Анна и Черный Рыцарь 2 страница

* * *

Когда Анна впервые увидела эти буквы, она, ес­тественно, сразу же захотела узнать, что они озна­чают, и мне пришлось показать ей, где их искать в разделе сокращений толкового словаря. Там она об­наружила еще одну комбинацию, которая, в свою очередь, была неизвестна мне, — Q. Е. I. Так что теперь у нас было целых три варианта:

1. Quod Erat Demonstrandum,

2. Quod Erat Faciendum и

3. Quod Erat Inveniendum.

Q. E. D., «что и требовалось доказать», к вели­чайшему удовольствию Джона;

Q. E. F., «что и требовалось сделать», чем мне приходилось заниматься всю жизнь;

и Q. Е. I., «что и требовалось отыскать», то бишь главная радость Анны.

«Сплюснутые значки» — вот как Анна называ­ла сокращения. Математика была для нее сплошны­ми «сплюснутыми значками».

Иногда понять, о чем говорит Анна, было не так уж просто. К ее новоизобретенным словечкам еще надо было привыкнуть. Как-то раз в приступе за­конной гордости я отнес несколько страниц ее писа­ний Джону Ди, чтобы узнать его мнение. Когда не­сколько дней спустя я забрал их, то обнаружил, что он, раздосадованный ее «манерой излагать», просто взял красную ручку и тщательно поправил орфогра­фические и стилистические ошибки. Это привело меня в ярость. В грамматике Анна никогда не была сильна. Она брала другим.

Случилось так, что Анна была со мной, когда Джон выдал одну из своих знаменитых яростных проповедей против религии.

— Если бы на свете была только одна религия, — сказал он, — у меня, может быть, и появился бы соблазн изучить ее, но их так много, будто у каждо­го есть свой собственный бог, а это, Финн, уже выше моих сил, так что увольте. Если у задачи есть реше­ние, то оно может быть только одно.

Анна тем временем написала собственный вариант решения, но Джон не обратил на него ни малей­шего внимания. Он просто исходил гневом.

— Это же просто, Финн, — прошептала мне она. — Одна из первых вещей, которые сделал ми­стер Бог, был свет, да?

— Ну, да. Во всяком случае, так говорят.

Это напомнило мне об одном нашем эксперимен­те, когда с помощью призмы и луча света мы устро­или на стене небольшую радугу. В этом-то и была самая суть.

— Католики берут красный цвет, протестанты — зеленый, иудеи — другой, а индусы — еще другой, чтобы через них видеть мистера Бога.

Разумеется, на свете была куча разных религий, и Анна никогда не могла быть совершенно уверена, что у кого-нибудь из родителей не обнаружится вдруг еще один святой день в неделе, специально чтобы у нее было меньше времени играть со своими друзьями. Хотя, если рассматривать религии как разноцветные лучи одного и того же света, это особого значения не имеет. Как говорила Ма, ты рождаешься в одной ре­лигии, потому что особого выбора у тебя нет, но уме­реть волен в любой другой или вообще ни в какой. Джону такой взгляд на вещи явно был недоступен.

* * *

Посещение Анной школы и церкви далеко не все­гда отвечало целям, намеченным мисс Хейнс и преподобным Каслом. Из тех же соображений Джон тоже заслужил не один хороший «фырк». Не все из того, что там говорили, было так уж безнадежно, но что-то, с ее точки зрения, было просто за пределами добра и зла — «он чего, с ума сошел, да, Финн?» Доброму старому преподобному Каслу отнюдь не улыбалось прямо посреди проповеди схлопотать громкий отчетливый «фырк»; он всякий раз вперял­ся в меня поверх очков таким взглядом, будто это я был виноват во всех его бедах. Я честно пытался при­струнить Анну, но это никогда не срабатывало на­долго. Например, викарий рассказывал пастве притчу о сеятеле, сеющем семена добрые. Тот факт, что не­которые из них падали меж камней, а некоторые — среди терний, снова выводил ее из терпения. Оче­редной фырк был еще довольно сдержанным, но вот следующий за ним комментарий, что сеятелю не худо было бы разуть глаза и смотреть, куда он кидает свои семена, уже был настолько громким, что, уверен, его слышали даже статуи. Дискуссия продолжалась и после службы. Анна горячо доказывала мне, что у сеятеля было не все в порядке с головой.

— Сначала ему было бы не худо убрать с поля камни, разве нет? По крайней мере, он должен был выкопать все эти сорняки, которые тернии, да, Финн?

Она была практически уверена, что взрослые на­рочно морочат голову детям всякими глупыми сказ­ками. Я часто пересказывал Анне то, что Джон, в свою очередь, рассказывал мне. Она никогда не была, что называется, гением в математике, но часто видела в ней то, что было недоступно нам с Джоном... или, по крайней мере, видела не так, как мы. Например, пе­ремножать два числа было очень здорово, если это именно то, что вы хотели делать в данный момент. Но в других ситуациях это могло быть скучно, а иногда даже довольно трудно. Анна пришла в восторг, когда я доказал ей, что восемью девять будет семьдесят два и никак иначе. Тот же самый результат получался, если одно число разделить на обратную дробь другого. Сама идея, что умножение можно производить посредством деления, в свое время показалась мне настолько аб­сурдной, что накрепко застряла в голове. Разумеется, я не мог не поделиться этим с Анной.

Она, в свою очередь, немножко изменила терми­нологию. Например, 9, или 9/1, стало «прямым» числом, а обратная дробь от 9, или 1/9 — соответственно, «перевернутым».

Решать примеры на сложение этим увлекатель­ным новым способом было гораздо веселее. Старый вариант умножения 9 на 8 внезапно превращался в 9÷1/8 или 8÷1/9. Каким именно способом про­изводить вычисления, особого значения не имело, поскольку никак не отражалось на результате. Не­зависимо от способа ответ все равно был 72, и это тоже было «правильно». Хотя и требовало некоего дополнительного осмысления.

8 х 9 = 72

8 ÷ l/9 = 72

9 ÷ 1/8 = 72

1÷ (1/9 x 1/8) = 72

He припомню, чтобы я когда-нибудь задумывал­ся о том, что получится, если перемножить 1/8 и 1.9, но Анна явно задумывалась.

— Что получится, Финн, что получится, если ты сделаешь их обоих перевернутыми числами и потом перемножишь? 1/8 х 1/9 будет что? Что будет, Финн, а? Будет-то что?

Тот факт, что это оказалось 0,013888888, её не­сколько разочаровал, но не умалил значения этого нового и прогрессивного способа вычислений.

Я с интересом ждал, каков будет ее следующий вопрос. Ждать пришлось долго, но в конце концов она созрела. Анна решила подойти к делу радикаль­но и, как следует разбежавшись, плюхнулась вместе с вопросом мне на колени:

— Да, Финн? Ведь да же?

— Чего да?

— Ну, это же будет перевернутое число, да, Финн?

Речь шла об обратной дроби от семидесяти двух (1/72 = 0,013888888).

— Ох, Финн! — выдохнула она. — Разве это не здорово? Ох! Я в следующий раз расскажу мис­теру Джону. Как ты думаешь, он про это знает, а,
Финн?

— Полагаю, знает, — отвечал я. — Можешь рассказать ему об этом завтра, когда мы увидимся.

Джон даже захихикал от удовольствия, когда она поведала ему о «прямых» и «перевернутых» числах. Ему еще не доводилось слышать, чтобы кто-то их так называл.

— Полагаю, не так уж важно, как она их назы­вает, если знает, что они означают.

Я решил оставить их на несколько минут. Анна тараторила со страшной скоростью, а Джон сидел в своем любимом кресле с оцепенелой, но счастливой улыбкой на лице. Вернувшись, я услышал, как он говорит:

— Да, юная леди, я запомню. Я буду внима­телен.

— О чем речь, Джон? — спросил я.

Он рассмеялся.

— Она только что сказала мне, что иногда ответ получается «перевернутый», и в этом-то и разница, и поэтому нужно помнить, что ты сделал.

Он налил себе еще кружку пива.

— Не помню, чтобы меня когда-нибудь так вол­новали обратные дроби, когда я сам учился в школе, Финн. Наверное, меня так очаровали названия, которые она дает числам. «Перевернутые числа» — это надо же! Это же идеально подходит ко множе­ству ситуаций, вы не находите?

— Нахожу? Да я часто еще и подумать не успе­ваю, как она уже мчится на всех парах к ответу!

— Ответ может быть «перевернутый», — про­бормотал он. — И ведь так очень часто и получает­ся! Запомните это, Финн. Ответ иногда бывает перевернут.

— Хорошо, Джон, я запомню. Иногда мне ка­жется, что перевернут на самом деле я.

— Ага! — засмеялся он. — Она умудряется все­му придать новый смысл, да?

Не важно, какой способ действий вы выбирали; сама идея, что можно умножать посредством деле­ния и делить посредством умножения, была для Анны совершенно новой и потому завораживающей. Это явно было что-то из области мистера Бога. А ведь были еще и логарифмы, когда можно умножать, при­бавляя определенные виды чисел, и делить, отнимая их. Джон не видел во всем этом магии, но Анна-то видела.

— Можно делать умножение обычным способом, можно через деление, а можно даже сложением!

С этим явно стоило разобраться. Анна принялась за математику с редкостным рвением. Все эти шту­ки с Q.E.D. ее мало интересовали. Доказательства были для нее просто тратой времени, ведь нужно было еще столько узнать.

После первых нескольких встреч Джон стал от­носиться к ней с большей теплотой и терпимостью.

— Она настолько не осознает стоящую перед ней задачу, что просто не в состоянии видеть неотврати­мость неудачи, — сказал он.

Анна ставила его в тупик. Уже гораздо позже он заявил:

— Я не знаю, что еще о ней сказать. Кажется, она все делает весьма последовательно, хотя я не в состоянии эту последовательность понять.

Именно в это время между нами троими и заро­дилось какое-то непонятное волшебство: отставной школьный учитель, мистер «что-и-требовалось-доказать», рыжеволосое дитя «что-и-требовалось-отыскать» и я с моим вечным «что-и-следовало-сделать». Но это было правильно. Оно того стоило! Мне всегда доставляло огромное удовольствие видеть этих двоих вместе. Джон постепенно стал относиться ко всему гораздо спокойнее, а через некоторое время он даже научился играть в Аннины игры «давай-как-будто», хотя все равно ни на минуту не переставал быть ученым. Торчать между этих двух огней было достаточно безопасно, хотя временами я просто те­рял нить происходящего. В конце концов, всегда можно было спросить. А спрашивать иногда прихо­дилось. Я далеко не всегда был уверен в правильно­сти полученного ответа, но никогда не оставался во­обще без него.

Постепенно в устах Джона слово «сорванец» по­теряло свое первоначальное содержание, и в нем зазвучала любовь; у Анны почтительное «сэр» тоже лишилось всех своих прежних ассоциаций и напол­нилось искренней симпатией. Никто из них, одна­ко, так и не избавился от своей особой манеры говорить. Джон то и дело ронял одну-две иностран­ные фразы, а Аннин выбор слов часто оставлял желать лучшего. Но они так и остались друг для друга «сорванцом» и «сэром»; мне же по большей части удавалось быть переводчиком.

Когда вокруг не было никого, кто мог бы его ули­чить, Джон часто носил сердечко из красного бисе­ра, которое смастерила ему Анна на день рождения. Сам он никогда не пытался делать броши и вряд ли бы когда-нибудь стал. Прошло довольно много вре­мени, прежде чем он в свою очередь сделал ей пода­рок, который она с тех пор надевала только в особых случаях. Джон выбрал для нее плоскую серебряную брошь, на которой — разумеется, а как вы дума­ли! — были выгравированы латинские слова QUOD PETIS HIC EST.

Даже когда ее спрашивали, Анна никогда не признавалась, что это значит. «Спроси Финна, он знает».

Я же гордо изрекал:

— Там написано: «То, что ты ищешь, — здесь».

В какой-то момент я задумался о том, не пода­рить ли ей вторую, чтобы, так сказать, привести си­стему в равновесие. На моей было написано QUANTUM SUFFICIT — «Сколько будет нуж­но!» Если бы я только знал сколько! Но ответа на этот вопрос мне так и не суждено было найти. По­скольку большую часть свободного времени я про­водил в обществе книг по математике, физике и смежным дисциплинам, Анна все время цепляла какие-нибудь незнакомые слова вроде «электроны», «мно­гочлены», «относительность» или «квантовая тео­рия». Я никогда не прятал от нее мои книги, и вскоре это привело к тому, что ее вокабуляр обогатился сло­вами, которых большинство нормальных людей в жизни не слышали, а если и слышали, то определен­но не понимали. Это не значило, что она сама их по­нимала, — по крайней мере, не в той мере, чтобы сдать соответствующий экзамен. Она просто добав­ляла их в речь по вкусу, как соль или сахар. И то, что соль зачастую оказывалась там, где должен был быть сахар, ее ничуть не волновало. Если уж на то пошло, то и я далеко не все о них знал. Но для Анны эти слова явились результатом поисков, а поиски были для нее всем. Любой знак вопроса был приглашени­ем к новым исследованиям. Когда она видела назва­ние главы «ВОЗМОЖНО ЛИ ДАЛЬНЕЙШЕЕ ДЕЛЕНИЕ ЭЛЕКТРОНА?», то знала — это действительно важный вопрос. А когда автор заяв­лял: «Возможно, нам стоит отнести на милость слу­чая то, что человек, впервые обнаруживший новое замечательное явление, получающееся в результате трения янтарной палочки о шерсть, и известное ныне как электричество, находился под действием неких великих объединяющих сил, связывающих все в мире воедино», — она со всей ясностью понимала, что это друг мистера Бога, и была совершенно уверена, что по милости последнего оно все и произошло.

«Любую книгу по математике, вне зависимости от научной ценности, нужно прочесть от и до, с на­чала до конца и из конца в начало». Что может быть проще, не правда ли? Анна честно приступила к исполнению инструкций. Просто сказать и почти невозможно сделать, но она всегда умела отыскать жемчужину в куче мусора.

Анна с энтузиазмом восприняла идею о чтении книги из конца в начало, хотя и думала, что это м-м-м... несколько глупо. Она сразу же смекнула, что проще всего осуществить этот план можно, ус­тановив на кухонном столе зеркало и читая не саму книгу, а ее отражение в зеркале. Для нее это тоже было чем-то из области мистера Бога. В конце кон­цов, викарий никогда не упускал возможности на­помнить нам, что бог недоступен нашим глазам, так что все, с чем мы могли иметь дело, — это отраже­ния. Это означало, что с зеркалами придется обра­щаться поосторожнее.

Возможно, именно поэтому Анну так интересо­вало все, что было хоть как-то связано с ней самой. В течение нескольких дней я часто заставал ее перед зеркалом. Она пристально вглядывалась в свое от­ражение и склоняла голову то вправо, то влево. Од­нажды вечером, вернувшись с работы, я обнаружил, что она вот-вот лопнет от возбуждения. Зеркало было торжественно установлено на столе. Затем Анна нырнула в свой личный альбом для рисования, куда было запрещено заглядывать кому бы то ни было, и вытащила листок бумаги. Я все никак не мог взять в толк, в чем, собственно, дело. На листке она крупно написала: 4 + 7 = 11.

— Ну и по какому поводу весь кипеж? — поин­тересовался я. — Это и ежу понятно.

— Вот тут всё правильно, да, Финн?

— Разумеется, — ответил я. — Ты и сама зна­ешь. Не обязательно было спрашивать меня.

— А теперь смотри, — заявила она и повернула бумагу лицевой стороной к зеркалу. Теперь там от­ражалось: 11 = 7 + 4.

— И это тоже правильно, — сказал я, прежде чем она успела задать хоть какой-нибудь вопрос.

— Ага, — подтвердила она. — А чему еще рав­няется одиннадцать, а, Финн?

— Ну, это могло бы быть 10 + 1 или 9 + 2, а еще...

Она прервала меня:

— Это могло бы быть сквиллионы разных вещей. Да?

— Ну, конечно, а то нет?

— Финн, а вот когда одно равно другому — это штука надёжная, так ведь?

— Надёжная в каком смысле? — тупо спросил я, как всегда, теряя нить ее рассуждений.

— Ну, настолько надежная, чтобы ее можно было читать задом наперед, как мистер Бог.

Теперь я потерялся окончательно.

— А при чем тут мистер Бог?

То, что было совершенно ясно для неё, покамест оставляло меня во тьме неведения.

- Финн, - сказала она уже с некоторым раздражением, - если есть только одна дорога, по которой тебе идти вперёд навстречу мистеру Богу, но он тебя по ней не пускает, а идти назад от него – есть сквиллионы разных дорог, что тогда?

Луч света был не то чтобы очень ярок, но на тот момент хватило и его. Делать что-нибудь то в правильном порядке, то задом наперёд могло показаться странным, но временами именно это и было нужно, и тогда случались всякие правильные вещи. Мне нравилась идея, что знак равенства давал надёжную возможность ходить в обоих направлениях – и взад и вперёд, но вот чего я так до конца и не понял, так это того, что 4+7=11 было, по Анниной теории, верно только в случае, когда читаешь это равенство в правильном порядке, с начала в конец, но если читать его задом наперёд, то получаются сквиллионы возможных ответов. 11=7+4 или 8+3, или…или… Короче, вариантов было много. Полагаю, мистер Бог сделал это специально, чтобы мы не могли вилеть его «вперёд» - одним-единственным возможным способом, но чтобы нам приходилось глядеть на него «задом наперёд», как на отражение в зеркале. А значит, как Анна терпеливо мне разъяснила, существуют сквиллионы способов это сделать и любой из них приводит непосредственно к мистеру Богу, а учитывая, что эта маленькая штучка со знаком равенства давала полную гарантию надёжности, то всё было замечательно.

- Ты бы рассказала про это викарию, - сказал я. – Мне кажется, ему стоит знать.

Но она была в этом совсем не уверена.

- Я лучше расскажу мистеру Джону в следующий раз, когда его увижу. Держу пари, он хотел бы знать, он точно хотел бы!

Через несколько дней она умудрилась просветить на этот счёт преподобного Касла и, если уж на то пошло, всех, кому случилось присутствовать. Однако ответ преподобного был строг:

- К церкви всё это не имеет ни малейшего отношения, знаешь ли.

Куда более тёплый приём она встретила у молочника, угольщика, Бомбом и Милли, но жто было в порядке вещей. На той же неделе вся железнодорожная стена покрыласть написанными углём и мелом примерами: Анна с друзьями претворяли идею в жизнь. С моей точки зрения, это имело мало отношения к мистеру Богу, но Анна ситала, что это совершенно одно и то же.

Именно после этого она врубилась в саму идею математики и с величайшим рвением кинулась на штурм соответствующего раздела моей библиотеки.

Иногда её манера поведения доводила меня до полуобморочного состояния – как, например, в тот раз, когда нас с ней выгнали из собора Святого Павла. Ей было совершено невдомёк, как нам удалось «осквернить святой дом Господа нашего». Мы всего лишь играли молитвенником в классики на черно-белом полу в шашечку, что в этом плохого? Ну да, мы написали мелом несколько цифр на полу, но, как совершенно справедливо заметила Анна, «Финн прекрасно может все оттереть, у него есть носовой платок», так за что же нас выгонять? Разве бог про­тив всего этого?

Любопытно, что Джон Ди, который всегда счи­тал Библию всего лишь не заслуживающим внима­ния собранием сказок, был глубоко оскорблен Ан-ниной манерой смеяться над такими вещами. Преподобный Касл вообще был вне себя. Он зая­вил, что Анна глумится над святынями и что я обя­зан с этим что-то сделать. Оба они относились к жизни крайне серьезно. Каждый любил поговорить о том, как она тяжела. Даже удивительно, что два джентльмена, столь различные по своим убеждени­ям, думали о ней одинаково.

- Люди на самом деле просто запутались, — сказала мне как-то Анна.

- Да, должно быть, — согласился я. — В чем на этот раз?

- В мистере Боге и Старом Нике[18].

- Да неужто? Как им это удалось? Я что-то не пойму, что тут не так.

- В церкви преподобный Касл все время твер­дит, что мистер Бог на меня смотрит.

- Ну и что тебе не нравится?

- Я это и так знаю!

- Ну и?

- Почему он говорит, что мистер Бог будет бить меня большой палкой, если я не буду сидеть прямо и иногда болтаю?

— Ну представь себе, что другие люди хотят по­слушать, что он им скажет, а детям, кстати, вообще не мешает иногда хорошо себя вести.

— Так я и представляю!

Но она явно не могла поверить в то, что это мо­жет быть правдой, и отчаянно пыталась подобрать слова, чтобы объяснить мне свои чувства, слова, ко­торые были бы мне понятны.

— Я стараюсь, Финн, я правда стараюсь.

— Стараешься что, Кроха?

— Стараюсь вести себя хорошо, и сидеть прямо, и все такое.

— Я знаю, Кроха.

— Но у меня не всегда получается, да, Финн?

— Да, не всегда, — сказал я. — Иногда ты быва­ешь наказанием божьим, но я тебя все равно люблю!

Она кивнула головой и улыбнулась мне:

— Но ведь и у мистера Бога тоже так, правда, Финн?

— Точно! Даже не знаю, что с этим можно по­делать.

— Это все эти грёбаные камни, Финн. Они та­кие тяжёлые. Это все из-за них, из-за камней.

— Ты о чем, Кроха? Что это за камни, про кото­рые ты говоришь?

— Это все те вещи, которые они говорят тебе делать. Они как камни, вот. И они потом становятся такими тяжелыми, и я ничего не могу делать. Мис­тер Бог ведь этого не делает, правда, Финн?

До меня наконец начало доходить, в чем тут дело. Викарий действительно все время сыпал своими «де­лай так», «не делай этак», и временами они уже на­чинали казаться тяжким грузом.

— Иногда я от этого смеюсь. Это же так смешно!

— Не понимаю, что в этом смешного? И как ты с этим справляешься?

— Никак. Это же смешно. Я просто не могу не смеяться, Финн.

На слух все это казалось слишком сложным, но, судя по всему, она понимала, о чем говорила.

Главная проблема с людьми типа Джона Ди и пре­подобного Касла состояла в том, что жизнь для них действительно была смертельно серьезной штукой; их хлебом не корми, дай нагрузить тебя выше крыши, так что ты уже не сможешь ни бегать, ни играть.

- Как будто ты обязан носить все эти камни с собой! Но ведь мистер Бог никогда не хотел, чтобы мы так делали, правда?

Насколько Анна понимала мистера Бога и его поступки, он никогда не хотел вставать людям поперёк горла или, паче чаяния, чтобы они его боялись. Чего он на самом деле хотел, так это чтобы все сме­ялись — смеялись над своими собственными ошибка­ми. Если у тебя получалось, значит, ты научился и уже не запутаешься в том, чего не можешь и не уме­ешь. «Это же смешно, правда?»

* * *

Стояла середина осени. Я шел домой с работы. Когда я проходил мимо лавки на углу, меня оклик­нула миссис Бартлетт, наша местная лавочница, ко­торая, помимо всего прочего, работала телефонной станцией для тех из нас, у кого собственного телефо­на пока не бьио. А к этой категории относились все без исключения.

— Финн, — окликнула меня она, — у меня есть для тебя новость. Сегодня после обеда позво­нила сестра профессора. Старику чего-то сплохело, так что не придешь ли ты к ним, как только сможешь?

— Спасибо, миссис, — сказал я. — Сейчас толь­ко помоюсь и побегу туда.

— Надеюсь, с ним все в порядке. Он забавный старый чудак. Что до меня, так я не понимаю и по­ловины того, о чем он толкует. Ему бы научиться говорить на нормальном английском, вот это было бы да. Вот чем ему стоило бы заняться.

— Как я тебе нравлюсь в виде мадам, Финн?

— Ну, честно говоря, ничего особо не заметно, но тут никогда не скажешь.

— Так он меня называл. «Добрый день, мадам, нет ли у вас по случаю французской горчицы?» А у меня-то на голове папильотки! «Мадам» — вы по­думайте! Я себя идиоткой чувствовала, чесслово!

Маму мои приходы и уходы никогда не удивля­ли. Насколько я понимал, ее также не волновало, происходило это днем или ночью.

— Ты уже сказал Анне?

— Нет, я ее еще не видел.

— Она пошла к Мэй вместе с Бомбом. Я ей про­сто скажу, что тебе понадобилось уйти. Лучше не говорить лишнего, пока ты не вернешься. Может быть, в результате окажется, что там ничего страш­ного. Если придешь поздно, разбуди меня. Я и сама хочу знать, как там старый пень.

Я пообещал, что все ей расскажу.

Расстояние до Рэндом-коттеджа, где жили Джон и Арабелла, зависело от того, какой маршрут выб­рать, и, разумеется, от транспорта. Автобусы и трам­ваи занимали слишком много времени. Однако же мне удалось открыть короткий путь, срезав через переулки и набережную.

Пока я несся по мостовой, мысли мои перескаки­вали с одного на другое, рисуя всякие жуткие карти­ны. В конце концов, Джон не ребенок и, может быть... Я постарался выкинуть это все из головы и просто накручивал педали изо всех сил. Подруливая к задней двери, я уже твердо знал, что не увижу ничего необычного. Арабелла была чем-то занята на кухне. Я позвонил в колокольчик и стал ждать. Вско­ре она открыла дверь и приветливо поздоровалась со мной:

— Привет, Финн. Надеюсь, я вас не очень на­ пугала. Спасибо, что приехали так быстро. Ступай­те в кабинет, Джон там.

Я выдохнул с облегчением; казалось, все в пол­ном порядке. В кабинете тоже, судя по всему, все было как обычно. Джон восседал в своем обычном кресле со своей обычной пинтой пива в руке.

— Здорово, молодой Финн. Нацедите себе пин­ту пива и садитесь. Не смотрите на меня так, — ус­мехнулся он. — У вас такая физиономия, будто вы
привидение увидали. Пейте давайте. На самом деле мне было довольно худо, но теперь я уже бодр, как блоха, сами видите.

При этих словах я испытал чувство громадного облегчения, о чем тут же и заявил.

— Боюсь, Финн, Арабелла несколько перегнула палку, но главное — вы здесь.

Это было совершенно типично для Джона — ис­кренне полагать, что другие слишком уж беспокоят­ся из-за пустяков. В течение секунды или двух я на­пряженно размышлял, стоит ли мне высказать то, что у меня на душе, и решил, что стоит.

— Вам нужно больше думать о себе, — изрек я.

— Нет, нет, Финн, — прервал меня он, — только не начинай. Ты слишком молод, чтобы указывать мне, что я должен и чего не должен делать.

— Ну, извините, — ответил я. — Вы бы не ска­зали такого Анне, правда?

— Это совершенно другое, — парировал он. — Вы начинаете думать, как я, и потому я чувствую себя вправе поправлять вас. — Анна же, — про­должал он, — слишком юна, чтобы действительно желать дать мне тот или иной совет. У нее своя, со­вершенно особая манера думать, я и нахожу ее речи достойными внимания, даже если не всегда понимаю, о чем она говорит.

То, что я начинаю думать, как он, я посчитал за редкий в его устах комплимент, но все равно никак не мог взять в толк, почему он уделял мне так мало внимания, если, по его словам, я все больше и боль­ше походил на него, и почему, с другой стороны, его так интересовал Аннин ход мыслей?

— Я надеялся, — говорил он тем временем, — что вы приведете ее с собой. Вы об этом не поду­мали?

— Разумеется, подумал, — ответил я с некото­рой долей раздражения, — но я решил, что звонок Арабеллы слишком срочен, что вы, должно быть, больны и...

Тут я запутался в собственных словах.

— Тьфу! — засмеялся он. — Тьфу и снова тьфу на вас. Видите, Финн, учиться никогда не поздно.

Меня его замечание откровенно задело.

— Если ваше нездоровье значит так мало, я больше...

— Стоп, Финн. Простите меня.

— Не за что тут извиняться, — проворчал я.

— Я очень рад, что вы пришли. Я действитель­но хотел вас увидеть. Я тут кое о чем думал после­дние несколько дней и хотел поговорить с вами об этом.

Я расслабился и решил, что он явно вернулся к своему обычному модусу поведения. Поэтому его следующие слова оказались для меня совершенней­шей неожиданностью.

— Правда, было бы здорово, если бы Анна ос­талась в Рэндом-коттедже на пару дней?

Меня этот вопрос настолько выбил из колеи, что я оказался просто не в состоянии придумать ответ.

— Похоже, вы удивлены, Финн?

— Э-э-э... да, — признал я.

— Знаете, я ведь вовсе не чудовище, за которое вы меня держите. И у меня есть сердце. Малышка никогда меня не боялась, и мне это, надо сказать, очень приятно.

Когда я объяснил, что не могу дать ему ответ пря­мо сейчас и что мне сначала нужно спросить Ма и Анну, он, казалось, был весьма разочарован. Не так уж часто случалось, что ему говорили «нет» или от­казывались дать немедленный ответ.

— Я поговорю с ними, Джон, — заверил его я. — Я поговорю и дам вам знать позднее.

— Поговорите об этом? Поговорите об этом, молодой Финн? Вы уж, будьте добры, не просто поговорите. Подумайте об этом как следует. Уверен, перемена окружения будет для нее к луч­шему.

Я не мог отделаться от странного чувства, что он загнал меня в угол и мне никак не удается оттуда выбраться.

— Подумайте об этом, Финн, — напомнил он, когда я стал прощаться.

Ага, непременно подумаю, пообещал я себе, взгромоздившись на велосипед.

Домой я в тот вечер не торопился. Меня настоль­ко удивил поворот событий, что мне нужно было вре­мя подумать, а еще неплохо бы пинту чего-нибудь приятного и просто немножко свободного простран­ства, чтобы разложить беспорядочно скакавшие в голове мысли по полочкам. Чем больше я обо всем этом думал, тем больше мне казалось, что он под­строил всю эту ситуацию, вплоть до звонка Арабел­лы. Хотя нет, это было не в его духе. Тут явно про­исходило что-то, чего я не понимал. Мне просто нужно было поговорить обо всем с мамой. Я добрал­ся до дома около полуночи. Мама не спала и сидела на кухне, дожидаясь меня.

— Ну, — вопросила она, — какие новости?

— Ложная тревога, — сообщил я. — По мне, так он выглядел вполне нормально.

Она покивала головой:

— Приступ несварения, скорее всего. Бывает крайне неприятно.

У меня до сих пор была такая каша в голове по поводу последних событий, что я решил сначала по­спать, а потом уже озвучить его предложение... или это была просьба? Анна уже спала у себя на диване, и мне отнюдь не улыбалось вызвать бесконечный поток вопросов, которого явно хватит на полночи. При свете уличного фонаря я мог ее ясно различить. Единственное слово, пришедшее мне в голову при этом зрелище, было «невинность». Оно же крути­лось у меня в голове и спустя пару часов, когда я на­конец заснул. Что там говорить, она была сама не­винность. Что есть, то есть.