Анна и Черный Рыцарь 4 страница

— Ага.

— А почему ты мне не рассказывал?

— Потому что ты не спрашивала.

Именно в этот момент переключатель перешел в положение «быстро довести до кипения».

— Мистер Джон! — Взрыв был такой силы, что я чуть не собственными глазами увидел, как у нее из ушей со свистом вырываются струйки пара. — Мистер Джон, если бы вы могли сделать такую карту, чтобы сквиллионы миль на дюйм, а потом сквиллионы дюй­мов на милю, вы могли бы видеть всякие вещи, да?

— Какие вещи, моя дорогая?

— Електроны, про которые читал Финн. Тогда бы вы узнали, можно ли их делить, да?

Джон посмотрел на меня. Все, на что меня хвати­ло, — это пожать плечами. Однако она еще не за­кончила.

— Его можно было бы засунуть в ухо, да?

Я так никогда и не понял, зачем очень маленькие предметы непременно нужно совать в ухо. Впрочем, какая разница. Полагаю, если бы действительно можно было нарисовать карту всей Вселенной тако­го масштаба, то ничто не помешало бы нам засунуть в ухо «електрон».

В тот момент Джону стоило оставить все как есть и вернуться к своему пиву. Вместо этого он радост­но продолжал вещать про разные системы счисле­ния. Он рассказывал об обычной числовой последо­вательности со знакомыми порядками: единицы, десятки, сотни, тысячи, десятки тысяч и так далее, — но были и другие, где за единицей следовала тройка, а потом сразу девять, двадцать семь и так далее, не говоря уже об остальных, не менее причудливых. Аннино воображение было совершенно захвачено идеей сокращения и расширения числовых рядов до бесконечности, несмотря на заверения Джона, что до бесконечности этого делать нельзя, потому что существуют физические пределы тому, что может постичь человеческий разум. Все, чего он добился, было: «Но в голове-то это можно, правда?»

На это было действительно нечего ответить. Мне доставляло огромное удовольствие, что на этот раз мишенью ее «идейной бомбардировки» стал он, а не я. Я думал, что так оно все теперь и будет, но надежда оказалась слишком прекрасной, чтобы оп­равдаться.

— Финн, — раздался радостный вопль, — а ведь можно складывать ангелов, правда?

— Полагаю, такая возможность определенно должна существовать, но вот как это сделать, ума не приложу.

— Ну ты же сможешь узнать, правда? А потом ты все расскажешь мне, да?

* * *

Проблема с воспоминаниями не в том, что они могут лгать. Проблема в том, что их слишком много. Чтобы записать все то, что случилось со мной за пос­ледние...дцать лет, понадобилось бы в десять раз больше времени, чем ушло на сами события. Прав­да, в этом есть и приятные моменты — например, можно пропускать все плохие эпизоды и оставлять побольше места для хороших, для всех этих крошеч­ных драгоценностей, которые значили для меня тог­да так много. Я даже не знаю, настолько ли они те­перь истинны, как казались мне много лет назад. Одним из любимых изречений старого Джона было «Математика есть утраченное искусство цивилизации». Или еще одно: «Математика — не более чем искусство бессознательного». А вот для коллекции еще афоризм от моей мамы: «Мозги — это орган познания, а разум — сад мудрости». Эти слова до сих пор звучат для меня свежо и ново, хотя мой соб­ственный сад мудрости то и дело грозят завоевать сорняки, от которых потом приходится долго и му­чительно избавляться. И все же до сих пор я еще ни разу не слыхал, чтобы кто-нибудь смог выразить эти мысли лучше, а потому они, скорее всего, останутся со мной навсегда.

Было еще прелестное, но, как всегда, крайне при­чудливое высказывание Анны, которое мне так и не удалось до конца понять. Примерно через пару лет полного погружения в математические штудии она однажды ночью огорошила меня новым опусом, представлявшим собой обычную для нее смесь мате­матики и религии.

— Финн, — начала она несколько издалека, — вот ведь забавно, правда?

— Безусловно, — тут же согласился я. — А ты это о чем?

— Религия. — И она постучала меня по голове.

— А что в ней забавного? — спросил я.

Она еще несколько раз задумчиво стукнула меня в лоб.

— Ты становишься меньше в размерах и больше в измерениях.

— Господи, Кроха, где ты этого набралась?

— В одной из твоих книг.

Я был поражен, что она это усвоила; для меня это была одна из тех мыслей, которые даже если и не поймешь, то все равно не станешь просто так выб­расывать из головы. Она звучит так хорошо, что вполне может оказаться правдой, — разумеется, если когда-нибудь до меня дойдет, что она на самом деле означает. Быть может, в один прекрасный день это случится, а до тех пор пусть полежит себе под спу­дом. У меня внутри так много слов. Слов, которые когда-то сказали Ма или Анна, или Джон. Слов, звучавших столь хорошо, что я не хотел забывать их, даже несмотря на то что не понимал. Ведь когда-ни­будь я обязательно пойму.

В мою жизнь все время вторгались новые и но­вые тайны и загадки, как, например, в тот раз, когда Джон попытался объяснить мне разницу между при­кладной и высшей математикой.

— Запомните, молодой Финн, — сказал он тог­да, — прикладная математика — это когда вы ище­те решение задачи, а чистая... о, чистая — это когда вы ищете задачу для решения.

Странно, что он периодически изрекал такие ум­ные вещи, но так и не смог понять, что имела в виду Ма, когда сказала ему, что Анна ищет не иголку в стоге сена, а скорее стог сена в иголке. Если бы она поменяла «стог сена» на «бога», думаю, мне по-пре­жнему было бы все понятно. Милли тоже могла иног­да выступить с репликой, которая прочно застревала у меня в голове. Милли я знал десять лет, и она была одарена золотым сердцем и острым умом. Нередко мы говорили с ней о любви. Ввиду того, как Милли зарабатывала себе на жизнь, это могло бы показать­ся кому-то странным, но не мне. Я как раз говорил ей, что мне трудно понять, что такое любовь.

— Спроси лучше Анну, — сказала она. — На­верное, тут дело в том, чтобы видеть в других тайну себя.

* * *

Стояло самое начало 1935 года. В шестнадцать лет я был одним из старших учеников Джона Ди. В те годы большинство мальчиков заканчивали учебу в четырнадцать. Для многих это было время радости от того, что они наконец-то получили возможность навсегда распрощаться со школой. Для других дело было в необходимости начать зарабатывать деньги и помогать семье. Недостаток средств был для них веч­ной проблемой. Я оказался среди тех немногих счас­тливчиков, у которых была не только небольшая сти­пендия, но и периодические случайные заработки. У мамы тоже была работа, так что она предложила мне не бросать школу. Свободных денег у нас не води­лось, но все же наше материальное положение было куда лучше, чем у большинства соседей. Я был сча­стлив продолжать обучение, тем более что Джон как раз попросил меня помочь ему в демонстрации физических и химических опытов у него на уроках. В первый день он сказал, чтобы я ничего не готовил. Лекция шла своим чередом.

— Сегодня, — сказал он, — у меня есть для вас
хорошая новость. Через несколько месяцев я ухожу в отставку.

Последовало несколько придушенных взрывов восторга, но для большинства из нас услышанное было за гранью возможного.

— С этой счастливой даты нелегкий труд вбива­ния знаний в ваши головы примет на себя мистер Клемент. Надо сказать, я не особо надеюсь на ус­пех. Ваши черепные коробки настолько непробиваемы, что вряд ли что-то сможет проникнуть в темные бездны ваших разумов.

У него опять был приступ непреодолимого сар­казма, который продолжался добрых десять минут.

— Впрочем, — закончил он, — это будет уже не моя ответственность. А до тех пор нам еще мно­гое предстоит сделать.

Мой мир внезапно сменил орбиту. Я был отнюдь не рад этим новостям, но в тот момент не имел ни ма­лейшего понятия, как отставка Джона может отра­зиться на мне. То, что я не смогу видеть его каждый день, казалось мне невозможным. Мой отец умер на­столько давно, что именно Джону в последнее время доставались все мои вопросы и проблемы, а без него... Наверное, я любил старого ворчуна, но в любом случае не собирался ему об этом говорить.

Мы должны были собраться в актовом зале, что­бы официально проводить его на пенсию. Сама мысль об этом была для меня невыносима. Я не хотел рас­плакаться на глазах у всех.

Если мне так уж сильно захочется поплакать, я сделаю это в одиночестве. У меня было такое специ­альное место, куда я отправлялся в подобных случаях, — один из маленьких мостиков через канал. По нему редко ходили. Располагался он в конце малолюдной улочки, и с него открывался прекрасный вид на парк. Я мог часами сидеть там, свесив ноги с парапета, и ничего не делать. Думать о будущем я не мог. Кто-то звал меня с берега, но мне не было до этого дела.

— Финн, Финн, где вас черти носят? Не будьте идиотом. Отзовись, мальчик! Отзовись! Думаешь, мне больше делать нечего, кроме как за тобой бе­гать?

Мой нетерпеливый учитель перешел мост и оста­новился подле меня.

— Что, никаких прощаний, молодой Финн? Не­ужели я не стою простого «до свидания»?

— Отвалите! — бросил я ему. — Просто отва­лите!

Я вовсе не хотел этого говорить и тут же пожалел о своих словах. Я хотел что-то добавить, но не мог.

— Кто вам сказал, что я тут? Почему вы не мо­жете просто оставить меня в покое?

— Я спросил вашу маму. Отличное место, куда можно прийти, если нужно подумать, не так ли? Что же до ваших слов, то я всё понимаю. Правда. Даже несмотря на то что я уже старик. Мой автомобиль стоит вон там, в конце улицы. Если вы не против, давайте проедемся и как следует поговорим.

Когда мы сели в машину, он взял меня за руку. Такого он никогда раньше не делал. Единственное, чем он касался меня до сих пор, так это той самой трехфутовой трубой от бунзеновской горелки, кото­рую использовал вместо трости и при помощи кото­рой вбивал в наши головы «немного знаний».

— Что вас беспокоит, Финн? О чем вы думаете?

Несмотря на то что моя рука покоилась в его, я все равно никак не мог заставить себя сказать то, что хотел. Все, что я смог из себя выжать, это вопль ре­бенка, потерявшегося ребенка:

— Я что, никогда вас больше не увижу?

— Ах это, — вздохнул он. — Об этом не беспо­койтесь. Я этого не допущу.

Мы медленно проехали через парк и взяли курс на болота.

— Что вы думаете делать?

— Наверное, стану искать работу.

— Только не торопитесь. У вас еще очень много времени. Заканчивайте образование и подождите до конца семестра. Мистер Клемент не станет задирать вас, как я, а предмет он знает не хуже. Что же до разлуки — вы знаете, где я живу, вы знаете мой но­мер телефона, и до Рэндом-коттеджа не так уж да­леко, так что можете приходить ко мне в любое время. На самом деле я не просто приглашаю вас при­ходить, а прошу об этом. Можете продолжать у меня консультироваться по всем научным вопросам. Вы — многообещающий малый и... словом, прихо­дите, когда пожелаете. Вы это хотели услышать?

Именно этого я и хотел. Старые добрые времена вернулись вновь.

— А уговариватель я заберу с собой, — усмех­нулся он. — Я без него уже не могу.

Так вот оно и получилось. Конечно, теперь я ви­дел Джона не так часто, но зато гораздо более подо­лгу, чем раньше.

Мистер Клемент действительно был отличным человеком и хорошо знал предмет. Возможно, ему просто не хватало уговаривателя. По этой ли причи­не или еще по какой, но после пары-другой розыг­рышей и утонченно исполненных шалостей меня веж­ливо попросили освободить школу от своего присутствия. Если бы старый Джон с его методами убеждения остался на прежнем месте, я бы еще учил­ся и учился. Но все изменилось. С Джоном наказа­ние было скорым, но и отвечать ему было приятно. Мы все немножко скучали по уговаривателю, тем более что он бил далеко не так больно, как можно было бы подумать. Джон никогда не говорил: «Меня это ранит больше, чем вас». Он знал, что делает, и уговариватель ранил лишь настолько, насколько ему позволял хозяин, однако стоит учитывать, что сла­баком последний отнюдь не был. Мне тоже один раз досталось от него, причем он никогда не извинялся. Кто угодно, только не он.

— На прошлой неделе, — сказал он в тот раз, — после матча по регби у тебя был роскошный вид: без переднего зуба, зато с прекрасным черным синяком под глазом и расквашенным носом. А как ты собой гордился! Я просто пытаюсь доставить тебе еще боль­шее удовольствие — чтобы тебе было чем потом хва­статься.

И вот после всего этого я вдруг оказался на заво­де, я встречал кучу новых людей и заводил новых друзей. А потом в моей жизни появилась Анна.

* * *

После нескольких встреч с Анной Джон пришел к одному заключению, которым не преминул со мной поделиться однажды вечером, когда я пришел его проведать.

— У Анны масса неразработанных и неконтро­лируемых талантов, которые очень нуждаются в упо­рядоченном развитии.

— Разумеется, — отвечал я. — И как вы все это видите?

— Ей нужен правильный учитель, — сказал он. — Я знаю, что вы сделали все, что могли, чтобы помочь ей в этом, молодой Финн, но вы не станете отрицать, что у вас нет специальной педагогической подготовки, не так ли?

Пришлось согласиться, что моей единственной подготовкой были годы учения у него.

— Да, я вас учил, но я учил тому, как учиться, а не тому, как учить.

Я, как всегда, хотел дать ему на это достойный ответ, но слова не шли на язык. До сих пор мы с Анной прекрасно умудрялись учить друг друга. Мы оба были и учителями, и учениками, а самым глав­ным, быть может, был как раз такой расклад, когда она была учителем, а я — учеником. Я не сказал ему этого. Такого вообще не стоило говорить обладате­лю подобного опыта и знаний. Поэтому я не стал говорить ничего.

— Несмотря на то что я сейчас нахожусь в от­ставке, я буду счастлив помочь ей с этим.

— Сначала вам нужно будет поговорить с мамой и узнать, что она скажет, — заявил я. — А кроме того, вам придется еще выяснить мнение Анны на этот счет.

— Нет, Финн, с мамой я, разумеется, поговорю, но убедить ребенка придется тебе.

В конце концов я согласился поговорить с Ан­ной, но давить на нее я не собирался. Сказать по прав­де, мне вовсе не так уж нравилась эта Джонова идея, но стоять у Анны на пути, если она действительно этого захочет, я в любом случае не стал бы. Я был заранее согласен на все, что хорошо для нее.

На то, чтобы все как следует разрулить, нам по­надобилось несколько дней. Мама по здравому размышлению согласилась, что стоит попробовать и по­смотреть, как оно пойдет. Однако разговор с Анной оказался труднее, чем мы все ожидали. Ее первым ответом было решительное «нет».

— Ты не хочешь учиться? — спрашивал я ее.

— Конечно, хочу.

— Тогда почему «нет»?

Ход ее рассуждений был предельно прост, и, я уверен, для мистера Бога этого было бы вполне дос­таточно, но вот для Джона, боюсь, нет. Если он тре­бовал, чтобы все всегда было прилично и аккуратно, то взгляды Анны были диаметрально противополож­ны. Два полюса батарейки не могли быть более про­тивоположны.

В отличие от Джона я еще некоторое время назад оставил все попытки понять, как работает разум Анны. Я удовлетворялся тем, что давал событиям идти своим чередом, периодически вытаскивая Анну, если ей случалось в чем-нибудь капитально запутать­ся. Если не получалось у меня, то была еще мама, которая на самом деле понимала ее даже лучше. Она знала, что временами Анне будет больно, но таков был естественный порядок вещей.

— Не существует простого и безопасного спосо­ба взрослеть, — как говорила Ма в своей обычной перевернутой манере. — Может быть, и есть более безопасный, чем этот, но совсем безопасного нет и быть не может.

Ма и Анна часто со мной такое проделывали. На мои простые вопросы они отвечали еще более слож­ными, так что я принимался стенать и жаловаться.

— Поразительно, что ты еще не разобрался, — то и дело замечала мама.

Особым образованием она не блистала, но за свою жизнь успела накопить богатейший и самый разно­образный опыт. Как часто ей случалось класть мне палец на губы со словами:

— Никаких вопросов, милый, подожди. Это слишком трудно сделать, пока ты молод. Придет еще время, когда вырастешь. Затем и нужна жизнь.

Бедная мама, ничего-то она не понимала.

Она очень редко сердилась, но иногда на нее на­ходило — и тоже в ее особенной манере, безо всяко­го шума и криков.

— Ты и твой драгоценный учитель! Меня тош­нит от вас обоих! Вы все видите и ничего не пони­маете!

— Спокойно, мам, спокойно! Что такого делает Анна, чего не делаю я?

Она взяла мое лицо в ладони, смягчая боль.

— Ты никогда не замечаешь того, что видишь чаще всего, — сказала она, улыбаясь. — И твой мистер Джон тоже. А Анна — да.

Она помолчала и добавила:

— Вот это и называется «откровение».

Выдав мне эту жемчужину мысли, она взяла лист бумаги и крупно написала два слова — «смотреть» и «видеть».

— У слова «смотреть» оба глаза широко распах­нуты, а у слова «видеть» — оба полузакрыты.

Кажется, я мог бы понять, что она имеет в виду, но Джон учил меня совершенно не этому.

— Это ненаучно, мам, это все твои фантазии. Да, немногому они тебя научили. Наука — это здорово, но она еще не все.

Спорить я с ней не собирался, но и согласиться не мог.

— Что такое твоя наука? — продолжала она. — Просто умение открыть стоящие за фактами прави­ла. Твоему мистеру Джону никогда и в голову не придет, что в мире есть что-то еще.

— А разве в мире есть что-то ещё?

— За правилами всегда стоят факты, и это назы­вается религия.

Я чуть было не сказал, что это две стороны од­ной медали, но быстро захлопнул рот. Еще немно­го, и я бы неизбежно запутался. В этом главная сложность, когда разговариваешь с людьми убеж­денными.

* * *

Когда я вернулся домой, все уже было позади. Артур уже пришел в мир, целый и невредимый, по­витуха Тернер была вполне им довольна, а большин­ство народу, ждавшего у парадной двери миссис Джонс, уже разошлись. Единственным человеком, не имевшим полного представления о разыгравшей­ся здесь волнующей драме, был я. И с помощью Анны мне вскоре предстояло заполнить кое-какие пробелы в образовании.

— Финн, ты когда-нибудь видел, как выходит ребенок?

— Выходит откуда?

— Не будь идиотом! Рождается.

— Нет, у меня детей еще не было. Котят видел. Щенков видел. Детей не видел. А что?

— Знаешь, что с ними делают?

— Нет. Что?

— Их переворачивают вниз головой и шлепают по попе. Вот что с ними делают.

— Зачем это нужно?

— Понятия не имею. Повитуха мне не сказала. Интересно, зачем переворачивать-то?

Это самое переворачивание вверх ногами было понятно Анне как нельзя лучше. Оно заставляло посмотреть на мир под правильным углом, так что переворачивание новорожденного вверх тормашка­ми было отнюдь не худшим способом вступить в жизнь. В шлепанье по попе она была не столь увере­на.

Интересно, как отнесется к подобным расспро­сам Джон. Наверняка он и не догадывался, что его ожидает. Скорее всего, он искренне полагал, что про­цесс Анниного обучения будет прост и прям, как по­лет стрелы. Полагаю, его ожидали сюрпризы. Первая неделя прошла довольно спокойно. Не­сколько заторов, но в целом ничего страшного. И, ра­зумеется, целый водопад вопросов каждый раз, ког­да я забирал ее домой.

* * *

Для дороги домой я всегда выбирал самый безо­пасный маршрут, потому что Анна обычно так вер­телась и извивалась, сидя у меня на руле, что ехать вдоль канала было просто страшно.

— Финн, мистер Джон сегодня меня сфотогра­фировал, и, Финн, представляешь, я там была по-настоящему перевернутая. Все было перевернутое.

Большой пластиночный фотоаппарат Джона оп­ределенно показывал вещи в перевернутом виде. Так что дело было или в нем, или в Анне. В ком именно, она тогда уверена не была. Что же до са­мого явления перевернутости или «задом-наперед -ности» в зеркале, то это еще требовало серьезных размышлений, и Джону следовало сохранять вели­чайшую осторожность, если он не хотел в один пре­красный момент и себя обнаружить вывернутым наизнанку.

— Знаешь, почему оно все перевернутое и наи­знанку, Финн? Знаешь, почему так получилось?

— Скажешь, когда приедем домой, только не те­перь, Кроха, а то мы с тобой будем оба валяться квер­ху рамой посреди дороги.

Однако такие пустяки волновали ее куда мень­ше, чем необходимость немедленно поведать мне, почему все-все было вверх тормашками.

— Потому что, — радостно завопила она, — мистер Бог нас еще не закончил.

— Если ты не будешь сидеть спокойно, — воз­разил я, — ему это и не удастся.

— Финн, когда нас всех правильно закончат, тог­да все у нас будет головой куда надо.

Слов нет, как я был рад это услышать. Ее слова меня по-настоящему успокоили.

На протяжении всего ужина Анна бомбардиро­вала нас нескончаемыми рассуждениями о способах отделить одну категорию от другой. Все, что для это­го требовалось, — перевернуть одну вверх ногами... или все-таки обе? В точности она вспомнить не мог­ла, а, возможно, это и не имело особого значения. Сама методика переворачивания вещей с ног на го­лову в целях лучшего их понимания ничуть ее не уди­вила. Она всегда была специалистом по такого рода манипуляциям, как, собственно, и мама с ее изрече­ниями. Я немного завидовал Джону по поводу его занятий с Анной, но она нашла идеальный способ успокоить меня, сказав: «Он и вполовину не такой хороший, как ты, Финн, он все время путается». Я не собирался этого ему передавать, да он все равно бы мне не поверил. Если она захочет донести до него тот факт, что он немного запутался, пусть делает это сама.

Первая неделя обучения прошла просто замеча­тельно, не считая незначительного вопроса о жизни вверх ногами. До сих пор с ним такого не случалось. На второй неделе все было уже куда хуже. На самом деле я был на грани катастрофы. Анна показьшала ему всякие интересные вещи, с которыми я познакомил ее несколько месяцев назад. Это были разные штуки с числами и шахматы. Тогда я использовал для объяс­нений ее собственные слова, а не те, что можно най­ти в учебниках. Для Джона, в свою очередь, пра­вильная терминология была очень важна, так что, когда она называла что-нибудь «та штука, которую Финн мне показал», он едва не взрывался. Знаю, я должен был называть это биноминальной теоремой, но у меня как-то не сложилось. Тогда это не каза­лось мне таким важным, но теперь его острый язык воздал мне сторицей.

— Почему, ради всего святого, ты ее учил это­му, молодой Финн? Она же совершенно не готова к таким вещам...

— Ничему я ее не учил, — отбрыкивался я. — Оно само получилось. В чем проблема, Джон? Она все неправильно поняла?

— Нет, — отвечал он. — На самом деле она все прекрасно объясняет своими словами, но ты был обя­зан научить ее использовать правильные термины, иначе никто ее никогда не поймет.

Я не стал рассказывать Джону, сколько времени я потратил на то, чтобы объяснить Анне, как правильно использовать терминологию и давать имена вещам и явлениям. Ей не составило труда мгновенно перепрыгнуть от чисел к мистеру Богу. Все те мно­гочисленные имена, которыми его называли — Ал­лах, Абсолют, Иегова, — были в общем не так уж и важны, не правда ли? Анна выбрала для себя «мис­тера Бога», а все остальные объекты непринужден­но называла «эта штука». У большинства ее друзей было по три имени, а у некоторых даже четыре, так что, каким именно их звать, особого значения не име­ло: они все равно знали, что обращаются к ним. Если ей самой было все равно, звали ли ее Анна, или Кро­ха, или даже «сорванец», то и мистера Бога это, ско­рее всего, совершенно не волновало. Слишком много шума из ничего. Джона слегка выбило из колеи, ког­да ему заявили, что он просто менял имена, в то время как Финн менял числа. Это она пыталась объяснить ему, что у каждого квадратика на шахматной доске есть свое имя, которое можно поменять. Числа были нужны для того, чтобы объяснить вам, сколькими раз­ными способами можно туда попасть. А как вы буде­те называть квадратик, когда попадете туда, не имело уже решительно никакого значения, правда?

Еще меньше ему понравилось, когда я сказал, что все, что я смог ей дать, — это что-то вроде плота для плавания по водам жизни, хотя он и оказался довольно дырявый.

— Какому еще бреду ты умудрился ее научить? Скажи лучше сразу, чтобы я знал, чего мне опасаться.

Я сказал ему, что больше всего она хочет знать, как производить сложение с ангелами и, возможно, даже с мистером Богом, а поскольку никто точно не знает, даже сколько пальцев у ангела, то она зани­мается индексами, степенями, системами счисления и всем таким прочим.

— Да неужели? Нужно будет в этом как следует разобраться. Уверен, у нее там полно всякой пута­ницы. Какого черта ты не оставил все это мне?

Очень скоро ему предстояло обнаружить, что сло­жение — далеко не самое сложное, если у тебя есть необходимые навыки. Причиной неприятностей, как всегда, стали ее вопросы. Я попытался рассказать ему про пятьдесят лысых мужчин, о которых она меня спрашивала. Дело было так: имелась церковь, и каж­дое воскресенье в нее приходили пятьдесят лысых мужчин, на головах которых были написаны числа от одного до пятидесяти. Под куполом церкви сидел ангел с фотокамерой, и каждое воскресенье он делал снимки номеров на головах (вид сверху), причем каж­дое воскресенье мужчины должны были сидеть в разном порядке. Все было бы хорошо, но она желала знать, если, скажем, викарию тридцать лет, то сколь­ко ему будет, когда лысые товарищи наконец-то повторят первоначальный порядок. Я попытался ей объяснить. Насколько нам удалось вычислить, ви­карию будет 5,848864⁶²лет. То есть к тому време­ни, как повторится исходный порядок чисел, вика­рий будет слишком стар, чтобы его это могло волновать всерьез. Да, он будет очень-очень старый, старше Мафусаила, старше даже, чем старый доб­рый приятель Tyrannosaurus Rex[21]. Ox, даже если сложить возраст всех живущих сейчас на Земле лю­дей, и то он будет старше. Может быть, он даже бу­дет старше, чем... ой, нет. Это невозможно. Я знал, что она на это ответит.

— О-о-о, Финн, разве сложение это не здорово?

— Да куда уж здоровее!

Ага, особенно если кто-то другой делал за нее всю трудную работу. И как же это и вправду оказалось здорово, когда она стала делать всю трудную работу сама!

С точки зрения преподобного Касла, никакой та­кой важностью числа не обладали; с точки зрения почтенного Джона Ди, который, напомним, совсем не верил в бога, походы в церковь были напрасной тратой времени. Что же до лысых товарищей и про­чих Анниных проблем, то все дело было в сочетани­ях и перестановках (терминология, возможно, и нор­мальная, но совершенно не из ее репертуара). В результате всего этого я оставался бултыхаться где-то посередине между воюющими противоположнос­тями. Все они не понимали одной простой вещи. По крайней мере, простой в Аннином изложении.

Другое дело, когда она попросила меня выразить это в числах. На это ушло много времени. Анна хорошо усвоила на практике, что, если имеешь дело с нормальными маленькими числами, они имеют за­бавную тенденцию внезапно превращаться в очень-очень большие, а очень-очень большие числа были числами мистера Бога. Для Анны это фактически было одно и то же.

В ее интерпретации шесть дней творения выгля­дели несколько по-другому, чем в канонической трак­товке. Не то чтобы ее идеи больше никого не впе­чатляли, просто для того, чтобы понять, что именно она имеет в виду, нужно было видеть и слышать ее в момент объяснений. Я, например, не знал, что в пер­вый день мистер Бог сделал только три вещи. И хотя она не знала, какие именно три и даже не было ли там больше трех вещей, это уже не имело никакого значения.

— Потом он пошел спать, — рассказывала она мне, — и ему снилось то, как можно организовать эти три вещи разными способами. Так что на следу­ющий день, когда он расположил их по порядку, у него в конце концов получилось уже шесть вещей, а потом он, конечно же, еще немного поспал и ему сни­лось, сколько может быть разных способов органи­зовать уже шесть вещей.

И ее совершенно не удивило, что таких способов в результате оказалось 720. Она сдалась только на своем следующем вопросе: «Сколько всего может быть разных способов расположить 720 вещей?» Это было уже немного слишком — как для нее, так и для меня. То, что мистеру Богу предстояло сделать на пятый и шестой день, мог сделать только он. Число сделанных вещей уже становилось настолько огром­ным, что его, наверное, уже никто не смог бы вычис­лить. И неудивительно, что к седьмому дню он уже дико устал от всех них и решил как следует отдох­нуть.

Для Анны Бог и очень большие числа представ­ляли собой одно и то же, поэтому ни то, ни другое ее совершенно не пугало. И то и другое было мило и прекрасно, так что они просто обязаны быть одним и тем же, не так ли? Когда на Анну по-настоящему находило, оставалось только слушать ее, пока она не закончит или не выдохнется. Когда ее несло, луч­шим местом для нее были мои колени.

Джон, в свою очередь, несколько удивился, ког­да обнаружил ее у себя на коленях. Я знаю, что на самом деле ему это было приятно, но в его педагоги­ческой практике такого раньше не случалось. Пары часов хватило бы кому угодно, а Джон был уже не молод.

— Тебе лучше забрать её домой, Финн, и при­везти назад завтра. Мне нужно время, чтобы прий­ти в себя. Хотя большую часть времени я не пони­маю, о чем она говорит, должен признаться, мне нравится слушать ее. Возможно, что в ее болтовне есть некий смысл, и я бы с удовольствием послушал еще, но не сейчас. Так что отвези ее домой и приво­зи обратно завтра.