2015-01-07
333
Мы поплыли назад в город, и Джим пошел домой, а мы с Томом ‑ в плотничью мастерскую и купили много гладких сосновых брусков, как Том хотел. А потом зашли в лавку, купили шило, долото и маленький резец и спрятали их у тети Полли на чердаке. Я остался у Тома ужинать и ночевать, а ночью мы удрали из дома и отправились бродить по городу ‑ хотели поглядеть на патрульных. Было темно и тихо, на улицах ‑ ни души, разве что собаки да кошки, которым не спалось. Все огни были потушены ‑ только в домах, где лежали больные, светились за шторами слабые огоньки. И на всех углах стояли патрульные и говорили: «Стой, кто идет!» ‑ а мы в ответ: «Свои». А они спрашивают: «Пароль?» Мы и говорим, что никакого пароля у нас нет, а они смотрят и отвечают: «Ах, это вы! Отправляйтесь‑ка лучше домой ‑ мелюзге вроде вас давно пора спать».
А мы улучили минуту и прокрались вверх по лестнице в типографию, задернули шторы и зажгли свечу. Старый седой мистер Дэй, поденщик, спал на полу под печатным станком, подложив под голову саквояж. Он даже не шелохнулся, и мы заслонили свечу и принялись ходить на цыпочках по комнате. Мы взяли себе типографской бумаги ‑ голубой, зеленой, красной и белой, ‑ немного чернил, красных и черных, и отрезали маленький кусочек от нового валька, чтобы наносить краску, а на стол положили монету в двадцать пять центов в уплату. Потом нам захотелось пить. Мы нашли какую‑то бутылку, подумали, что это лимонад, и выпили до донышка, а это оказалось лекарство от чахотки ‑ на нем была этикетка, но оно было очень хорошее и помогло. Это было лекарство мистера Дэя, и мы положили на стол еще двадцать пять центов; потом задули свечу, отнесли нашу добычу домой и были очень довольны. А еще стащили у тети Полли щетку для волос ‑ пригодится, чтобы печатать, ‑ и легли спать.
Том не захотел браться за дело в воскресенье, а в понедельник утром мы достали с чердака наши лохмотья, в которые переодевались, когда играли в негров, и Том примерил свой парик, холщовую рубаху, драные штаны с одной подтяжкой и соломенную шляпу с провалившимся верхом и обгрызенными полями ‑ вид у него был хоть куда, потому что рубашку сто лет не стирали, а остальное тряпье пробовали на зуб крысы.
А после Том написал листовку: «Сбежал превосходный глухонемой негритянский мальчик! За поимку награда 100 долларов», ‑ и так далее и тому подобное. И описал подробно, как он будет выглядеть, когда переоденется и выкрасится в черный цвет. И добавил, что негра нужно вернуть «Саймону Харкнесу, поместье «Одинокая Сосна», Арканзас» ‑ Том знал отлично, что такого места на белом свете нет.
Потом мы отыскали нашу старую цепь с висячим замком и двумя ключами ‑ мы с ней играли в «Узника Бастилии», ‑ да еще немного сажи и топленого сала, и положили вместе с остальными нашими пожитками (Том называл все это «реквизит» ‑ умное слово для барахла, за которое и сорока центов не дашь).
Теперь нам нужна была корзина, но мы никак не могли найти подходящую ‑ все были малы. Только одна была в самый раз ‑ ивовая корзина тети Полли. Тетя Полли очень ею гордилась и берегла пуще глаза: сколько ни проси у нее, все равно не даст. Ну, мы спустились и стащили ее, пока тетя Полли торговалась за сома с каким‑то негром. Принесли корзину к себе на чердак и сложили в нее все наше барахло. А потом целый час не могли никуда уйти ‑ ни Сида, ни Мэри не было дома, и, кроме нас, некому было помочь тете Полли искать корзину. В конце концов, она решила, что корзину спер негр, который продал ей сома, и кинулась его искать ‑ тут мы и улизнули. Том сказал, что нам помогает само Провидение, а я подумал ‑ нам‑то и впрямь помогает, но как же негр? А Том и говорит: подожди, оно и о негре позаботится каким‑нибудь таинственным, непостижимым образом. Так оно и вышло. Когда тетя Полли отругала негра на чем свет стоит, а он доказал, что корзину не брал, она очень расстроилась, попросила прощения и купила у негра еще одного сома. Мы его нашли вечером в буфете и променяли на коробку сардин, чтобы взять их на остров, а тетя Полли подумала, что сома съела кошка. Я и говорю: «Ну вот, Провидение помогло негру, а от кошки отвернулось». А Том в ответ: подожди, о кошке оно тоже позаботится таинственным, непостижимым образом. Так и получилось: пока тетя Полли ходила за хворостиной, чтобы отхлестать ее, кошка съела и второго сома. Выходит, прав был Том: каждого из нас Провидение хранит, надо только доверять ему ‑ и все будет хорошо, и никто без помощи не останется.
Наутро мы спрятали наши пожитки наверху в доме с привидениями и вернулись с корзиной в город. Корзина нам очень пригодилась, чтобы перетаскивать еду и кухонную утварь в большую лодку Джима. Я остался в лодке сторожить припасы, а Том пошел за покупками, и при этом ни в одну лавку не заходил дважды, чтобы не приставали с расспросами. И наконец Том притащил с чердака сосновые бруски, типографскую краску и все наши печатные принадлежности. Мы переправились на остров, а там отнесли наше добро в пещеру ‑ теперь для заговора все было готово.
Домой вернулись засветло, корзину спрятали в дровяном сарае, а ночью встали и повесили ее на ручку входной двери. Утром тетя Полли нашла корзину и спрашивает Тома, как она там очутилась. Том и отвечает: не иначе как ангелы принесли. А тетя Полли говорит: да, наверное, так оно и есть, и она знает парочку таких ангелов и после завтрака с ними разберется. Честное слово, так бы она и сделала, задержись мы хоть на минуту.
Но Том очень торопился с листовками, так что мы удрали при первой возможности, взяли челнок и поплыли вниз по реке в Гукервилль, что за семь миль отсюда, ‑ там есть маленькая типография, у которой заказы бывают от силы раз в пять лет. Там для нас отпечатали сто пятьдесят листовок про беглого негра. Назад мы поплыли по тихой воде вдоль самого берега, домой вернулись засветло, листовки спрятали на чердаке, потом нам задали взбучку (правда, совсем небольшую), а после был ужин и семейное богослужение. Спать легли усталые как собаки, зато довольные ‑ ведь мы сделали все, что нужно.
Заснули мы тотчас же ‑ всегда быстро засыпаешь, если ты устал, и сделал все, что мог, и старался изо всех сил, и на душе спокойно, и нет никаких забот. А о том, как нам проснуться, мы ни капли не тревожились: погода была хорошая, и, пока она не переменится, нам все равно больше делать нечего, а уж если переменится ‑ мы сразу почуем и проснемся. Так оно и вышло.
Около часа ночи началась гроза, и нас разбудили гром и молния. Лило как из ведра, дождь барабанил по крыше так, что можно было оглохнуть, и хлестал по стеклам ‑ в такую погоду хорошо лежать, уютно устроившись под одеялом. Ветер хрипло завывал в трубах: то стихнет, то снова налетит, да как начнет гудеть, свистеть, реветь, дом ходит ходуном, ставни по всей улице хлопают ‑ и вдруг как сверкнет молния, будто все вокруг огнем пылает, и гром как грянет ‑ вот‑вот, кажется, весь мир на кусочки разлетится. В такую грозу радуешься, что ты жив‑здоров и лежишь в теплой уютной постели. А Том как возьмет да и закричит: «Гек, вставай ‑ сейчас как раз самое время!» ‑ со всей мочи, да только я его еле услышал через весь этот рев и грохот.
Мне хотелось полежать еще хоть капельку, да нельзя было ‑ Том бы не разрешил. Встали мы, оделись при свете молний, взяли одну листовку и кнопки, вылезли через заднее окно на крышу пристройки, проползли вдоль края крыши, спрыгнули на сарай, оттуда ‑ на высокий дощатый забор, с забора ‑ в сад, как обычно, а из сада по тропинке выбежали на улицу.
Дождь лил не переставая, и гром гремел, и ураган так и не стих. Лихая ночка, сказал Том, как раз для темного дела вроде нашего! Я согласился и говорю: зря мы не взяли все листовки ‑ другой такой ночи еще не скоро дождешься. А Том отвечает:
‑ А зачем нам столько сразу? Скажи‑ка, Гек, где у нас вешают листовки?
‑ На доске у дверей почты ‑ там же, где объявления о пропавших людях, об украденных вещах, о собраниях общества трезвости, о налогах, о том, что негр продается или магазин сдается в аренду, в общем, обо всем ‑ место хорошее, и платить ничего не надо, а реклама денег стоит, вдобавок ее никто и читать не будет.
‑ Правильно. И разве там вешают сразу по два объявления?
‑ Нет, только одно. Два сразу читать нельзя ‑ разве только косоглазые могут, а косоглазых у нас мало, чего для них стараться?
‑ Вот я и взял всего одну листовку.
‑ Зачем тогда было делать сто пятьдесят? Чтобы каждую ночь вешать новую, и так целых полгода?
‑ Нет, мы повесим всего одну ‑ этого предостаточно.
‑ Ну и зачем надо было тратить такую уйму денег, Том? Что, нельзя было напечатать одну?
‑ А затем, что напечатать сто пятьдесят ‑ это дело обычное. А закажи я одну ‑ печатник принялся бы про себя рассуждать: «Вот странно! За те же деньги можно было заказать полторы сотни, а он просит всего одну. Что‑то здесь нечисто, возьму‑ка да сообщу кому следует!»
Такой уж он, Том Сойер ‑ любит все продумать заранее. Больше я таких рассудительных ребят не встречал!
И тут сверкнула молния, да так, что везде ‑ от неба до земли ‑ сделалось совсем светло, и все стало видно, как днем, аж до самой реки. И ‑ вот так чудо! ‑ все улицы пустые, кругом ни одного патрульного. А все канавы превратились в ручьи, да такие глубокие и быстрые, что нас едва с ног не сбивало течением. Мы повесили листовку и остались под навесом ‑ слушали грозу да смотрели при свете молний, как вниз по канаве плывут пучки соломы, коробки из‑под апельсинов и прочий мусор, и хотели досмотреть до самого конца, но так и не стали ‑ из‑за Сида. Если гром его разбудит, он испугается и побежит в нашу комнату, чтобы его утешили, ‑ а нас там нет. Там он дождется, пока мы вернемся, а утром наябедничает, расскажет, как все было, ‑ и не миновать нам взбучки. Такие, как Сид, мало что сами никогда не ослушаются ‑ так еще и другим не дают веселиться. Пришлось возвращаться домой. Том сказал, что Сид слишком хорош для этого мира и жаль, что такие, как он, до сих пор не перевелись. Я ничего не ответил ‑ пускай радуется, что ввернул умное слово: по‑моему, нехорошо расстраивать человека только затем, чтобы показать, сколько ты знаешь. Но многие все равно так делают. Я‑то знаю, что такое «перевести», ‑ мне вдова объясняла. Перевести можно книгу, а мальчика ‑ нельзя, потому что переводят с одного языка на другой. Вдобавок, книга должна быть иностранная, а Сид никакой не иностранец. Не беда, что Том сказал слово, которого не знает, ‑ он ведь никого при этом не обманывал; Том не раз говорил непонятные слова, но вовсе не для того, чтобы людям голову морочить, а просто потому, что они ему нравились.
Мы пошли домой, надеясь, что Сид не проснулся; по правде сказать, мы даже на это рассчитывали ‑ ведь Провидение о нас заботилось непостижимым образом, и по всему было видно, что нашим заговором оно пока что довольно. Но тут вышла небольшая заминка. Было темно, мы ползли по крыше пристройки, по самому краю. Я полз первым и на полпути к нашему окну присел на корточки, очень осторожно ‑ хотел нащупать гвоздь, который торчал поблизости: я на него несколько раз уже садился, да так, что на другой день и вовсе ни на чем сидеть не хотелось. И тут сверкнула молния, осветила все ярко‑ярко, и ‑ здрасьте: Сид на нас в окно смотрит!
Мы влезли в наше окно, сели и стали шепотом совещаться. Надо было что‑то делать, а что ‑ непонятно. Том и говорит, что по большому счету это пустяки, но все равно нам сейчас лучше сидеть тихо. Вот если бы Сида отправить подальше ‑ на ферму к дяде Флетчеру, за тридцать миль отсюда, недельки на четыре, ‑ тогда нам никто не будет мешать и заговор пойдет как по маслу. Сид, наверное, пока ни о чем не догадался, но теперь начнет за нами следить и скоро все разнюхает. Я и спрашиваю:
‑ Том, когда ты попросишь тетю Полли отправить Сида отдохнуть? Завтра утром?
‑ А зачем просить? Так дело не пойдет. Она сразу начнет спрашивать, с чего это я вдруг стал так заботиться о Сиде, и заподозрит неладное. Нам нужно что‑нибудь такое подстроить, чтобы она сама Сида отправила подальше.
‑ Вот и придумывай ‑ это как раз по твоей части.
‑ Надо пораскинуть мозгами. Наверняка это дело можно уладить.
Я начал было раздеваться, а Том говорит:
‑ Не надо, будем спать в одежде.
‑ Это еще зачем?
‑ На нас только рубашки и нанковые штаны, они высохнут за три часа.
‑ А зачем их сушить, Том?
Но Том уже слушал у двери, храпит Сид или нет. Потом прошмыгнул к нему в комнату, схватил одежду Сида и вывесил за окно, под дождь, а когда она вымокла насквозь, отнес обратно, а сам лег спать. Тут я все понял. Мы прижались друг к дружке, натянули на себя одеяла ‑ было не очень‑то приятно, но нужно было терпеть. Том молчал‑молчал, думал‑думал, а потом говорит:
‑ Гек, я знаю! Знаю, где можно заразиться корью. Все равно мы рано или поздно ею переболеем ‑ так лучше мне заразиться сейчас, когда она может пригодиться.
‑ Зачем?
‑ Если в доме корь, тетя Полли не разрешит Сиду и Мэри здесь оставаться, а отправит их к дяде Флетчеру ‑ больше некуда.
Только я услышал про этот план ‑ мне сразу тошно стало. Я и говорю:
‑ Не надо, Том! Никуда твой план не годится! А вдруг ты умрешь?
‑ Умру? Ты что, спятил? Никогда еще такой ерунды не слышал! От кори никто не умирает ‑ только взрослые и совсем маленькие дети.
Я перепугался, стал его отговаривать. Старался как мог, но все впустую ‑ уж очень Тому этот план был по душе, и он во что бы то ни стало хотел попробовать, а меня просил помочь. Ничего не поделаешь, пришлось согласиться. Том рассказал, что нам нужно сделать, и мы заснули.
Проснулись мы уже сухими, а у Сида ‑ вся одежда мокрая. Он уже собрался идти жаловаться на нас, а Том ему: пожалуйста, хоть сейчас, вот и посмотрим, кому из нас больше поверят: ведь наша‑то одежда сухая! Сид и говорит, что не был на улице, зато видел, как мы выходили. А Том ему:
‑ Как тебе не стыдно! Опять ты за свое! Вечно ты ходишь во сне: как примерещится что‑нибудь ‑ ты и думаешь, что это правда! Неужели не понимаешь, что тебе это все приснилось? Если ты не ходил во сне, почему тогда твоя одежда мокрая, а наша ‑ сухая?
Сид совсем запутался, ничего не мог понять. Думал он, думал, трогал нашу одежду, да так ничего и не придумал. Да, говорит, теперь понятно, это был просто сон, только уж очень похожий на правду ‑ он отродясь таких не видел! Заговор был спасен, все опасности ‑ позади, Том и говорит: вот видишь, теперь ясно, что Провидение нами довольно. Он был просто в восторге от того, как Провидение охраняет наш заговор и заботится о нем непостижимыми путями, сказал, что на нашем месте кто угодно бы поверил в чудо. Я и сам поверил. Том решил всегда слушаться Провидение, и благодарить его, и стараться все делать как надо. А после завтрака мы пошли к капитану Гарперу, чтобы заразиться корью, ‑ и у нас получилось, хоть и не сразу. А все потому, что мы за дело взялись не с того конца. Том зашел в дом с черного хода, поднялся в комнату, где лежал больной Джо, но только собрался лечь к нему в кровать ‑ и тут вошла мама Джо с лекарством, увидела Тома, да как испугалась и говорит:
‑ О Боже, ты‑то как здесь очутился? А ну иди отсюда, глупый мальчишка, ‑ разве ты не знаешь, что у нас корь?
Том стал было объяснять, что просто пришел узнать, как Джо себя чувствует, но миссис Гарпер его не слушала, а все гнала и гнала к двери, пока не выгнала совсем. И говорила при этом:
‑ Скорей беги, спасайся! Ты меня напугал до смерти, а тетя Полли никогда в жизни мне не простит, если ты заболеешь. И сам будешь виноват: почему не зашел через парадную дверь, как все порядочные люди? ‑ и захлопнула дверь у Тома перед носом.
Но Том теперь знал, что нужно делать. Через час он отправил меня к Гарперам ‑ постучаться в парадную дверь и ждать там маму Джо: кроме нее, открывать было некому ‑ детей из‑за кори отправили к соседям, а капитан ушел по делам; и пока я стоял с ней на крыльце да расспрашивал ее о Джо (сказал, что меня вдова Дуглас просила узнать), Том опять пробрался с черного хода к Джо, лег к нему в кровать, накрылся одеялом, а когда вошла мама Джо, она чуть в обморок не упала от ужаса, так и рухнула на стул; а потом заперла Тома в другой комнате и дала знать тете Полли.
Тетя Полли перепугалась до смерти, у нее едва сил хватило, чтобы собрать вещи Сида и Мэри. Но уже через полчаса она их выпроводила из дома ‑ переночевать в таверне, а в четыре утра отправляться в дилижансе к дяде Флетчеру; потом забрала Тома, а меня на порог не хотела пускать; она обнимала Тома, и плакала, и обещала из него выбить всю дурь, как только он выздоровеет.
Я пошел в дом вдовы на Кардифской горе и все рассказал Джиму, а он и отвечает, что план отличный и удался на славу. Джим ни чуточки не волновался: сказал, что корь ‑ это пустяки, все ею болеют и каждый должен заразиться рано или поздно, так что я тоже успокоился.
Через день‑другой Том слег, послали за доктором. Без Тома мы с Джимом не могли устраивать заговор ‑ пришлось нам все дела отложить; вот, думаю, пришла пора малость поскучать ‑ да не тут‑то было. Едва Том слег, ему дали лекарство Джо Гарпера, чтобы корь вывести наружу, ‑ и тут оказалось, что никакая это не корь, а самая настоящая скарлатина. Тетя Полли как услышала ‑ побелела вся, схватилась за сердце и не удержалась бы на ногах, если б ее не подхватили. А вслед за ней и весь город переполошился ‑ не было в округе ни одной женщины, которая бы не боялась за своих детей.
Зато мне теперь некогда было скучать ‑ и слава Богу; я‑то скарлатиной уже болел, говорят, едва не сделался слепым лысым глухонемым дурачком ‑ так что тетя Полли только рада была, что я могу приходить ей помогать.
Доктор у нас хороший, старой закалки, трудяга, не из тех, кто бездельничает и ждет, пока болезнь разыграется вовсю, ‑ нет, он пытается болезнь опередить: сразу и кровь пустит, и пластырь наклеит, и вольет в тебя целый ковш касторки, да еще ковш горячей соленой воды с горчицей, так что у тебя все внутренности переворачиваются, а потом сядет как ни в чем не бывало и станет думать, как тебя лечить.
Тому становилось все хуже и хуже, ему перестали давать есть, а в комнате закрыли все окна и двери, чтобы стало жарко и уютно и чтоб лихорадку подогреть как следует; а после перестали давать пить ‑ только ложку разваренного хлеба с сахаром через каждые два часа, чтоб во рту не пересыхало. Ясное дело, ничего хуже не бывает: ты помираешь от жажды, и все пьют вкусную холодную воду, а тебе не дают, а между тем она тебе нужна, как никому другому. Том и придумал такую штуку: когда не мог больше терпеть, он мне подмигивал, а я улучал минутку, когда тетя Полли отвернется, и давал ему напиться вволю. Так‑то оно лучше стало ‑ я смотрел во все глаза, и стоило Тому подмигнуть ‑ я его тут же поил. Доктор сказал, что для Тома вода сейчас ‑ яд, но я‑то знаю: когда весь горишь от скарлатины, тебе уже все равно.
Том лежал две недели, и было ему очень худо. И вот однажды ночью он начал слабеть, и слабел очень быстро. Ему становилось хуже и хуже, он был без памяти, да все бредил, бредил, и с головой выдал наш заговор, но тетя Полли себя не помнила от горя и совсем его не слушала, а только сидела над ним, и целовала его, и плакала, и смачивала ему лицо влажной тряпочкой, и говорила, что не вынесет, коли он умрет, и как она его любит, и жить без него не может, и что без него станет пусто и одиноко. Она называла Тома всякими ласковыми словами, что приходили в голову, и просила, чтоб он посмотрел на нее и сказал, что узнает, а Том не мог. А когда он стал шарить вокруг себя рукой, и наткнулся на тетю Полли, и погладил ее по щеке, и сказал: «Это ты, старина Гек!» ‑ она стала сама не своя от горя и так плакала и причитала, что я не выдержал и отвернулся. А утром пришел доктор, посмотрел на Тома и говорит тихо так, ласково: «Что Господь ни делает ‑ все к лучшему, мы не должны роптать». А тетя Полли… нет, не могу дальше рассказывать ‑ на нее смотреть было больно до слез. Доктор подал знак, и вошел священник, и начал молиться, а мы все стояли молча у кровати и ждали, а тетя Полли плакала. Том лежал тихо‑тихо, с закрытыми глазами. Потом открыл глаза, но, казалось, ничего вокруг не видел ‑ просто взгляд блуждал по сторонам, а потом остановился на мне. И тут один глаз закрылся, а второй как начал жмуриться, щуриться, дергаться, и вот, наконец, у Тома получилось ‑ он подмигнул, хоть и совсем криво! Я бегом к ведру с холодной водой, говорю: «Держите его!» ‑ а сам подношу Тому кружку к губам. Том начал пить жадно‑жадно ‑ первый раз за весь день и всю ночь удалось его напоить как следует. Доктор сказал: «Бедный мальчик! Теперь давайте ему все, что он захочет, ‑ ему уже ничего не повредит».
А вышло по‑другому. Вода спасла ему жизнь. С той самой минуты Том начал выздоравливать, и через пять дней уже мог сидеть, а еще через пять ‑ ходил по комнате. Тетя Полли так радовалась и благодарила судьбу, что даже сказала мне по секрету: хорошо бы Том сейчас напроказничал, а она бы его простила. А еще сказала, что не знала раньше, как он ей дорог, и поняла по‑настоящему только сейчас, когда чуть не потеряла его. А еще, что все к лучшему, что она получила хороший урок и теперь будет с Томом поласковей, что бы он ни натворил. И еще сказала, что, знай мы, как тяжело терять дорогого человека, то ни единым словом не обижали бы наших близких.
