Дажьбоговы внуки 5 страница

– Не объяснить мне, сыне, – всё так же не оборачиваясь, ответил кметь. – Там ведь не только войскому делу учат. Многому мне тебя и не научить.

И зашагал резче.

– А чего так далеко-то? – не унимался Невзор. Его голос невольно дрогнул – мальчишка впервой так далеко и надолго уходил из дому. Будь войский дом поближе к Полоцку – можно было бы хоть изредка дома бывать, а тут… когда ещё от Нарочи в Полоцк оказия будет. – Ведь от Полоцка до Нарочи вёрст, должно быть, двести будет…

– Всего-то сто с небольшим, – коротко отозвался Несмеян, и усталый мальчишка умолк.

И только когда отец и сын вновь остановились отдохнуть, Несмеян, тоже уже усталый, пояснил, глядя на яркое солнце над самыми верхушками леса:

– Ближе к Полоцку, сыне, войских домов просто нет, – он вздохнул. – И потом, меня как раз в этом доме учили, так что… тебе туда прямая дорога.

Он помолчал несколько времени, жуя копчёное сало с куском хлеба и запивая квасом, потом снова вздохнул:

– Ладно, сыне. Давай костёр разводи. Здесь и заночуем.

Костерок уютно потрескивал, разбрасывая искры и разгоняя темноту, подступающую со всех сторон. Мерещилось во тьме разное… Вот из-за дерева высунулась корявая лапа, вот из-за другого выглянули лешачьи глаза, мерцая зелёноватым огнём, мохнатые уши шевелятся, настороженно ловя каждый звук… А только Серый лежит недвижной мохнатой глыбой, спрятав меж лап морду – стало быть, никоторой опасности нет.

– Отче… – не выдержал, наконец, Невзор.

– Ну чего, – отозвался Несмеян, не шевелясь тёмной глыбой на свеженарубленном лапнике.

– А расскажи чего-нибудь…

– Про что?

– Ну… хоть вот по дом войский, что ли…

Отец недовольно хмыкнул – рассказывать особенно Несмеян не умел и не любил.

– Ладно. Про Испытание тебе расскажу.

От его слов вдруг дохнуло чем-то древним и могущественным, какой-то седой стариной. Невзор поёжился – казалось, его даже здесь, на этой укромной поляне, нашли чьи-то глаза. Альбо даже так – Глаза.

Издавна так повелось средь словенского языка – едва достигнет парень двенадцати лет, приходит ему пора первого взрослого испытания. И наречения взрослого имени.

И скоро после того приходит время отроку идти в лесной войский дом, в волчье братство вступать.

На целых три года уйдёшь ты, отрок, из рода. И будут тебя учить наставники всему, что умеют сами – скрадывать дичь и ворога, стрелять из лука и метать копьё, ходить в бой с мечом, топором и ножом, изучать зверьи и птичьи повадки. Жить одному в лесу. Распознавать следы. Бегать на лыжах, плавать нагому и в броне. Прятаться под водой, подолгу сидеть на речном дне с камышинкой во рту.

Будешь ты, отрок, сам по себе, будешь свободен от громоздкого свода родовых правил. Но и заступы тебе никоторой ни от кого не будет. Каким себя покажешь, таким и будешь после. Драчлив будешь, сговорятся против тебя и все вместе побьют. Смирён будешь – всегда на посылках тебе у вожаков быть.

А Старые смотрят. Примечают, кто крепок, кто слаб, кто нагл, кто тих, кто честен, кто подл.

И всё на будущее запоминают.

И не раз уже бывало так, что тот, кто был справедливым вожаком «молодых волков» в войском доме, тот становился впоследствии не только княжьим кметём, но и гридем. Знавал таких и Несмеян.

А потом настанет день Испытания.

Сначала, в первый день, тебя, несмышлёного (ан нет, уж смышлёного! а всё одно рядом со старыми кметями сопливого) отрока выведут на широкий двор войского дома, дадут в руки щит и меч и велят отбиваться от девятерых воев с копьями. И откуда только столько воев возьмётся, – дивился иной из отроков, – никогда в войском доме на Нарочи столько воев не бывало. Было два седоусых бритоголовых наставника, которые нещадно учили дюжину мальчишек войскому умению и войской чести. Ещё пять-шесть воев жило при войском доме постоянно. Они тоже учили мальчишек, хоть Старые и ворчали на них постоянно – всё, дескать, не то и не так делаете, косорукие. И всё. Сомнения продолжались до тех пор, пока кто-то из Старых не обронил мимоходом, что вои приедут нарочно для Испытания. И вот тогда-то и стало боязно даже досужим любителям почесать языки – Старые-то, свои наставники, они хоть и строги, а добры, а вот иные…

После, на другой день, а то и через несчитанное число дней, придёт время второго шага испытания. Побежишь ты, отрок, от опушки леса в глубину чащи, а через то время, чтобы как раз не торопясь, сосчитать до трёх сотен, побегут за тобой в лес те же девятеро с луками и тупыми стрелами. И беда тебе, отрок, если дозволишь хоть одной стреле тебя попятнать. А волосы тебе заплетут в четыре косицы, и если ни одной стрелы тебя не заденет, а хоть одна косица расплетётся – не прошёл ты, отрок, испытания.

А после того – третье испытание. Приведут тебя, отрока с завязанными глазами в лес, развяжут глаза и дадут в руки меч. Беги по лесу, куда хочешь, пока не наскочишь на матёрого оружного кметя. И уж тут – поединок. Не насмерть – до первой крови. Тут становилось и ещё страшнее – не навычны бывалые вои бить до первой крови, бьют сразу и насмерть: «богатырская рука дважды не сечёт». Да и вряд ли сможет кто из них, молодых, кому-то бывалому кровь отворить. Не совладать.

– А как тогда? – испуганно спросил притихший Невзор.

– Чего – как? – не понял отец, шелестя лапником.

– Ну… если не совладать…

Несмеян тихо засмеялся:

– Не бойся, сыне. Там тебя всему и научат…

– А… так только нас учат, мальчишек? – спросил вдруг Невзор задумчиво. – Альбо девчонок тоже?

Несмеян коротко хмыкнул – на сей раз довольно.

– Слышал я от Старых, будто были в прежние времена такие дома и у девчонок были. Только учили их там совсем иному, не охоте да войне…

– Да уж понятно, – Невзор, не отрываясь, глядел куда-то в глубину огня. – А теперь, что… нету?

– Да уж давно не слышно… и мужские-то братства бы давно сгинули, если бы не постоянные войны, – Несмеян поправил на плече накинутую свиту – ночь, хоть и летняя, в лесу всё одно холодна. – А так – где же князьям кметей-то в дружину к себе набирать… Да и то слышно, даже в нашей вот кривской земле хоть и больше всех иных старины держатся, а и то войских домов почти не стало. Тем выше для тебя честь, сыне.

– Целых три года, – тихо сказал Невзор.

– Не сумуй, Невзоре, – усмехнулся отец. – Не три. Давно это было. Сейчас в год-два управляются. Измельчал ныне народ, всё стараются скорее да быстрее. Будешь на добром счету у Старых… может, и на то лето уже тебе Испытание устроят.

– У Старых? – Корец приподнялся, и отблески костра отразились в его глазах. – А они – кто?

– Старые-то? – отец тоже приподнялся, задумался даже слегка. – Старые…

И впрямь, как сказать, кто они таковы? Как расскажешь, что без слова Старых ни одно дело в войском доме не сотворится? Что однажды наставник Ясь обронил в омут – нарочно ли, случайно ли, Велес то ведает – серебряную гривну с шеи, и сразу пятеро отроков ринули следом, и каждый чаял первым достать серебро со дна. Что наставник Хмель велел оплошавшему отроку уйти в лес даже без кремня, огнива и ножа, и тот жил в лесу три месяца, питаясь тем, что поймает лыковыми сильями да с земли подберёт. Что по одному только нахмуренному взгляду кого-нибудь из Старых отроки готовы были пустить сами себе кровь из руки, взять в ладонь раскалённый уголь и смеяться сквозь текущую кровь альбо запах палёного мяса?

Велика власть вожака над «молодыми волками», но любой вожак покорно должен выполнить даже не высказанную, а только ещё возникшую волю Старого.

– Они… главные наставники? – почти шёпотом спросил Невзор, затая дыхание.

– Ну… да, – сказал Несмеян. – Старые, в общем, они и есть… Старые.

– Понял, – поскучнелым голосом сказал Невзор, поняв, что внятного ответа ему не дождаться.

– Ну, а раз понятно, так спать давай, – отец звучно, с хрустом, зевнул и сказал уже другим голосом – недовольным. – Завтра спозаранок в путь.

Войский дом открылся неожиданно – в неярком свете закатного солнца распласталась по широкой лесной поляне небольшая усадьба – длинный приземистый дом столб дыма над дымоходом, крытый лемехом, три клети, невысокий – от зверья, не от ворога – тын, медвежий череп над воротами скалится зубами в сторону леса.

В воротах их уже встречали – вестимо, пока шли от опушки их заметили. Двое коренастых седоусых мужей, чем-то неуловимо похожих друг на друга, словно братья.

– Гой еси, Старые, – не чинясь, поклонился Несмеян, и сын тут же повторил поклон.

– И ты здравствуй, – отозвался тот, что слева, одноглазый, с чёрной повязкой. Помедлил мгновение. – Несмеян, верно? Сын Нечая? Двадцать лет тому?

Несмеян кивнул, довольно улыбаясь – Старый вспомнил его.

– Сын? – коротко спросил второй, с серьгой в правом ухе, стойно князю Святославу. И Невзор вдруг мгновенно поверил, что оба кметя (альбо даже гридня?) были в своё время близки если не к самому Святославу Игоричу, так хоть к князю Рогволоду.

– Сын, наставниче Ясь, – с лёгкой гордостью ответил Несмеян.

– К нам определить хочешь? – даже не спросил, а почти утвердил одноглазый.

– Хочу, наставниче Хмель.

Старые неуловимо-быстро переглянулись, потом одноглазый Хмель спросил уже у Невзора:

– Зовут как?

– Невзором отец с матерью кликали.

– Что умеешь?

Невзор несколько мгновений помолчал, словно собираясь с силами:

– Из лука стрелять могу хорошо. Нож и топор метать. Следы разбирать. На кулачках биться – и в стенке, и наособицу. На коне скакать – и в седле, и охлябь. На лыжах ходить и бегать. Седмицу без еды протерплю.

Не подумали бы, что хвастаю, – мелькнуло горячечно. Видно, не только у него мелькнуло – Старые вновь переглянулись, на сей раз с едва заметной улыбкой.

– А без воды сколько? – спросил Ясь, привычным жестом чуть тронув серьгу в ухе.

Невзор на миг озадаченно замолк, потом мотнул головой и выпалил:

– Дня четыре.

– А испытаем? – уже с ясной весёлостью в голосе сказал Хмель, но единственный глаз смотрел всё одно сурово.

Невзор сорвал шапку с головы и швырнул под ноги.

– Испытывай!

Тёплый летний ветерок шевелил стриженые в кружок волосы, отец и Старые смотрели одобрительно.

– А ну, – Ясь чуть шевельнул рукой и кто-то из отроков, невесть когда столпившихся за спиной у Старых, тут же подал ему лук и тул. Как же не поглазеть на забаву, не поскалить зубы на то, как осрамят пришлого.

Наставник Ясь взял зброю не глядя, тут же бросил на отроков косой взгляд – они мгновенно порскнули в ворота, разбегаясь кто куда – каждого ждало какое-нибудь войское занятие.

– Возьми, – Ясь протянул Невзору лук. Парень несколько мгновений колебался – а ну как это первой испытание и следует отказаться от чужого оружия. Собственный лук Невзора висел у него за спиной. Парень глянул на отца, но Несмеян смотрел в сторону, опасаясь подсказать сыну – Невзор должен был теперь научиться жить своим умом.

Но лук Невзора – охотничий. А тут – настоящий боевой, многослойный лук с роговыми и жильными накладками, с могучей жильной тетивой.

Рука протянулась за луком сама, и пальцы сами сомкнулись на держаке. Недолгое колебание Невзора тоже не ускользнуло от Старых, и они вновь коротко переглянулись – не понять, довольно альбо недовольно. Навыкли бывалые воины за долгие годы прятать от чужих глаз и радость, и горе, и иные чувства.

– Сшиби-ка шишку с той вон сосны, – Хмель чуть повёл головой. Сосна, на которую он указывал, была от него с незрячей стороны, но он ничуть не усомнился, что шишки на ней есть.

Невзор метнул на неё взгляд.

Шишек не было.

Он уже открыл было рот, чтоб об этом сказать, но уловил насмешливо-испытующий взгляд единственного взгляда Хмеля и понял. Впился взглядом в сосну.

Шишек не было.

И только уже когда напряг глаза до рези, различил у самой макушки несколько малюсеньких тёмно-зелёных пятнышек. Два альбо три.

Лук оказался намного туже охотничьего, но Невзор справился и быстро завязал тетиву. Наложил стрелу, вскинул лук, сметил лёгкий ветерок и выстрелил.

Дрогнула ветка, осыпалась пожелтелая прошлогодняя хвоя. Невзор сбегал до сосны и воротился, торжествующий, неся стрелу с насаженной на неё шишкой.

Старые вновь переглянулись, на сей раз даже не сумев скрыть одобрения.

– Ну, по крайней мере, в одном точно не соврал, – буркнул наставник Ясь.

– Лук отдай, – бросил наставник Хмель. – Ишь вцепился… силу почуял его?

Почуял.

Невзор не смог бы рассказать словами, что именно он почуял. Да, силу… странную силу, истекающую от настоящего боевого оружия, рождающую уверенность.

Парень с сожалением протянул лук отроку.

Отец глядел с одобрением.

– А когда мне такой дадут? – не сдержался Невзор.

– Не дадут, – качнул головой Ясь. – Сам сделаешь.

– Сам? – поразился парень.

– Сам.

– Ну что, наставниче Хмель? – спросил из-за спины отец, и его голос странно и неуверенно дрогнул.

– Ничего, – прогудел Хмель, и в его голосе послышалось что-то весёлое. – Этот мальчишка нам подойдёт. Хвастать только, похоже, любит… да это дело для воина не грех. Пообтешется, сталь окровавит… через года два, глядишь, и станет настоящим кметём.

– Спаси боги за милость вашу, – земно поклонился Несмеян. Невзор остался стоять с открытым ртом. Это отец-то, который никому, опричь волхвов, земно не кланялся, и князю-то только в пояс?

Спохватился и поклонился тоже.

– А ты чего тут стоишь? – тут же обратил на него внимание наставник Хмель. – А ну бегом к отрокам!

Всё верно – раз тебя взяли, так чего тут около мужей настоящих мух ноздрями ловить? Отроку место с отроками, речей не ведущими. Науку ратную постигать.

Невзор метнулся в ворота и, только уже нырнув под перекрытие, остановился около вереи и оборотился, словно кто-то шепнул ему. Нашёл взглядом отцово лицо, прикипел к нему глазами. Не на седмицу, не на месяц расстаётесь! И так вдруг стало жалко, что с матерью не простился.

И почти тут же к его ногам припал огромный скулящий косматый ком. Серый!

Пёс умоляюще глядел то на одного хозяина, то на другого. Отец чуть заметно кивнул. И почти так же едва заметно кивнул Наставник Хмель. И рука Невзора словно сама собой опустилась на косматый загривок Серого.

Отец снова ободряюще кивнул, и Невзор, заметив, что наставник Ясь как-то по-особенному неодобрительно оборачивается к нему, снова пустился во двор. Серый ринулся следом, весело крутя хвостом.

ГЛАВА ВТОРАЯ
ДВА ЛИКА ПЕРЫНИ

1. Кривская земля. Окрестности Смоленска.
Лето 1066 года, червень

Мстислав Изяславич спрыгнул с седла, сорвал и отбросил в сторону насквозь промокшее и безнадёжно испорченное корзно, бешено глянул по сторонам. Но сдержался – зло срывать было не на ком. Сам виноват – без разведки, без сметы ринул в бой очертя голову… А орать на невиновных – такого у молодого новогородского князя не водилось.

Рассвет занимался медленно – солнца не было видно из-за заволокших небо туч, только серел и светлел воздух, рассеивая тьму. Дождь перестал, но в воздухе ощутимо висела совсем не летняя сырость – невидимая, но тяжёлая. Рядом катил мутные воды вздувшийся от дождя Днепр.

– Присядь, княже, – гридень Тренята бросил на придорожный камень овчину, невесть как сбережённую сухой.

Кмети спешивались, проваживали коней, запалённо поводящих боками. Кто-то, устроясь на чудом отысканном сухом местечке, уже грыз сухарь с вяленым мясом, запивая из кожаной фляги, кто-то ослаблял подпругу.

– Тренята! – окликнул князь хрипло. Глотнул из фляги, пополоскал во рту, сплюнул, не глядя, что во фляге не вода, а вино – всё одно было сейчас (Мстислав Изяславич не пил хмельного, хоть дружине и не возбранял). – Сторожу вышли!

– Сделано, княже, – отозвался Тренята откуда-то из-за коней. И впрямь, с десяток всадников уже канули в рассветную полумглу. Тренята же снова возник рядом, протянул руки к разгорающимся язычкам костра.

– И кто это нас сегодня так приложил? – задумчиво бросил, глядя в пляшущее пламя.

Ему едва удалось спасти остатки рати – удар Всеславичей был силён. Кто-то с умом подобрал место для засады, выбрал способ… Ни гридень, ни князь Мстислав не верили, что замысел принадлежал самому полоцкому оборотню. Тренята прорычал ругательство сквозь зубы, одним незаметным движением руки переломил сухую ветку и швырнул её в костёр.

– А верно ты тогда сказал, Тренята, – князь откашлялся, сплюнул в траву, долго глядел на плевок, словно искал в нём что-то. – Плохо мы измену сыскивали. Предал нас кто-то…

– Я даже знаю – кто, – мрачно сказал гридень, глядя куда-то в сторону. – Басюра, не иначе. Боярин великий…

В словах гридня прозвучала сладострастная ненависть возвысившегося службой кметя к родовитому боярству.

Мстислав Изяславич молча кивнул – он сам думал так же.

– Буян Ядрейкович-то где? – спросил о другом.

– Ранен, – Тренята кивнул куда-то за спину. – В руку копьём уязвили…

Плесковский наместник, словно услышав князя, наконец, возник перед Мстиславом – в перемазанном кровью и грязью доспехе.

– Нельзя долго отдыхать, княже, – сумрачно сказал он, отпивая из протянутой Мстиславом фляги. – Всеславичи не отвяжутся, навалятся следом.

Князь кивнул – он и сам это прекрасно понимал.

– Сколько мы потеряли? – спросил нетерпеливо.

– Сотен пять, не менее.

Разгром был полный…

Про новое вторжение Всеслава на сей раз Мстислав узнал вовремя – донесла сторожа с полоцкой межи. Всеслав снова шёл на Плесков вдоль берегов Великой, когда Мстислав, собрав свою дружину и совокупив дружины новогородских бояр, ринул впереймы вдоль Шелони. Он крепко надеялся успеть к Плескову раньше Всеслава и стать так, чтоб отрезать полоцкую рать от кривской земли, когда Всеслав снова сядет в осаду Плескова.

И успел.

То, что это было ошибкой, стало ясно уже около Плескова, когда в стан Мстислава Изяславича прискакал гридень Буян.

Плесковский наместник вломился в княжий шатёр, не докладываясь, схватил со стола ендову с квасом – ненавистник пьяного питья Мстислав Изяславич и сам не пил на походе хмельного, и кметям своим не давал. Квас – и не более того.

– Буяне?! – только и выговорил изумлённый князь. – Ты откуда взялся?..

– А, – Буян Ядрейкович невежливо отмахнулся, сделал несколько крупных глотков. – Беда, господине, Мстислав Изяславич. В Плескове неспокойно, как бы к Всеславу не перекинулось городское вече.

Наместник снова припал к ендове, словно снаружи шатра стояла жара, невзирая на ночное время и проливной дождь.

– А чего же ты здесь тогда, наместниче? – вкрадчиво спросил Тренята. – Да ещё и с дружиной, наверное.

Буян утёрся и вскинул глаза на князя.

– Известно с дружиной, – хмыкнул он. – Да только не в том сейчас суть, княже. Всеслав совсем рядом.

– Где? – новогородский князь немедленно подобрался, словно рысь перед прыжком.

– До его рати с полверсты будет, не больше, – Буян растопыренной пятернёй отбросил со лба обвисший чупрун. – А то и меньше. Он идёт сюда.

На несколько мгновений в шатре пала полная тишина, князь и гридни оцепенело глядели друг на друга. Ни во что стала их хитрая задумка. Не собирался Всеслав осаждать Плесков.

– Побьём сегодня Всеслава – и Плесков удержим, – хрипло сказал Тренята. – Нет – не устоять бы и Буяну. Верно рассудил наместник.

Ещё с мгновение помолчали, потом Мстислав, крупно сглотнув, бросился к выходу, на ходу подхватывая со спинки стольца плащ.

И почти тут же ночь вне шатра взорвалась многоголосым воплем, в котором слышались и звяк железа, и бешеное конское ржание, и пронзительный ор людских глоток.

Стремительный – насколько позволяли дождь и раскисшая земля – удар Всеславлей дружины опрокинул передовую новогородскую сторожу. Ночь наполнилась криками и ржанием коней, суматошно метались факелы, где-то сбоку гнусаво ревел рог, созывая кметей. Дружным натиском полочане прижали рассыпанную новогородскую рать к берегам Черехи, мутная, вздувшаяся от ливня вода неслась быстрым потоком, отступать Мстиславу было некуда.

Ночной бой страшен. Страшен и тем, что не видно врага, и тем, что не знаешь, где свои. Страшен тем, что не можешь понять, кто сейчас перед тобой – ворог альбо друг. Страшен своей внезапностью.

Змеями свистели стрелы, проносились сквозь дождь всадники, скользя по грязи.

Всеслав и сам окровавил меч, свалил двоих заполошно мечущихся новогородских кметей. Бой вертелся опричь, темнота рычала, звенела, ржала, орала.

Сражение как-то вдруг рассыпалось на отдельные схватки, где побеждал быстрейший и тот, кто мог легче найти своих. Всеславли кмети, повязав перед боем руки белыми повязками, своих видели отлично. И одолевали, невзирая на двойное превосходство новогородской рати.

Совсем близко, сквозь коловерть кольчуг и нагих клинков, за отверстыми ртами и чубатыми бритыми головами мелькнуло в темноте, высвеченное полоцкими жаграми знамено Мстислава Изяславича, и тут же пропало, унесённое куда-то во тьму.

Рядом с ним вынесло из коловерти тысяцкого Бронибора. Невзирая на седьмой десяток, великий тысяцкий Полоцка сам кровавил меч в ночном бою.

Глянули с князем друг на друга и расхохотались. Старый отцов боярин был доволен – вновь, хоть и на склоне лет, довелось поратоборствовать.

– Любо, Брониборе Гюрятич! – крикнул Всеслав сквозь свист ветра и дождь.

– А предупредил их кто-то, княже, – возразил вдруг боярин, утирая с мечевого лёза кровь, багровую в свете жагр.

– Ничто! – отверг князь, озираясь и отыскивая своих. – Это их не спасёт.

Всеслав уже побеждал.

Мстислав Изяславич огляделся в отчаянии – дружина теснилась к нему, растеряв почти всех кметей, а полочане наседали со всех сторон. Буян Ядрейкович дрался где-то в ночи, медленно отходя к северу и огрызаясь короткими наскоками. Тренята бешено бился рядом с князем, стараясь сдержать неожиданно яростный напор Всеславичей.

Ан недооценили мы полоцкого оборотня, – подумалось Мстиславу вскользь, отстранённо как-то. – Ты, недооценил, ты!

Если бы не Буян Ядрейкович, неведомо, чем бы ещё и окончило, может, уже сейчас вязали бы руки полоцкие кмети и самому Мстиславу.

Погоди, свяжут ещё, – с просыпающейся яростью подумал новогородский князь, вновь устремляя в мечевую сшибку с невидимыми в ночи Всеславичами – только жагры метались да повязки на руках белели вблизи.

И тут возникла ещё одна рать.

– А-а-а! – с глухим рёвом из темноты вырвались свежие кмети.

Сквозь лязг и грохот боя из промозглой ночи рядом с князем возникли разом двое гридней – Тренята и Буян, отчаянно крестящие воздух нагими клинками. Новогородские кмети стремительно откатывались назад, растворяясь в темноте и теряя жагры. Темнота вдруг враз огустела народом – звенели кольчуги, хрипло дышали люди и кони, вздымая в мокрой темноте клубы пара, глухо лязгало железо.

– Не устоять, княже! – отчаянно прокричал Тренята. – С севера, от Плескова, рать прёт, сотен пять, не меньше. Найдён Смолятич с плесковскими городовыми кметями! Под Всеславлим знаменом! Не сдержать их!

Много друзей обрёл Всеслав за прошедшую зиму!

– Там же новогородцы! – крикнул князь, уже понимая, ЧТО случилось. – Городовой полк!

– Передались новогородцы, не иначе! – злобно гаркнул Буян Ядрейкович, проворотом пясти срубая ратовище рогатины у чересчур ретивого полоцкого кметя. Вогнал обратным движением пять вершков стали в окольчуженную грудь кривского витязя и отработанным жестом стряхнул бесчувственное тело с длинного клинка. – Прорываться надо, княже! Чего ждём?!

– Бежать? – бешено оскалился Тренята, потрясая нагим клинком. – И даже зубов не показать Всеславичам? Шалишь!

– А куда прорываться? – тут же отозвался Мстислав, и гридням в его голосе послышался – только послышался! нет! нет! – неприкрытый страх, почти ужас. – Не видно же ни хрена! Затянут в лес альбо в реку… Попробуй её переплыви… – он кивнул на серые волны угрожающе вздутой Черехи. – Половину коней перетопим.

Со стороны реки, меж тем, сквозь лязг железа и крики, отчётливо слышимая, надвигалась хриплая боевая песня плесковичей.

– Вот прорвёмся через полочан, – Буян усмехнулся, – тогда и бежать будем… до самого Новгорода.

– К Новгороду уже не прорваться, – мрачно возразил Тренята, разминая затёкшую шею. – Всеславичи наверняка дорогу перехватили…

– Новгород нам после такого и не удержать, – отверг Мстислав решительно. – К югу надо прорываться, а после – в Смоленск, к Ярополку…

Криками и звуками рога Мстислав и гридни собрали вокруг себя две сотни рассеянных кметей, довольно оглядел их.

– А ну, ребята… поможем нашим!

И – ринули!

В крик!

В конское ржание!

В ножевой просверк стали!

Врубились в нестройно столплённых полочан.

Прошли насквозь, сшибая заполошно мечущихся кметей.

Встречный удар в ночном бою ещё опаснее, чем сам бой.

Полочане дрогнули и вспятили, теряя людей, озираясь и отыскивая своих.

И новогородский князь прорвался.

Всеслав Брячиславич был весел и зол.

Хохотать хотелось от ощущения своей удачи. Да и было с чего – победу вырвали совсем малой кровью, всего-то сотни две положили кметей, не больше.

А злость – с того, что не удалось взять новогородского князя, сына князя великого. Добро хоть плесковичи вовремя ударили, если бы не они – ушёл бы к Новгороду Мстислав Изяславич. А так… где его теперь сыщешь… небось уже до Великих Лук добежал альбо до Орши.

Полоцкий князь вдруг осознал, что бой, несмотря на то, что показался ему немыслимо долгим, продолжался на деле меньше часа.

Бой ещё шёл, рядом добивали кого-то упрямого, а полоцкий князь уже сорвал с головы шелом, утёр взмокший лоб рукавом.

– Поберёгся бы, княже, – укоризненно бросил воевода Бронибор. Сам полоцкий тысяцкий не то что шелома снять – не подумал даже и стрелку на переносье поднять, пока бой не окончен.

– А! – Всеслав махнул рукой. – Теперь уже не страшно. Мы победили!

– Куда дальше мыслишь, княже? – Тренята привалился виском к камню, чуть прижмурил глаза от приятной прохлады. – Из Смоленска-то?

– В Киев после надо ехать… – сказал новогородский князь задумчиво и трезво. – К батюшке. Оборотня полоцкого надо всей землёй бить, всеми ратями совокупно…

– А не то будем на качелях качаться… – бросил, ни к кому не обращаясь, Буян Ядрейкович. Он сидел у костра с закрытыми глазами, пил блаженство тёплого разымчивого тепла, несравнимого, конечно с печным альбо банным, но благодатного после нескольких дней дождливой дороги без единого ночлега под кровлей.

– На каких ещё качелях? – удивился князь и глянул на плесковского наместника даже с опаской – не повредился ли гридень в уме от столь быстрого и сокрушительного разгрома.

– Известно, на каких, – проворчал Буян, не открывая глаз и даже чуть покачиваясь от удовольствия.– Мы к Плескову – Всеслав в Полоцк; великий князь в Киев – Всеслав обратно в Плесков альбо в Новгород… Как дядя твой, Святослав Ярославич с черниговской ратью в прошлом году по всему Лукоморью за волынским князем гонялся, Ростиславом Владимиричем … как на качелях… туда-сюда, туда-сюда…

Мстислав Изяславич покосился на Треняту – лив беззвучно смеялся, между прижмуренными веками текли едва заметные слезинки. Через мгновение он почувствовал, что и сам против собственноё воли улыбается. А ещё через пару мгновений хохотала вся дружина – кмети катались по земле, сами не зная, с чего смеются, выхлёстывая в этом смехе сквозь слёзы недавнее напряжение боя и бегства.

Война Ростислава с черниговскими и северскими князьями была ещё всем хорошо памятна. И впрямь – качели: Ростислав захватил Тьмуторокань, выгнал Глеба Святославича; Святослав к Тьмуторокани – Ростислав в кубанские плавни; Святослав в Чернигов – Ростислав обратно в Тьмуторокань, Глеба долой.

Качели, верно Буян Ядрейкович сказал.

– Вот кстати, о Ростиславе… – сказал вдруг Тренята, когда смех, наконец, смолк, а кмети, сипло отдуваясь, утирали слёз. – Мне показалось, что я там голос узнал, в бою…

– Чей?! – напрягся Мстислав мгновенно. Вся смешливость пропала, схлынула, как грязная вода в бане.

– Славяты, старшого дружины Ростиславлей, – чётко выговорил гридень.

Пала тишина.

Тьмутороканский князь Ростислав Владимирич умер от отравы в сечень-месяц, и что там с его дружиной сталось… – никто не знал толком. Ходили слухи, будто Вышата Остромирич, беглый новогородский боярин, который и подвигнул мятежного волынского князя на захват Тьмуторокани, после смерти Ростислава подался вместе с сыновьями на службу к переяславскому князю Всеволоду, младшему из трёх Ярославичей. А вот остальные…

– Н-да… эт-то, я вам скажу… – произнёс негромко Буян Ядрейкович. – Если дружина Ростиславля вся подалась на службу к полоцкому оборотню… тут он и средь «козар» донских да кубанских сыщет помощь, и в Тьмуторокани – тоже… да и в средь черниговской и киевской господы, если связи меж гриднями сохранились…

– Нет худа без добра, – процедил вдруг Мстислав Ярославич, сузив глаза. – Зато теперь батюшке будет чем дядю Святослава пугнуть, чтоб помог.

Его поняли без слов – когда Ростислав умер, Святослав Ярославич черниговский первым делом воротил на тьмутороканский стол своего сына Глеба, волынским князем выгнанного.

Промолчали.

Ещё и потому, что своими словами выгнанный Всеславом Брячиславичем новогородский князь сам коснулся того, о чём знали все, но предпочитали помалкивать. О том, что нет согласия меж старшим и средним Ярославичами, меж великим киевским князем Изяславом и черниговским князем Святославом.