Глава двадцать шестая

Как освободить узника по всем правилам искусства. – Дозволительное воровство. – Подкоп.

До завтрака оставалось еще около часу. Мы отправились в лес добыть какой‑нибудь осветительный материал, чтобы не работать впотьмах, – фонарь был бы слишком заметен. Мы натаскали гнилушек, которые светятся в темноте, запрятали их в траву и присели отдохнуть.

– Как досадно! – заметил недовольным голосом Том. – Все идет так гладко, так незамысловато и просто. Да, не легко придумать какой‑нибудь сложный план! Если все будет итти так просто, не стоило и дела затевать. Ведь тут нет даже стражи, которую можно было бы подкупить, нет собаки, которой мы могли бы дать яду или снотворного снадобья. Ну ровно ничего! Никаких затруднений! Хоть бы приковали Джима тяжелою железною цепью! Так и этого нет. Он привязан к своей кровати вот такой тонкой цепочкой, да и та снимается, если приподнимешь кровать. Хорош и дядя Сайлас! Такой простофиля! Доверяет ключ какому‑то придурковатому негру и даже не присмотрит за ним. Сам Джим, если бы хотел, уже давно удрал бы через оконце, да только он знает, что с цепью на ногах далеко не уйдешь. Вот оно горе какое! Приходится самому выдумывать всевозможные трудности. Кстати, нам нужно что‑нибудь, из чего можно было бы сделать пилу.

– Для чего нам пила?

– Как для чего? Разве мы не должны отпилить ножку у деревянной кровати Джима, чтобы снять с нее цель?

– Сам же ты только что сказал, что стоит приподнять эту ножку, и цепь спадет сама собой.

– Ах, как это на тебя похоже, Гек Финн! Тебе нравятся самые простые, ребяческие средства. Неужели ты не читал никаких книг? Понятия ты не имеешь ни о разбойниках, ни о знаменитых героях. Слыханное ли дело, чтобы заключенных освобождали такими незамысловатыми средствами? Видно, что ты ничего не читал ни о бароне Тренке, ни о Казанове, ни о Бенвенуто Челлини, ни о Генрихе Четвертом. Вот это герои! Они бы знали, как поступить. Они бы распилили надвое ножку кровати, проглотили бы при этом все опилки, чтобы и следа не осталось, затем склеили бы ее глиной и салом, чтобы самый опытный тюремщик не мог ничего заметить. А затем ночью стоит только толкнуть – ножка падает, цепи сползают, тогда снимаешь цепь – и освобождение готово! А там ничего не останется, как только прикрепить к окну веревочную лестницу, спуститься по ней, но на последнем прыжке сломать себе ногу, потому что веревочная лестница всегда на девятнадцать футов короче, чем ей следует быть, знай это. Но тут тебя ждут верные слуги, которые сажают тебя на коня и, как ветер, мчатся в родной Лангедок, Наварру или куда там придется. Вот это великолепно! Как жаль, что возле нашего сарая нет рва. Но не беда: если ночью у нас окажется свободное время, мы выкопаем его.

– На что же нам нужен ров? – возразил я. – Ведь мы думали вытащить Джима снизу, из‑под сарая…

Но Том не слушал. Он был погружен в свои думы и забыл обо всем на свете. Он вздохнул, покачал головою, опять вздохнул и сказал:

– Нет… это не годится. Очень жаль, но можно обойтись и без этого.

– Что не годится?

– Отпиливать Джиму ногу.

– Господи боже мой! Конечно, это лишнее. Еще бы! Ну чего ради ты будешь отпиливать ему ногу?

– Бывает! Бывает! Таких примеров немало. Если узнику никак не удается убежать на свободу, он отпиливает себе руку или ногу. Ногу лучше! Шикарнее! Но так как Джим – негр, так как он не знает благородных тюремных традиций, нам приходится скрепя сердце отказаться от этого.

Он опять тяжело вздохнул.

– Но зато мы имеем возможность, – продолжал он, – доставить ему потайную лестницу. Сделать ее может всякий ребенок. Мы возьмем наши простыни и разорвем их, а после запечем в пироге и пошлем заключенному. Так почти всегда делается.

– Но, милый Том, – сказал я ему, – бог знает, что ты болтаешь! К чему Джиму веревочная лестница? Он даже не будет знать, что с ней делать.

– Ах, какой ты простак, милый Финн! Если ты чего не понимаешь, то и не берись рассуждать. Нужна ли она ему или нет, но он должен воспользоваться веревочной лестницей. Так делает всякий порядочный узник.

– Но что же он станет с ней делать?

– Что делать? Что делать? Спрячет к себе в постель. Так поступают решительно все. И что за беда, если лестница ему не понадобится! Она останется у него в постели как улика. Ведь без улики нельзя. Конечно, тебе что? Ты и не подумал об этом.

– Ну, хорошо, – сказал я, – если уж так нужна лестница, мы дадим ему лестницу. Я не желаю итти против правил. Но я знаю одно: если мы разорвем наши простыни, тетя Салли задаст нам перцу. Чорт с ними, с простынями! Почему нам не сделать лестницу из коры орешника? Она обойдется дешевле, и простыни останутся целы. Ее тоже нетрудно запечь в пирог. А что касается Джима, он в этих делах не знаток, для него сойдет и такая.

– Ах, Гек! Ты такой бестолковый! Слыханное ли дело, чтобы пленники спускались по ореховой лестнице?

– Ну, хорошо, хорошо, делай, как знаешь! Но не лучше ли нам снять ту простыню, которая висит во дворе на веревке?

– Пожалуйста, тогда захвати и сорочку.

– Сорочку? Зачем?

– А затем, чтобы Джим мог вести свой дневник.

– Но Джим не умеет писать!

– Ну так что же? Он отлично сумеет изобразить разные таинственные знаки, а для этого мы смастерим ему перо из оловянной ложки или старого гвоздя.

– Но не проще ли будет, если мы дадим ему гусиное перо?

– Ну, слыханное ли дело, чтобы гуси бегали вокруг тюремной башни! Глупая ты голова! Заключенные всегда мастерят себе перья из какого‑нибудь старого железа; а для этого им нужно много времени – недели, даже месяцы, потому что они точат свои перья об стену.

– А чернила? Из чего они делают чернила?

– Многие приготовляют их из ржавчины, разведенной слезами, но это больше подходит для женщин. Настоящие герои пишут кровью. Это же может сделать и Джим. Но когда ему понадобится подать о себе весть, он может написать вилкой на жестяной тарелке и выбросить тарелку за окно. Железная Маска так всегда поступал.

– У Джима нет жестяных тарелок, ему приносят еду в глиняной чашке.

– Это ничего не значит, мы ему достанем тарелку.

– Но кто же разберет, что он там нацарапает?

– Это совершенно безразлично, Гек! Лишь бы он написал и выбросил. Ведь в большинстве случаев узники пишут такими каракулями, что все равно не разберешь ни слова.

– Зачем же портить тарелки?

– Господи, до чего ты глуп! Ведь тарелка не принадлежит заключенному.

– Да не все ли равно!

Он хотел возразить, но мы услыхали звук рога, сзывающий к завтраку, и побежали домой.

Пробегая мимо веревки, на которой сушилось белье, я схватил простыню и белую рубашку и спрятал их в мешок, который тоже подцепил по дороге. Я называл это «взять взаймы». Том сказал, что это просто‑напросто воровство. Но так как теперь мы воруем для узника, то в этом воровстве нет греха, и пока мы трудимся для узника, мы имеем право красть все, что понадобится, чтобы освободить его из тюрьмы. Так объяснил мне Том.

Он решил брать положительно все, что мы найдем необходимым для нас. Мне это было наруку, и своим правом я не замедлил воспользоваться. Но каково же было мое удивление, когда Том начал страшно бранить меня за то, что я украл у негра арбуз и съел его! Представьте себе, он заставил меня пойти к негру и заплатить за арбуз, потому что это просто воровство, а мы имеем право брать только то, что нам действительно нужно. Напрасно я старался убедить его, что арбуз мне действительно был нужен, так как я его съел с удовольствием.

– Нет, – говорил он, – ты, очевидно, не понимаешь разницы. Ведь для освобождения Джима арбуз не нужен?

– Не нужен.

– В том‑то и дело. Конечно, если бы, например, понадобилось спрятать в арбуз нож, для того чтобы зарезать тюремщика, тогда другое дело, тогда можно.

Я был недоволен таким оборотом дела и перестал понимать, что можно и чего нельзя.

На другое утро, как я уже говорил, мы должны были дождаться, пока все уйдут на работу и двор опустеет. Затем Том стащил мешок с гнилушками в пристройку возле сарайчика, а я покуда караулил дверь. Когда он вернулся, мы уселись на дрова поболтать.

– Ну, теперь все налажено, – сказал он. – Только еще нужны орудия, но это нетрудно достать.

– Какие орудия? – удивился я.

– Как какие? А как ты будешь делать подкопы? Голыми руками? Нет, спасибо!

– Но ведь там есть старые, поломанные кирки и еще другие инструменты, которые можно пустить в дело.

Он посмотрел на меня так грустно, что я чуть не заплакал.

– Гек Финн, – сказал он, – слыханное ли дело, чтобы узники имели при себе кирки и лопаты! Сознайся, Гек, по совести, что у тебя нет ни капли здравого смысла. Уж лучше бы ему попросту отдать ключ – без хлопот!

– Хорошо. Если лопаты и кирки не годятся для этого дела, то что же годится? – спросил я его.

– Два настоящих перочинных ножа.

– Что! И перочинными ножами ты хочешь сделать подкоп?

– Да.

– Том, у тебя совсем ум за разум заходит.

– Все равно, заходит или нет, а так нужно по правилам. Во всех книгах, которые мне приходилось читать, всюду узники роют землю ножами. И заметь, не мягкую, рыхлую землю, а кремневую скалу, которая тверда, как железо. Конечно, такая работа тянется недели и месяцы. Возьми для примера узника, заключенного в башне замка Ифа, у Марсельской гавани. Он рыл, да рыл, да рыл, пока не прорыл себе выхода. А как ты полагаешь, сколько времени он этим занимался?

– Не знаю… месяца полтора.

– Как бы не так! Тридцать семь лет! И очутился он, где бы ты думал? В Китае! Вот это по‑настоящему!

– Да ведь Джим никого не знает в Китае!

– Это ничего не значит. И тот никого не знал. Но удивительный ты человек: всегда вдаешься в мелкие подробности и не интересуешься главным.

– Ну, да хорошо! Я думаю, совершенно все равно, куда выйдет Джим, лишь бы он вышел. Но надо же принять во внимание, что Джим уже не молодой человек и не может копать себе выход в продолжение тридцати семи лет. Он и не проживет столько времени.

– Конечно, тридцать семь лет многовато.

– Сколько же времени мы будем рыть?

– Видишь, мы не можем теперь действовать по всем правилам, потому что не сегодня‑завтра дядя Сайлас может получить из Орлеана уведомление о личности Джима. При таких тревожных обстоятельствах я считаю самым благоразумным – провести подкоп в два‑три дня, но сделать вид, что мы работаем тридцать семь лет. Тогда, при первой же тревоге, мы возьмем нашего Джима и пустимся в путь. Кажется, так будет недурно!

– Вот это я понимаю, – сказал я. – Сделать вид ничего не стоит. Я готов притворяться, что мы копали землю хоть тысячу лет. Мне не жалко. А пока пойду посмотрю, не удастся ли стащить где два ножа.

– Возьми три, – посоветовал Том: – один понадобится, чтобы сделать из него пилу.

– Том, – сказал я, – может быть, это не будет против правил, если мы возьмем старую, заржавленную пилу, которая валяется за пристройкой?

Но он посмотрел на меня с такой тоской, что у меня пропала охота продолжать.

– Нет, – сказал он, – тебя никогда ничему не выучишь! Нечего и стараться. Ты человек отпетый. Поди и позаботься о ножах. Не забудь только – три.

– Не забуду.