Дажьбоговы внуки 8 страница

А с другой – нет, не то время выбрал великий князь, чтобы разделять. Сейчас… сейчас надо было удоволить Святослава! стратилата! в преддверии-то ратной грозы. Да что там в преддверии – на пороге! Ну если уж так приспичило создавать противовес, так надо было и Мономаху стол тоже дать, но обижать сильнейшего союзника перед большой войной…

А Всеволод умён – удачно выбрал время, чтобы вырвать для своего пока что единственного сына стол.

Самостоятельный стол! В тринадцать лет!

Тука готов был поклясться, что переяславский князь рассуждал так же, как и он. Дело Всеволода было беспроигрышным – стол Мономах получил бы в любом случае, хоть бы и решил великий князь удоволить Святослава. Ну дали бы Роману ростовский стол, так Мономах бы на Волынь поехал. Альбо в Туров – тоже достойный стол, там Святополк Ярополчич когда-то княжил. Да и сам Изяслав Ярославич, ныне князь великий, до Новгорода на туровском столе сидел.

Умён Всеволод Ярославич, умён переяславский князь!

На миг у Туки возникло резкое сожаление о том, что он выбрал себе НЕ ТОГО князя. А и кого иного было выбрать-то, если самый ближний князь был тогда в Новгороде? Изяслав Ярославич. А Всеволоду об ту пору всего-то и было только двадцать два года, он и стола-то своего не имел до самой отцовой смерти.

Возникло и ушло. И не впервой уже. А капля камень точит…

Святослав не простит.

Князь Изяслав Ярославич сам рыл себе могилу…

Тука незаметно сделал рожки указательным пальцем и мизинцем, отгоняя нечистого – не накликать бы.

2. Белая Русь. Нарочь.
Лето 1066 года, зарев

Широкое, до блеска заточенное лёзо, скошенное и вытянутое вниз, прочно сидело на тяжёлом семипядном топорище держаной берёзы.

Невзор вздохнул и поднял топор. Прицелился – и точным ударом рассёк берёзовую чурку на две ровненьких половины.

Нельзя сказать, чтобы топор был особенно тяжёл. Но за день намахаешься так, что к вечеру руки не только ноют – стонут мало не в голос.

Невзор колол дрова уже второй день – в наказание за опоздание. Не утерпелось, мальчишке, выпросился на двое суток к деду в Моховую Бороду. С родными побыл. Отдохнул от каждодневных войских упражнений. Только вот обратно – опоздал к первой заре.

Но, помня отцовы слова: «имени моего не опозорь», едва вымолил, чтоб отцу не сообщили. Теперь три дня дрова колоть для поварни.

Нельзя сказать, что в войском доме Невзору не нравилось альбо было слишком тяжело.

Нравилось.

И давалось всё сразу же, без лишних повторений.

Да только ведь дома, у родных, всегда лучше.

Хотя здесь тоже уже дом и почти родня…

Невзор невольно улыбнулся, вспоминая, как всё начиналось.

В первый день, как отец оставил его в войском доме, Невзор только присматривался. Бродил по двору и по дому, получил место в общей молодечной, подзатыльник от Наставника Яся – не путайся под ногами, займись делом! Присматриваясь к оружию, ловил на себе любопытные, насмешливые а то и вовсе неприязненные взгляды – средь полутора десятков мальчишек двенадцати-пятнадцати лет были разные люди. Вечером сходил в баню – обряд, обязательный для каждого новика – очищение от нажитой за воротами войского дома внешней грязи и скверны необходимо, хоть ты три раза вымойся в бане перед приходом сюда. И только тогда ты – настоящий новик.

А наутро – началось.

После трёхвёрстной утренней пробежки – через лес, без дороги, по тропкам, перепрыгивая через камни, кочки и корни деревьев – после заплыва в холодной по-утреннему воде Наставник Хмель подозвал Невзора и сказал, холодно глядя единственным глазом:

– Ты из лука вчера добре стрелял, – и с чуть заметной усмешкой, – вот в первую очередь с луком упражняться и будешь.

Невзор только молча кивнул – знал уже от отца, что многословие воину не приличествует. А новику – тем более!

– Лук себе сделаешь сам, – Хмель чуть заметно усмехнулся. – Нынешний день тебе на то.

И ушёл.

А Невзор задумался.

Казалось бы, невелика премудрость – лук сотворить. Лес опричь войского дома, там найдётся любое дерево… ан нет!

Лук надо сделать непростой. Не такой, которые мастерят ребятишки для своих игр.

Но отцова и дедова наука Невзору пошла впрок.

Вечером Наставник Хмель сумрачно оглядел новика и коротко спросил:

– Ну?

– Чего – ну? – дерзко спросил мальчишка.

– Лук где?

– Разве настоящий лук за один день сделаешь? – возразил Невзор. – Берёзу, ясень и клён я срубил, сейчас сушатся. Через седмицу доспеют, тогда и делать буду. Жилы я добыл, роговину тоже…

– Хм… – неопределённо обронил Наставник. – А ну, покажи.

Берёзовые, кленовые и ясеневые стволики Невзор подвесил под самую кровлю в молодечной, туда, где висели бесчисленные мочальные обрывки, уже закопчённые дымом до черноты – не первое и даже не пятое поколение мальчишек-новиков сушило здесь лучные и копейные заготовки.

– А клён для чего? Он на лук не идёт, – Наставник Хмель смотрел с любопытством.

– На копьё пойдёт… всё одно ведь его делать придётся.

Жилы Невзор добыл, поймав в лесу в ловушку молодого годовалого лося – после добил ножом. Дело для мальчишки-лесовика хоть и не плёвое, но всё же и не диковинка.

– Нож покажи, – велел Наставник Хмель, словно досадуя на себя за что-то. Невзор понял – поглядеть на нож новика Наставник должен был ещё в первый же день.

Нож был хорош – отцов подарок, добытый им в бою с литвой. Отличное стальное лёзо в шесть вершков длиной, обоюдоострое, чуть изогнутое жало, желобок дола на половину клинка, резная медная крестовина. Набранная из бересты рукоять сидела в ладони как влитая.

Наставник молча покивал, воротил нож мальчишке.

– Мясо куда дел? – Хмель смотрел непонятно, словно не зная, плакать ему альбо смеяться.

– В общий котёл пустил.

Роговые накладки для лука у Невзора были с собой – резаные из рогов могучего лесного тура. Тоже подарок, только не отцов, а дедов.

– Сам додумался? – Хмель смотрел всё так же непонятно, хотя теперь в его взгляде уже было больше одобрения. Новик в ответ пожал плечами – чего было додумываться-то. Взял с собой – мало ли чего… в войском-то деле.

– Хм, – опять сказал Наставник, слегка хлопнул Невзора по плечу и ушёл. Мальчишка остался посреди молодечной, растерянный и озадаченный, ещё не зная, что Старый выразил ему сейчас одну из высших похвал.

Позже он узнал, что и роговые, и жильные накладки, и сушёные заготовки к лукам и копьям в войском доме были запасены про всех, и новику о них надо было всего лишь спросить. Но наставникам по душе пришлась задумка Невзора, не пожелавшего полагаться на дяденьку.

Через седмицу стволики доспели. К тому времени Корец сварил клей из лосиных копыт, надрезал и засушил длинные полосы бересты и утром, после того, как закончились упражнения, засел за дело. Полдня резал из берёзового и ясеневого стволиков заготовки, мазал их невыразимо вонючим клеем, склеивал меж собой и прилаживал жильные и роговые накладки. Потом, пока почти готовый лук сох в тенёчке, крутил из жил и конского волоса тетиву, строгал стрелы.

Когда лук был готов, Старые несколько времени разглядывали вышедшее из рук Невзора чудовище. Лук был длиннее двух локтей, а весил не меньше семи гривен – немалая тяжесть для руки стрельца. А уж тем более для руки тринадцатилетнего мальчишки. А Невзор переминался с ноги на ногу, не зная, похвалят его альбо обругают.

– А завяжешь? – с лёгким любопытством спросил Наставник Ясь.

Невзор схватил лук с расстеленной на траве холстины, переступил через нижнюю кибить левой ногой, уцепился за верхнюю кибить и потянул. Натянуть лук оказалось неожиданно трудно, среди мальчишек послышались смешки. Невзор покраснел – не хватало ещё опозориться перед всеми. Наставник Ясь повёл бровью, и смешки смолкли. А Невзор рванул сильнее, согнул лук и накинул тетиву на зацеп.

Лук упруго и звонко загудел, словно говоря – я готов, господине!

– Куда стрелять, Наставниче Ясь?! – дрожащим голосом звонко спросил мальчишка.

– Всё туда же, – буркнул Старый, переводя взгляд на верхушку сосны – туда, куда стрелял Невзор седмицу тому. Там всё ещё болталась одинокая шишка.

В порыве светлой злости новик кинул стрелу на тетиву, вскинул лук, одновременно натягивая, коснулся костяным наконечником едва видной в хвое шишки, затаил дыхание и выстрелил.

Шишку сшибло сразу – видно было, как она кувыркалась над озёрным берегом, падая в воду. Невзор не видел – он зализывал рассечённое тетивой левое запястье.

Наставник Ясь отыскал взглядом парня, смеявшегося громче всех – Невзор уже знал, что парня звали Урюпа – и велел негромко:

– Принеси стрелу.

Невзор понял, что заслужил похвалу – иначе за стрелой послали бы его самого.

– Добре, сынку, – сказал негромко наставник Хмель, и новик опять покраснел, теперь уже от удовольствия – это тоже была высшая похвала, и это в войском доме знали все. – Чего же рукавичку-то не вздел, дурило?

– Поспешил, – Невзор покраснел ещё сильнее и засопел.

– Поспешил, – передразнил его наставник, и ребята засмеялись, поняв, что вот теперь – можно.

Урюпа принёс стрелу. Наставник Ясь поглядел на резаный из пустой, накосо расколотой кости, наконечник и поднял бровь:

– Сам делал?

Невзор кивнул, всё ещё зализывая ранку. Потом, когда всё закончится, ему дадут листок болотной сушеницы. Но это потом.

– А чего же не железный?

– Отец железных насадок с собой не дал, – сумрачно ответил Невзор. – Сказал – дорогие. А сам делать пока что не умею…

– Сам… сам… – опять передразнил Хмель. – Самило… в зброярне спросить – язык отсохнет?

Новик повёл плечом.

– Я думал… я сам должен…

– Н-да… давно такого не было, – пробормотал Хмель.

Наставник Ясь покивал, разглядывая насадку, примотанную к стреле суровыми нитками, потом бросил притихшим мальчишкам.

– Учитесь. А хохотать за спиной каждый может… да только пускай сначала сам такой лук сделает да натянет.

И тогда Невзор ощутил на себе неприязненный взгляд Урюпы.

Руки сами делали привычную работу, оставляя голову свободной.

Чурки разлетались в стороны одна за другой. Жарко будет зимой париться «волчатам» в бане.

Невзор вспоминал.

В войских домах были свои обычаи. И вожаки там тоже были свои – кто покажет себя сильнее и храбрее иных. Старые не мешали мальчишкам устанавливать меж себя свои порядки, справедливо полагая, что даже если и станет вожаком никчёмный человечишка, то долго его власти полтора десятка «волчат» не стерпят. А если стерпят – ломаная пенязь цена таким будущим воям.

Так оно обычно и выходило.

В войском доме над Нарочью вожаком был Урюпа.

Долгое время после случая со стрелой он словно не замечал Невзора, хотя – мальчишка это чувствовал – исподволь за ним наблюдал. И через две седмицы случилась первая стычка.

Невзор тогда не успел воротиться с охоты до вечера и остался ночевать в лесу, в самодельном шалаше из пихтовых веток. Дело тоже было привычное. Жёг костерок, жарил мясо, срезанное с туши косматого подсвинка.

А ночью на лес упала буря.

Ветер выл за пределами шалаша, нёсся над вершинами леса сплошным стремительным потоком, рвал пихтач, хлестал крупным дождём. А в глубине пихтача, где ночевал Невзор, было тихо – только осыпались дождевые капли, стекая по плащу мальчишки и зхаставляя смешно фыркать Серого.

Невзора нашли после окончания бури, когда он волок за собой по раскисшей от воды тропинке косматую рыжую тушу.

Наставник Хмель отвесил мальчишке здоровенную затрещину, но этим всё и обошлось – Старым понравилось, что новик не сплоховал в лесу в бурю.

Но вечером, когда Старые уже легли спать, на плечо устало засыпающего Невзора легла чья-то рука.

В очаге ещё тускло тлели уголья, бросая багровый отсвет на лицо Урюпы со сжатыми губами и упрямо сведёнными бровями.

– Вставай, – холодно велел вожак «волчат».

Невзор послушно вылез из-под медвежьей шкуры, чувствуя подымающуюся внутри злость.

Урюпа был старше него на целых два года – отец привёл его в войский дом с опозданием на год, а Невзора отец – на год раньше обычного. Хотя – Невзор слышал от Старых – в прежние времена, лет сто-двести тому, как раз в двенадцать лет в войский дом и отдавали ребят. Всех. Теперь – иное. Теперь Урюпа был старше Невзора и рассчитывал на лёгкую победу над новиком.

– Чего надо? – спросил он, набычась.

– Наказание тебе причитается, Невзоре, – весело сказал Урюпа. Его так и распирало предвкушение – теперь-то он помстит своенравному новику за тот случай со стрелой, поставит его на место.

Он не злопамятный, – подумал Невзор про Урюпу тоже почти весело, – он просто злой и память хорошая.

Хотя за то время, которое они прожили в войском доме, вожак совсем не показался Невзору плохим альбо несправедливым человеком. Он был бы не против считать Урюпу и своим вожаком тоже. Больше того – он Урюпу им и считал.

Просто вожак хотел поквитаться за давнюю обиду, может и мнимую…

Отомстить.

– За что это? – хрипло спросил Невзор.

– А нас по твоей милости нынче по лесу гоняли, – быстро и внятно объяснил Милюта, шустрый и разбитной мальчишка, всё время крутивший около Урюпы.

– И чего? – всё так же хмуро сказал Невзор. – Ноженьки натрудил?

Милюту он тоже уже понял – мальчишка совсем не был подхалимом. В любой мальчишечьей ватаге есть такой – маленький, настырный и задиристый, с острым языком. Обычно он всегда и крутится около вожака, он обычно и начинает драку.

Так и тут.

Милюта резко посунулся вперёд, целя ударить в челюсть, но Невзор чуть отстранился назад, а Милюту тут же схватили сзади за локти и за рубаху. Удержали.

За спиной Милюты и Урюпы уже стояли трое. Альбо четверо. Невзору было плохо видно.

– Многовато берёшь на себя, Невзоре, – с лёгкой угрозой сказал вожак.

– Хочешь отбавить? – с поднимающейся весёлой злостью возразил Невзор. – Давай. Только один, без помощников.

– Добро, – после недолгого молчания ответил Урюпа. – Давай. Освободите место, други.

«Други» расступились, давая место для драки.

Но драки не случилось.

Урюпа был здоровее Невзора, но медлительнее. И с первого же удара стало ясно, что лёгкой победы вожаку «волчат» не видать.

От первого удара Невзор увернулся так же легко, как и от Милютиного – просто отступил на полшага назад. И тут же смазал по уху посунувшегося вперёд Урюпу – легонько, ладонью.

И тут же сам получил в грудь так, что перехватило дыхание, а ноги сами подогнулись, роняя его на пол.

Но Невзор устоял.

И подумал – хорошо, что Серый ночует снаружи – он бы Урюпе вмиг руку оторвал, прежде чем Невзор успел бы его остановить.

Трудно прогнал воздух в лёгкие. Чуть пригнулся, готовясь бить навстречь Урюпиным кулакам.

Но Урюпа бить не спешил. Он разглядывал Невзора с любопытством, хотя и по-прежнему недоброжелательным.

– А ты и впрямь хваткий парень, – сказал он непонятным голосом. – Ладно… будем считать, что наказание состоялось… Но помни – если вожаком стать мечтаешь…

– Сдалось оно мне… – сипло буркнул Невзор, сжимая кулаки.

Товарищи Урюпы глядели на них с лёгким удивлением – похоже, такого они не ждали.

Кучка чурок заканчивалась, и Невзор отставил топор, переводя дыхание и утирая со лба липкий пот. От озера тянул лёгкий ветерок, сдувая слепней и оводов, которых и так было немного после Перунова-то дня, овевал мокрый лоб свежестью. Сейчас бы бултыхнуться в воду, смыть липкий, вонючий и едкий пот… нельзя. Пока не окончен дневной урок – нельзя.

Невзор неприязненно покосился на ещё одну кучу нерасколотых дров и тут же устыдился.

Ненавидеть свою работу – нельзя. Стыдно. Достойно раба, которому его работу навязывают силой, у которого нет иного выбора. У воина выбор есть. А работу, данную в наказание за бесчестье, надлежит любить тем более.

Сзади послышались лёгкие шаги, и почти сразу же – глухо, настороженное рычание Серого. Невзор оборотился прежде, чем раздался голос, угадав подходившего по звуку шагов.

Вернее, подходивших.

Урюпа.

И Милюта, конечно же.

– И кто это у нас тут дрова колет? – сказал протяжно и вроде как с удивлением Милюта. – Маменькин сынок колет?

Невзор сжал кулаки, отодвигая ногой топор – не было бы соблазна схватить, когда НАЧНЁТСЯ. По неписанным мальчишечьим правилам за оскорбление маменькиным сынком полагалась немедленная драка до первой крови.

Серый приподнял голову с лап, оставив свою излюбленную позу.

После той достопамятной стычки Урюпа обходил Невзора и словом и взглядом, хотя Милюта, бывало, иногда колко, но необидно цеплял новика. Невзор и Урюпа словно жили отдельно друг от друга, но все – и они сами в первый након понимали, что долго так продолжаться не может. Однако же вот тянулось.

И дотянулось.

Теперь – Невзор понимал – наступал решающий миг.

– А как же, – чуть насмешливо и снисходительно бросил Урюпа. – У мамочки под крылышком заспался…

Невзор шагнул навстречь, целясь ударить первым, но в этот миг от крыльца вдруг звонко взревел рог – звал кто-то из Старых.

Звал всех.

Такое случалось нечасто, и на такой зов обычно мчались все, бросив любые дела – хоть работу, хоть учебный бой, хоть наказание, как вот сейчас Невзор.

Урюпа и Милюта быстро переглянулись, и вожак бросил Невзору:

– Перед закатом здесь же…

Невзор коротко кивнул, и все трое разом сорвались с места, выбегая с заднего двора к крыльцу. За ними, помедлив миг, бросился и пёс.

На зов Старого.

Старых.

На крыльце стояли сразу оба Старых. Ждали.

Когда собрались все – и новики, и вои – наставник Хмель окинул «волчат» хмурым взглядом, в котором, однако светилось откровенное торжество.

– Собрались, – сказал он хмуро, хотя это и так было ясно.

– Мальчишки! – сказал наставник Ясь громко и звонко и умолк, словно собирался с духом.

– «Волчата»! – сказал наставник Хмель и тоже смолк.

– Десять дней тому наша полоцкая рать разбила новогородского князя Мстислава Изяславича на реке Черехе около Плескова, – в глазах Яся вновь сверкнуло торжество.

– А седмицу тому князь Всеслав Брячиславич взял Новгород, – закончил наставник Хмель.

Над двором взлетел торжествующий вопль полутора десятков мальчишечьих голосов – более чем у половины «волчат» отцы и старшие братья были в рати князя Всеслава.

– Опричь того, князь Всеслав Брячиславич и волхв Славимир ослепили христианский храм Софии и вырвали ему язык, – наставник Хмель откровенно сиял. Он долго ждал этого. Почти всю жизнь. – Сняли колокола и паника… паникадила и принесли в жертвенный дар храму Пятерых!

Новый вопль вышел не тише прежнего. С пронзительными криками взвились в воздух птицы на окрестных деревьях.

– Это большая победа князя Всеслава, – сказал наставник Хмель. – Это и наша с вами победа – думаю, никому не надо объяснять, почему.

– Но есть и иное, – наставник Ясь глянул на «волчат» хмуро, и крики смолкли. – Такого нам не простят. Ни Всеславу Брячиславичу, ни всей кривской земле, ни… ни людям родной веры вообще.

– Грядёт большая война, «волчата», – сказал наставник Хмель взаболь. – И вы должны быть к ней готовы. И потому мы должны ускорить обучение.

Теперь на дворе было тихо, как на жальнике.

Они пришли. Всего двое, хотя Невзор невольно ждал большего. Никогда ещё про Урюпу не говорили, будто он может привести против одного человека ватагу. Но где-то внутри у человека всё равно сидит маленькое, гаденькое ожидание подлости от других, даже самых благородных людей… и только он сам может выпустить его наружу и дать (альбо не дать!) ему перерасти в злобу.

Их было всего двое.

Урюпа.

И, конечно, Милюта.

Подошли.

Остановились, непонятно глядя на Невзора.

Сын Несмеяна шагнул навстречь, сжимая кулаки. А вот Серый даже головы не поднял. Странно.

– Погоди, – сказал негромко Урюпа, и Невзор остановился, озадаченно глядя на вожака «волчат». – Я хочу помириться, Невзоре…

Невзор удивлённо распахнул глаза – мириться в таких случаях средь мальчишек, а уж тем более среди «волчат» было просто не принято.

– Я прошу у тебя прощения, Невзор, сын Несмеяна, за свои слова, – торжественно сказал Урюпа. Оборотился, смахнул с нерасколотой берёзовой чурки мелкие щепочки и сел и присел. Милюта остался стоять.

– Я тоже прошу у тебя прощения, – сказал он, подчиняясь властному взгляду Урюпы. – Ты можешь ударить меня, сын гридня Несмеяна. Я не стану защищаться.

Невелика честь ударить того, кто не защищается.

– Зачем? – спросил Невзор тихо.

Урюпа понял, задумался на несколько мгновений, озадаченно почесал согнутым пальцем покрытый юношеским пушком подбородок:

– Ты мне нравишься, Невзоре. Ты сильный. Умный. Ты прирождённый воин.

Невзор молчал.

– Я хочу быть твоим другом, – закончил Урюпа.

– И я хочу быть твоим другом, – весело улыбнулся Милюта.

– То, что сегодня сказали Старые, – Урюпа несколько мгновений помолчал. – Грядёт большая война…

– Мой отец тоже так говорит, – сказал Невзор сумрачно. – Потому он меня так рано в войский дом и привёл…

– Грядёт большая война, – повторил Урюпа, согласно наклонив голову. – Я хочу, чтобы у меня за спиной было больше друзей…

Невзор помолчал несколько мгновений. Потом шагнул навстречь и решительно протянул руку.

3. Залесье. Окрестности Ростова. Озеро Неро.
Осень 1066 года, ревун

Пять всадников остановились у опушки леса. Из леса тянуло смолой, от озера – сыростью и прохладой. Кони фыркали, косились в чащу, туда, где в сумраке, прячется неведомая опасность – шептала им многовековая память. Всадники тоже озирались: кто – с любопытством, кто – настороженно, а кто и со страхом. Про эти места ходили странные и страшные слухи не только в Ростове альбо Суздале – по всему Залесью: передавали с оглядкой рассказы про оборотней, про заблудные поляны, про леших и диких, заросших шерстью людей. И про человеческие требы, промеж того…

Наконец, передний, совсем молодой парень (и пятнадцати не дашь, со стороны-то глядя!) богато, но не роскошно одетый, решительно разомкнул губы:

– Всё. Дальше я один.

– Не нравится мне это, княже, – процедил коренастый гридень с серебряной гривной на шее, а дружина поддержала его нестройным гулом.

– Но-но! – одёрнул князь кметей, а к гридню подъехал вплоть. – Ну чего ты, Ставко Гордятич? Всё будет хорошо. Просто им нужно, чтоб я был один.

– Да для чего тебе вообще к ним ехать, Владимире Всеволодич?!

Князь отвёл глаза.

– Надо, наставниче…

– Ну хоть кого-нибудь одного возьми… – пестун стукнул по седельной раме рукоятью плети.

Князь на мгновение вскинул и снова опустил глаза. Ни единого кметя с собой брать было не для чего, разве только для того, чтоб пестуна послушать. Если случится чего, так один кметь не спасёт.

– Нет, Ставко, – решительно отверг. – Никому ехать со мной не надо.

Лес, всё ещё зелёный, невзирая на осень – конец ревуна-месяца, листопад на носу! – ответил согласным шумом листвы.

Князь решительно ступил в лодку и оттолкнулся от берега веслом, держа к каменистому острову в двух перестрелах от берега.

Владимир привыкал к Залесью.

Когда отец сообщил ему, что он поедет князем в Ростов, Владимир опешил. Сначала – радость! Не ждал такого, совсем не ждал. Большая честь, в тринадцать лет стол получить. А после пришло понимание – Ростов?! Это же дальше, чем Тьмуторокань даже, где-то у лешего на рогах (если они у него есть)! И разочарование – сколько там русичей-то живёт, в той ростовской земле, сколько силы у него будет? Чудь да меря, мордва да весь!

А отец говорил, изредка умно взглядывая своими острыми синими глазами – в мать пошёл Всеволод князь, в княгиню Ингигерду.

– Большая то удача для нашего дома, Владимире. Мы сейчас у великого князя в чести будем… да и по силе уже будем равны Святославу… если не сильнее даже.

И верно ведь… Святослав ненамного сильнее отца ратным числом, а переяславские вои черниговским не уступят… если не превзойдут их. У Святослава один сын на столе, на тьмутороканском – Глеб, и у Всеволода Владимир на столе ростовском будет… Только вот Тьмуторокань к Чернигову ближе, чем Ростов к Переяславлю…

– Отче?! – воскликнул вдруг Владимир, поняв, о ЧЁМ он думает. – Мы что, с дядей Святославом ратиться будем?!

– Тс-с-с! – Всеволод Ярославич вскинул палец к губам. – Нет, Владимире, ратиться со Святославом мы, конечно, не будем… но они с великим князем оч-чень немирно живут! И потому нам надо быть не слабее их! Мало ли чего?

На мгновение у Мономаха возникло и выросло чувство неприязни к отцу, только на миг! Такое же, как тогда, когда к ним перебежал после смерти Ростислава Владимирича гридень Вышата. Он рассказал про задумки Всеслава и про то, что нынче ратное нахождение от полочан будет грозить Новгороду. Владимир тогда сказал, что надо сообщить дяде, но отец, несколько мгновений подумав, решительно отверг:

– Нет!

– Но почему?

– Потому, Владимире, – задумчиво сказал отец. – Всеслав не будет знать, что нам известно, да и нету у него иного пути. Пусть он Мстиславу Изяславичу рога посшибает… да и великого князя окоротит заодно. А там и от наших мечей никогда не денется…

И кто знает, что теперь прорастёт из того отцова поступка? Однако же ко благу переяславского дома Всеслав уже сыграл – не возьми он Новгорода, не был бы великий князь столь сговорчив. Умён Всеволод Ярославич!

Только что же, отец иного стола не мог у дяди Изяслава для него выпросить? Хоть Волынь бы, что ли, альбо Туров… а то Ростов… край земли, дебрь мерянская!

Пока до Залесья добирались, Мономах и совсем приуныл – ехать пришлось через непролазную дебрь, без малого четыреста вёрст через вятицкую крепь лесную – несколько раз бывало, что и плутали, а то и под стрелами доводилось стоять. Там, в вятицкой земле не все и про киевских великих князей слыхали, не то, чтобы там дань Киеву платить, альбо креститься…

– Вот хоть ты мне поясни, Ставко! – возмущённо говорил князь, сдирая с лица налипшую паутину и оглядываясь в поисках тропы, которая куда-то вдруг пропала. – Ну ведь не первый же я князь в Ростове?! Были там и Борис, и Ярослав Владимиричи! Как же они-то туда раньше ездили, если тут такая крепь непроходная?!

– Через Смоленск, княже, – отвечал всезнающий Ставко, почёсывая искусанную комарами щёку. – Там дорога добрая, торная – вверх по Днепру, а после – на Суздаль.

– Ну и чего же тогда нас понесло здесь?! – возмутился Мономах.

– Да ты что, княже, не слыхал, что ли, что на верхнем Днепре творится? – удивился гридень, тоже отыскивая взглядом тропу. – Там от Всеславлих загонов бродячих не продохнуть! Ярополк-князь без трёх-пяти сотен кметей из города выйти боится… не пройти бы нам было, Владимире Всеволодич. Тут – и то безопаснее, хоть и дружины всего десяток.

Дружина Мономаха и впрямь была невелика – всего-то с десяток бывалых отцовых кметей пожелали уехать в Залесье с переяславским княжичем. И двое гридней – Ставко Гордятич, пестун княжий да Порей Остромирич, брат Вышаты, беглый новогородский боярин. А средь кметей и сын Вышатин обретался, Ян.

Дружину Мономаху предстояло создать на месте, из здешних словен и кривичей.

Впрочем, кривичей Владимир в дружину брать опасался – слишком уж силён средь них Всеслав, а он теперь Ярославлему племени – главный ворог. И – чувствовал Мономах! – не только теперь, но и в грядущем.

Из вятицкого леса выбрались в конце зарева-месяца. Потные, грязные (в бане в последний раз были в ещё Северской земле, во владениях Святослава Ярославича), изъеденные мошкой и комарьём (хоть и зарев-месяц на дворе, а на болотах карамора до морозов хороводится). За Окой ровной полосой вздымались стройные боры, а средь них большие ополья, свободные от леса. Владимир вдохнул полной грудью напоённый смолой воздух и вдруг засмеялся. Земля начинала ему нравиться.

А после оказалось, что и про мерян да мордву он себе тоже напрасно напридумывал – словен в Залесье было много. Многочисленные, разбросанные по лесам многолюдные веси и починки, однодворные деревни – там жили именно словене, новогородские выходцы, и кривичи со смоленской стороны. И только чего-то не хватало – чего-то привычного по киевской да переяславской стороне. А вот чего – понять не мог.

Суздаль встретил князя гудением била и звоном клепал – градские уже откуда-то знали про приезд нового князя – слухом земля полнится, даже такая лесная крепь, как вятицкая. И уже въезжая в городские ворота, Владимир вдруг понял, чего именно ему не хватало – крестов на куполах! Городов было мало в Залесье – всего-то четыре! Суздаль, Ростов, Ярославль да Белоозеро – а где ещё церкви-то увидишь? Не в деревнях же, которые и в Росьской-то земле крещены не все! А уж тут…

Вот и здесь, в Суздале всего сорок лет тому, при Ярославе-князе, при деде рубили мужики дверь в церкви, а волхвы наущали бить христиан. Всего сорок лет тому! Одно поколение! Как раз тогда, когда дед резался и рубился с полоцким Брячиславом да тьмутороканским Мстиславом, в одно время с битвами при Листвене и Судоме!

После Суздаля двинулись дальше на север, к Ростову.

– Ты глянь, Ставко Гордятич, – поражённо говорил своему пестуну Мономах. – Глянь, сколько земля богата… вот отец… вот подгадал.

– Умён князь Всеволод Ярославич, – задумчиво соглашался Ставко, щурясь на очередной словенский починок – чем дальше к Ростову они продвигались, тем они чаще встречались.