, как и большинство других детей, часто повторяла то, что случайно услышала от кого-то из старших, будучи совершенно без понятия, что они под этим подразумевали.

Больше всего меня озадачивало то, что некоторые из клиентов наших девушек искренне считали себя добропорядочными гражданами и добрыми прихожанами, но это волновало меня, а вовсе не Анну. Для нее девушки были просто приятельницами, с которыми ей было хорошо. Что ее крайне удивляло, так это как таких милых дам можно называть «грязными». Ни ей, ни мне такое отношение было совершенно несвойственно. Милли учила Анну делать из бисера пояса, браслеты и ожерелья. Все взрослое население окрестных улиц знало, чем занимались девушки, но никто, кроме Анны, да ее друзей, да меня, и не подозревал о том, что еще они умеют. Для тех, кто хорошо их знал, они были особенными, но уж никак не грязными.

Што меня очен печалит так это вот это. Я бы очен хотела штобы у фсех больших девочек сверху была настаящая болшая правилная любоф. Фин бы мог это фсё аделать так мило и ласкаво и мог бы зделать их такими щасливыми и виселыми и фее было бы так харошо.

Фин пашол наверх улицы павидать их и финова мама сказала мне можно пойти тоже и финова мама написала это на бумаге и сказала положыть это мне в книгу. Если они слепые дай им руку а если они в темноте дай им свичу. А потом она громко засмиялас и сказала што свичу завут Анна.

Как-то раз

сякий раз, когда Анна сталкивалась с очередным чудом или у нее появлялся один из этих «важных детских вопросов», она делала из этого небольшую историю. Подчас они были довольно запутанными, поскольку буку нельзя было задавать вопросы о дубе, а черную кошку спрашивать о том же, о чем рыжую. Все эти истории почти всегда касались одной какой-нибудь стороны человека или явления.

Эта привычка писать только про что-нибудь одно означала: прежде чем сторонний наблюдатель поймет, какими она видит, скажем, собак (или что-то еще, о чем ей пришло в голову написать), на свет успеет появиться десяток, а то и больше отдельных маленьких историй про этих самых собак.

Аннино «как-то раз» всегда было результатом многих и многих маленьких историй, которые она тщательно и долго собирала, а потом сводила воедино. Сведение требовало уединения и огромного труда и могло поглотить ее целиком и полностью на много дней. Вторгаться в эту часть Анниной жизни не позволялось никому. Я тоже далеко не сразу понял, насколько важной для нее была эта работа.

С тех пор я слышал много вариантов названия для этого занятия, но все же «разговор с мистером Богом» мне до сих пор кажется среди них наилучшим.

Когда я праснулась утром еще было пачти темно и еще толко начинало светат и я падумала што день харошым не будет. Я натянула адияло на голаву и толко мой нос астался снаружы и тогда я услышала штото. Оно делало кап кап кап. Тогда мне стало очен грусно патаму што я падумала это похоже на как если бы фее ангелы плакали. Но патом я услышала как оно делает кап-кап-капкап и тогда я поняла што это был дошть каторый так шумел.

Кагда я пасматрела в окно я увидела што солнце цвета софсем как крофь и туман пафсюду и вылезать ис кравати было слишком холодно и пока я стояла у окна мои ношки замерзли и я падумала про мою кравать што там тепло и я пошла обратно и залезла туда хде так харашо и тепло. Я спрятала нос под адияло и услышала как на дереве паёт птица и падумала пачему птица паёт кагда на улице такой скверный день.

Тагда я падумала што было бы хорошо если бы Мама миня сагрела и я падумала што харашо было бы пацыловать Маму но было так холодно што я не хатела вылезать ис кравати. И я падумала што Мама скоро встанет с пастели и придет миня пацыловать такшто я ждала и думала што вот Мама придет и абнимет миня и пацылует и как это будет харашо. И я поджала лапки и фся свернулас как мячик и я ждала.

Патом я услышала смешную вещ как бутто свисс свисс свисс. Это было пахоже на ветер но это был не ветер. А патом солнечный луч пришол в акно и потрогал мае лицо такшто я выпрыгнула ис кравати и увидела солнечный луч прямо ввирху ис аблакоф и на солнечном луче был челавек. Челавек кричал Где тут ленивая Анна? Где ленивая Анна? И фсе птицы и фсе кролики и фсе мидведи тоже это говорят и мне стало интересно патаму што я Анна но я не ленивая а челавек саскалзнул па лучу прямо мне в комнату и сказал Так вот она ленивая Анна! И тогда я увидела што челавек это мистер Врах такшто я сказала я не ленивая и ты не должен так говорить патаму што мы друзья. Ты ленивая говорит Врах. Ты далжна пайти со мной. А я тогда сказала я жду Маму и я не магу пайти. Да нет ты пайдеш сказал Врах и взял миня и пошел назад вверх па солнечному лучу. Кагда мы дабралис да верха Врах сказал Вот ленивый мир для ленивых детей а ты ленивая а когда ты не будеш ленивая я тибя заберу абратно дамой. И тогда он ушол.

Там было очен холодно и я была одна так што я села хде стаяла патаму што мне было грусно. А потом я услышала как много людей гаварит но это были не люди и я пасматрела но там никаво не было и тогда я поняла што голоса были в земле и в восдухе. Тогда я положила ухо к земле и паслушапа и услышала как оно говорит што севодня очень холодно и севодня я расти не буду. И я сказала Кто там говорит в земле? А там сказали Кто это? И я сказала Это Анна. Кто там говарит в земле? И там сказали это маленкое цвиточное семечко. Пачему ты не хочеш расти севодня? Потому што севодня холодно и мне тепло в пастельке так што зафтра я вырасту в два раза болше за севодня. Но и назафтра будет тоже халодный день. Тогда я тоже останус в пастельке сказала цвиточное семечко. Но если фсе ссимена останутся в пастельках то никакой висны не будет и семечко не может вырасти в два раза в один день. Но он ничево не сказал патамушто он заснул апять и я падумала што симена глупые и ленивые.

Тогда я пашла гулять но фсе вещи кругом были соные и ленивые. Дерево не расло и листья не распускалис и птица не пела и это был очень печалный мир.

И патом я пришла к реке каторая не текла и я спросила Река пачему ты не течеш? И река сказала Потому што мне лениво. И скоро я пришла к вадападу но вада не падала а стояла в восдухе и я спрасила Вадапад пачему ты не падаеш? И вадапад сказал Патаму што мне лениво. Но ты должен падать сказала Анна патамушто вадапад должен смиятся и играть и делать буль буль буль и если ты не делаеш то как ты можеш быть вадападом? А гаварит вадапад я про это не думал и стал плакать и несколько мапенких капель вады упали внис и сделали лужу и я тоже заплакала. Ох пажалуста мистер Вадапад не плачте патамушто вадапад это такая виселая вещ а не печалная вещ. И он пирестал и сказал Ох Анна если бы ты могла миня расмешить тагда я бы стал настаящий вадапад опять. И тагда я крепко задумалас и потом сказала Мистер Вадапад я тибе раскажу смишную историю. Скажи кагда ты будеш гатов. И вадапад сказал я гатов. И я начала.

Както рас.

И Вадапад сказал Буль Буль Буль бубль бубль бубль и стал падать апять и стал смиятся так што аблил миня фсю вадой и вадапад сказал Ха! Ха! Ха! Хо! Хо! Хо! Анна! Это очен смишная история!

Но я ни поняла надо чем смияца патаму што я ещо даже ни начала расказыват историю. И я так сказала што я еще ни начала расказыват историю. Но вадапад смиялса толко болше и болше. Тогда маленкий мидветь вышел ис норы и сказал Мистер Вадапад надо чем вы так смиетес? И вадапад сказал маленкому мишке Хо! Хо! Хо! Анна расказала мне очен смишную историю. И маленкий мишка сказал Какую смишную историю? Раскажы ее мне я тоже буду смияца. И вадапад сказал вот Анна сказала Както рас. Тогда маленкий митведь стал смияцца и смияцца и смияцца пака ни упал на землю и стал катацца по ней и говорил Хо! Хо! Хо! Анна сказала Както рас! Патом маленкая птичка стала смияцца и патом маленкий кролик начал смияцца и маленкое семечко тоже вылезло ис земли штобы пасматреть надо чем фсе тут смиюцца. И патом фсе деревья и цвиты смиялис и гаварили Анна сказала Както рас! И вес лес дрожал от смеха но я ни знаю пачему.

Я села на траву очен удивленая. Тут в лису паявилос много ангелоф они танцевали и пели и вес лес проснулса и болше не был ленивый такшто я встала и сказала ангелам Извинити пажалуста! Не скажите ли вы мне пачему фсе смиюца? И ангел сказал Патамушто ты расказала смишную историю. Но я иё даже ни начала. Я толка сказала Както рас. Тогда ангел сказал Вот это и смишно Анна. Патаму што не бывает както два.

Патом ангел утонцевал но я фсё равно не думаю што это смишно. И я села апять и стала думать думать думать и патом я поняла. Канешна ты не можышь быть както два патаму што ты не можышь делать две вещи зарас.

Так што я встала и пабежала и позвала мистера Враха. И тогда я услышала свисс свисс свисс мистер Врах сказал Хо! Хо! Хо! Хо! Анна ты болше не линивая. Што ты узнала? И я сказала Я узнала што я была линивая патаму што я хатела пацыловать Маму но была слишком ленивая штобы вылести ис кравати патаму што было слишком холодно а ждала што Мама сама ко мне придет. Тогда мистер Врах сказал Патаму што ты все поняла правильно я тибе дам подарок Анна. Што бы тибе хателось? И я сказала мистер Врах вы миня можете послать в самое начало? И вот мистер Врах привел миня обратно к солнечному лучу и улыбнулся такой балшой улыпкой и пацы-ловал миня и патом толкнул миня очен сильно по лучу и я полетела быстро и быстро и быстро и пачти задохнулас а потом бух! И я снова была у сибя в кравати.

Патом я открыла глаза и толко начинало светать и я услышала кап кап кап и патом солнечный луч пришол в акно и я пабижала к акну и увидела чилавека на луче и он памахал мне и фсе маленкие птички пели и мои ношки замерзли, патаму што было очен холодно но у миня внутри было очен тепло и я очен хатела пацыловать Маму и мне было напливать холодно или нет. И я пабижала в комнату к Маме и прыгнула в кравать к Маме и очен много её пацыловала патаму што у миня внутри было много любви и Мама абняла миня очен крепко и я была очень щаслива и Мама сказала Анна севодня будет атличный день и я сказала Да Мама! и засмиялась патаму што это было савсем ни так.

Дерево