Дажьбоговы внуки 7 страница

– Нечестивцы, – прошипел поп, белый, как снег. – Епископ…

– Епископ Стефан бежал в Киев, – перебил его полоцкий князь, безотрывно и остро глядя на попа. Тот сник, не в силах долго выдержать страшного Всеславля взгляда.

А Несмеян бешено засопел за спиной – не нравилось верному гридню, что любимому князю, потомку самого Велеса и Дажьбога смел прекословить какой-то поп.

Священник глянул исподлобья, кротко озрел князя с головы до ног – от красноверхой медвежьей шапки до зелёных сафьянных сапог с высокими голенищами.

И снова опустил голову.

– Воля твоя, княже Всеслав, – прошептал он.

– Вот именно, – кивнул Всеслав Брячиславич, уже веселея. – Моя воля. И Перуна с Велесом.

– Смеешь ли ты упоминать имена демонов своих у святой церкви, княже? – сжал зубы священник.

– Смею, – подтвердил князь, бешено глянув на попа. – Смею я звать имена своих богов там, где веками была их святыня! Смею!

Крепок, – подумалось Всеславу про священника. – Крепок. Ишь, даже имя моё сквозь зубы давит – не по нраву, что не крестильное…

– Княже, – голос Несмеяна до сих пор был угрюм.

– Дуться покинь, – велел князь, не оборачиваясь. – Ишь, нашёлся поборник высшей правды.

Гридень неопределённо хмыкнул.

– Чего там ещё стряслось? – устало спросил князь, отводя глаза от речной глади – даже тут, в тихом закутке меж тенистыми ивами, где в небольшой просвет меж веток виднеются далёкие рубленые стены Новгорода, ему не было покоя. И тут же усмехнулся над своей досадой – если уж попал в князья, так про покой забудь. Попал пёс в колесо…

– Да тут… княже… ведаешь ли… – гридень явно не знал, с чего начать. Топтался на месте, вздыхал, отводил глаза.

– Ну, не мямли, – добродушно засмеялся Всеслав, любовно озирая гридня (считай, что и друга уже!) и ещё не подозревая, какую свинью ему подложила судьба. – Любушку, небось, себе завёл в Славенском конце, хочешь, чтоб Купаве твоей чего-нибудь соврал?

– Если бы так, – вздохнул Несмеян, не приняв шутки. Вскинул глаза на князя и вновь отвёл. Но по одному только короткому взгляду Всеслав Брячиславич понял – беда. И немалая.

– Что?! – спросил князь коротко и страшно. Навеянное спокойной водой Волхова вмиг куда-то сгинуло – утянуло скользкий хвост в сыпучий песок – не ухватишь.

– Купец тут… новогородец, – всё так же нехотя ответил гридень. – Словен. Жалуется купец.

– Так это же хорошо, что нам жалуется, – сказал Всеслав, всё ещё не понимая. – Не посаднику, а нам! Стало быть, защиту в нас видят! Словене-то…

Словене и верно признавали кривского князя своим неохотно. В Новгороде который день шла скрытая борьба меж словенами и кривичами, а опричь того мутили воду христиане, то тут, то там крича про резаных из дерева демонов.

– Так на гридня твоего жалуется, – пояснил Несмеян, упорно не глядя на князя.

Всеслав сжал зубы.

– Почесуха какая-нибудь альбо взаболь?

– Взаболь, княже.

– Та-ак, – протянул князь, вставая. Стало ясно, почему Несмеян прятал глаза – кому же охота доводить на своего – дружинного гридня! – на того, с кем щит к щиту… – А ну-ка, пошли.

По горбатой тропке поднялись на высокий берег.

Наверху уже ждали. Десятка четыре новогородцев-словен не из самых простых – средь них Всеслав привычно отметил нескольких христиан. И свои дружинные кмети, которых Всеслав в Перынь взял только три десятка. И двое гридней – Несмеянов друг Витко и Славята, только по весне перебежавший к Всеславу из Тьмуторокани после смерти князя-взметня Ростислава Владимирича.

Для суда собрались на яру – том самом, с которого, по словам Гюряты Викулича когда-то бросали в Мутную жертвы. Несмеян невольно поёжился – а не ждёт ли то же самое гридня-ослушника.

Суров, но справедлив суд Перуна и Велеса!

Несмеян стоял рядом с резным креслом князя, нарочно для того откуда-то принесённым – и откуда только взял?! – Несмеян с первого взгляда признал в кресле древнюю работу, не простым мастером выполненную, и не для всякого случая. Тех ещё мастеров, мало не самого Волхова времён. И где прятали-то по сей день?

С другой стороны, у левого подлокотника – Витко, друг неразлучный, почитай, что и побратим уже. И – глаза в глаза! – и страх, упрятанный за равнодушие, и горечь от позора, покрывшего всю дружину Всеслава Брячиславича, и недоумение – что же теперь будет-то?!

На красной ковровой дорожке, ручьём стекающей с подножья кресла по склону холма к самому яру – гридень. Гордо вскинул голову, ни на кого не глядит, и ветер шевелит длинный чупрун над правым ухом. Чуть напуганно блестят серые глаза да подрагивают пальцы на войском поясе. Только с того и ясно, что беспокоится о своей доле. Синий плащ свисает с плеч безвольной тряпкой, щенком ластится на ветерке к сафьяновым сапогам.

Купец – рядом, но глядит в сторону, только изредка бросает на гридня косые ненавидящие взгляды, стоит, поджав губы и обиженно шевеля тонкими вырезными ноздрями. Худой, жилистый, с ножом на златошитом поясе поверх синей свиты с золотым шитьём Если бы не гридневы плащ и чупрун да не борода купеческая, можно бы и попутать, кто здесь гридень, а кто – купец.

Средь новогородцев, глядящих на княжий суд, Несмеян заметил и давешнего попа с перынской церкви. Вот и пусть поглядит на суд именем Перуна и Велеса.

Да… суд нужен. Иначе словене станут косо глядеть на Всеславлих воев и кметей. И Новгород долго не удержать.

Заревел рог, распахнулись полы княжьего шатра. В первый миг Несмеяну показалось, что выходит волхв Славимир.

Нет.

Славимир вскоре после взятия города, после жертвоприношения в Софии куда-то исчез так же быстро и непостижимо, как и появился в рати между Черехой и Ильменем.

Всеслав Брячиславич был в длинном алом корзне, с серебряной цепью на шее, увешанной оберегами – змеевник, громовые колёса, солнечные кресты. Длинный меч – дар Славимира, выходец из небесной кузни Сварога – чуть оттягивал шитый золотой проволокой пояс.

Гридень при виде князя вздрогнул, подался было к нему, но тут же застыл, остановленный мрачным взглядом Всеслава. И в его глазах впервой отразилась неуверенность.

Князь сел в кресло – не упал, как он любил это делать, когда не видели лишние глаза, а степенно сел. Положил руки на причудливо изогнутые подлокотники и приготовился слушать.

Купец шагнул вперёд и заговорил, повинуясь движению княжьей руки.

Вечернее солнце светило прямо в глаза, и Несмеян невольно прищурился. Всё слегка расплылось в глазах, потом вновь обрело чёткость, и гридень вздрогнул.

За спиной князя, за спинкой Всеславля кресла мрачно высился волхв Славимир. В длинном буром плаще с видлогой, сшитом из шкур медвежат. Из-под низко опущенной видлоги и турьего черепа, увенчанного длинными золочёными рогами, багровыми огоньками угрюмо светились глаза.

Гридень мигнул, открыл глаза – никого за спиной князя не было.

Ни-ко-го.

Снова прищурился – и вновь возникла бурая тень, обрела плоть, позолоченные рога над видлогой бросили искры отражённого солнечного света.

Опять мигнул.

И тут же понял, что князь смотрит на него, своего гридня с недоумением.

Вздрогнул и сделал неприступный вид.

Стал слушать.

Купец обвинял гридня взаболь. Ограбленный рядок на торгу – убыток на двадцать гривен. Сила немалая – Несмеян за свою жизнь столько серебра и в руках-то за всю жизнь не держал. Ничего, авось и подержишь, – мелькнуло в голове. Мелькнуло и пропало. На миг позавидовал гридню – но только на миг, ибо знал своего князя.

А вот гридень, как видно, не очень знал. Потому что силой заставило купца привести его к себе домой. Там отнял узорочья и мягкой рухляди ещё на тридцать гривен. Мало того, так ещё и над дочкой купцовой надругался.

Купец договорил, и пала тишина.

Нехорошая тишина.

Злая.

Глядели исподлобья новогородцы. Сумрачно глядели на провинившегося гридня мужи княжьей дружины. Непонятно – то ли сочувственно, то ли осуждающе – и как-то вместе с тем вопросительно смотрел на ответчика гридень Славята из пришлых тьмутороканцев да волынян. И разгорающимся взглядом взбешённого зверя глядел на гридня князь Всеслав. И только сам ослушник глядел спокойно и уверенно – всё ещё не понимал.

Гридня этого Несмеян знал плохо – тот поступил к Всеславу Брячиславичу после торческого похода, ещё шесть лет тому, но всё время был при витебском воеводе, а в войско попал перед самой битвой на Черехе, несчастливой для новогородской рати. Знал только Несмеян, что гридень этот родом из Чернигова, когда-то отец его служил сначала Мстиславу Владимиричу Удалому, а после – самому Ярославу Владимиричу Хромому, а дед – Владимиру Святославичу. Помнил ещё, что Всеслав переездом гридня был очень доволен (как же звали гридня-то, дай Велес памяти?) – доволен, что гридень такого знатного рода перешёл к нему, к изгою.

Гордей.

Назвище вспомнилось внезапно. Христианское имя. Гридень был выкрестом – рождённый в христианстве, в кривской земле он воротился к почитанию родных богов. Но имя сохранил… благо и звучало понятно.

– Видоки альбо послухи есть? – глухо спросил Всеслав, не сводя глаз с Гордея.

– Как не быть, княже, – скорбно ответил купец.

– Так, – непонятно сказал князь, чуть опуская глаза. – А ты что же, Викула Гордятич, не сопротивлялся? Так и слушал его, как овца? Не ударил, не помешал? Помощи у сябров не просил? Я тебя знаю, ты ведь храбрец каких мало, саморучно как-то у Витебска двух татей зарубил…

А купец-то – хват! – подумал Несмеян почти весело.

Викула побагровел.

– Так он же… твой человек, княже!..

А всякая власть – от бога, – мысленно дополнил Несмеян со злобой.

– И потом… у него же оружие… меч…

– Храбрец, – всё так же непонятно сказал князь, но Несмеян понял – Всеслав говорит о гридне. С презрением говорит. Ещё бы – с мечом на купца.

– Да и кмети с ним были…

Всеслав на мгновение изменился в лице, взгляд его стал страшен. Купец поперхнулся.

– Много? – от голоса князя кровь стыла в жилах.

– Трое, – прошептал Викула, опустив глаза.

Князь повёл бровью, воевода Брень коротко кивнул, и кметей привели. Эти не были столь бесстрашны, как их господин. Кривичи, они знали норов своего государя.

Говорили видоки и послухи. Трое.

Плохо было дело Гордея.

Но и сейчас это мог быть оговор.

Но вот князь остановил третьего послуха коротким движением руки и поднял глаза на гридня:

– А ты что скажешь, Гордей Мальжич?

Гридень пожал плечами.

Молчал.

– Правду ли говорят эти люди? Альбо может, врут на тебя облыжно?

– Я в своём праве, княже, – холодно бросил Гордей. – Мы взяли для тебя этот город мечом! И, стало быть, добро его жителей – наше! Наша добыча!

Новогородцы ахнули. И все враз загомонили. А полоцкие кривичи молчали. И теперь уже никто из них даже ни на резану, ни на полногтя не завидовал черниговцу.

Всеслав шевельнул рукой. Гомон стих.

– Ты – гридень, – сказал князь медленно. – Добыча тебе – чем я, князь, тебя награжу!

– Альбо забыл ты, княже, как торческие становища зорили с киянами шесть лет тому! Как с литовских да ливских земель добычу брали?

– Ты торков да литву с кривичами и словенами не равняй! – Всеслав усмехнулся. – Там – чужие, тут – свои! И новогородцы сами на нашу сторону стали, никаким мечом ты города не добывал!

Гордей начал понимать. Он слегка съёжился, втягивая голову в плечи.

– Кметям, которые помогали в грабеже и насильстве – по десять батогов! – ледяным голосом сказал князь. – Из рати изгнать, вместе с семьями навечно переписать в смерды. Награбленное воротить. Девушку одарить из княжьей казны – двадцать гривен.

Толпа ахнула вновь – никто из новогородцев не ожидал, что князь велит взыскать с кметей и гридня, словно с простых людинов.

– Семью гридня, опозорившего князя и свой род также навечно переписать в мужики, – всё с таким же ледяным спокойствием продолжал князь. Несмеян вновь прищурился, и снова увидел за спиной недвижную фигуру Славимира. Ан нет, не недвижную. Тень медленно кивала косматой и рогатой головой в такт словам князя, рога бросали солнечные искры – утверждала приговор. – Самого же гридня… взять! – бросил Всеслав резко.

Несмеян, вздрогнув, открыл глаза. Гордей, уже поняв, что его дело плохо, рванулся к княжьему креслу, но двое кметей уже схватили его за руки, а третий ударил в спину подтоком копья, сбивая с ног.

Всеслав коротко мотнул головой в сторону обрыва. Руки Гордея захлестнула верёвка, шею стянула тяжестью удавка с камнем на конце.

– Княже! – хрипло-горловой вопль – отчаяние и изумление! Гордей так ничего и не понял.

Глухо бухнула под откосом яра вода – Волхов впервой за три сотни лет получил столь значимую жертву! Все вслушались.

Умеючи можно выплыть и в плаще и в сапогах, и даже со связанными руками. И даже с камнем на шее.

Но под яром раздался вдруг глухой короткий рёв, с которым смешался отчаянный животный вопль – уж не сам Змей Волхов принял жертву?

Величественная фигура за спиной Всеслава Брячиславича удовлетворённо склонила голову.

В ночи звучно многоголосо гремели цикады. Несмеян швырнул в Волхов камешек, несколько мгновений глядел на разбегающиеся круги. Взял второй.

– Покинь, – негромко сказал Витко, не подымая головы.

Друг сидел на большом камне у самой воды.

– Чего? – переспросил Несмеян.

– Не надо, – тихо сказал Витко. – Смотри, как хорошо.

Ночь и впрямь стояла хорошая – тишина, ни ветринки, и вода в Мутной-Волхове – не шелохнётся.

– Знал его? – Несмеян не уточнил – кого. И так было ясно.

Витко шевельнул плечом.

– Ну… да. Доводилось одним щитом голову укрывать. Не худой был воин.

Замолчали.

– И часто у вас… вот так? – не сдержался Славята. Бывший старшой Ростиславлей дружины сидел поблизости на горбатой коряге, в задумчивости кусая длинный ус. Жилистый и длинноногий, с висящим над правым плечом седым чупруном, он был чем-то похож сейчас на огромного кузнечика.

Несмеян метнул на него неприязненный взгляд, шевельнул усом:

– У нас, Славята, у нас…

– Ну у нас, – поправился гридень. – Не про то я…

– До сих пор не доводилось против русичей воевать… – нехотя выдавил Несмеян. – Но наказ был строгий дан…

Замолчали снова.

– А ты видел, Витко?.. – спросил вдруг Несмеян и осёкся.

– Что – видел?.. – не понял Витко. Несмеян коротко рассказал про тень Славимира в медвежьем плаще и рогатом шеломе.

– Не видел, – мотнул головой друг.

– И я не видел, – подтвердил Славята, глядя на Несмеяна с любопытством.

А ты – видел ли? – спросил Несмеян сам у себя. – Славимира-то?

Альбо – не Славимира?

Может, то сам Велес явил сегодня свою волю через князя?

– Ты так в ведуны альбо в волхвы скоро подашься, Несмеяне, – раздался сзади знакомый голос.

Гридни вскочили – на тропке, облитый с ног до головы лунным светом, стоял Всеслав Брячиславич, а за его спиной – новогородский боярин, Гюрята Викулич.

– Видишь то, чего не видят другие, – князь устало улыбнулся, и Несмеян тоже дозволил себе улыбку.

– Мы же в святилище, княже Всеслав, – возразил он. – Может, потому…

– Может, может… – рассеянно сказал князь. Подошёл вплоть, задумчиво коснулся камня, на котором только что сидел Витко, кончиками пальцев.

– Святилища-то… нет давно, – осторожно заметил за спиной Славята.

– Место осталось, – сказал Всеслав, глядя на реку. – Священное место, Велесом да Перуном отмеченное. И не зря отмеченное. Глянь, как красиво…

Было красиво.

Светила полная луна, и в её неверном свете, в тихой воде Волхова стояли отражения сумрачных ельников, светлых боров и радостных бело-зелёных березняков на правом берегу, дрожало в едва заметной ряби вместе с лунной дорожкой отражение церкви.

Церкви?!

Все четверо замерли, изумлённо глядя на реку. То, что отражалось в воде, не было церковью. Отражённый в Волхове храм был гораздо выше перынской церкви, над шатровыми кровлями не было крестов и куполов, над главным входом грозно вздымал длинные клыки огромный череп невиданного зверя – не самого ли индрика?

Наваждение?

Нет!

Несколько мгновений князь, боярин и три гридня смотрели на отражение, затаив дыхание, охваченные каким-то молчаливым трепетом, дыханием седой древности. Тревожно пахнуло дикими травами, горьковатым тонким запахом гари…

Налетел лёгкий ветерок, унёс запахи, сморщил рябью воду реки. Отражение пропало.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ЭХО ВОЙНЫ

1. Росьская земля. Киев.
Лето 1066 года, червень

– Мальчишка! – великий князь хлопнул ладонью по столу, ушиб руку, поморщился. Гонец косо глянул на него от двери, но смолчал – нечасто приходилось видеть кметям Изяслава Ярославича в гневе.

Великий князь вскочил с места, прошёлся по горнице туда-сюда, резко поворотился к гонцу.

– Рассказывай! – бросил он.

– Чего – рассказывать? – не понял кметь. Снова глянул на князя с опаской. Неуж Мстислав Изяславич в письме своём не всё написал?

– Князь твой пишет, его Всеслав разбил! И что он, Мстислав, сюда бежит! И всё! Ты сам был в том бою?!

– Был, – выдавил кметь, глядя в сторону.

– Ну вот про всё и рассказывай!

А что расскажешь-то?

Про то, как лазутчики вовремя проведали – идёт из Полоцка Всеслав с ратью, конно и пеше, снова на Плесков? Альбо про то, как рать Всеславля, к Плескову идучи, мало не вдвое увеличилась? К полоцкому оборотню толпами стекались кривичи – обозлённые на крестителей и священников язычники, обиженные прошлогодним разорением плесковичи. А во главе отрядов стояли Всеславли кмети, загодя полочанином разосланные – немало потрудился за прошедшую зиму Всеслав Брячиславич.

Альбо про то, как ринул Мстислав Изяславич с дружиной и городовой ратью впереймы полоцкому князю к Плескову, а поход Всеслава оказался обманкой – совсем не собирался полоцкий оборотень повторять прошлогоднюю ошибку и ломать зубы о каменные стены Плескова? Зачем? Можно взять чуть к восходу и перехватить новогородскую рать на пути.

Альбо про битву на Черехе, где к Всеславу переметнулся новогородский боярин Басюра, а плесковичи, дождав, когда наместник Буян Ядрейкович уйдёт на помощь к князю Мстиславу, подняли в городе диковечье и стали на сторону Полоцка?

Альбо про то, как разбитый Мстислав Изяславич не смог даже и к Новгороду пробиться – все дороги были перехвачены восставшими кривичами и Всеславлими конными дозорами, и пришлось бежать к Смоленску?

А уж про то, что Новгород спелым яблоком сам упал в руки Всеслава, про то, небось, великий князь и сам уже знает?

Изяслав слушал, постепенно мрачнея ликом, а рука, сжатая в кулак, комкала узорную браную скатерть. Опрокинулся серебряный кубок, вино разлилось кроваво-красной лужей, безнадёжно портя выбеленный лён, упал на пол и воткнулся в натёртые воском доски нож, а великий князь впился взглядом в гонца, словно требуя – говори! говори!

Наконец, вестоноша смолк, и Изяслав опустил голову. Увидел сотворённое на скатерти безлепие, брезгливо отряхнул руки от вина, повёл бровью и долго с отвращением смотрел, как холоп убирает со стола испорченную скатерть, словно это сейчас было самым важным делом. Снова поворотился к гонцу.

– Где сейчас Мстислав?

– Князь Мстислав Изяславич сейчас в Смоленске. Хотя, может, и выехал уже. В Киев.

– И то добро, – пробурчал Изяслав себе под нос, так, чтобы вестоноша не слышал.

– Мы, великий княже, как до Смоленска добрались, так он меня к тебе и послал, – частил гонец.

Князь молчал. Дождался, пока холоп постелет новую скатерть и поставит новые чаши – из травлёного капа. Налил полную чашу, кивнул гонцу – пей, мол. Дождался, пока вестоноша выпьет, кивком отпустил его отдыхать – уж что-что, а отдых гонец заслужил.

Дверь затворилась за гонцом, чуть скрипнув, а князь уронил голову на скрещённые на столе руки. Застонал, перекатывая голову по кулакам.

Десять лет!

Всего десять лет выдалось ему прокняжить спокойно!

Альбо же – целых десять лет?

Изяслав невольно вспомнил, как начиналось отцово княжение – война со Святополком, потом с Брячиславом и Мстиславом Удалым… И только потом – мир и спокойствие на четверть века.

У него – наоборот.

Великий князь почувствовал, как в его душу вновь закрадывается страх – тот же, что бросил его в своё время против Ростислава, нарушителя порядка.

Закона.

Страх этот после смерти Ростислава потишел, почти исчез, а Всеслав… что может этот полудикарь, этот язычник, прицепившийся к своему столу на далёкой лесной окраине?

Забыл ты, княже Изяслав, что Ростислав тоже долго по окраинам скитался!

И ещё одно забыл ты, Изяславе Ярославич – то что Всеслав и впрямь язычник! И то, что большинство людей на Руси пока что – тоже язычники!

И в этом – сила Всеславля!

И потому Всеслав – втрое, впятеро, вдесятеро опаснее Ростислава! Стократ опаснее!

Великий князь выпрямился, ударил по столу кулаком, отгоняя страх.

Нет!

Нет, княже Всеслав, не будет твой сегодня верх!

Оборотень!

Тука глядел на великого князя чуть вприщур, понимающе.

– Ты понял, Тука? – князь поднял на дружинного старшого тяжёлый взгляд.

– Понял, княже Изяслав, – с чуть заметным чужеземным выговором ответил Тука. Чудин этот служил великому князю ещё с новогородских времён, сумел и в старшие дружинные выбиться. – Чего прикажешь?

– Во-первых совета у тебя хочу спросить, Тука.

Чудин прищурился, глянул на великого князя – в глазах блеснуло что-то свирепое.

– Конечно, и Всеслава Брячиславича и всю землю полоцкую за такое наказать стоит, – жёстко и с расстановкой произнёс Тука. – Да тут и не только в наказании дело… не остановится Всеслав на достигнутом.

Голос чудина звучал как-то недобро и многообещающе. Воображение великого князя вмиг услужливо нарисовало ему что-то невероятное: битва, ножевой просверк отполированных острожалых клинков, лязг стали, треск ломающихся копий, визг и ржание коней, чья-то косматая окровавленная харя, обескровленное лицо Всеслава Брячиславича на розовом от крови снегу, и над ним – Тука с окровавленным нагим клинком в руке, скособоченный, бледный от кровопотери, но довольный.

– Но не сейчас, княже Изяслав, – закончил Тука твёрдо, словно бы и не замечая смятения великого князя.

Великий князь вздрогнул и опомнился.

Конечно, не сейчас.

Когда – сейчас-то? Зарев-месяц на носу, жатва да сенокос, ни боярских дружин не ополчить, ни ратей городовых, а с одной своей дружиной против Всеслава и всей кривской земли воевать… пупок развяжется. Вернее случая голову сломить у великого князя и быть не может.

Пока с боярами сговоришь, пока братьев подымешь в поход… сколько времени пройдёт. Да и полную-то рать вести – от Степи тоже отгородиться надо… ни Святослав, ни Всеволод не согласятся. А там и ревун придёт, дожди, распута, и в кривскую дебрь и вовсе не сунешься…

Весны ждать?! Изока-месяца?!

Ну уж нет!

С Ростиславом дотянули до весны! Если до весны ждать, так Всеслав в Новгороде остатки христианства искоренит, повоюй с ним потом – от Новгорода, Плескова, Полоцка, Витебска и Менска он такую рать выставит – все трое Ярославичей не одолеют.

И тогда весной уже не они, Ярославичи, на Полоцк да Новгород наступать станут, а Всеслав на Смоленск ударит. А от Смоленска до Киева – всего-то вёрст четыреста. По воде, по течению…

Изяслав Ярославич вновь почувствовал страх.

Ждать до весны было ни в коем случае нельзя.

– Весны ждать ни в коем случае нельзя, княже, – сказал дружинный старшой, словно читая княжеские мысли.

Ни в коем случае.

– Немедленно отошлёшь двух вестонош к моим братьям, – отрывисто говорил великий князь. Тука удовлетворённо кивнул – таким Изяслав Ярославич нравился ему больше. Одолел великий князь свой страх, незаметный иному, но сразу же видный ему, Туке – навык чудин к господину за десять-то лет. – Грамоты я напишу сейчас же.

– Сделаю, господине.

– Бояр оповестишь всех, гридней. Как только братья приедут, созывай большую думу.

– Да, господине.

Чудин был доволен – великий князь не стал пороть горячку, великий князь всё делал правильно.

Второй гонец примчался в Киев к вечеру. Вошёл, пошатываясь в горницу, где сидел великий князь. Всё в ту же горницу.

Изяслав Ярославич поднял голову. Всё время от первого гонца до второго, с полудня и до заката, он просидел тут, в горнице, мучительно раздумывая, что же делать, как решить больной вопрос. Вестоноша взглянул великому князю в лицо и даже чуть вспятил – Изяслав побледнел и осунулся, щёки запали, вокруг глаз возникли голубоватые круги, нос заострился.

– Что? – голос великого князя внезапно сел, он осип.

– Князь Мстислав Изяславич… – гонец смолк на мгновение, переводя дух, но великий князь встревоженно приподнялся:

– Что?! Ранен?!

– Н-нет, – протянул вестоноша недоумённо. – Князь Мстислав Вышгород миновал, к Киеву подплывает. Как солнце сядет, будет в городе.

– Добро, – хмуро протянул Изяслав, кивнул Туке – гридень стоял за спиной гонца, глядел выжидательно. – Тука, пошли вестоношу, пусть на Подоле ворота не замыкают.

Братья приехали на другой день: что от Переяславля, что от Чернигова до Киева рукой подать – все трое Ярославичей держали столы невдалеке друг от друга.

– До весны ждать никак не можно! – черниговский князь Святослав Ярославич мыслил точно так же, как и великий князь. – До весны Всеслав невесть какую рать наберёт средь кривичей плесковских да новогородских, средь словен!

Всеволод молчал, только изредка вскидывал голову, взглядывая то на великого князя, сжавшего в кулак полуседую бородку (на пятом-то десятке немудрено и поседеть в делах государских!), то на Святослава, теребящего длинный ус и то и дело потряхивающего чупруном на бритой голове.

– Ты-то что скажешь? – великий князь зыркнул на своего первенца так, словно это Мстислав был виновен в том, что есть у них такая заноза, как кривский оборотень Всеслав.

– Плохи наши дела, отче, – впервой за всё время разомкнул губы бывший новогородский князь, а сейчас изгой паче Ростислава Владимирича. – Бить Всеслава надо как можно быстрее… на его сторону даже великие бояре новогородские стали, сам Басюра, староста со Славны!

– В зиму бить надо! – отрубил черниговский князь, и Изяслав поморщился – перебивать-то, мол, зачем. Но смолчал.

– В зиму? – задумчиво переспросил Всеволод, щурясь на пляшущий огонёк свечи. – В зиму никогда пока что никто не воевал… даже пращур наш, Святослав Игорич, и тот…

Переяславский князь не договорил, но его все поняли и так – если бы Святослав в своё время не остался зимовать на Белобережье, а пошёл через зимнюю степь к Киеву – глядишь, и жив остался бы.

Великий князь с лёгким содроганьем представил бы, что тогда было бы. Когда после такого Русь крестилась бы? И было ли бы вообще это крещение?

Изяслав мотнул головой, отгоняя непрошенные мысли, заставил себя вслушаться в то, что говорил средний брат.

Совокупить силы!

Ударить всем разом, как только станут от мороза лесные болотины, одолеть кривскую крепь!

Тогда Всеслав станет досягаем!

– А ведь верно, – процедил Всеволод Ярославич. – А силы-то наши и приумножить было бы нехудо.

Все вмиг поняли, ЧТО имеет в виду переяславский князь –наделить ещё кого-нибудь из княжичей столом! Чтобы появилась ещё одна княжья дружина!

Кого?!

Вмиг напряглись и великий князь, и Святослав, глядел вприщур с ожиданием Всеволод.

Кого?

Из сыновей великого князя двое при столах – Мстислав и Ярополк. Ну пусть один – Ярополк. Но и Мстислав… ради кого война-то? Конечно, война против Всеслава вообще, но и стол для Мстислава обратно отбить – цель не последняя. Третий же Изяславич, Святополк, молод ещё (хотя уже и семнадцатый год молодцу!), и стол ему пока что не в черёд – и без того у старшей ветви Ярославлей силы многовато. Навряд ли новый стол достанется кому-то из Изяславичей.

Как ни суди, черёд теперь Роману Святославичу – второму сыну черниговского князя. Из его братьев стол только у Глеба в Тьмуторокани, а возрастом Роман как раз подходит – старше Святополка. Да вот только вряд ли согласится великий князь настолько усилить среднего брата. Вестимо, на людях меж братьями родство да любовь, а вот… а вот меж собой и Ярославичи, и их дети знали – никакой любви меж старшим и средним братьями нет! Сотню, тысячу отговорок найдёт великий князь, а стола Роману Святославичу не даст!

Но тогда Святослав затаит обиду, а это опасно!

Верно.

И потому стол достанется Мономаху – удоволить младшего брата в пику среднему, заручиться (не приведи боже, конечно!) помощью переяславских оторвиголов и их князя, вроде как спокойного и рассудительного книжника Всеволода.

Тука и сам не заметил, как сам всё решил за князя.

И когда так и вышло, как он думал, не удивился ничуть. Слишком уж хорошо он знал своего господина.

Стол достался Владимиру Мономаху – ростовский стол. Мальчишке тринадцати лет.

Тука заметил, как вспухли у Святослава на челюсти крупные желваки и понял, что черниговский князь обижен до глубины души. Но дело есть дело, и Святослав затаил обиду, словно сказал себе – разберёмся после, когда исчезнет назола: кривский оборотень.

Тука заметил, и про себя осудил господина.

С одной стороны великий князь прав – разделяй и властвуй! Наука ромейских базилевсов уже вошла в плоть и кровь русских князей – divide et impera!